Текст книги "Колдовские чары"
Автор книги: Вирджиния Нильсэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)
В ее тоне звучал вызов, который Жан-Филипп принял за вспышку гнева. Он покраснел:
– В таком случае считай, что я ее заменил, согласна?
Он сказал это таким ледяным тоном, что Мелодия поспешила открыть крышку своей шкатулки, но мелодия менуэта еще больше оттенила грубость его голоса.
– Она такая миленькая, Жан-Филипп! Спасибо за восхитительный подарок!
– А какая превосходная сабля! – воскликнул Джеффри.
Анжела, бросив взгляд на саблю, жестко сказала:
– Надеюсь, тебе не придется испытывать ее в деле?! – Поставив фигурку пастушки на маленький столик, она вышла.
– Черт бы ее побрал! – процедил сквозь зубы Жан-Филипп. – Ей никогда не угодишь.
– Но ты его доставил двум из трех, это совсем неплохо, – ободрил его Джеффри, рассмеявшись. Они договорились снова встретиться на следующий день. Джеффри, распорядившись, чтобы привели ему лошадь, вышел.
Когда Мелодия с Жаном-Филиппом остались наедине, она спросила его:
– Почему вы с кузиной Анжелой постоянно ссоритесь, словно встали не с той ноги?
– Да разрази меня гром, если я что-нибудь здесь понимаю! – раздраженно ответил он. Он был явно в подавленном состоянии духа. Она остро чувствовала его глубокое разочарование и очень жалела его. Для чего понадобилось кузине Анжеле портить ему прекрасное настроение от возвращения домой?
– Ты помнишь, как ты разбил ее фигурку?
– Да, конечно. Вероятно, именно поэтому эта пастушка мне напомнила о ней, когда я ее увидел в лавке. Но я ее не помню, это точно. Боже, ну для чего было нужно ей затевать этот разговор? Какое это имеет сейчас значение после стольких лет?
Мелодия взяла его за руку.
– Абсолютно никакого. Вероятно, кузина Анжела расстроилась из-за чего-то другого. Ей приходится много работать, ты ведь знаешь.
Улыбнувшись, Жан-Филипп в знак благодарности сжал ей руку.
Поздно ночью Мелодия проснулась от чьих-то громких голосов. Она ушла к себе после того, как кузина Анжела попросила Жана-Филиппа зайти к ней в кабинет, чтобы обсудить с ним его будущее. Теперь она узнала их голоса, которые доносились до нее через открытые окна и ставни прямо из комнаты под ней. Она слышала, как кричал Жан-Филипп:
– Для чего ты отправила меня в Париж, чтобы я жил там как сын простого работяги? Мой отец играл в карты, ты сама мне об этом говорила.
– Но твой отец выигрывал!
"Ах, кузина Анжела, – думала Мелодия. – Она всегда была справедливой в обращении со своими слугами, полевыми рабочими, любила своих прекрасных лошадей, – но почему же она так строга с Жаном-Филиппом?" Повернувшись лицом к стене, она заткнула пальцами уши. Ссора все еще продолжалась, но вот дверь сильно хлопнула и все стихло. Никто из них долго не поднимался по лестнице, и Мелодия наконец заснула.
В первом и самом большом доме, построенном из кирпича ее обитателями, Мими услыхала крики. Жан-Батист, который обычно вставал с восходом солнца и ложился в кровать незадолго до его захода, безмятежно спал. Мими решила его не будить. Встав с кровати, она зашлепала голыми ногами к двери. Открыв ее, она села на крыльце.
В кабинете Анжелы горел свет. Мими, не испытывая чувства стыда, прислушивалась к ссоре, происходящей между ее хозяйкой и Жаном-Филиппом. Она подозревала еще до его отъезда в Париж, что он сын Минетт. Она помнила, как Анжела пыталась скрыть от нее охватившую ее панику, когда она хотела попросить Жана-Филиппа поискать ее пропавшую дочь, но об этом она не осмеливалась рассказать даже Жану-Батисту. Могло ли быть на самом деле, что будущий хозяин "Колдовства" и всего этого богатства был ее внуком, сыном ее дочери. Она не находила себе места от снедавшего ее любопытства, но, по ее мнению, только два человека знали правду, – ее дочь и ее хозяйка.
Ну, а что сказать о Минетт? Мими помнила, как мадам Астрид сообщила ей, получив печальное послание от Анжелы, что Минетт сбежала. Может, она покинула этот дом, чтобы тайно родить ребенка? Мими не могла дать точного ответа на этот вопрос.
Если Минетт была его матерью, то он явно об этом ничего не знал. Он отличался своим бессознательным высокомерием человека, выросшего в доме, где не было недостатка в рабах, готовых выполнить его малейший каприз.
Прислушиваясь к голосам, доносившимся до нее из-за прикрытых ставней, она услыхала, как назвали ее имя. Теперь голоса стихли, но она чувствовала, что оба они все еще рассержены.
–… Еще одно! Ты искал в Париже дочь Мими. Не пытайся мне лгать, Жан-Филипп! Я знаю, она обращалась к тебе с такой просьбой!
– Да, дорогая маман, она говорила мне об этом. Я ее не искал, она сама меня нашла.
– Что-что?
– Минетт – куртизанка, пользующаяся дурной славой, маман.
Мими застонала:
– "Ах, мое дитя!"
Жан-Филипп нарочно поддразнивал свою собеседницу.
– Она нашла меня в кафе "Тысяча колонн", я был сильно пьян, и она отвезла меня к себе домой.
Мими вздрогнула. В освещенной комнате в конце дорожки наступила такая гробовая тишина, что она почувствовала легкое головокружение. Она знала, что в эту минуту у Анжелы перехватило дыхание, и не ошиблась. Казалось, ее подозрения оправдывались.
Ее охватило тягостное предзнаменование, очень похожее на ужас.
– Должен сказать, она прекрасно поживает, ни в чем себе не отказывая, – услыхала она.
Обхватив себя руками, Мими зашаталась от боли. Она вспомнила, как любил Роже дочь квадрунки, которая завладела его сердцем, в чем он никак не желал признаваться.
Она еще долго сидела на прохладном крыльце после того, как все свечи в доме были задуты, а масляные лампы погашены. Она постепенно приходила в себя после испытанного от их слов нервного потрясения. В тоне разгневанного Жана-Филиппа она чувствовала затаенную юношескую браваду. Он, несомненно, выпендривается перед мадам Анжелой.
Когда она снова легла под бок к Жану-Батисту, то была убеждена, что теперь ей известна истина. Она считала, что Минетт была матерью Жана-Филиппа, теперь у нее не оставалось сомнений.
Она поклялась про себя, что никто никогда не узнает от нее этой тайны.
Утром, когда Мелодия вышла к завтраку, в столовой никого еще не было.
– А где остальные? – поинтересовалась она у горничной, принесшей ей кофе и булочки.
– Мадам еще не спускалась, а Жан-Филипп потребовал принести ему завтрак в холостяцкий дом.
Значит, Жан-Филипп уже перебрался в холостяцкие покои, которые были построены специально для него. Вспоминая о том, какое удовольствие получала кузина Анжела от придуманного ею восьмиугольного холостяцкого дома, как ей нравилось обставлять его мебелью, как она поручала Жану-Филиппу купить еще чего-нибудь из обстановки, Мелодия еще больше досадовала на то, что они поссорились из-за такого пустяка, – подарка, сделанного Анжеле Жаном-Филиппом.
Съев булочку, она вышла на галерею, потом спустилась по лестнице вниз и прошла через лужайку, чтобы отыскать его.
Холостяцкий дом представлял собой двухэтажную копию голубятни с крышей в виде купола. Первый, нижний этаж был выделен для Жана-Филиппа, а комнаты второго предназначались для остающихся на ночь родственников и гостей.
Воробьи-кардиналы с ярко-красным оперением, клевавшие крошки на крыльце, вспорхнули вместе со своими не столь пригожими подружками. Дверь в гостиную была открыта. Негромко постучав, Мелодия вошла. Жан-Филипп был уже одет и завтракал. Перед ним стоял большой серебряный поднос. Он тотчас же вскочил и, подойдя к ней, обнял и торопливо поцеловал.
– Доброе утро, прелестная кузина. Ты пришла, чтобы залечить мои раны?
– Я вчера все слышала. Вы с кузиной Анжелой так кричали.
– Ты завтракала?
– Да, только что, спасибо.
Подойдя к небольшому шкафу, он вынул из него чашку с блюдцем. Налив в нее кофе, он протянул ее ей. Потом сел рядом.
– Почему же кузина Анжела так разгневалась? – спросила она. – Только не говори мне того, что мне знать не следует.
Он рассмеялся.
– Да ничего особенного, – уверяю тебя. Она рассвирепела из-за того, что ей пришлось уплатить в Париже кое-какие мои карточные долги. Боже мой, что это для нее? Ерунда! Мне рассказали на корабле, что сахарные плантаторы просто купаются в деньгах.
Мелодия, опершись на спинку стула, любовалась им.
– Прошу тебя, перестань ссориться с кузиной Анжелой, – умоляла она его. – Если бы ты только знал, с каким нетерпением она ждала твоего возвращения, как она суетилась с твоими комнатами, как заказывала для тебя Петре меню. Она так тебя любит.
– Но она как-то странно выражает ко мне свою любовь.
Мелодии показалось, что пора сменить тему разговора.
– Мими просто умирает от любопытства – ей очень хочется знать, нашел ли ты в Париже ее дочь? Она буквально не находит себе места после того, как кузина Анжела сообщила ей о твоем скором приезде.
– Да, я нашел ее. Скорее, она меня нашла. – Он рассказал ей, как привел в ярость свою мать накануне ночью, когда признался, что в апартаментах с Минетт у него ничего с ней не было.
– Ах, Жан-Филипп, – засмеялась она, – какой стыд!
– По сути дела Минетт спасла меня. Иначе я мог стать полным кретином, или даже вообще трупом. Я захотел драться на дуэли! – признался он. – Я расскажу об этом матери, когда перестану на нее сердиться.
– А Минетт на самом деле куртизанка?
– Несомненно, причем высокого класса.
– Я хочу, чтобы ты мне подробно рассказал, как она одевается, какая у нее квартира. Все! – потребовала Мелодия.
– Ну что в ней такого особенного? В Новом Орлеане полно куртизанок. Мне очень хотелось вспомнить Минетт, и, кажется, мне это удалось. Хотя, конечно, все это довольно туманно. Мне кажется, что она была моей кормилицей.
– Куртизанка и кормилица? – воскликнула, откровенно хихикнув Мелодия. – Неудивительно, что ты мучаешь своими догадками мать!
– Она все еще дуется?
– Она завтракала в своей комнате, и сегодня не поехала объезжать, как обычно, поля.
– Это что-то новенькое, – кисло заметил Жан-Филипп. – Она хочет, чтобы я каждое утро выезжал на плантации либо с ней, либо с Жаном-Батистом. Сегодня мы должны осмотреть новую сахарную мельницу, которую она сейчас строит. Мне кажется, что подобные обязанности не дадут мне возможности свободно вести светскую жизнь. Я ведь обычно отправляюсь в постель в то время, когда они утром выезжают в поля.
– В таком случае, я буду делать это вместе с Джеффри, так как мне нравится ездить на лошади на рассвете.
Он застонал, а Мелодия засмеялась.
– Тебе нечего беспокоиться по поводу своей светской жизни. В твоем списке десятки балов и званых вечеров, – заверила она его. – Кузина Анжела собирается дать большой бал в честь твоего возвращения, но я тебе ничего ни об одном из них не сообщу, покуда не приедет Джеффри. Мне так не терпится похвастаться на них вами обоими.
Они улыбнулись друг другу. "Нет, ничего не изменилось", – подумала, довольная, Мелодия. Та близость, которой они всегда наслаждались, не исчезла. Физическая зрелость мужчины, которую она в нем чувствовала, лишь усиливала ее. В ней появлялось тайное очарование. Она скучала без него, и как было все же приятно снова читать мысли друг друга. Но на сей раз Жан-Филипп не разделял ее мысли. Он напряженно думал о том, что сказал прежде.
Неужели Минетт на самом деле была его кормилицей? Он просто это чувствовал интуитивно, но не помнил об этом. Но такое впечатление вносило в его сознание новую, диссонансную нотку.
Почему его мать прибегла к услугам кормилицы? Означает ли это, что он был усыновлен? Но как часто ему напоминали, что он так разительно похож на своего отца? Боже мой! Может, он был внебрачным ребенком?! Может, он был ребенком его любовницы, и она, Анжела, по настоянию отца, была вынуждена принять его? Может, именно поэтому они с матерью часто бывали на ножах, как выразилась Мелодия?
Он постарался отогнать от себя такую неприятную мысль. Многие состоятельные женщины для своих детей брали кормилицу, – разве это не так?!
17
«Колдовство» в летних сумерках было похоже на переливающийся драгоценный камень, – яркий свет лился из всех высоких открытых французских окон, в теплом вечернем воздухе плыла приятная музыка, а от сада снизу доносились смешанные запахи жасмина и жимолости.
Дорожка между высоких дубов была уставлена бумажными фонарями, освещающими дорогу для подъезжающих карет. С крыльца энергично сбегали молодые чернокожие люди в белых костюмах, чтобы, когда подъезжали кареты, схватить под уздцы лошадей. Из них выходили гости. Потом слуги провожали кучеров на конюшню. Стоя возле широких, открытых настежь дверей с полным достоинства важным видом гостей приветствовал Оюма, и затем провожал их к хозяйке дома. В прихожей их ожидали Анжела со стоявшим рядом Жаном-Филиппом.
Мелодия стояла по другую от него сторону, рядом с Джеффри, – теперь вновь образовалась знаменитая триада. Они прекрасно понимали, что этот вечер надолго останется у них в памяти, так как все было сделано в наилучшем виде. Запахи цветов и духов экзотически смешивались в теплом вечернем воздухе. Два лакея кузины Анжелы Лоти и Муха, – в импозантных желтовато-коричневых ливреях ходили с торжественным видом среди гостей с большими серебряными подносами, на которых стояли бокалы с пуншем.
Стоявшая между Жаном-Филиппом и Джеффри Мелодия была очень женственной, в своем простеньком белом платье с лифом "ампир" и юбкой, собранной в множество мелких складок. Они были восхитительны в своих плотно облегающих ноги белых бриджах и жилетах кремового цвета. На Жане-Филиппе был серо-голубой камзол, а на Джеффри – королевско-голубой, который еще больше оттенял голубизну его живых глаз. Она беспечно смеялась, заигрывая с проходившими мимо гостями, – ей сейчас было весело и легко на сердце, так как она чувствовала любовь к себе этих двух молодых людей, и они радовались тому, что снова втроем, снова вместе.
Анжела дала знак музыкантам начинать.
Джеффри, протянув руку к Жану-Филиппу, сказал:
– Ты, конечно, исполнишь первый танец со своей матерью, не так ли?
Он так и сделал:
– Разрешите, маман? – Гости зааплодировали, освободив для пары место. Подождав, когда Анжела с сыном сделают круг, Джеффри вышел с Мелодией. Она все удивлялась, какой он высокий, и чувствовала охватившее ее возбуждение, когда он обнял ее за талию. Она, улыбаясь, глядела ему в глаза.
Анжела, которая вдруг поняла, какой отличный танцор Жан-Филипп, вдруг вспомнила тот бал, который она дала, чтобы познакомить его отца со своими друзьями, когда он ухаживал за матерью Мелодии: как повернулся он к ней с просьбой открыть танцы, а она отказала, настояв, что первый танец он обязан был станцевать с Клотильдой.
Она думала о том, что сказал бы о своем сыне Филипп, если бы сейчас видел их. Как же он был похож на него – высокий, с таким же прекрасным, как у отца, лицом и с аристократическими манерами. К несчастью он, как и его отец, не проявлял никакого интереса к возделыванию сахарного тростника. "А ему нужно позаботиться об этом!" – подумала Анжела. Он должен быть готов вступить во владение поместьем "Колдовство", когда она примет решение передать его ему в собственность.
После откровенных расспросов Мелодии о таких вещах, о которых он никогда бы ей не рассказал, беспокойство Анжелы по поводу встречи его с Минетт немного улеглось. В любом случае, Минетт не нарушит своего договора, как и она, Анжела. Но ее раздражали права Минетт на Жана-Филиппа. Уже долгие годы она постоянно убеждала себя в том, что он ее сын. Она даже была готова поверить, что Минетт никогда не была его настоящей матерью, что она была лишь чуть больше, чем простая кормилица для ее сына.
"А что бы сказала Клотильда, – подумала она, – когда в вихре танца мимо нее проносились Джеффри с Мелодией, – как бы она отнеслась к своему ребенку, превратившемуся в прелестную взрослую женщину. Понравился бы ей Джеффри? Он был явно страстно в нее влюблен. Какая очаровательная пара!"
Анжела получала большое удовольствие, видя, что девушки заглядываются на Жана-Филиппа. Несомненно, кто-нибудь из них однажды заберет его у нее. Но которая из них? Он сам должен был сделать выбор, твердо решила она, а сама тем временем разглядывала подходящие кандидатуры среди приглашенных сегодня девушек. Она должна быть тонкой и чувственной. Нельзя забывать, что Жан-Филипп унаследовал от фамилии Роже гордость и упрямое своеволие.
– Благодарю тебя, маман. – Жан-Филипп, улыбаясь, смотрел на нее. – Какой прекрасный бал!
Наклонившись, она поцеловала его в щеку.
– Добро пожаловать домой, мой дорогой.
А Джеффри все еще не выпускал Мелодию из объятий.
– Ты выйдешь за меня замуж, не правда ли, Мелодия?
– Надеюсь, выйду, – мило ответила она.
Он еще крепче обнял ее, и глаза у него вспыхнули от радости.
– Джеффри! – прошептала она.
– Можно мне сообщить об этом мадам маркизе? Может, мы назначим дату.
Она колебалась:
– А разве это не разобьет нашу триаду? Мне кажется, что Жан-Филипп не будет больше чувствовать себя в своей тарелке в нашей компании.
– Не хочется тебя разочаровывать, но в брак вступают два человека, а не три.
– Знаю, но разве это не ужасно?
– Прекрати, кокетка!
– Джеффри, Жан-Филипп только что приехал домой. Не могли бы мы еще… немного поразвлечься?
Посмотрев на ее оживленное лицо, заметив любовь в ее сияющих глазах, он печально вздохнул от радости и легкого разочарования.
– Кажется, мне придется подыскать девушку для Жана-Филиппа.
Все единодушно считали, что это была самая веселая весна – сменяющие друг друга балы, охота и верховая езда по утрам до завтрака, и все это устраивали друзья как Жана-Филиппа, так и Джеффри. Теплыми темными ночами раздавался смех, звучала музыка, возбужденные крики, топот переходящих на галоп лошадей. Дни становились все длиннее, все теплее. Мелодия спала весь день и приходила в себя только после того, как солнце опускалось низко-низко и на полянке возле дома появлялись длинные, прохладные тени.
Только тогда она поднималась и отправлялась, чтобы принять холодную ванну и одеться к обеду и к очередному вечеру.
За последние несколько недель установилась сильная жара. Череда балов и званых вечеров, к большому удивлению Джеффри, пошла на спад, так как американские бизнесмены не переняли креольскую привычку продолжительного сонливого обеда с вином и обязательной "сиестой". Иногда ему удавалось вздремнуть лишь в карете, возвращаясь с отцом в Новый Орлеан.
Жизнь замирала для всех, кроме плантаторов, которым приходилось постоянно все с большей бдительностью следить за своим медленно вызревающим урожаем.
– Здесь сахарный тростник никогда до конца не вызревает, как, например, в Вест-Индии, – объясняла Анжела Жану-Филиппу.
Теперь полевые рабочие уничтожали сорняки, которые росли на плантациях прямо-таки с неумолимой, свойственной джунглям свирепостью. В июле его "отставят", и тогда занятые на выращивании сахарного тростника люди смогут перейти на строительство новой каменной мельницы до уборки нового урожая.
– Нам нужно постоянно, ежедневно следить за посевами, – сказала Анжела, так как нужно уметь правильно выбрать время для рубки, когда содержание сахара в тростнике наивысшее, а возможность ущерба от урагана минимальная. Когда тростник начинает зацветать, над полями появляется лавандовый туман. Тогда… приходится начинать азартные игры с погодой!
Жану-Филиппу с трудом подчас удавалось не заснуть в седле. Из-за жары сахарный тростник стоял будто посыпанный белым золотом, ослепляя его словно засыпанные песком глаза. До него с трудом долетал монотонный голос матери.
– Видишь вон то поле, мы его будем рубить первым.
– Прекрасно, – прошептал он. Но когда он бросил на него взгляд, качающиеся зеленые и белесые стебли тростника танцевали у него перед глазами, рождая удивительные картины. Вот ему предлагают холодный напиток, к которому он жадно прильнул… вот он, обнаженный, ступает в холодную ванну… В ней лежит Мелодия, протягивая к нему свои белые с кремовым оттенком руки, а груди у нее словно два прекрасных, совершенных холмика.
– Тростник – дожделюбивая культура, – говорила ему мать, – ей постоянно требуется дождевая влага. Если дождя не выпадает, то нам приходится черпать воду из ручья.
"Да, да, все верно, – думал он, – но как мне хочется поскорее добраться до своей комнаты и рухнуть на кровать". Две холодные, проведенные в Париже зимы сделали его особенно уязвимым к тропическому солнцу, и провести на солнцепеке всего час для него было почти невыносимо.
Последний бал сезона давал отец Джеффри в Беллемонте, чтобы выполнить свои светские обязательства, связанные с возвращением сына. Мелодия с большим интересом разгуливала по комнате ее старинного дома, чувствуя себя там хозяйкой, перебирая в уме мебель своей матери и бабушки, которую она непременно водворит на свое место после того, как они с Джеффри поженятся.
Ночь была очень теплой. Только самые молодые гости танцевали. Те, кто постарше, сидели на галерее, попивали пунш и лениво беседовали о петушиных боях, жеребцах, парижской моде, о новой сахарной мельнице мадам маркизы, о цене на сахар. Чернокожие детишки старательно их обмахивали большими веерами.
В главной зале для бала не царило обычного веселья и повышенного настроения; атмосфера, казалось, была пропитана ленивой чувственностью.
– Нет, слишком жарко, трудно танцевать, – прошептала она, не оставляя своего желания сладостно млеть от приятных ощущений.
Вдруг ее кто-то грубо выхватил из объятий Жана-Филиппа. Она увидела разгневанное лицо Джеффри. – Черт бы тебя побрал, индеец из племени шони! – крикнул он сначала по-английски, потом повторил по-французски. – Не желаешь ли выйти, мне нужно с тобой поговорить! – Они отошли от нее.
От такой резкости у нее немного кружилась голова. Она пошла за ними к длинным открытым окнам и услыхала, как они обменялись колкими замечаниями. Потом, перемахнув через перила, они спрыгнули на траву. Она не смогла точно разобрать, что сказал Джеффри, так как его произнесенные тихим голосом слова растаяли где-то внизу. Но она видела, как Жан-Филипп замахнулся на него.
– Остановите их! – крикнула она. К перилам подскочило несколько человек. Один из слуг побежал вниз на лужайку. Из-за угла передней галереи появился Чарлз Арчер.
– Джентльмены! – строго сказал он.
Мелодия прокладывала себе локтями путь между подбежавшими к перилам гостями. С передней галереи она спустилась по лестнице на лужайку. Когда она подошла к ним, с ними рядом уже стоял слуга Арчера вместе с немногочисленными зрителями. Жан-Филипп с мрачным видом сказал:
– Мне кажется, тебе понадобится острая дамасская сабля гораздо раньше, чем я предполагал!
– Прекратите! – закричала Мелодия, встав между ними.
Джеффри побледнел. Посмотрев на взволнованное лицо Мелодии, он сказал:
– Нет, индеец. Я не стану вызывать тебя на дуэль. Мы слишком долго были друзьями.
Жан-Филипп бросил сначала взгляд на Мелодию, потом на Джеффри. Пережив несколько напряженных моментов, он расслабился.
– Да, ты прав. Сейчас слишком жарко, чтобы драться.
Засмеявшись, Джеффри протянул ему руку. Жан-Филипп ее пожал, а Мелодия рассмеялась вместе с окружившими двух молодых людей зрителями.
Вернувшись на галерею, они узнали, что кузина Анжела велела подать их карету. Она не смогла поговорить с Джеффри наедине, – она могла только ответить на тревогу и боль в его взгляде мягким пожатием своих пальцев, когда он взял ее за руку.
По дороге кузина Анжела спросила Жана-Филиппа:
– Почему вы подняли такой неприличный шум, можешь мне объяснить?
– Обычное недопонимание, маман.
Анжела больше ничего не сказала, но когда Жан-Филипп, оставив их, направился в свой холостяцкий дом, она поинтересовалась у Мелодии:
– Почему эта парочка поссорилась?
– Не знаю, кузина Анжела, – ответила она, но ей было не по себе.
– Ты кое-что должна знать, моя дорогая. Ваша троица – закадычные друзья, которых не разлить водой. Из-за чего же, по-твоему, они поссорились?
Мелодия печально покачала головой. Она знала только одно – та прекрасная близость, которая всех их связывала – нарушена, и теперь начиналось что-то совершенно другое для нее.
– Боже, вы с Жаном-Филиппом теперь взрослые люди. Тебе больше незачем чувствовать ответственность старшей сестры за его поступки. И еще одно! Ты зря настаиваешь на сохранении прежней детской, эгоистичной троицы. Это глупо.
Мелодия с изумлением взирала на нее. У нее покраснели щеки.
– Ответь мне, пожалуйста, на один-единственный вопрос. Ты на самом деле влюблена в Джеффри Арчера, Мелодия? Ты ведь так долго ждала его.
– Да, кузина Анжела.
– Ты в этом ему призналась?
– Да, призналась.
– Неудивительно, что он чувствует себя таким несчастным, – раздраженно сказала Анжела. – Может, ему надоело, что твой кузен постоянно волочится за вами, куда бы вы ни пошли. Хочу предложить тебе принять решение о дате вашей свадьбы и объявить о своей помолвке. Это не только дает Джеффри возможность проводить с тобой наедине столько времени, сколько ему нужно, но к тому же облегчит страдания нескольких девиц, ищущих неразделенного ни с кем внимания со стороны Жана-Филиппа. Разве я не права?
– Да, кузина Анжела, – согласилась с ней Мелодия, опустив глаза.
– Попроси Джеффри заглянуть ко мне.
В ту ночь Мелодия долго лежала с открытыми глазами под противомоскитной сеткой и наблюдала, как на стене играли причудливые блики от луны. Она не могла себе даже представить, что ревность сможет разрушить триаду. Мелодия отдавала себе отчет в том, что ей очень дорог Жан-Филипп, и Джеффри об этом было известно. "Кровь взывает к такой же крови", – поддразнивал он ее, когда заходил разговор об их способности общаться друг с другом, не прибегая к словам. Может, на самом деле все в позыве крови? В конце концов, их матери были двоюродными сестрами.
Но ревновал не только Джеффри. Она почувствовала странный укол, когда кузина Анжела упомянула о нескольких девицах, ищущих расположения Жана-Филиппа. "Беда в том, – думала она, ворочаясь в кровати на влажной простыне, – что я люблю и того, и другого". Естественное ли это явление – так глубоко любить своего кузена?
Она вспомнила, как Джеффри сказал ей, когда она призналась ему в том, что любит их обоих. "Надеюсь, что вторая любовь к кузену – это что-то совсем другое". Она помнила, как согласилась с ним. Но сегодня ночью, танцуя с Жаном-Филиппом, она чувствовала внутри такое же возбуждение, которое охватило ее, когда Джеффри нежно ее целовал.
Может, кузина Анжела права – ей пора выходить замуж.
Утро выдалось жарким и туманным, серые облака скапливались в небе со стороны Мексиканского залива, предвещая летнюю грозу. Анжела нервничала из-за погоды, опасаясь, как бы сильный ливень не повредил нежные ростки сахарного тростника.
Жан-Филипп проснулся с головной болью. Он также испытывал угрызения совести из-за того, что замахнулся на Джеффри накануне. Головная боль не унималась, а влажная жара еще больше давила на него. Он сожалел о ссоре, и ему было не по себе из-за того, что своей выходкой он расстроил Мелодию. Только они вдвоем во всем мире по-настоящему заботились о нем. Он также чувствовал себя виновным за эротический сон, в котором появилась Мелодия. Такое с ним случалось уже не впервые, и теперь, вспоминая последний вальс, который он танцевал с ней и который, вероятно, стал причиной его фантазии, Жан-Филипп подозревал, что Мелодии было известно, как действовали на него запах ее духов и тела, как будоражили охватившие его чувства.
Действительно ли он почувствовал ее взаимность? Скорее всего, да, так как даже Джеффри это понял. Дерьмо, как это он ухитрился так поступить по отношению к ней! Да и к Джеффри. Как он мог утратить самообладание? В ту ночь он решил один поехать в Новый Орлеан. Он слышал, что там можно найти вполне приличные казино. Может, ему повезет и он очутится на балу окторонок, представительниц смешанной расы, которые будут демонстрировать свои прелести в сопровождении своих мамаш. Мог ли он позволить себе обзавестись окторонкой-любовницей на те деньги, которые ему выдавала мать? Но потом он с сожалением вспомнил, что им, с Джеффри предстояло сопровождать мать с Мелодией в Орлеанский театр, где в тот вечер гастролировала заезжая певица.
Он почти не слышал разглагольствований Анжелы о сахарном тростнике, но когда она упомянула о вчерашней его ссоре, он сразу встрепенулся.
– Может, ты допускаешь ошибку, пытаясь оживить ваш тройственный союз, – упрекала его она. – Я знаю, что Мелодия в этом отношении весьма сентиментальна, но теперь это выглядит по-детски глупо. Джеффри не нуждается в твоей помощи, ухаживая за ней. Я уверена.
Во внезапно охватившей его ярости Жан-Филипп, стараясь сдержаться, пристально разглядывал султаны сахарного тростника, осыпающие пыльцой зеленые и золотистые побеги.
– Ты совершенно права, маман, – резко бросил он.
Она почувствовала его гнев, от чего ей стало неловко.
– Я возвращаюсь домой, – сказала она, резко повернув лошадь назад. – Может, ты доедешь до мельницы и посмотришь, как там идут дела? Там должен быть отец Батист со своей командой.
Молча пришпорив лошадь, он отъехал от нее.
Когда он жил во Франции, Жан-Батист стал патриархом невольничьего квартала, а его мать позаимствовала тот титул либо от старушки Мими, либо от Оюмы. Теперь, когда Оюма стал домашним секретарем и счетоводом поместья, он все больше раздражал Жана-Филиппа своей молчаливой уверенностью в себе. Через несколько минут он подъезжал к площадке, на которой после рубки тростника мулы вращали большой жернов. Совершая бесконечные круги, они разрубали на мелкие куски подаваемые к нему сахарные стебли. Из деревянных измельчителей сок направлялся в несколько железных чанов, висевших над пылающими кострами. Вскоре в них получалась сахарная патока, которая постепенно будет выкристаллизовываться в коричневый сахар. Отец Батист наблюдал за работой с полдюжины рабов, которые, обнаженные по пояс, возводили мельницу. Кирпичи изготовлялись на небольшом кирпичном заводике, расположенном неподалеку.
– Доброе утро, мики, – поздоровался отец Батист, дотрагиваясь рукой до своей фетровой шляпы, которую он не снимал ни при дожде, ни при ясной погоде.
Этот надсмотрщик, наполовину испанец, постепенно начинал походить на быка со своей седоватой головой, с небольшим горбом на спине от тяжелой работы. Оюма стоял рядом с ним.
Жан-Филипп кивнул, но заметил, что Оюма точно также безразлично ему кивнул. "Он считает себя белым", – сердито подумал про себя Жан-Филипп. В голове у него шумело. Жан-Филипп уже давно забыл, как сладковатый запах тростниковой патоки пропитывает всю эту местность из года в год.
Оюма знал Жана-Филиппа с детства и, конечно, знал его взрывной характер. Он равнодушно глядел на высокомерного и враждебно настроенного молодого человека, восседающего на своей откормленной лошади, сразу поняв, что тот взбешен. Оюма вспоминал о той беседе, которая состоялась у него с матерью сегодня утром на кухне. Мими уже знала во всех подробностях о произошедшей вчера ночью ссоре между двумя молодыми людьми. Ей об этом рассказала одна горничная, которая приехала в Беллемонт с мадам и мамзель. Ссору засвидетельствовали и музыканты, они еще долго ее обсуждали, когда закончили играть. Его мать была страшно расстроена этой неприятной историей.
