Текст книги "Колдовские чары"
Автор книги: Вирджиния Нильсэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)
С наступлением сумерек к дому начали подъезжать кареты. Женщины отдавали предпочтение белым платьям; они, словно рой белых бабочек, шумно поднимались по ступеням ведущей на галерею лестницы; они окликали друг друга своими милыми, сладкими голосами, вокруг поминутно раздавались взрывы смеха, теплые слова приветствий.
Анжела занималась своими делами, когда приехали дядя Этьен, тетя Астрида с Клотильдой и своим гостем. Бросив первый взгляд на Филиппа де ля Эглиза, Анжела поняла, что никогда не забудет его пронзительного взгляда. Он так выглядел, что она не могла оторвать от него глаз. Он тоже был одет в белый костюм с бледно-голубым жилетом, а контраст между его черными густыми бровями и темными волосами с его вышитым камзолом и доходившими до колен бриджами производили просто неотразимый эффект.
Она убеждала себя, что все дело в том, что он был на голову выше всех присутствовавших здесь мужчин, поэтому она постоянно видела его, переходя от одного гостя к другому. Но избежать почти ежеминутных взглядов в его сторону было вовсе не трудно. Он искал расположения у других гостей, и они постоянно завладевали его вниманием.
Она поприветствовала одного своего старого друга и бывшего поклонника – Анри Дюво. Он был одним из самых упорных ее молодых обожателей, который усилил напор своих ухаживаний, особенно после смерти отца. Рядом с Генри был какой-то незнакомец.
– Молю о вашей снисходительности, дорогая Анжела. Я осмелился привезти с собой своего приятеля. Разрешите представить вам месье Беллами. Он – американец, компаньон в моем бизнесе, и теперь хочет устроиться в Новом Орлеане.
– Любой ваш друг, Генри, доставит нам удовольствие.
– Я просто очарован, мадемуазель, – сказал американец.
Анжела с интересом разглядывала его. Это был крепко сбитый молодой человек с нежными, как у газели, глазами, и кипой каштановых волос. Его грудной голос заставлял предполагать, что этот человек с границы продвижения переселенцев, но он удивительно хорошо говорил по-французски.
– Где же ваш дом, месье? – спросила его Анжела.
– В Новом Орлеане, мадемуазель, – ответил он, моргнув, но сам я из Филадельфии.
– Это американец? – спросила появившаяся рядом с Анжелой Клотильда.
Она вся светилась от удовольствия, и Анжеле показалось, что сегодня она выглядит особенно привлекательной.
– Клотильда, позволь представить тебе друга Генри, месье Беллами.
Клотильда залилась своим серебристым смехом.
– Нет, вы не можете быть американцем, месье. Вы наверняка француз, – с такой фамилией [4]4
Бель Эме – возлюбленный (фр.) – Прим. перев.
[Закрыть].
Анжела заметила, как подернулись легкой пеленой нежные глаза месье Беллами, когда он через них как бы впитывал еще не тронутую, юную красоту Клотильды.
– Мне кажется, что первоначально моя фамилия была французской, мадемуазель. Боюсь, однако, что она уже давно англицизирована.
– А вы на самом деле "возлюбленный", как о том говорит ваша фамилия, месье? – озорно поинтересовалась Клотильда.
– Увы, нет, мадемуазель, – сказал он с таким выражением на лице, которое произвело впечатление и на Анжелу.
– Ты завоевала месье Беллами, Клотильда, – прошептала ей ее кузина, когда мужчины, извинившись, отошли.
Но кузина прошептала ей в ответ:
– А разве Филипп – не очарователен? Разве ты не заметила, какой он кажется сенсацией для твоих гостей?
– Конечно, но только женщинам, – резко возразила Анжела.
Бедняжка Клотильда! Даже несмотря на свой высокий рост и внешние данные, Филипп де ля Эглиз был таким человеком, который всегда будет привлекательным для женщин. Ну, а что касается ее, Анжелы, то чем меньше она будет его видеть, тем лучше.
Когда музыканты начали играть, Филипп, улыбаясь, направился к ним.
– А, вот и вы, месье, – сказала Анжела. – Намерены ли вы с Клотильдой открыть танцы?
– Разве не существует обычая, требующего, чтобы почетный гость станцевал первый танец с хозяйкой дома? – сказал Филипп, передав ей своими ласковыми, блестящими глазами приглашение, но этого взгляда она не смогла вынести и отвернулась.
– Нет, нет, – воскликнула она, – хозяйкой бала одновременно является и Клотильда, точно так же, как и я. Я настаиваю на этом, Клотильда. Только позже, когда она заметила многозначительные взгляды и расслышала перешептывание своих гостей, Анжела поняла, что натворила. Это было равносильно публичному объявлению того, что маркиз просит руки Клотильды! Она видела завистливые взгляды на лицах нескольких молодых людей, как мужчин, так и женщин, когда они наблюдали за тем, как прекрасная пара исполняла замысловатые "па" танца. "Нужно как можно скорее извиниться перед тетушкой Астрид", – подумала она.
Анжела скоро осознала, что ей удалось только временно избежать того, что она с такой силой ненавидела, так как Филипп снова подошел к ней и пригласил на следующий танец. Неохотно она протянула ему руку.
Анжела была выше большинства своих креолок-подруг [5]5
Креолы – потомки европейских переселенцев в Латинской Америке испанского или французского происхождения.
[Закрыть]и почти соответствовала высокому росту Филиппа. Она не была столь гибкой, как Клотильда, хотя была стройной и крепко сложенной в результате ежедневных многих часов, проводимых в седле. Но Анжела обладала природной грацией. Она тут же ощутила просто физическую тягу к маркизу. Она ощутила прикосновение его руки, и это чувство самым странным образом разливалось по всему ее телу. Его прикосновение было легким и вежливым, но она все равно чувствовала, что их руки плотно слились, и опасалась, что ей никогда не удастся вырвать свои пальцы из его ладони.
Воздух был пропитан ароматом жасмина, доносившимся в эту ароматную ночь со стороны ручья. Пронзительные звуки хора древесных лягушек, грудное хриплое квакание лягушек-быков доносились из открытого окна и смешивались с мелодичными звуками скрипок и гитар. Филипп улыбался ей глазами, глядя с восхищением на нее сверху, тайно рассчитывая получить у нее ответ на вопрос, что она чувствует, когда кружится вокруг него и учтиво ему кланяется.
Она чувствовала, как у нее горят щеки, и ей казалось, что этот танец никогда не кончится. Отрывая свой взгляд от гипнотических глаз партнера, она посмотрела на Клотильду. Ее кузина танцевала с месье Беллами, который явно от этого пришел в экстаз.
"Клотильду, кажется, захлестывает счастье, – подумала она; она безрассудно расточает его вокруг себя" И вновь Анжела почувствовала холодок дурного предзнаменования.
– Какая счастливая сегодня Клотильда, – сказала она Филиппу и добавила, пытаясь его спровоцировать, – кажется, месье Беллами влюбился в нее.
– Она – восхитительная девушка, – настоящая конфетка! – сказал маркиз, подчеркивая тем самым свою высокую оценку.
– Как можно такое говорить? – бесстрастно воскликнула Анжела. – Вы бы еще причмокнули губами, месье!
Он рассмеялся.
Она хотела было прямо спросить у него, означало ли это, что он влюблен в Клотильду. Разве влюбленному мужчине пристало называть свою будущую жену конфеткой? Но в это мгновение музыка прекратилась. Анжела, вздохнув с облегчением, быстро отошла от Филиппа, полная решимости больше не танцевать с ним.
У него, конечно, не было недостатка в партнершах, но весь вечер она все время ощущала на себе его взгляд; он постоянно искал ее среди гостей и неизменно находил. Но и ее глаза неутомимо искали его, но лишь для того, чтобы избежать встречи с ним. Как только он направлялся к ней, она тут же обращалась с вопросом к тетушке Астрид, желая узнать, как она себя чувствует, или подходила к одному из слуг, чтобы еще раз напомнить ему о необходимости снова наполнить пуншем серебряную чашу для джентльменов, что, естественно, было совершенно излишним.
В полночь серебряную чашу с пуншем поставили на сервант, а слуги накрыли стол для позднего ужина. На нем появились куски холодного мяса, черствый хлеб, фрукты, пирожные и пирожки. Музыканты все еще играли, но теперь не громко, с томлением, и никто уже не танцевал. Гости наполняли едой свои тарелки и отправлялись с ними на галерею, где под бумажными фонариками были расставлены маленькие столики.
Выйдя из буфетной, где она отдавала распоряжения поварихе о замене некоторых блюд в столовой, она из холла направилась в тыльную часть галереи, чтобы немного побыть одной и подышать свежим воздухом. Там не было столов, и она считала, что в этой части галереи никого нет, но вдруг почувствовала запах табака. Бросив взгляд вдоль череды изящных белых колонн, она заметила огонек от небольшой сигареты и сразу узнала по белому одеянию Филиппа, который стоял между двух колонн.
Бросив потухшую сигару через перила на клумбу, он подошел к ней.
– Вы, мадемуазель, меня избегаете.
– У меня, кроме вас, месье, есть и другие гости. – Она повернулась, чтобы войти в дом, но он быстро подошел к ней и, взяв за руку, повернул лицом к себе.
– Но ведь я ваш почетный гость, – сказал он с улыбкой, и при падающем из открытого французского окна свете она заметила в его глазах дразнящие искорки. – У вас, конечно, найдется лишняя минутка, чтобы объяснить мне, почему вы меня так невзлюбили, мадемуазель Анжела?
– Не считайте себя одиноким, месье. Мне не нравится большинство мужчин.
– В это трудно поверить. – Ласковые интонации, прозвучавшие в его голосе, встревожили ее. Она попыталась отдернуть руку, но он ее держал крепко и не отпускал. Теплота его руки передалась ей, и этот тепловой заряд вдруг пронзил ее всю, достигнув головы; щеки у нее заалели, а когда он снова отказался освободить ее пальцы, тепло стало распространяться, пульсируя чувственными волнами, уже в нижней части тела.
Она уже начинала испытывать панику, напрасно пытаясь бороться с восхитительными ощущениями, пробегающими по всему телу от обнаженной руки, которую он сжимал своей.
– Почему вы так напутаны? Вас тревожит мое прикосновение?
– Что вы за эгоист! – с презрением выпалила она. – Чего мне пугаться?
– На самом деле – чего? – Он притягивал ее все ближе к себе. Вы уже не бутончик, моя дорогая. Вы – женщина, прекрасная женщина, похожая на розу на длинном стебельке. Вы можете немало предложить мужчине.
– Я? Мне нечего предложить. – Она пожала плечами. – И мне ничего не нужно от мужчины.
– Вы – женщина, и у вас должны быть чисто женские потребности, – настаивал он на своем. – Я докажу это вам, Анжела.
– Я в вас не нуждаюсь, – сказала она, чувствуя, как ее охватывает отчаяние. – К тому же вы принадлежите Клотильде!
Он еще крепче сжал пальцами ее руку.
– Ни одна женщина не может претендовать на меня, Анжела. Ни Клотильда, ни любая другая.
Она была поражена, разгневана этими словами, вспомнив, какой счастливой сегодня казалась Клотильда.
– И ни один мужчина не может претендовать на меня! – резко парировала она.
На его лице появилось напряженное выражение, похожее на гнев. Но не успела она отшатнуться от него, как свободная рука Филиппа проскользнула за декольте ее платья и его пальцы сжали ее нежную, мягкую грудь, словно яблоко.
Она в ужасе отпрянула от такого наглого прикосновения, но вдруг оно разожгло внутри нее такую страсть, запылавшую с такой силой, что несколько мгновений она чувствовала себя абсолютно бессильной, чтобы освободиться от его страстной хватки. Не выпуская ее грудь из своих жестких пальцев, он другой рукой обнял ее за талию. Когда его губы коснулись ее губ, она почувствовала, что ею овладело другое существо, другая сущность, о присутствии которой она прежде не имела представления. Качнувшись, она прильнула к нему, весь окружающий мир закружился у нее перед глазами, груди ее горели огнем.
Поцелуй длился долго, и когда наконец ей удалось освободиться от его хватки, она в ужасе бросилась прочь в буфетную. Из-за своей стремительности она причинила боль своей груди, но гораздо сильнее той боли было возбуждение от охватившей ее страсти, все еще бушевавшей внутри.
Она хотела спрятаться от гостей, от того, что произошло, от самой себя, – эта сущность предала ее, эту новую, неизведанную до сих пор сущность она не могла воспринять.
Она не хотела Филиппа де ля Эглиза, убеждала она себя, не желая признать уже захвативший всю ее бунт крови. Она не может хотеть человека, которого она до такой степени ненавидела.
Кроме того, он принадлежал Клотильде. Он принадлежал Клотильде!
3
В пустой буфетной Анжела стояла в тени, в стороне от светового круга, отбрасываемого свечами в железном канделябре. Она прижимала руки к пылающим щекам, стараясь поглубже дышать, чтобы утихомирить бешено бьющееся сердце. В ее распоряжении было всего несколько минут. В любой момент сюда мог прийти слуга, чтобы взять очередной поднос с закусками и отнести их на стол в центральной комнате. Все ее нервы были напряжены, она тревожно пыталась вычислить признаки, свидетельствующие о том, что ее кто-то заметил, или о том, что Филипп ее преследовал.
Из-за стены в буфетную доносились разные голоса, позвякивание серебряной посуды и фарфора, – гости продолжали закусывать, стоя у стола в бывшем кабинете ее отца. Музыканты по-прежнему тихо играли в почти пустом зале, и пронзительную сладость скрипок почти заглушало "пение" древесных лягушек, обитавших на деревьях между задней галереей и кухней.
Услышав мягкий звук чьих-то шагов, она стремительно обернулась. Увидев знакомое смуглое лицо, она с облегчением вздохнула.
– О, Мими! – вскрикнула Анжела, уронив голову на плечо квадруны.
– По-моему, вы просто перегрелись, мамзель, – воскликнула Мими, чувствуя через мягкую ткань платья Анжелы охвативший все ее тело жар.
– Вам нужно посидеть с четверть часика рядом с тетушкой, выпить чего-нибудь похолоднее.
– Не могу. Ведь у меня же гости…
– Никто о вас и не вспомнит. Все развлекаются. Ваш бал, мамзель, прошел с большим успехом. – Мими была такая же высокая, как и Анжела, только слегка полнее ее. Она подошла к низенькому столику, на котором стоял кувшин с водой и тазик. Она налила воды в таз, окунула в него кухонное полотенце и отжала его.
– Вот, освежите лицо этим.
Анжела поднесла к лицу холодное мокрое полотенце. Сердцебиение становилось все нормальнее, и наконец она полностью пришла в себя. Отложив в сторону полотенце, Анжела расправила плечи.
Мими, окинув ее критическим взглядом, заправила выбившийся из ее прически локон.
– Ваша тетушка ужинает на передней галерее. Я сейчас пришлю вам лимонада.
Когда Мими, довольная ее внешним видом, кивнула, Анжела, вновь почувствовав себя почти шестнадцатилетней девушкой, вышла из буфетной и двинулась по коридору мимо бального зала. Бросив короткий взгляд через дверь слева, она увидела возле стола Клотильду, которая стояла между Филиппом и месье Беллами, советуя американцу, какое именно из креольских блюд следует ему выбрать. Словно прислушавшись к ее шагам, Филипп вскинул голову. Его сияющие глаза на какую-то долю секунды встретились со взглядом Анжелы.
Еще раз глубоко вздохнув, она толкнула переднюю дверь и увидела на галерее за маленьким столиком тетю Астрид с ее двумя подругами. Они ужинали. Она присела к ним.
– Где же твоя тарелка, Анжела? – с укором спросила мадам Роже.
– Сейчас очень жарко, есть не хочется, тетушка Астрид. Может, попозже.
К ним подошел Оюма с серебряным подносом в руках, на котором стояла бутылка лимонада. На нем были белые брюки и белая рубашка, которые так приятно контрастировали с его кожей цвета кофе с молоком. Он одновременно и гордился своим новым костюмом, и испытывал в нем некоторую неловкость.
– Спасибо, Оюма.
Глядя на его серьезное юное лицо, Анжела вдруг услыхала эхо ленивого голоса Филиппа, который сказал: "Какой красивый мальчик", и тут же все тело ее задрожало.
– Ты что, дрожишь, Анжела? – спросила ее тетка с удивлением. – Может, тебя лихорадит, а?
– Нет, тетушка Астрид, это все нервы. – Она вернулась к столу Оюмы. – Пойди и скажи Мими, чтобы дети принесли сюда вееры, если мы не хотим, чтобы нас всех перекусали москиты.
– Слушаюсь, мамзель.
– "Теперь ты можешь немного расслабиться и сама развлечься, дорогая. Твой вечер удался на славу, – ласково произнесла Астрид.
– Все благодаря вашим очаровательным гостям, – машинально ответила Анжела.
Ее тетка кивнула в сторону азалий под галереей, обращая внимание Анжелы на скрывающиеся там чьи-то маленькие фигурки. Она заметила вспышки белков их восхищенных глаз. Маленькие дети рабов наслаждались чужой радостью, которую испытывали другие, и с удовольствием наблюдали за своими старшими братьями и сестрами, стоявшими возле столов и помахивающими пальмовыми ветвями. Анжела обменялась с тетушкой шутливыми взглядами.
Но ее радость тут же испарилась, когда она увидела, как на галерею вышла вся сияющая Клотильда в сопровождении месье Беллами и Филиппа.
– Ты должна посидеть с нами, Анжела, – насмешливо приказала она ей, – бедняге месье "Возлюбленному" требуется партнерша за столом.
– Это входит в ваши обязанности как моей хозяйки, – лукаво подмигнув, напомнил ей американец.
– В таком случае, конечно, она должна это сделать, – сказала тетя Астрид, с улыбкой отпуская ее.
– Но прежде мне следует наполнить тарелку, – сказала Анжела, избегая глаз Филиппа. Она встала, чтобы убежать прочь, но месье Беллами ее опередил.
– Прошу вас, мадемуазель, возьмите мою, я найду себе другую.
Ей не оставалось ничего другого, как только последовать за Клотильдой к другому столику.
Анжелу охватила паника, когда она почувствовала, что Филипп идет за ней. "Что же мне делать?" – лихорадочно думала она. Воображение опережало ее, она представляла себе те многочисленные вечера, которые ей придется посещать в будущем, если только Клотильда будет помолвлена с этим отвратительным типом. А если Клотильда пожелает выйти за него замуж, то, вполне естественно, она попросит ее, Анжелу, быть ее свидетельницей.
"Но Клотильда не должна выходить замуж за этого человека!" – подумала Анжела, решив сделать все, что в ее силах, чтобы расстроить этот брак. Разве Филипп де ля Эглиз не обнажил свое истинное лицо, позволив себе такую подлость, от которой она совсем потеряла голову? Для этого нужно всего лишь рассказать в двух словах дяде Этьену об этом инциденте… если только у нее хватит сил признаться, что она при этом не стонала и не потеряла голову.
Клотильда сегодня ночью была просто обворожительной. Ее мягкая женская природа обретала все больше уверенности в себе, результатом чего было неприкрытое восхищение ею двух красивых молодых людей.
Каким испытанием для Анжелы стала необходимость беспечно болтать с американцем, игнорируя полностью при этом сидевшего рядом Филиппа. Маркиз говорил мало, но она чувствовала, как он, полузакрыв глаза, откинулся на спинку стула, а на его красивом лице блуждало выражение, свидетельствующее одновременно и о его расстроенных чувствах, и о его ярости. Несмотря на его устремленный куда-то вдаль взгляд, он, судя по всему, тщательно прислушивался к ее словам и напрягал все тело, когда она начинала говорить.
Когда он вступал в беседу, его голос действовал на ее чувства, возбуждал ее, и она пыталась бороться, не допустить его воздействия на себя. Наконец когда она посмотрела на него, то была поражена его огромной житейской мудростью, отражавшейся в глазах Филиппа. Ей стало ясно, что он ощущал царившую в ней внутреннюю сумятицу и относился к этому с пониманием. Анжела всеми силами старалась избежать этого невыносимого для себя взгляда.
Завтра утром, сказала она себе, она оседлает свою любимую кобылу и отправится на экспериментальную делянку со своим надсмотрщиком, там они с ним обсудят планы закладки новой плантации. Охватившее ее кратковременное безумие станет чем-то незначительным, ну а того, что произошло сегодня ночью, по сути дела, никогда и не было. Она подавит в себе эту не признаваемую ею сущность, эту странную, чуждую ей сущность, овладевшую ее телом и позволившую Филиппу поцеловать ее.
Она напомнила себе, что у нее в "Колдовстве" есть все, чего только можно желать, кроме семьи. Каким-то образом ее рабы, ее знакомые, с которыми она виделась ежедневно, заполняли эту брешь. И в Беллемонте у нее был этот скупец, дядюшка Этьен, который поддразнивал ее и давал мудрые советы, и еще тетушка Астрид, чья искренняя, такая приятная для нее привязанность постоянно поддерживала ее со времени смерти матери.
Она никогда не навязывала своего мнения волевой и решительной племяннице. А еще была Клотильда, которая заменила ей родную сестру, любовь которой Анжела так высоко ценила.
"Неужели ты на самом деле хочешь отречься от любви к мужчине и к детям, которых он может тебе подарить?" – подумала она, и тут же отбрасывала эту непрошеную мысль. В любом случае только не Филипп де ля Эглиз, твердо решила она.
Анжела с облегчением вздохнула, когда к дому подали первую карету для отъезжающих гостей. Целый час она стояла у входа, прощаясь с ними, а их экипажи один за другим чередой подкатывали к подъезду. Последними уехали чета Роже и их гость. После процедуры сердечного прощания Анжела поднялась к себе в комнату, чувствуя себя совершенно разбитой. Когда она легла в кровать под балдахином с натянутой над ней марлевой сеткой от москитов, она не смогла сразу заснуть. По сути дела, она еще никогда не испытывала такого приступа бессонницы. Нервы у нее были натянуты как струны. Подобное она пережила когда-то в ожидании своего первого бала. Сколько же ей тогда было лет? Шестнадцать? Ей казалось, что с той поры прошла целая жизнь.
Чтобы как-то отвлечься, она заставила себя заняться вычислениями, сколько еще дополнительных акров плантаций можно будет засеять тростником после того, как будут завершены все дренажные работы. Но грудь, которую так страстно сжимал в руке Филипп, была тяжелой, вероятно, она распухла, может, даже на ней есть кровоподтеки, – так резко освободилась она от жесткой хватки Филиппа.
Теперь она ощущала свое тело так, как никогда, – и это ощущение было для нее новым и раздражающим; она чувствовала какую-то таинственную теплоту в самой сокровенной части своего естества. В темных складках противомоскитной сетки в ногах постели вдруг ей померещился Филипп, – он выглядел точно так же, как и вчера вечером, – его темные курчавые волосы резко контрастировали с элегантным белым камзолом и белыми бриджами; и то, и другое, плотно облегая его, еще больше удлиняли и без того его высокую фигуру. Он смотрел на нее с легкой меланхоличностью, со своей всепонимающей интимной полуулыбкой, и тут же по всему ее телу разбежались волны приятной теплоты. Она снова почувствовала, как плотно прижимается к ней его твердое мускулистое тело, и в памяти вновь возникло ощущение охватившей ее восхитительной слабости. Она просто таяла, все сильнее прижимаясь к нему.
Она вдруг осознала, что означала такая физическая реакция с ее стороны, но отказывалась объяснить причины своей собственной чувственности. Она начинала завидовать Клотильде, которая с таким нетерпением, с такой невинной уверенностью ожидала любви и дружеского общения, которые она хотела обрести в браке. За те несколько волнующих, усиливающих сердцебиение мгновений, когда ее поцеловал Филипп, ей показалось, что она заглянула в рай! Но это было обманчивое ощущение.
Пытаясь размышлять трезво, она представила себе длинную вереницу годов, которые ей предстояло прожить в одиночестве как хозяйке и единственной обитательнице ее любимого поместья "Колдовство", мечтая при этом о муже Клотильды, и тогда она дала себе два зарока: она непременно расстроит этот предполагаемый брак любыми доступными ей средствами, и она подавит в себе невыносимое влечение, которое она испытывала к Филиппу де ля Эглизу.
Наконец к утру она впала в изнурительный сон.
Солнце уже было высоко, когда в спальню вошла дочь Мими. Балансируя с большим подносом на руке, на котором стояла чашка кофе с молоком и лежали булочки, она наконец-то поставила его на столик возле кровати. Минетт отбросила противомоскитную сетку.
– Солнце уже встало, мамзель, – пропела она и пошла открывать ставни на окнах, выходящих на галерею.
– Разве Мими не научила тебя, как следует будить свою госпожу? – сердито спросила Анжела.
– Ах, мамзель, но моя госпожа не любит долго спать, – дерзко ответила девочка. – Ей нравится выезжать на лошади ранним утром по холодку.
Девочка взрослела прямо на глазах. Грудки по-прежнему у нее напоминали нераскрывшиеся бутоны, а в маленьких выступающих ягодицах было что-то бесстыдное. Сколько же ей было лет? Тринадцать или четырнадцать?
Глядя на нее, Анжела вспомнила о беге времени и о своих годах. Она помнила, когда Минетт родилась – сразу же после их приезда в Луизиану после всех страшных, выпавших на их долю испытаний в Санто-Доминго. На руках Мими уже держала своего младенца Оюму. Теперь ей вдруг пришло в голову, что, когда они совершали это опасное путешествие из Вест-Индии, в своем чреве она уже носила будущую Минетт.
Как обычно, она гнала от себя мысли о Минетт, чье появление на этом свете стало ее первым опытом деторождения. Ей было десять лет, когда ее мать лежала при смерти. Оставленная на некоторое время всеми без присмотра, она отправилась в невольничий квартал, чтобы разыскать там Мими, но неожиданно стала свидетельницей чудовищной картины рождения ребенка в освещенной свечами комнате, откуда она выбежала в беспамятстве. Потом она помнила только одну стену в своей спальне, где ей пришлось перенести ужасную болезнь. С тех пор в ее сознании постоянно давала о себе знать неуловимая неприязнь, которую она испытывала к дочери Мими.
Ее отец, который был очарован кошачьими повадками Минетт, испортил маленькую рабыню, с горечью подумала Анжела. Минетт не была такой послушной, как ее брат Оюма. В ней было много озорства, у нее было чувство независимости, но с такими качествами могли мириться далеко не все рабовладельцы. Она, конечно, будет невыносимой, когда вырастет.
– Мама говорит, чтобы я помогла вам одеться, – сказала Минетт робким голоском, в котором чувствовалась нотка детской гордости.
– Ты мне не нужна, Минетт, – резко бросила Анжела, отвернувшись от мгновенно расстроившейся девочки.
Надев свою самую легкую амазонку [6]6
Амазонка – дамский костюм для верховой езды. – Прим. перев.
[Закрыть], она спустилась по лестнице в холл, где Мими с целой армией чернокожих женщин занимались уборкой после бала. Анжела приказала оседлать ее кобылу и, надев соломенную шляпку, спасающую от палящего солнца, отправилась верхом на канал, чтобы проследить, как там идут ирригационные работы.
Утро выдалось сырым, каким-то ленивым, но все рабочие были в веселом настроении. Вчерашний бал в ее доме коснулся и их. Музыка звучала и в невольничьих кварталах, там тоже танцевали, к тому же рабам отдали остатки изысканной еды с господского стола, так как она все равно быстро испортилась бы при таком жарком климате. Бодрые песнопения помогали работе, копка шла активно, все улыбались, раздавались добродушные колкие шутки в адрес Жана-Баптиста, ее сурового надсмотрщика – мулата-полукровки.
Обсудив с ним ход работ, Анжела направила свою кобылу Жоли назад, к дому. Было около десяти, и в это время она обычно пила кофе на галерее.
По дороге Анжела разглядывала высокую, колышущуюся в лучах раннего солнца стену сахарного тростника, уже слегка запорошенного пыльцой из только что раскрывшихся султанчиков лаванды. На душе у нее потеплело. Скоро большое каменное колесо начнет вертеться, измельчать тростник, а пока оно лежало без движения на своем широком круге на земле и его накаляло солнце. Из невольничьего квартала в тени деревьев, высаженных ее отцом, до нее донеслись приглушенное кудахтание кур, визги и смех гонявших их детишек. За хижинами уже показались белые колонны галереи второго этажа, величественные и прекрасные. Прохладное убежище манило ее чашечкой утреннего кофе, который она спокойно выпьет, может быть, в компании какого-нибудь посетителя, явившегося к ней по делу.
Проехав жернов, она вдруг увидела одинокого всадника, показавшегося из-за хижин. Он явно направлялся ей навстречу. Она узнала жеребца своего дяди, но в седле был не он. Кровь прилила ей в голову. Она чуть не задохнулась от возмущения, – еще бы! – этот маркиз имеет наглость явиться к ней сам, и так скоро!
Но тут же она благословила предоставившуюся ей возможность сейчас же сделать то, что она намеревалась предпринять. Пришпорив свою лошадь, она помчалась навстречу маркизу. Увидев ее, он лишь улыбнулся, приветственно подняв руку.
– Доброе утро, мадемуазель.
Анжела бросила на него холодный взгляд, не отвечая на приветствие.
– Я не ожидала встретить вас, месье, в такой ранний час после вчерашнего бала, ведь он завершился за полночь. Но я рада нашей утренней встрече, так как мне нужно сообщить вам кое-что весьма важное.
– Мне тоже, мадемуазель.
Он без какого-либо напряжения элегантно держался в седле. У него была чистая, розоватого оттенка кожа, в глазах пропала волнующая сердца женщин меланхолия, и они уязвительно ярко сияли на утреннем солнце. Его жеребец проявлял беспокойство, а Жоли нервно кружилась на узкой дорожке. Одарив ее загадочной улыбкой, Филипп подвел своего жеребца поближе, потом еще ближе, пока лошади не коснулись боками друг друга. Жоли вздрогнула и замотала головой, а Анжела вся вспыхнула от раздражения.
– Вот что я хотела вам сказать, – холодно начала она. – Вы не сделаете предложения моей кузине Клотильде. Должна предупредить вас, что если вы будете упорствовать и продолжать ухаживать за ней, мне придется рассказать дяде подробно обо всем, что между нами произошло сегодня ночью.
У него забегали глаза.
– Обо всем? – спросил он.
Она вдруг почувствовала укол сладостной боли в своей помятой груди, а щеки ее зарделись.
Блеск его глаз теперь говорил ей о едва сдерживаемом желании рассмеяться.
– Этого делать совершенно необязательно, моя дорогая мадемуазель Анжела, если только вы не желаете заручиться еще большим доверием своего дядюшки. Я не намерен делать предложения вашей кузине.
– Вы… вы… вы не на…мерены… – заикаясь от неожиданности, спросила она. Она ему не верила.
– Абсолютно нет.
После недолгого колебания она сказала:
– Вы мудро поступили.
Она была ошарашена той легкостью, с которой ей досталась победа, но она не получила от этого удовлетворения, напротив, она была возмущена тем, как легко он мог расстаться со своим страстным увлечением Клотильдой, даже если она, Анжела, считала, что такой выход из положения – наилучший.
Маркиз без всякого беспокойства в упор разглядывал ее.
– По сути дела, я приехал сюда сегодня так рано утром, чтобы предупредить вас о том, что я намерен просить у вашего дяди вашей руки, мадемуазель Анжела.
Его слова повергли ее в шок. Она, не отрываясь, смотрела на него.
– Моей руки? Месье маркиз, ваша наглость, несомненно, соответствует вашему титулу, и поэтому вас можно простить, – сказала она ледяным тоном. – Но вы должны отдавать себе отчет в том, что французская знать ныне обладает невысоким авторитетом даже здесь, в колониальных владениях.
