Текст книги "Годы"

Автор книги: Вирджиния Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

– Спокойной ночи, Китти, – сказала ее мать, закрыв дверь, и они по заведенному порядку прикоснулись щекой к щеке.

Китти пошла наверх, к себе в комнату. Она до сих пор чувствовала место поцелуя миссис Фрипп. Поцелуй оставил на щеке жаркую точку.

Она закрыла дверь. В комнате было очень душно. Была теплая ночь, но они всегда закрывали окна и задергивали занавески. Китти открыла окна и раздвинула шторы. Шел дождь, как всегда. Серебристые стрелы секли темные садовые деревья. Китти сбросила туфли. Самое худшее в высоком росте – туфли всегда жмут, особенно белые атласные. Затем она стала расстегивать платье. Это было трудное дело – слишком много крючков, и все на спине. Но наконец белое атласное платье было снято и аккуратно разложено на кресле. Китти принялась расчесывать волосы. Четверг получился хуже некуда, подумала она: экскурсия утром, гости к обеду, старшекурсники к чаю, да еще званый ужин вечером.

Однако, заключила она, протаскивая гребень сквозь волосы, все позади… Все позади.

Свечи замигали, а затем муслиновая штора надулась белым парусом и чуть не коснулась пламени. Китти широко раскрыла глаза. Она стояла у распахнутого окна в нижней сорочке, рядом с ней горела свеча.

Совсем недавно, на днях, мать отчитала ее: «Кто угодно может подсмотреть».

А теперь, сказала Китти, переставляя свечу на столик справа, никто ничего не подсмотрит.

Она опять стала причесываться. Теперь свет падал не спереди, а сбоку, и она видела свое лицо под другим углом.

Хороша ли я? – спросила она себя, отложив гребень и глядя в зеркало. Скулы слишком выдаются, глаза расставлены слишком широко. Нет, она не хороша. Слишком большая. Интересно, что о ней подумала миссис Фрипп?

Она поцеловала меня, вдруг вспомнила Китти, и ей стало приятно, она опять ощутила жаркую точку на щеке. Она позвала меня с ними в Америку. Вот, наверное, интересно! – думала она. Как здорово уехать из Оксфорда в Америку! Она продиралась гребнем сквозь свои пушистые, спутанные волосы.

Ход ее мыслей, как всегда, нарушил колокольный звон. Она терпеть не могла колоколов. Их голоса казались ей тоскливыми. Стоило одному умолкнуть, начинал звонить другой. Они вопили один за другим, один за другим, как будто этому никогда не будет конца. Китти насчитала одиннадцать, двенадцать ударов, а они все длились: тринадцать, четырнадцать… Часы вторили часам в сыром, сочащемся влагой воздухе. Поздно. Китти принялась чистить зубы. Она взглянула на календарь над умывальником, оторвала четверг и смяла его в комок, как будто повторяя: «Все позади! Все позади!» Перед ней большими красными буквами предстала пятница. Пятница – хороший день, по пятницам у нее бывают уроки с Люси, а еще она ходит пить чай к Робсонам. «Блажен нашедший свое дело» [13]13
  Цитата из книги британского историка и философа Томаса Карлайла (1795–1881) «Прежде и теперь».


[Закрыть], – прочитала она в календаре. Календари всегда как будто обращаются к тебе. Китти не доделала задание. Она посмотрела на шеренгу синих томов: Доктор Эндрюс. «Конституционная история Англии». Из третьего тома торчала бумажная закладка. Надо закончить главу, заданную Люси, – но не сегодня. Сегодня она слишком устала. Китти повернулась к окну. Из корпуса старшекурсников донесся раскат смеха. Над чем они смеются? – гадала она, стоя у окна. Похоже, им сейчас очень хорошо. Они никогда так не смеются, приходя пить чай в резиденцию, заключила она, когда хохот затих. Коротышка из Баллиоль-Колледжа сидел и хрустел пальцами. И хрустел, и хрустел. Не разговаривал, но и не уходил. Китти задула свечу и легла в постель. Пожалуй, он мне нравится, подумала она, растягиваясь на прохладных простынях, хотя он и хрустит пальцами. Что касается Тони Эштона – она повернулась на другой бок, – он мне не по душе. Всегда будто допрашивает ее насчет Эдварда, которого Элинор, кажется, называет «Клин». У него слишком близко посажены глаза. Слегка похож на болванку для париков, подумала она. На недавнем пикнике он все ходил за ней – тогда еще муравей заполз между юбками миссис Лэйзом. Эдвард постоянно был рядом с Китти. Но она не хочет выходить за него. Она не желает быть женой преподавателя и всю жизнь провести в Оксфорде. Ни за что! Китти зевнула, опять перевернулась и – слушая запоздалый колокол, голос которого плыл сквозь водянистый воздух, как большая медлительная рыбина, – зевнула и погрузилась в сон.

Дождь лил беспрестанно всю ночь, создавая легкую дымку над полями, булькая и всхлипывая в канавах. В садах он падал на цветущие кусты сирени и ракитника. Он нежно орошал свинцовые купола библиотек, изливался из смеющихся пастей горгулий. Он размывал вид из окна комнаты, в которой еврейский юноша из Бирмингема сидел и зубрил древнегреческий, обмотав голову мокрым полотенцем, и той, где доктор Мелоун допоздна писал очередную главу монументальной истории колледжа. А в саду ректорской резиденции, за окном Китти, он поливал древнее дерево, под которым три века назад сиживали за вином короли и поэты. Теперь накренилось, почти упало, так что его пришлось подпереть посередине.

– Зонтик, мисс? – предложил Хискок Китти, когда на следующий день она выходила из дому – гораздо позднее, чем следовало. В воздухе чувствовалась прохлада, поэтому она порадовалась, заметив компанию в белых и желтых платьях, с подушками, направлявшуюся к реке: хорошо, что ей сегодня не придется сидеть в лодке. Сегодня никаких сборищ, думала она, никаких приемов. Но часы предупреждали: она опаздывает.

Она шла и шла, пока не достигла дешевых красных домиков, которые отец ее настолько не любил, что всегда делал крюк, стараясь обойти их. Но поскольку в одном из этих домиков жила мисс Крэддок, для Китти они были окружены романтическим ореолом. Ее сердце забилось быстрее, когда она повернула за угол у новой часовни и увидела дом с крутыми ступеньками – дом мисс Крэддок. Люси поднималась и спускалась по этим ступенькам каждый день. Вот ее окно. А вот звонок. Китти дернула, и колокольчик выскочил наружу, но обратно не убрался: в доме Люси все было ветхое. Но во всем была романтика. Вот, на стойке, зонтик Люси – тоже не такой, как все зонтики: с ручкой в форме головы попугая. Но пока Китти поднималась по высоким блестящим ступеням, к ее радостному волнению примешался страх: она опять не выполнила задание. И в эту неделю она «не приложила старания».

«Она пришла!» – подумала мисс Крэддок, задержав на весу перо. У нее был нос с красным кончиком, а глаза чем-то напоминали совиные, с впалыми кругами землистого оттенка. Прозвенел звонок. Перо окунулось в чернила. Она проверяла сочинение Китти и услышала шаги на лестнице. «Она пришла!» – опять подумала мисс Крэддок, и у нее чуть перехватило дыхание. Она положила перо.

– Мне ужасно неловко, мисс Крэддок, – говорила Китти, раздеваясь и садясь за стол. – Но у нас были гости.

Мисс Крэддок потерла рукой губы, как делала, когда была недовольна.

– Понятно, – сказала она. – Значит, на этой неделе вы опять ничего не сделали.

Мисс Крэддок взяла перо и обмакнула его в красные чернила. А затем обратилась к сочинению.

– Оно не стоило проверки, – заметила мисс Крэддок, задержав перо в воздухе. – Такого постыдился бы и десятилетний ребенок.

Китти покраснела.

– И вот что странно, – сказала мисс Крэддок, когда урок был окончен. – Ум у вас весьма оригинальный.

Китти покраснела от удовольствия.

– Но вы не пользуетесь им, – сказала мисс Крэддок. – Почему вы им не пользуетесь? – спросила она, посмотрев на Китти своими умными серыми глазами.

– Видите ли, мисс Крэддок, – с жаром начала Китти, – моя мать…

– М-м, м-м, – прервала ее мисс Крэддок. Доктор Мелоун платил ей не за выслушивание откровений. Она встала. – Поглядите на мои цветы, – предложила она, чувствуя, что оборвала девушку слишком резко. На Столе стояла миска с цветами – полевые, синие и белые, они были воткнуты в кусок влажного зеленого мха. – Сестра прислала с пустошей.

– С пустошей? Откуда именно? – спросила Китти. Она наклонилась и нежно потрогала мелкие цветочки.

Как она мила, подумала мисс Крэддок. Китти трогала ее душу. Но прочь сантименты, сказала она себе, а вслух произнесла, глядя на цветы:

– Из Скарборо. Если держать мох влажным, но не слишком, они простоят несколько недель.

– Влажным, но не слишком, – улыбнулась Китти. – Пожалуй, в Оксфорде это нетрудно. Здесь всегда идет дождь. – Она посмотрела в окно, за которым сеял мелкий дождь.

– Если бы я жила там, мисс Крэддок… – начала Китти, беря в руки свой зонтик, но умолкла. Урок кончился.

– Вам было бы очень скучно, – сказала мисс Крэддок, посмотрев на нее.

Китти надевала плащ. Все-таки как она хороша, когда надевает плащ.

– В вашем возрасте, – продолжила мисс Крэддок, возвращаясь к своей роли преподавателя, – я отдала бы жизнь за то, чтобы иметь те возможности, которые есть у вас, встречаться с теми людьми, с которыми встречаетесь вы, быть знакомой с теми, с кем знакомы вы.

– Со стариком Чаффи? – откликнулась Китти, вспомнив, как искренне восхищалась мисс Крэддок этим светилом учености.

– Вы непочтительная девушка! – возмутилась мисс Крэддок. – Это величайший историк нашего времени!

– Ну, со мной он об истории не говорит, – сказала Китти, вспоминая неприятное ощущение тяжелой руки на своем колене.

Она заколебалась. Но урок был окончен, скоро придет другая ученица. Китти оглядела комнату. На стопке глянцевых тетрадей стояло блюдо с апельсинами, рядом – коробка, в которой, судя по виду, было печенье. Интересно, это ее единственная комната? И спит она на этом бесформенном диване, на который сейчас наброшена шаль? Зеркала не было, поэтому Китти надела шляпку слишком сильно набок. Делая это, она думала, что мисс Крэддок презирает наряды.

Но мисс Крэддок думала, как чудесно быть молодой, красивой и встречаться с интересными мужчинами.

– Я иду пить чай к Робсонам, – сказала Китти, протягивая руку. Их дочь, Нелли Робсон, была любимой ученицей мисс Крэддок, единственной, как она говорила, которая знает, что такое труд.

– Вы идете пешком? – спросила мисс Крэддок, глядя на одежду Китти. – Вообще-то путь неблизкий. По Рингмер-Роуд, мимо газового завода.

– Да, я пешком, – сказала Китти, пожимая ей руку. – И я постараюсь на этой неделе прилежно потрудиться. – Она посмотрела на мисс Крэддок глазами, полными любви и восхищения. Затем она спустилась по ступенькам, покрытым клеенкой, которая сверкала, будто источая романтические чувства. Напоследок Китти взглянула на ручку зонтика в форме головы попугая.

Сын профессора, который всего добился сам, – «в высшей степени похвальное достижение», как сказал доктор Мелоун, – починял курятники в садике на Прествич-Террас, позади довольно убогого домишки. «Бум-бум-бум», – приколачивал он доску к гнилой крыше. Руки у него были белые, не то что отцовские, и к тому же с длинными пальцами. Он не питал любви к таким занятиям. Но отец по воскресеньям чинил обувь. Молоток стучал и стучал. Он вбивал длинные блестящие гвозди, которые где раскалывали дерево, а где шли вкось. Потому что дерево было гнилое. Кур он тоже терпеть не мог. Безмозглые птицы, комки перьев. Они смотрели на него красными круглыми глазами, скребли дорожку и оставляли маленькие завитки перьев на клумбах, которые нравились ему гораздо больше. Но на них ничего не росло. Как можно выращивать цветы, если держишь кур? Прозвенел звонок.

– Проклятье! Какая-нибудь старушенция пришла пить чай, – произнес молодой человек, задержав молоток на весу. Затем он ударил по гвоздю.

Стоя перед дверью, глядя на дешевые тюлевые занавески, на голубые и оранжевые стеклышки, Китти пыталась вспомнить, что ее отец говорил об отце Нелли. Но тут ее впустила миниатюрная служанка. Я слишком большая, подумала Китти, ненадолго остановившись в комнате, куда ее провели. Комната была тесная, загроможденная вещами. И я слишком хорошо одета, подумала Китти, глядя на себя в зеркало над камином. Вошла ее подруга Нелли. Она была коренаста. Большие серые глаза, стальные очки, передник из небеленого полотна, усиливавший впечатление прямодушной простоты.

– Мы пьем чай в дальней комнате, – сказала Нелли, оглядывая Китти с ног до головы. Чем она занималась? Почему в переднике? – думала Китти, идя за ней в комнату, где уже началось чаепитие.

– Очень приятно вас видеть, – сухо произнесла миссис Робсон, посмотрев через плечо. Но на самом деле, похоже, никто не находил совершенно ничего приятного в том, чтобы видеть ее. Двое детей уже ели. Они держали в руках хлеб с маслом, но не кусали и не жевали, потому что уставились на садившуюся за стол Китти.

Она как будто увидела всю комнату в одно мгновение. Комната была скудно обставлена и в то же время загромождена. Слишком широкий стол, жесткие стулья, обитые зеленым плюшем, грубая скатерть, заштопанная посередине, дешевая посуда с броскими красными розами. Лампа показалась Китти особенно яркой. Из сада донесся стук молотка. Она посмотрела в окно. Обшарпанный садик, без травы и клумб, а в дальнем конце – сарай, откуда и слышался стук.

Какие они все низкорослые, подумала Китти, глядя на миссис Робсон. У той лишь плечи виднелись над чайными принадлежностями, но зато плечи очень объемные. Она была немного похожа на Бигг, кухарку из ректорской резиденции, только внушительнее. Китти бросила беглый взгляд на миссис Робсон и начала украдкой и торопливо стягивать перчатки под скатертью. Но почему никто не разговаривает? – беспокоилась она про себя. Дети не отрывали от нее глаз с выражением мрачного изумления. Их совиные взгляды беззастенчиво мерили ее сверху донизу. К счастью, миссис Робсон не дала им высказать неодобрение вслух, приказав дальше пить чай. Куски хлеба с маслом медленно направились к ртам.

Почему они ничего не говорят? – опять подумала Китти и посмотрела на Нелли. Китти уже хотела что-то произнести, но тут в передней стукнул о пол зонтик, миссис Робсон подняла глаза и сказала дочери:

– Это папа.

Через мгновение вошел коротышка, такой низкорослый, что ему больше пошли бы итонский пиджак и круглый воротник. Он также носил очень толстую часовую цепь из серебра, как школьник. Однако взгляд у него был пронизывающий и строгий, усы – жесткие, а говорил он с необычным акцентом.

– Рад вас видеть, – сказал он и крепко сжал руку Китти, а потом сел и заткнул салфетку за воротник, так что его толстую серебряную цепь скрыл накрахмаленный белый щит. «Бум-бум-бум», – слышалось из сарая в саду.

– Скажи Джо, что чай на столе, – попросила миссис Робсон Нелли, которая внесла накрытое блюдо. Крышку сняли.

Они собираются есть жареную рыбу с картошкой во время чаепития, отметила Китти про себя.

Но мистер Робсон обратил к ней свои буравящие глазки. Она ожидала, что он справится: «Как ваш отец, мисс Мелоун?»

Однако он спросил:

– Вы изучаете историю с Люси Крэддок?

– Да, – ответила Китти. Ей понравилось, с какой интонацией он сказал «Люси Крэддок», – как будто уважал Люси. Ведь многие преподаватели смеялись над ней. А еще ей понравилось, что он обратился к ней не как к чьей-то дочери.

– Вас интересует история? – Он принялся за рыбу с картошкой.

– Очень, – сказала Китти. Его ясные голубые глаза смотрели на нее прямо и сурою, побуждая отвечать кратко и внятно. – Но я ужасно ленивая, – добавила она.

Тут уже миссис Робсон посмотрела на нее довольно строго и передала ей на кончике ножа толстый кусок хлеба.

Так или иначе, вкус у них ужасный, подумала Китти, мстя за высокомерный укол, который, как она чувствовала, был ей нанесен. Она сосредоточилась на картине напротив – пейзаже маслом в тяжелой золоченой раме. По обе стороны висели красно-синие японские блюда. Все было уродливо, особенно картины.

– Это пустошь за нашим домом, – сказал мистер Робсон, увидев, что она смотрит на картину.

Китти вдруг поняла, что акцент у него йоркширский. Когда он посмотрел на картину, акцент еще усилился.

– В Йоркшире? – спросила Китти. – Мы тоже оттуда. Я имею в виду семью моей матери, – добавила она.

– Семью вашей матери? – переспросил мистер Робсон.

– Ригби, – сказала Китти и слегка покраснела.

– Ригби? – Миссис Робсон оторвала взгляд от тарелки. – Я работала у одной мисс Ригби до замужества.

Какой, интересно, работой занималась миссис Робсон? – подумала Китти. Сэм словно услышал ее мысли:

– Моя жена была кухаркой, мисс Мелоун, пока мы не поженились, – он опять усилил акцент, как будто гордился им. Китти вдруг захотелось сказать: у меня тоже был дядя, наездник в цирке, и тетя, которая вышла замуж за… Но тут вступила миссис Робсон:

– В семье Холли, – сказала она. – Это были две очень старых дамы: мисс Энн и мисс Матильда. – В ее голосе прибавилось мягкости. – Но они, должно быть, давно померли, – заключила миссис Робсон. Она впервые откинулась на спинку стула и помешала чай в чашке, – как старая Снэп на ферме, подумала Китти, та тоже всегда мешала и мешала свой чай, мешала и мешала.

– Скажи Джо, что ему не достанется кекса, – сказал мистер Робсон, отрезая себе кусок от того, что было больше похоже на грубую буханку. Нелл опять вышла. Стук молотка затих. Открылась дверь, и Китти, которая уже настроила свое зрение на малорослость Робсонов, была застигнута врасплох. Молодой человек в этой комнатенке показался огромным. И он был хорош собой. Войдя, он провел рукой по волосам: в них застряла древесная стружка.

– Это наш Джо, – представила его миссис Робсон. – Сходи-ка за чайником, Джо, – добавила она. Он сразу вышел, как будто привык подчиняться. Когда он вернулся с чайником, Сэм принялся подтрунивать над ним по поводу курятника.

– Много же времени у тебя уходит, сын мой, на починку курятника, – сказал он. Видимо, у них была какая-то семейная шутка, непонятная Китти, насчет починки курятников и обуви. Она наблюдала, как Джо спокойно ест под остроты своего отца. Он не был выпускником Итона, Хэрроу, Рагби или Винчестера, он не изучал науки и не занимался греблей. Он напомнил Китти Элфа, работника на ферме у Картеров; когда ей было пятнадцать лет, Элф поцеловал ее за стогом сена, но тут появился Картер, ведший быка за носовое кольцо, и сказал: «Прекрати!» Китти опять опустила глаза. Она хотела бы, чтобы Джо поцеловал ее. Лучше Джо, чем Эдвард, – вдруг пришло ей в голову. Она вспомнила о том, как сама выглядит. Джо ей нравится. Да, они все ей очень нравятся, сказала она себе. Правда, очень. Она почувствовала себя так, будто улизнула от няни и одна сбежала из дому.

Затем дети начали слезать со стульев. Трапеза была окончена. Китти стала искать под столом свои перчатки.

– Эти, что ль? – спросил Джо, подняв их с пола.

Китти взяла перчатки и скомкала в руке.

Джо бросил на нее один быстрый взгляд, когда она стояла в дверях. Красотка, подумал он, но сразу видать – слишком заносчивая.

Миссис Робсон провела ее в маленькую комнату, где до чаепития Китти смотрелась в зеркало. Там было слишком много вещей: бамбуковые столики, бархатные книги с медными кольцами, мраморные гладиаторы, косо стоящие на каминной полке, и бесчисленные картины… Но миссис Робсон – жестом, точно таким же, каким миссис Мелоун указывала на полотно Гейнсборо, а быть может, и не Гейнсборо, полной уверенности не было, – продемонстрировала серебряный поднос с надписью.

– Этот поднос мужу подарили его ученики, – сказала миссис Робсон.

Китти начала читать надпись вслух.

– А это… – сказала миссис Робсон, когда Китти закончила, и указала на документ, висевший в рамке на стене.

Но тут Сэм, который стоял позади, играя своей цепочкой, вышел вперед и ткнул толстым коротким пальцем в портрет старухи, казавшейся в кресле фотографа гораздо крупнее, чем она была в жизни.

– Моя матушка, – сказал мистер Робсон и издал странный короткий смешок.

– Ваша матушка? – переспросила Китти, наклоняясь, чтобы рассмотреть ее. Неповоротливая женщина позировала в своем лучшем, стоявшем колом платье. Она была очень некрасива. Но Китти почувствовала, что от нее ждут восхищения.

– Вы очень похожи на нее, мистер Робсон, – на большее Китти не отважилась. Мать и сына действительно роднили коренастость, буравящие глазки и полное отсутствие внешней привлекательности.

Мистер Робсон усмехнулся.

– Мне приятно, что вы так считаете, – сказал он. – Всех нас вырастила. Хотя из ее детей никто с ней не сравнится.

Он повернулся к дочери, которая вошла и стояла, все в том же переднике.

– С ней никто не сравнится, – повторил мистер Робсон, положив руку на плечо Нелл. При виде Нелл и ее отца, стоящих под портретом его матери и ее бабушки, Китти вдруг стало жаль саму себя. Вот бы ей быть дочерью таких людей, как Робсоны, подумала она, жить бы на севере… Но они хотят, чтобы она ушла, это ясно. Никто так и не сел. Все стояли. Никто не уговаривал ее побыть еще. Когда она сказала, что ей пора, все вышли вместе с ней в тесную переднюю. Они все мечтают продолжить свои занятия, чувствовала Китти. Нелл пойдет на кухню и станет мыть посуду; Джо вернется к курятнику; детей мать уложит спать; а Сэм… – чем он займется? Она посмотрела на него, на его тяжелую цепочку от часов, как у школьника. Вы чудесный человек, я в жизни не встречала никого лучше, подумала она, протягивая руку.

– Было очень приятно познакомиться, – чинно произнесла миссис Робсон.

– Надеюсь, вы еще зайдете в скором времени, – сказал мистер Робсон, стиснув руку Китти.

– С удовольствием! – воскликнула она, в ответ сжав его руку изо всех сил. Она хотела сказать, как она восхищается ими, и спросить, примут ли они ее в свой круг, несмотря на ее шляпку и перчатки. Но у них впереди дела. А я иду домой переодеваться к ужину, думала она, спускаясь по низким ступеням парадного и комкая свои светлые лайковые перчатки.

Опять сияло солнце, влажные тротуары лоснились. Порыв ветра растревожил мокрые ветви миндальных деревьев в садиках перед домами. Мелкие веточки и лепестки закружились над мостовой, а потом упали и прилипли к ней. Китти остановилась на секунду у перехода через улицу, и ей показалось, что она тоже поднята ветром и оторвана от привычного мира. Она забыла, где находится. Облака на небе раздуло, отчего оно стало огромным и синим и смотрело как будто не на улицы и дома, а на сельские просторы, где ветер носится над пустошами и взъерошенные овцы ищут убежища у каменных стен. Китти живо представила, как поля то освещаются, то темнеют, когда над ними проносятся облака.

Но через несколько шагов незнакомая улица вернула себе давно известные Китти очертания. Тротуары и деревья, антикварные лавки с синим фарфором и медными грелками в витринах. Еще немного, и Китти вышла к знаменитой кривой улице с куполами и шпилями [14]14
  Имеется в виду Хай-стрит в Оксфорде.


[Закрыть]. Солнечный свет лежал на ней широкими полосами. Экипажи, навесы, книжные магазины; пожилые мужчины в развевающихся черных мантиях; молодые женщины в трепещущих на ветру голубых и розовых платьях; юноши в соломенных шляпах, с подушками под мышкой… На мгновение все это показалось Китти бессмысленным и пустым старьем. Обыкновенный старшекурсник в квадратной шапке и мантии, прижимавший к себе книги, выглядел глупо. А напыщенные старики своими гротескными чертами напоминали фантастических средневековых химер, вырезанных из камня. Они все будто нарядились и играют роли, думала Китти. Она уже стояла у двери своего дома и ждала, пока дворецкий Хискок снимет ноги с каминной решетки и, ковыляя, поднимется по лестнице. Почему ты не можешь говорить по-человечески? – подумала Китти, когда он взял у нее зонтик и пробормотал свое обычное замечание о погоде.

Китти поднималась по лестнице медленно, как будто ее ноги тоже налились тяжестью, видя сквозь открытые окна и двери ровный газон, косое дерево и поблекшую мебельную обивку. Она опустилась на край своей кровати. Стояла духота. В воздухе кружила синяя муха, внизу стрекотала газонокосилка. Вдалеке ворковали голуби: «Только ты, крошка. Только ты, кро…» Глаза Китти полузакрылись. Ей привиделось, что она сидит на террасе итальянской гостиницы. Отец расправляет цветок генцианы на листе грубой промокательной бумаги. Озеро внизу плещется и сверкает. Китти собралась с духом и сказала отцу: «Папа…» Он очень добро взглянул на нее поверх очков, держа двумя пальцами маленький голубой цветок. «Я хочу…» – начала Китти и соскользнула с балюстрады, на которой сидела. Но тут прозвенел колокольчик. Китти встала с кровати и подошла к умывальному столику. Как бы это оценила Нелл? – подумала она, наклоняя ярко отполированный медный кувшин и окуная руки в горячую воду.

Колокольчик прозвенел опять. Она перешла к туалетному столику. Снаружи, в саду, воздух был наполнен шепотами и воркованием. Стружка, подумала Китти, беря в руки гребень и щетку, у него была стружка в волосах. Мимо прошел слуга со стопкой оловянных блюд на голове. Голуби ворковали: «Только ты, крошка, только ты…» Третий звонок на ужин. Китти быстро заколола волосы, застегнула платье и сбежала по гладким ступеням, скользя рукой по перилам, – как делала в детстве, когда спешила. Все уже собрались.

В передней стояли ее родители и с ними – высокий мужчина. Его мантия была расстегнута, последний солнечный луч освещал его доброе и властное лицо. Кто это? Китти не могла вспомнить.

– Надо же! – воскликнул мужчина, с удивлением посмотрев на нее. – Неужели это Китти? – Он пожал ей руку. – Как вы выросли!

Он смотрел как будто не на нее, а на свое собственное прошлое.

– Не помните меня?

– Чингачгук! – воскликнула Китти, вдруг вспомнив кусочек детства.

– Только теперь он сэр Ричард Нортон, – сказала ее мать, с гордостью похлопав его по плечу. Все направились к выходу: мужчины шли ужинать в столовую колледжа.

Какая безвкусная рыба, думала Китти. Еда почти холодная. И хлеб черствый и нарезан тощими квадратиками. Жизнерадостные цвета Прествич-Террас еще стояли перед ее глазами, она еще слышала звуки того дома. Конечно – она оглянулась, – превосходство фарфора и серебра в ректорской резиденции безусловно, и японские тарелки и картина там у них висят чудовищные; но эта столовая – с плющами, с большими потрескавшимися холстами – такая темная… В Прествич-Террас комната была полна света. В ушах еще стучал молоток: «Бум-бум-бум». Китти посмотрела в окно, на деревья и траву, которые начинали погружаться в сумерки. В тысячный раз она повторила свое детское желание: чтобы дерево либо совсем упало, либо выпрямилось, но не оставалось так. Дождя не было, однако по саду будто пробегали белесые судороги – это ветер порывами взъерошивал листья лавровых деревьев.

– Ты не заметила? – вдруг обратилась к ней миссис Мелоун.

– Что, мама? – спросила Китти. Она не слушала.

– У рыбы странный вкус.

– Вроде не заметила, – сказала Китти.

Миссис Мелоун продолжила разговаривать с дворецким. Сменили тарелки, внесли следующее блюдо. Но Китти не хотела есть. Она едва притронулась к сладостям, и на этом скромный ужин, собранный для дам из остатков вчерашнего пиршества, был окончен. Китти проследовала за матерью в гостиную.

Для них двоих гостиная была слишком велика, но они всегда сидели в ней. Картины будто взирали на пустые кресла, а пустые кресла – на картины. Старый джентльмен, управлявший колледжем сто с лишним лет назад, казалось, днем исчезал, но возвращался, когда зажигали лампы. Его внушительное и безмятежное лицо улыбалось. Он был очень похож на доктора Мелоуна – тому тоже очень пристало бы висеть в рамке над камином.

– Хорошо иногда провести спокойный вечер, – сказала миссис Мелоун, – хотя Фриппы… – Ее голос иссяк, когда она надела очки и взяла «Таймс». Для нее это было время отдыха и восстановления сил после дневных трудов. Она подавила небольшой зевок, проглядывая сверху вниз газетные колонки. – Какой милый человек, – между делом заметила она, читая раздел некрологов и объявлений о рождениях. – Совсем не похож на американца.

Китти вернулась к своим мыслям. Она думала о Робсонах. А ее мать говорила о Фриппах.

– Она мне тоже понравилась, – быстро сказала Китти. – Разве она не мила?

– М-м. На мой вкус, слишком броско одевается, – сухо ответила миссис Мелоун. – Да еще этот акцент… – продолжила она, листая газету. – Я порой едва понимала, что она говорит.

Китти промолчала. В этом они расходились, как и еще очень во многом.

Вдруг миссис Мелоун подняла голову:

– Вот, я так и сказала Бигг нынче утром, – она положила газету.

– Что, мама? – спросила Китти.

– Я про передовицу, – сказала миссис Мелоун и, водя пальцем по строчкам, прочла: – «При том, что у нас лучшие мясо, рыба и птица в мире, мы никогда не сможем использовать их с подобающим результатом, потому что у нас некому их готовить». Утром я сказала Бигг то же самое. – Она коротко вздохнула. Именно когда хочется произвести впечатление на людей – например, на этих американцев, – что-то обязательно не получается. На этот раз – рыба. Миссис Мелоун протянула руку за своим рукодельем, а Китти взяла газету. – Передовица, – повторила миссис Мелоун. Этот автор почти всегда формулировал именно то, что она думала, вселяя в нее покой, даря ей чувство надежности в мире, который, как ей казалось, менялся к худшему.

– «До того как косный принцип обязательного посещения школ был введен почти повсеместно…» – прочла Китти.

– Да, да, это. – Миссис Мелоун открыла коробку с рукодельем и стала искать ножницы.

– «…дети часто имели возможность наблюдать приготовление пищи, которое, каким бы убогим оно ни было, воспитывало в них определенный вкус и давало начатки знаний в этой области. Теперь они ничего не видят и ничего не делают, кроме как читают, пишут, считают, шьют или вяжут».

– Да, да, – кивнула миссис Мелоун. Она развернула длинную полосу материи, на которой вышивала сложный рисунок, скопированный из гробницы в Равенне: птиц, клюющих фрукты. Вышивка предназначалась для гостевой спальни.

Передовая статья своим помпезным красноречием нагнала на Китти скуку. Она стала искать в газете мелкие новости, которые могли быть интересны ее матери. Миссис Мелоун любила, чтобы кто-нибудь разговаривал с ней или читал вслух, пока она работает. Так повелось, что ее вышивка служила основой, помогавшей соткать из вечернего разговора приятную и гармоничную беседу. Кто-то что-то произносил и тем самым делал стежок, смотрел на получающийся рисунок, выбирал нить другого цвета, делал еще один стежок. Бывало, что доктор Мелоун читал стихи – Попа, Теннисона. Сегодня миссис Мелоун хотелось поговорить с Китти. Но она все больше ощущала трудности в общении с дочерью. Откуда они? Она посмотрела на Китти. В чем дело? И опять она, по своему обыкновению, быстро вздохнула.

Китти переворачивала большие газетные листы. Овцы страдают от кишечных паразитов; турки требуют свободы вероисповедания; в стране проводятся всеобщие выборы…

– «Мистер Гладстон…» – начала Китти.