Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Виссарион Саянов

14. ШЛЕМ

 
Есть такие дырявые шлемы,
Как вот этот простреленный твой,
И мальчишки бормочут поэмы
С запрокинутой вверх головой;
Ведь, поверь мне, запомнили все мы
Шлем зеленый с крылатой звездой.
 
 
Ты теперь не похож на комбрига,
На тебе пиджачок «Москвошвей»,
Только шлем, как раскрытая книга,
Нам расскажет о жизни твоей.
 
 
Ты расстаться с ним, видно, не хочешь,
Ты привык в перестрелках к нему…
Расскажи про ненастные ночи,
Про дороги, бегущие в тьму,
 
 
Про сады Бессарабского края!
Слава песни на плавнях жива,
И проходит теперь по Дунаю
Аж до Черного моря молва,
 
 
Будто шлем этот был заговорен,
Переплыв берега и плоты,
За лесами, за степью, за морем
Будто шлемом спасаешься ты.
 
 
Невысокий седой молдаванин,
Неспокойно ты смолоду жил, —
Расскажи, в скольких схватках был ранен
И от скольких погонь уходил.
 
 
Где тебя не видали ребята!..
С самокруткой солдатской в зубах
Плыл Красивою Мечью когда-то,
Побывал и в донецких степях,
Пробирался с бригадой матросской
В тыл врага, – да сочтешь ли бои!
А любил на привалах Котовский
Слушать жаркие песни твои.
 
 
Ты сегодня проходишь столицей,
Стынет старая башня в Кремле…
Бьет мороз голубой рукавицей
По кострам, что пылают во мгле.
 
 
Но как будто мелькнули в тумане,
Лишь слегка приоткрывшем простор,
Паруса на знакомом лимане,
Словно гребни заоблачных гор.
 
 
Далеко до садов Кишинева…
Но ты веришь: растопятся льды,
В отчий край поведет тебя снова
Пятилучье советской звезды.
 
 
Начинается тропка лесная…
Побежит вдоль бахчей колея…
На зеленые волны Дуная
Еще выплывет лодка твоя.
 
 
И быть может, в избушке крестьянской,
По пути на Красивую Мечь,
Я услышу напев молдаванский —
Память наших скитаний и встреч.
 

1926, 1948

15. ПЕСНЯ («Песню партизанью…»)

 
Песню партизанью
Под веселый свист
Носит под Казанью,
Водит на Симбирск.
 
 
Возле хаты, около
Старого крыльца
Сколько грома цокало,
Звякало свинца!
 
 
Сумраку зеленому,
Ветру не пройти,
Пешему да конному
Не видать пути.
 
 
Сумерки нестройные
Из чужой земли,
Будто бы конвойные,
Песню повели.
 
 
Идет она, шатается,
За наручни хватается
И дребезжит – поет.
Она идет не попросту —
Под стукот да под росторопь,
Под росторопь идет.
 
 
Люблю поход и марши,
Я с песнями в ладу.
Чем делаюся старше,
Спокойней речь веду.
 
 
И жизнь моя веселая
Аж за сердце берет:
То грянет «Карманьолою»,
То маршем заметет.
 
 
Пускай беспутный малый,
А весело пою,
Неплохо запевалой
Сегодня быть в строю.
 
 
Да ну-ка, ну-ка гаркнем,
Да ну-ка запоем
С любым вихрастым парнем,
Один, вдвоем, втроем.
 
 
Чтоб песня шла – не пленница,
Не бились кандалы,
Покуда звезды кренятся
Среди зеленой мглы.
 
 
И только песню грянули,
И только завели,
Как сумерки отпрянули
От ласковой земли.
 
 
Я оглянулся: склоном
Сползает рыжий мрак,
И песню о Буденном
Заводит гайдамак.
 
 
Идет она, шатается,
За наручни хватается.
Не дребезжит – поет.
Она берет не попросту —
Под стукот да под росторопь,
Под росторопь берет.
 
 
Гай да гай, отрада —
Жить – не помереть!
Только песню надо
Легким горлом спеть.
 

1926

16. ЗА ТИХОРЕЖИЦКИМ ВАЛОМ (1920)

 
…Галькой ссыпается шлях.
Пар от казачьих папах
Потом и гарью пропах.
 
 
Там, за седыми горами,
Темный нахмурился лес…
Всходят сейчас над полками
Лучшие звезды небес.
 
 
За Тихорежицким валом
Тихо гундосят слепцы.
Песню ведут запевалы,
Будто коня под уздцы.
 
 
Родина гордая наша,
Слава тебе и почет!
В трубах торжественных марша
Быстрое время течет…
 
 
Снова ведут за лесами
Конники песню одну, —
Пели ее на Кубани,
Пели ее на Дону.
 
 
По́ ветру – лошади грива…
Синий песок разогрет…
Видишь – на сабле комдива
Лунный задумчивый свет…
 
 
Шарит прожектора лапа…
Гаснет в лесу огонек…
Тянутся снова на запад
Длинные руки дорог.
 

1926

17. БРАТИШКЕ

 
Мы с тобою съели соли куль,
Мы с тобою знали столько пуль,—
 
 
Для чего ж ты нынче позабыл,
Как со мной ходил, и пел, и пил?
 
 
Как заветной тропочкой-тропой
Ты за мной ходил полуслепой,—
 
 
Города, и реки, и мосты
Не видать от курьей слепоты.
 
 
Как в далеком, как в чужом краю
Я рубаху отдавал свою,
 
 
Чтоб однополчанин дорогой
Не пошел дорогою другой.
 
 
Для чего ж ты нынче зафорсил?
Или старый друг тебе не мил?
 
 
Или вовсе вспомнить не хотел,
Как со мной ходил, и пил, и пел?
 
 
Только спорить подолгу не стану:
Как проходит лодка по лиману,
 
 
Как легко проходят облака,
Так рассеется моя тоска.
 
 
Мы с тобою съели соли куль,
Мы с тобою знали столько пуль, —
 
 
Для чего ж ты нынче позабыл,
Как со мной ходил, и пел, и пил?
 

1926

18. ДРУГУ С НАКАТАМЫ

 
Вот как пили, вот как пели,
Как ходили мы с тобой,
Мачты на море скрипели,
Волны бились вперебой.
 
 
Дремлют кедры на просторах…
Как забыть твои глаза,
Если снова на озерах
Небывалая гроза?
 
 
Как весна придет, нежданно
Всё исполнится опять.
Парус белый из тумана
Начинает выплывать.
 
 
И грустят у скал отвесных,
К злому берегу припав,
Сто тропинок неизвестных,
Сто дорожных переправ.
 
 
По ветвям мохнатым ели
Мы гадали о судьбе,—
Друг далекий, неужели
Позабуду о тебе?
 
 
Я ли с первыми плотами,
Сбив пороги, смяв траву,
Я ли вновь по Накатаме
За тобой не поплыву?
 

1926,1937

19. ПРЕДЧУВСТВИЕ

 
В тумане, в полумраке
Крутые острова,
А в черном буераке
Не скошена трава.
 
 
Лесное захолустье,
Туманный лес в огне,
И странное предчувствие
Вдруг сжало сердце мне…
 
 
…И вот звенят уздечки,
Звенят одна к одной,
Камыш на тихой речке
Шуршит перед бедой.
 
 
И шорох глуше, глуше…
Редеет старый лес…
А по тропе скользнувшей
Бегут наперерез.
 
 
Они звенят лопатой,
Они ведут коня,
И свет зеленоватый
Струится на меня.
 
 
И руки не ослабли,
Гремит раскат в лесу…
Но бьют с размаху сабли
По самому лицу.
 
 
Не всхлипну на рассвете
И губ не закушу,
Я никогда на свете
Пощады не прошу.
 
 
Лежу я на поляне,
У обгорелых пней,
А выстрелы в тумане
Гремят сильней, сильней.
 
 
То пушки полковые
По колчаковцам бьют,
Дозоры боевые
Вперед сквозь ночь идут.
 
 
А ночь свои ветрила
Теряет по пути
И над моей могилой
Поет: «Прости, прости!»
 
 
Друг скажет речь такую:
«За всё благодарю,
Я шашку золотую
Другому подарю,
 
 
Ты не вернешься к дому,
Ты не подымешь глаз,
Отдам бойцу другому
И твой противогаз.
 
 
Спи, друг, а песню эту,
Что пел ты нам любя,
Пущу гулять по свету,
Бродяжить без тебя.
 
 
Ее любой подтянет,
Ее любой споет,
Дружить в строю с ней станет
И с нею в бой пойдет».
 
 
…Лесное захолустье,
Туманный лес в огне,
Но странное предчувствие
Вдруг сжало сердце мне.
 
 
Что б ни сулил туманный,
Грозящий смертью бор,
Лети, мой конь буланый,
В пылающий простор.
 
 
В огонь, в лесные чащи
Неси судьбу мою:
Одно на свете счастье —
Идти вперед в бою!
 

1926, 1948

20. ВОЗВРАЩЕНИЕ

 
Сквозь духоту разлуки,
Сквозь барабанный бой
Я подымаю руки,
Я говорю с тобой.
 
 
Балтийской солью сыто,
Срываясь невпопад,
Еще звенит копыто
Про тихий листопад.
 
 
Сквозь шорохи и скрипы —
Пороша, сумрак, град,
И робко жмутся липы
На набережной в ряд.
 
 
Ах, Балтика за дюнами,
Как в сумерки веков,
Гремит тугими струнами
Дорожных проводов.
 
 
Затейница и спорщица,
К чему такой полет!
Но буря не топорщится,
Кустарник не поет.
 
 
Одна игра – не выигрыш,
Крутые паруса,
Зеленые до Вытегры
Сосновые леса.
 
 
Качались глухо плиты,
В такую толчею
Высоко пели липы
Про молодость мою.
 
 
Такая да сякая,
Да этого-того,
Иди, не отступая,
Не сдавши ничего.
 
 
Пора! Над рябью старой
Сшибаются плоты,
Крадутся тротуары,
Колеблются мосты.
 

1927

21. НАРОДНАЯ ЛЕГЕНДА О ШАХТЕРЕ ГУРИИ

1

 
Год двадцатый…
 
 
За рекой,
С полосатою
Верстой,
Со стогами
На лугах,
С фонарями
На путях,
Полустанок
Средь степей…
 
 
Семь тачанок,
Семь коней,
Пара бричек
С барахлом
Встали нынче
За селом.
 
 
Возле хаты,
У крыльца,
Банда батьки
Озерца,
А в тачанке
Атаман,
Спозаранку
Батька пьян,
В красных бриджах
На крючках,
В ярко-рыжих
Сапогах,
И хохочет
Громко он:
«Пей из бочек
Самогон,
Пей, ребята,
Пей до дна,
Три ушата
Есть вина.
Спой, дружочек,
Что-нибудь.
Темной ночью
Снова в путь.
Сыты ль кони?
Сам ты сыт?
Ведь погоня
Вслед спешит.
Небо ясно,
А гляди,
Сколько красных
Позади.
Что за дело?
Стал я хмур…»
Загремело
Семь бандур…
И заныли
Что есть сил:
«Ты ли, ты ли
Загрустил?»
 

2

 
Желтый донник,
Синий цвет,
Скачет конник
На рассвет…
Он при шашке
Голубой
И в фуражке
Со звездой.
Он прищурил
Светлый глаз:
 
 
«Что́-то, Гурий,
Встретит нас?
Душен вечер
Средь долин,
Здесь, разведчик,
Ты – один,
Ты заехал
Ко врагу,
Слышишь эхо
На лугу?
В дыме дали,
Труден путь,
Не пора ли
Повернуть,
Не пора ли?
Даль в дыму…»
Прискакали
Тут к нему
Столько шашек…
Что ж? Конец?
Рыжий пляшет
Жеребец,
Выстрел грянул…
Погоди.
Кровь от раны
На груди…
Ничего
Не видит он,
Повели его
В полон…
 

3

 
«Что ты, малый,
Очень хмур?»
 
 
Слышен шалый
Звон бандур.
 
 
Душный вечер…
Перевоз…
 
 
«Эй, разведчик,
На допрос».
Он у хаты,
У крыльца,
Видит батьку
Озерца;
Снова дурий
Разговор:
«Ты ли, Гурий,
Был шахтер,
Ты ли, Гурий,
В грозный час
С красной бурей
Шел на нас?»
 
 
Гурий смотрит
На поля,
Встали по три
Тополя,
Вьюркнул зяблик…
 
 
«Что сказать?
Старых фабрик
Не видать…
Знаю: в дыме,
В мгле ночной
Полк родимый
За рекой,
У стоянки
Боя ждет
На тачанке
Пулемет…»
 
 
Смотрит Гурий
На врагов,
Глаз прищурив:
 
 
«Я – таков,
Стала красной
Наша Русь,
Я и казни
Не страшусь,
Хоть стреляйте
На ветру,
Только знайте:
Не умру,
Хоть рубите
Вы меня,
Встану – мститель —
В свете дня!»
Крикнул дико
Атаман:
«Поднеси-ка
Мне стакан…»
Как напился
Водки с перцем,
Распалился
Батька сердцем,
Дал он сердцу
Скорый ход:
 
 
«На курьерские,
В расход!
Раз о чуде
Говорит,
Что не будет
Он убит
Ни клинками,
Ни ружьем, —
С тополями
Подожжем!
Уж в огне-то
Он сгорит
В ночку эту,
Хоть сердит!»
 

4

 
Пламя – буря
На ветру,
Шепчет Гурий:
 
 
«Не умру!
Сто столетий
Простою
В ярком свете,
Как в бою,
Вижу ясно
Весь простор,
Не погаснет
Мой костер,
Тот, кто умер
За народ,
В светлой думе
Не умрет!»
 
 
Мчатся птахи
Сквозь туман,
Смотрит в страхе
Атаман:
Тополь с края
Чист на вид,
Не сгорая,
Он горит,
Нет ни дыма,
Ни золы…
 
 
Нелюдимы,
Дико злы,
Все бандиты
Скачут прочь,
Да убиты
В ту же ночь…
 
 
И доныне
Свет большой
При долине,
За рекой,
После смерти
Жив шахтер,
И не меркнет
Тот костер…
Яркий, ясный,
Как звезда,
Не погаснет
Никогда!
 

1927, 1948

22. НОЧЬ В «ТРОКАДЕРО»

 
Как небо расплывчато,
сумерки серы,
и вот мы подходим с тобой
к «Трокадеро».
 
 
Для тех, кто азартом
и темной наживой
негаданно бредит
душой суетливой,
 
 
столы расставляли
в игорном дому,
и громкое дали
названье ему.
 
 
Под лязганье ветра,
под говор копыт
асфальт под ногами
чуть-чуть дребезжит.
 
 
Сорвались гитары,
и старый фагот
неспешного вальса
порывы ведет.
 
 
Но вальсу не время,
не эта пора, —
за каждым столом
нарастает игра.
 
 
Грустя, рассыпаются
струны оркестра,
и нет за столами
свободного места.
 
 
Ты слышал:
сейчас и мазурка сама
над карточной бурей
сходила с ума.
 
 
А эти, чьи сужены
злобой глаза,
срывавшие банки,
ходили с туза.
 
 
Над карточной бурей,
путями азарта,
тропами зелеными
странствует карта.
 
 
Но карты с наколкой
и крапом – игра,
в которой весь выигрыш
мнут шулера.
 
 
И скуку
зовут игроки —
                      нахлобучка.
За грязными картами
тянется ручка,
 
 
последнего козыря
козырем бьет,
и лысый, задумавшись,
к стенке идет.
 
 
Он к ней примостился,
глядит стороной,
как банк обрастает
на бескозырной.
 
 
Как будто у бездны
на самом краю,
он вспомнил нежданно
всю жизнь свою:
 
 
тогда еще не был он
злобным пронырой,
по узким тропинкам
прошел он полмира,—
 
 
в пустынных степях
догорали костры,
и шел он с отрядами
до Бухары.
 
 
Он слышал напев,
пролетавший над миром,
но в новые годы
он стал дезертиром,
 
 
и полночью этой
гремела жестянка
последней монетой
покрытого банка,
 
 
и долго ссыпался,
как прорванный фронт,
чужими руками
захватанный понт.
 
 
И лысый бросается
к струнам оркестра,
он просит:
«Играйте, играйте, маэстро…»
 
 
И скрипка рванулась.
От сумрачных стен
высоким прибоем
выходит Шопен.
 
 
И другу веселому
я говорю:
«Ты видишь
за стрельчатым скосом зарю?
 
 
Она для тебя, для меня
и для всех,
кто синим рассветом
торопится в цех.
 
 
Мы выйдем по лестнице,
узкой, как мир,
как жизнь растратчиков,
жмотов, громил».
 
 
А лысый,
прижавши два пальца к виску,
слезами холодными
душит тоску…
 
 
Идем по проходам,
где песня сама
над карточной бурею
сходит с ума,—
 
 
огни над деревьями
дальнего сквера
пылают в последние
дни «Трокадеро».
 

1927, 1937

23. ЛЕНИНГРАДСКАЯ ВЕСНА

 
Шумят на просторе
Весенние воды.
Широкого моста
Последний пролет.
 
 
Апрельские песни,
Пора ледохода,
Онежские звезды
И ладожский лед.
 
 
Ушли капитаны
В открытое море…
До тропиков самых
Порою такой
 
 
Шумят пароходы,
Торопятся лодки,
Советские флаги
Плывут над волной.
 
 
Пробили куранты,
И зорю сыграли,
Разводят мосты
С четырех до пяти,
 
 
А ночь не спешит
По мостам разведенным
В оставленный тучами
Город
            войти.
 
 
За Охтой застрехи,
Синеют проулки,
Пустые скворечни,
Герани в окне,
 
 
И ты пробегаешь,
Закинувши руки,
Махнувши платочком,
По той стороне.
 
 
Неужто не вспомнишь
И слова не скажешь,
И лишь улыбнешься,
Завидев на миг?..
 
 
Расскажут об этой
Любви небывалой
Страницы
                     еще
Не написанных книг.
 
 
Весенние зори
С их блеском нерезким
Над Охтой твоею
Я помню давно
 
 
И снова увижу
Над берегом невским
Твое,
           освещенное
В полночь,
                    окно…
 
 
Хоть нас разлучают
Бегущие годы,
Немолчно гремящий
Весенний поток,
Но всё же мечтаю
До старости видеть
Вот этот
              в высоком окне
Огонек…
 

1926, 1952

24. ПУТЬ НА СИБИРЬ

 
Ты морщишься, будто слепит катаракта,
До самого полюса свет голубой,
И первые версты сибирского тракта,
Как горные птицы, летят за тобой.
 
 
Малиновый сполох ложится, неистов,
Сплошною лавиной срываяся с круч
На горные скаты, на полымя туч.
Так вот где черствела заря декабристов!
 
 
От горькой воды подымается порск,
Нехожены тропы таежные,
И тянутся кровли острожные
На многие тысячи верст.
 
 
Но там, где шумит яровое,
Ни ночи, ни песни, ни дня,
И звезды проходят конвоем,
Почти задевая меня.
 

1927, 1937

25. СИБИРСКИЕ РЕКИ

 
Таежные тропы,
Иргизская топь,
Как облако, медленно тая,
Попутною ночью
Выводят на Обь
Последние горы Алтая.
 
 
Спешит пароход,
Натирает бока,
Спеша пробирается лодка,
Зеленое пламя
Качает река
От Бийска до бухты Находка.
 
 
И вот уже гор не осталось, уже
Расходятся стены тумана,
Тунгусское солнце на вольной меже,
Прошли облака с океана.
 
 
Где берег пустынный
И пасмурный лес,
Там скоро подымутся штреки,
На стыках
Проложенных к северу рельс
Качнутся сибирские реки.
 
 
Я знаю:
За россыпью сотен дорог
Бунтует громада речная,
И волны с разбегу
Летят на порог,
На утреннем солнце пылая,—
 
 
Как буря,
Срываясь с увалов и с гор,
Как ливень, рванувшийся косо,
Почти что от озера Терио-Нор
До самого нижнего плеса.
 
 
Мы ходим по палубам в синюю тишь,
А птицы летят стороною.
И черную пену
Качает Иртыш,
Торопится к морю со мною.
 

1927, 1937

26. ПРОЖИТЫЙ ДЕНЬ

 
День прошел от Омска до Тюмени.
Сормовский тяжелый паровоз,
Привыкая к пестрой перемене
Городов, тропинок и селений,
Наш состав, отхаркиваясь, вез.
 
 
С Иртыша не доходили тучи.
Вот пришла и отошла гроза.
И скучал случайный мой попутчик,
Чуть прищурив серые глаза.
 
 
Делать было нечего; со скуки
Дудочку я срезал из ольхи,
Походил я молча, вымыл руки,
Почитал любимые стихи.
 
 
Вспомнил я, как за крутым разгоном
Шла жара и остывала медь.
Грустно было станционным кленам
В это небо низкое смотреть.
 
 
Было душно, горько пахли травы,
Стыла медь, и нарастала мгла.
Девушка, что пела у заставы,
Может быть, сегодня умерла.
 
 
Смерть придет. Она неотвратимо
Простирает руки надо мной.
Даже легкий ветер от Ишима
Небывалой полон тишиной.
 
 
День прошел. Груженые составы.
Синий дым. Коричневая мгла.
Девушка, что пела у заставы,
Может быть, сегодня умерла.
 

1927

27. ЗА КАТУНЬЮ

 
Железный котелок, старинная берданка,
Два ледника, бегущие с горы,
Проводников усталых перебранка
И за Катунью первые костры —
 
 
Всё это мне припомнилось вначале.
Шли табуны на выбитом корму.
Сто раз вокруг кукушки куковали,
Медвежий след нас вел на Бухтарму.
 
 
Покуда шли еще с бухты-барахты,
Срываясь вниз, заброшенные тракты,—
Вдруг услыхав, как соколы кричат,
Встречая утро, я взглянул назад.
 
 
Кругом скиты – в лесах непроходимых
Широкоплечий сумрачный народ.
О бородатых строгих нелюдимах
Опять беседа медленно идет.
 
 
Они сюда спасаться приходили,
Рубили лес и строили дома,
Зимой медведя мелкой дробью били.
И стала русским краем Бухтарма.
 
 
Как в деревнях возвышенности русской,
Здесь тихо жил старинный их уклад,
И тень зари легла полоской узкой
На голубой высокий палисад.
 
 
Но вновь кипит живая кровь народа,
В огне горит неопалимый край, —
Седеет склон родного небосвода,
Встречает песней странников Алтай.
 

1927, 1937

28. РАЗЛУКА

 
Чуть пахну́ло березой карельской,
Легким ветром пахну́ло, и вот
Над любою дорогою сельской
Городская тревога встает.
 
 
Руку в руку, особенным ладом,
Мы скрестили над мордой коня,
И товарищ ударил прикладом
И украдкой взглянул на меня.
 
 
Что грустишь ты? Накормлены кони,
Легок путь в эту синюю рань.
Третьи сутки не слышно погони,
Прорезающей путь на Рязань.
 
 
И пожму я товарищу руку…
Отзвенят молодые года,
На последний прогон, на разлуку
Загрохочут еще поезда.
 
 
В том краю, по-особому бойкий,
Ветер с Ладоги клонится прочь,
Там спешат вытегорские тройки
В ослепительно белую ночь
 
 
Мы с тобой разойдемся надолго,
Только помни, как в первом бою
Партизанская била двустволка
И разведчик спускался к ручью.
 
 
Только помни крутые тропинки,
Желтый склон пересохшей реки,
Небо, бывшее ярче сарпинки
В день, когда вы входили в пески.
 
 
А за теми песками – бойницы.
Половецкие бабы грустят.
До утра перелетные птицы
На старинных курганах сидят.
 
 
Падал снег (дальний путь по примете), —
Рассказать это сразу нельзя,
Как в безвестном лесу на рассвете
Фронтовые прощались друзья…
 

1926,1939

29. СКРИПКА

 
Мальчишка смеется, мальчишка поет,
Мальчишка разбитую скрипку берет.
 
 
Смычок переломлен, он к струнам прижат,
И струны, срываясь, чуть-чуть дребезжат…
 
 
Какой дребеденью, какою тоской
Тревожит мальчишка мой тихий покой.
 
 
К нему подхожу я – и скрипку беру,
И вот затеваю другую игру.
 
 
И вот уж дороги бегут и спешат,
Тропинки в тумане как волны шуршат,
И, дрогнув, сорвался последний шлагбаум:
Ораниенбаум, Ораниенбаум…
Над тихим заливом полуночный дым,
И я становлюся совсем молодым.
Балтийского флота поют штурмана,
Как вымпел – над городом старым луна.
Вот Балтика наша – туман голубой,
Форты на возморье, огонь над волной.
Чем юность была бы без песни твоей,
Без вечного плеска свинцовых зыбей?
 

1926, 1937

30. ИЗ БАЛТИЙСКИХ СТИХОВ

 
Снова море в огне небывалом,
И на Балтике снова весна.
В эту тихую ночь над штурвалом
Молодые поют штурмана.
 
 
Тот, кто кепку на лоб нахлобучил,
Может быть, не вернется домой,
И проходят высокие тучи,
Звезды тают над нашей кормой.
 
 
Я узнаю тебя по затылку,
По нашивке на том рукаве,
И прижмется твоя бескозырка
К запрокинутой вверх голове.
 
 
Синий вымпел скользнет по канату,
Словно с неба сошла синева,
Разбросавши костры по закату,
Легкой тенью пройдут острова.
 
 
На зеленый простор вылетая,
Ночь разводит мосты, и опять
Там, где стынет дорога ночная,
Паренька дожидается мать.
 
 
Спи, товарищ, качавшийся с нами,
В море почесть особая есть:
Подымается месяц, как знамя,
И волна отдает тебе честь.
 
 
Полотняный мешок над волною…
Пусть огни голубые горят,
Проплывут облака под луною,
Как полки, на последний парад.
 
 
Спи, товарищ, в краю небывалом,
За фарватером меркнет луна.
По тебе в эту ночь над штурвалом
Молодые грустят штурмана.
 

1926, 1939

31. В МУЗЕЕ НОВОЙ ЗАПАДНОЙ ЖИВОПИСИ

 
Мы в комнату входим, – в немыслимом сходстве,
Как давняя память о солнце былом,
Ложится на стены сиреневый отсвет
Зари, прошумевшей за темным окном.
Скользит на изгибе крутом колесо,
Из кубиков сложены трубы,
И негр, что грустит на холсте Пикассо,
Кривит лиловатые губы,
 
 
Покуда синеет, покуда рассвет
Просторною краской перебран,
Меняясь в наклейках и тая в росе
Над фабрикой «Хорто-дель-Эбро».
 
 
Но всё же люблю я весь этот разор,
Угрюмство художников новых,
И снег над обрывами черных озер
В узорах и пятнах лиловых.
 
 
Художник, тоскуя, рисунок берет, —
Страна ему черная снится
И город безвестный. У длинных ворот
На ветке качается птица.
 
 
Растет на пригорке высокий тюльпан,
Как шкуры, лежат на дорожках
Закаты, и хлопает в полночь толпа
Плясунье на маленьких ножках.
 
 
И штормы ревут у пятнистых бортов,
У мачт розоватого цвета,
Нежданно скользнувших с Марселя, с Бордо
За четверть часа до рассвета.
 
 
Откуда невнятице взяться такой?
Как щедро раскрашено море!
И сердце томят непонятной тоской
Походные кличи маори.
 
 
Но где эти люди? Ведь время летит…
Один с перерезанным горлом лежит,
Другой – белым парусом бредит,
А третий под утро, в седеющей тьме,
На низеньких дрогах, в дощатой тюрьме,
На белое кладбище едет.
 
 
Я вышел шатаясь, а голос глухой
Всё спорил с тоскливой гитарой,
Но зорю играет горнист молодой
И ходит по площади старой.
 
 
И дым голубой над домами летит…
Качая высокий треножник,
С веселым лицом у мольберта сидит
Еще неизвестный художник.
 

1927, 1939

32. «Желтый ветер, должно быть последних времен богдыханов…»

 
Желтый ветер, должно быть последних времен богдыханов
Иль ордынских времен. И в пути несмолкающий шум…
Ждут несметные полчища низких тоскливых барханов.
И спускается солнце на горькую степь Каракум.
Караваны в пути. Вот отходит Аральское море,
И пугает пустыня вдруг смертью от вражьей руки.
Наших звезд уже нет на знакомом, как песня, просторе.
Как прибой, впереди вырастают слепые пески.
Бесконечны пути, по которым отряды ходили,
Солнце жгло поутру, накаляя песок добела,
Но сильнее с тех пор мы родную страну полюбили,
Потому что она отвоевана кровью была.
 

1927, 1937

33. О ЛИТЕРАТУРНОМ ГЕРОЕ

 
Привычка фамильярничать с героем,
Быть с ним на «ты», немного свысока
Глядеть на жизнь его, на мелкие заботы,
На помыслы, мечтания, свершенья
Еще порой встречается в романах.
Как тяжело читать сегодня книги,
Не греющие сердца! Их герои
Приглажены искусно, наведен
На них известный лоск, – они решают
«Вопросы пола», мечутся на фоне
Бушующей над городом метели,
И пафос их уходит на любовь.
Уныл писчебумажный мир: героя
В чернильный ад ввергают за грехи
И в картонажный рай его возводят.
 
 
Но вижу я, как твердою походкой
Над паводком равнинных рек России,
Над пламенем горящих ярко домен,
Над льдами в Северном полярном море
Идет советский новый человек.
 
 
И мой герой – не загрустивший мальчик,
Не меланхолик с тростью и плащом,
Не продувной гуляка, о котором
Кругом шальная песенка бежит.
 
 
Нет, человек спокойного упорства,
Свершающий свой подвиг потому,
Что иначе он поступить не может, —
Единственный понятный мне герой.
Он – у станка в тяжелой индустрии,
Он – плуг ведет по всем полям Союза,
Он – кочегар, он – летчик, он проходит
Сквозь жаркие теснины океана,
Сквозь облака ведет он самолет.
 
 
Строители, умельцы, жизнелюбы,
Ваш каждый шаг живет в моем стихе,
О вас нельзя поведать по старинке,
О вас бездумной песенкой не скажешь,
Но, как мечтал один поэт когда-то,
Расскажешь в Великанской Книге Дня.
 
 
Смотри, смотри, как чист и ясен воздух…
Хоть труден путь, но радостен, Земля,
Земля в цвету! И ветер с Волховстроя
В прозрачных электрических цветах…
………………………………………
Слепая ночь дымится над Европой,
Заря взошла над нашею страной,
Уже идет герой в литературу
Сквозь дым и гарь, сквозь корректуры прозы,
И пишем мы о нем повествованье
В заветной Великанской Книге Дня.
 

1927, 1948