Текст книги "Колдовские чары"
Автор книги: Вирджиния Нильсэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)
15
Париж, 1821 год
В кафе в Пате-Рояле было много посетителей, которые пришли сюда после театра, – все возбужденно обсуждали сообщение о смерти Наполеона Бонапарта на острове Святой Елены. Во Франции воцарился мир, власть вновь оказалась в руках Бурбонов, а на троне сидел тучный Людовик XVIII. Париж снова стал центром удовольствий.
В Тронном зале кафе "Тысяча колонн" раздавался шепот приглушенных голосов и сдержанные смешки. Свет сотен свечей в хрустальных канделябрах заставлял сверкать, играть всеми цветами радуги изумруды, рубины и золото на ценных украшениях женщин. При их движениях атлас поскрипывал, а бархат шуршал, вино искрилось в красных или золотых изящных бокалах.
Вдруг раздался чей-то юношеский сердитый голос, неуверенный и невнятный от выпитого:
– Черт вас подери, месье! Я всегда плачу свои долги!
– Но тебя никто не просит ставить аперитив моей даме, ты, пьяный сосунок!
Все посетители, в том числе и Минетт, как по команде, повернулись в сторону ссорящихся. Взгляд ее остановился на молодом человеке, который заговорил первым. Она никак не могла отвести от него глаз. Минетт видела перед собой воскресшего Филиппа, Филиппа в молодости, когда она впервые увидела его… Неужели это… Нет, не может быть!
Мой сын. Сердце у нее, казалось остановилось, и слабость разлилась по всему телу. Она жадно глядела на Жана-Филиппа, стараясь получше рассмотреть его.
Боже мой, он рылся в кармане, пытаясь выудить оттуда свою визитку. Неужели он был таким сорвиголовой, что не побоялся бросить вызов такому человеку, как месье Доде?
Охваченная паникой, она встала и через зал направилась к группе гостей, стоявших возле "трона" Лимонадной Королевы, которая, сидя за стойкой, уставленной бутылками, стаканами и фужерами, уже лихорадочно махала рукой своему мужу, хозяину заведения.
Грациозно споткнувшись, она сделала вид, что падает между двумя стоявшими друг напротив друга джентльменами прямо на Жана-Филиппа. Он инстинктивно поднял руки, чтобы удержать ее, но, ощутив ее вес, неожиданно зашатался. Она покорилась непреодолимому желанию обнять его.
– Ах, месье, – прошептала она. – Вы спасли меня от позора, от неминуемого падения. Я вам так благодарна.
Она выпустила его из объятий, стоя по-прежнему между ним и разгневанным месье Доде, улыбаясь Жану-Филиппу. Он улыбнулся и покорно поплелся за ней, когда она его оттащила от стоявших вокруг лимонадной стойки мужчин. Он сразу же забыл о своей ссоре с Доде и, когда она ему предложила выйти, чтобы подышать свежим воздухом, охотно согласился, выйдя вместе с ней на улицу.
Минетт окликнула карету, и Жан-Филипп сел в нее без посторонней помощи. Но как только карету начало раскачивать от неторопливой рысцы лошадей, его охватил хмельной сон, и он уронил голову ей на плечо.
"Он все еще мальчик", – думала она, уступая своему непреодолимому желанию прикоснуться к нему. Она стала нежно ворошить его мягкие волосы. Только сегодня ночью Минетт может проявить к нему свою материнскую заботу. Назвав кучеру адрес своих апартаментов, она, на протяжении этой короткой поездки с Жаном-Филиппом, голова которого по-прежнему покоилась у нее на плече, просто купалась в невыразимом удовольствии, не думая ни о прошлом, ни о будущем, а лишь наслаждаясь настоящим. Она молча выражала свою любовь к нему, а карета громыхала по мостовой мимо окутанных туманом нимбов вокруг светильников уличных фонарей.
Возле дома он попросила кучера помочь консьержке довести его по лестнице.
– Проводи его в комнату для гостей, – приказала она горничной.
– Слушаюсь, мадам. – Пожилая женщина подозрительно разглядывала Жана-Филиппа.
– Это просто глупый мальчишка, который сегодня немного перебрал, – не подавая виду, бесстрастно объяснила она. – Он хотел было вызвать на дуэль месье Доде. Я спасла его от катастрофы.
– Боже мой, на самом деле? – Ее горничная с сожалением смотрела на молодого человека, лежавшего в своем лучшем костюме на кровати; он был таким уязвимым, таким несчастным в своем вызванном алкоголем сне, что она, наклонившись, начала медленно стаскивать с него башмаки.
– Я оставлю его на ваше попечение, – сказала Минетт.
Утром Жан-Филипп проснулся с такой головной болью, что с трудом открыл глаза. Когда ему это наконец удалось, он увидел над собой балдахин над какой-то странной кроватью. Сделав над собой усилие и повернув голову, он увидел прекрасную, стоявшую возле кровати женщину, которая протягивала ему чашку кофе. Он пытался припомнить – что же с ним произошло накануне и как он оказался в чужой спальне.
Может, он поехал с этой женщиной к ней домой? Он не помнил, но, судя по кровати, рядом с ним никто не спал. Кроме того, она, вероятно, была дамой высшего света. Судя по коже цвета кофе с молоком, он предположил, что она – полукровка, но никак не мог догадаться, к какой расе она принадлежала. У нее были типичные французские черты лица.
Немного приподнявшись, сжимая руками болевшую голову, он, чуть слышно ругаясь, спросил:
– Вчера вечером я, наверное, здорово валял дурака?
– В некоторой степени, – улыбнулась Минетт. – Я уберегла вас от серьезной глупости.
– В таком случае я благодарю вас, мадам.
– Выпейте кофе, месье, а то остынет.
"Какой у нее приятный голос", – отметил он про себя.
– После того как вы завершите свой туалет, мы поговорим.
Взяв чашку, он начал маленькими глотками пить кофе.
Покончив с кофе, он встал с кровати и пошел в туалет. Когда он вернулся в спальню, там его уже ждал слуга. Его костюм был вычищен и отглажен. Он последовал за слугой, который привел его в красивую комнату, окна которой выходили в маленький сад. Хозяйка сидела за столом, на котором стоял дымящийся кофейник, тарелки с булочками и свежими грушами, что было редкостью в зимний сезон.
Она показалась ему сейчас старше, но все равно была настоящей красавицей.
Он поклонился.
– Меня зовут Жан-Филипп, маркиз де ля Эглиз, мадам. Так как вполне очевидно, что мы с вами не любовники, то могу ли я предположить, что мне скоро удастся узнать причину, в силу которой вы меня доставили к себе.
Она рассмеялась. У нее был контральто, и в нем слышались озорные нотки.
– Вы намеревались вызвать на дуэль месье Доде, который без всяких сомнений наверняка бы всадил вам пулю в лоб.
– Боже мой! Была ли у меня для этого достаточно веская причина?
– Никакой, кроме излишне выпитого вина.
– В таком случае, я вам весьма благодарен, мадам.
На лице у нее блуждало загадочное выражение.
– Вы помните Минетт?
Услыхав ее имя, он сразу вспомнил, что ее смех был ему знаком. Он часто заморгал от удивления, не веря собственным глазам.
– Это вы? Моя няня?
Она, таинственно улыбаясь, кивнула.
– Значит, вы дочь Мими? – Все это было просто невероятно!
Она снова кивнула, глаза у нее заблестели от выступивших слез.
– Ну, как она поживает?
– Очень хорошо, но она никак не может понять, почему от вас нет никаких вестей? Она попросила меня даже найти вас в Париже.
– Ну, а Жан-Батист? Оюма?
– И с тем, и с другим все в порядке!
Она была просто потрясающей! Само собой, она знала, как нужно пользоваться женскими чарами. К тому же, она говорила на хорошем французском языке. Вдруг его удивление сменилось нетерпением.
– Вы знали моего отца, – сказал он. – Расскажите мне о нем. Я ничего не помню.
– Вы очень на него похожи.
Ему показалось, что никогда прежде он не видел подобной милой улыбки, и спрашивал себя, уж не ошибся ли он, принимая ее за дорогую куртизанку. Да нет, для дочери рабыни ее матери, это был единственный путь.
– А вы, месье Жан-Филипп, учитесь в коллеже Святого Луи?
– Во Французском коллеже.
– Ба! Это почтенное старинное учебное заведение, не правда ли?
– Оно было основано в 1530 году Франциском Первым как гуманитарный коллеж.
– Вам нравится в нем учиться?
– Мне больше нравятся мои увлечения вне учебной программы, – засмеялся он. – Мы пользуемся полной свободой.
– Вы говорите, как подлинный аристократ, – сказала она, несколько удивившись. – Она знала, что во Французском коллеже не взимали плату за обучение, и любой человек мог посещать занятия без зачисления в списки студентов.
– Мне казалось, что ваша маман могла бы зачислить будущего хозяина "Колдовства" в какую-нибудь католическую школу, которая отличается строгой дисциплиной.
– Она так и сделала, – признался Жан-Филипп. – Она до сих пор не знает, что я перешел в другое учебное заведение.
– Значит, вы в душе анархист. – От ее милой улыбки он сразу почувствовал себя в своей тарелке. – Ну, а ваша маман вышла еще раз замуж?
– Нет. Она проводит все свои дни, надзирая за плантациями, – рубкой, измельчением тростника, приготовлением сахарной патоки, продажей сахара. В этом вся ее жизнь. Она зарабатывает кучу денег.
– И в один прекрасный день эти деньги станут вашими, и такая жизнь станет вашей жизнью, как вы считаете?
– Надеюсь. Она рассчитывает, что я так же, как и она, полюблю процесс выращивания сахарного тростника, но мне это кажется ужасно скучным занятием. Между прочим, вы, Минетт, говорите на очень хорошем французском.
– Почему бы и нет? Я живу в Париже вот уже шестнадцать лет.
– И вы не послали ни одной весточки своей семье за все это время?
– Кем я была? Беглой рабыней, а сейчас я французская подданная.
Он озирался в ее апартаментах, и по выражению его глаз было ясно, что он все понял. Он пристально разглядывал резные, обитые парчой стулья, красивые ковры на стенах и коврики на полу.
– У меня есть опекун, – объяснила она с печальной улыбкой. – Думаю, что матери лучше не знать, как я здесь живу.
Допив кофе, он откинулся на спинку стула. Ему было так приятно.
– Вам, Минетт, известно гораздо больше о моих первых годах, проведенных в Париже. Я ведь ничего не помню, расскажите мне о них.
– Ну что об этом рассказывать? – сказал она. – Вы родились…
– Где?
– На улице Невер.
– Вы были моей нянькой с самого рождения?
– Да, до того момента, когда вам исполнилось два с половиной годика.
– Вы были и моей кормилицей?
– Да.
– И что же произошло?
Она колебалась, не зная, что сказать.
– Ваш отец был убит, – вам, конечно, об этом рассказывали?
Он кивнул.
– Ваша мать вернулась в Луизиану и забрала вас с собой, а я… осталась здесь.
Он внимательно изучал ее. У него было сильное подозрение, что она могла ему рассказать больше, сообщить что-то весьма важное для него.
– Кто же ваш опекун, Минетт?
Она отрицательно покачала головой. Глаза у нее смеялись, но губы были плотно сжаты.
– Что мне сказать, когда Мими спросит, почему вы не вернулись домой с моей матерью и со мной?
Минетт снова заколебалась.
– Скажите ей, – сказала она мягко, – что я… влюбилась.
Жану-Филиппу стало не по себе. Между ними теперь чувствовалась какая-то натянутость. Он понял, что ему пора идти. Встав со стула, он спросил:
– Вы мне позволите вас еще раз навестить?
В ее глазах появилось странное, печальное выражение.
– Вряд ли это будет здраво с вашей стороны, месье.
Значит, она хранила верность своему опекуну. Ему вновь захотелось узнать, кто же этот человек, и он решил навести соответствующие справки. Жан-Филипп чувствовал, как к ней его влекла какая-то мощная, таинственная сила. Выйдя на узкую улицу, он, озираясь, постарался определить, где находится, и запомнил номер на воротах ее дома.
Он делил две комнаты и общего слугу с Жаком Готилем, высоким, узкоплечим молодым денди, который приучил его к карточной игре. Их квартирка находилась рядом с коллежем. Он застал там Жака, который хотел выяснить, пойдет ли он на утреннюю лекцию.
– Надеюсь, ты переспал с очаровательной крошкой?
– Тебя это не касается, Жак. Зачем ты ждал меня?
– Ну, как тебе понравилось? – Жан-Филипп притворно вытаращил глаза. – Где мне можно ее повидать?
– Находи сам себе крошек, Жак.
– Эгоистичный пес!
– А ты чем занимался сегодня ночью?
– Я обнаружил одно маленькое казино, где к учащимся относятся довольно сносно. Кроме того, оно весьма прибыльно. Могу отвести тебя туда в обмен на адресок и имя твоей подружки.
– Ничего не выйдет.
Не доверяя Жаку, Жан-Филипп попытался сам навести нужные справки, но обнаружил, что никто не знал Минетт. Он наконец был вынужден признать, что ее, вероятно, знати под другим именем, но даже располагая номером ее дома, ему так и не удалось выяснить ни ее имени, ни имени человека, который ее содержал. Через несколько дней эта случайная встреча начала постепенно выветриваться из его памяти. В конце концов, кем ему приходится эта нянька? Она сама захотела, чтобы Мими ничего не узнала о той жизни, которую она здесь ведет.
Жак все же отвел его в новое казино, где они познакомились с девушками, которые с радостью помогли им избавиться от выигрыша. Жану-Филиппу так понравилось это заведение, что его последние месяцы в Париже прошли как сладкий сон.
Приобретя билет на корабль перед возвращением в Луизиану, он вновь вспомнил о Минетт. Подчиняясь собственному капризу, он снова пришел к ней, чтобы осведомиться, не желает ли она передать письма членам своей семьи, но слуга сообщил ему, что мадам в данный момент находится на юге Франции.
16
«Колдовство», 1822 год
В столовой горели все свечи, – их свет отражался от изысканного фарфора и хрусталя, которые кузина Анжела привезла на пароходе из Франции, он, пронизывая рубиновые бокалы для вина, отбрасывал легкие тени на камчатную скатерть.
Из Бостона домой вернулся Джеффри Арчер, – и Анжела пригласила их с отцом к себе в "Колдовство" на обед. Мелодия сидела напротив Джеффри и все больше сердилась на себя за то, что чувствовала себя в его компании ужасно робко.
Чарлз Арчер, оптовая торговля которого в Новом Орлеане процветала, рассказывал хозяйке о резком повышении цен на сахар, возникшем в результате ажиотажа среди плантаторов, желающих заняться возделыванием этой культуры.
– Это очень выгодное дело, – согласилась с ним Анжела, – но я не в состоянии постоянно увеличивать площади посевов, не приобретая при этом дополнительного контингента рабов. Сейчас не так просто найти плантатора, готового продать хорошего и добросовестного работника.
– Но ведь на болотах до сих пор проходят аукционы, на которых можно приобрести рабов у контрабандистов, как, например, поступают Лафитты, – сказал месье Арчер.
Глаза у Анжелы вспыхнули:
– Вы имеете в виду незаконные аукционы.
– Если хотите, я мог бы купить их вместо вас…
– Благодарю вас, не нужно.
Он бросил на нее испытующий взгляд.
– Вы, Анжела, деловая женщина, вы также упрямы и целеустремленны в своих делах, как и мужчина. И ваши эти сантименты вызывают у меня удивление.
Она посмотрела на него, размышляя над его словами. Чарлз был смекалистым, проницательным бизнесменом и не обладал теми вызывающими американскими манерами, оскорбляющими креольскую общину бизнеса. Он ей ужасно нравился, но, в конечном счете, этого влечения оказалось недостаточно, чтобы вытолкнуть из памяти тот экстаз и ту боль, которые ей пришлось пережить в браке. Тем не менее их азартная, но короткая любовь переросла в прочную дружбу.
– Я сама выросла среди рабов, но никогда ни одного не купила.
Заметив его вопросительный взгляд, она добавила:
– Они сами размножаются. Дети, вырастая, постепенно обучаются трудовым навыкам. Рабочая сила в "Колдовстве" только за одно поколение больше чем удвоилась. В настоящий момент, Чарлз, я возделываю всю пригодную для этой цели землю между болотом и ручьем. Если я приобрету новую мельницу для измельчения сахарного тростника, то смогу обрабатывать его для моих соседей и таким образом еще больше увеличить доход.
Мелодия лишь в полуха прислушивалась к их беседе, то и дело бросая взгляды на Джеффри, удивляясь, каким он стал красивым. Он был похож на зрелого мужчину в своем выходном костюме, а не на того рыжеволосого парнишку, которого все поддразнивали, этого равноправного члена их триады. Но она и не рассчитывала увидеть его таким, как прежде. По крайней мере, волосы у него были такими же рыжими, хотя они чуточку потемнели.
Глаза его, казались, излучали тепло, когда он с улыбкой смотрел на нее, а она думала о тех девушках, которых он встречал в Бостоне и которые тоже видели его улыбку и чувствовали себя от нее в замешательстве точно так же, как и она сама.
– Сколько же женских сердец ты разбил, Джеффри? – поддразнивая его, спросила она, а отец Джеффри с улыбкой ждал, что он скажет.
– Не считаете ли вы, что она ревнует? – спросил Джеффри у Анжелы. – Нужно признать, что девушки в Бостоне больше похожи на леди, чем Мелодия…
– Ты лжешь, Джеффри! – воскликнула Мелодия.
– Они никогда не перебивают собеседника, – резко бросил Джеффри. – Я хотел сказать, что они ей и в подметки не годятся, если говорить о ее красоте.
– А теперь ты преувеличиваешь, – сказала Мелодия, пытаясь скрыть свое удовольствие от комплимента. Он все ее еще поддразнивал. – Месье, вы отправили в Гарвард Джеффри, чтобы он там приобрел ораторские способности?
– А что может быть лучше для адвоката, моя дорогая?
– Джеффри, а чему еще тебя учат?
– Мне придется затратить немало времени, чтобы объяснить это, – сказал Джеффри, широко улыбаясь. – Поэтому предлагаю начать немедленно.
Анжела с удовольствием слушала, следя за сменой блюд, которые повариха Петра приготовила, превзойдя самое себя, чтобы угостить на славу креольской кухней Джеффри, которых в Бостоне не найдешь: креветки и крабы под бамией, – как называла Петра окру, которой она сдабривала крепкий рассыпчатый рис и суп из морских обитателей, за которым последовала тушеная куропатка и грудинка дикой утки под грибами.
Позже, когда Анжела пила маленькими глотками бренди в компании месье Арчера в гостиной, Мелодия с Джеффри вышли на галерею и смотрела вниз на сад: ухоженные лужайки протянулись до самого ручья вместе с красивыми цветочными клумбами.
– Как я скучал вот по этим светлячкам, там, на севере, – прошептал он.
– Наверное, не меньше, чем по мне, я уверена, – поддразнила она его. Она знала, что он непременно вспоминал их троицу, которые ловили этих таинственных маленьких насекомых и отправляли их в заточение в бутылку, из которой хотели сделать "фонарь".
– Но по мне тоже не скучали, могу побиться об заклад, – отпарировал он. Он почувствовал тонкий запах, исходивший от нее. Ему захотелось вдруг узнать, сколько мужчин флиртовали с ней?
Они беззаботно болтали, чувствуя, как между ними устанавливается немая связь, как они подвергали тщательному испытанию свои прежние отношения.
– Я стояла на этом месте с Жаном-Филиппом в ту ночь, когда он уезжал, – призналась ему Мелодия. – Мы наблюдали за светлячками и думали о тебе. Мы гадали, вернешься ли ты когда-нибудь снова в Новый Орлеан.
– Я же сказал тебе, Мелодия, что вернусь.
При бледном лунном свете черты его проступили еще резче, они утратили свойственную юности мягкость.
– Я хотела в это верить, но ты так много писал о своем пребывании в Бостоне, о том, какой это великолепный город… – Она замолчала.
– Да, – это великолепный город. Ты сама в этом убедишься… в один прекрасный день.
– Я ведь родилась янки, разве тебе об этом неизвестно, Джеффри?
Он рассмеялся:
– Ты могла появиться на свет и в Филадельфии, но ты никогда не будешь янки, Мелодия!
Склонив на плечо голову, он прислушивался к пению пересмешника. Над вершинами дубов луна смотрелась в собственное изображение водной глади ручья.
– Жан-Филипп написал мне, что соловей поет куда приятнее, чем пересмешник. Как ты думаешь, это на самом деле так, или же он меня, как обычно, разыгрывает? Как будет здорово, когда он на следующей неделе вернется домой! – воскликнула Мелодия. – И снова соберется вместе наша троица! Просто не могу дождаться! Как ты думаешь, Джеффри, он сильно изменился?
– Мне так хочется увидеть снова Жана-Филиппа, – сказал Джеффри, – но мне кажется, что мы уже переросли нашу бывшую троицу, Мелодия. А тебе?
Он нежно обнял ее, и она протянула к нему жаждущие губы. Поцелуй его был сладким, пытливым, словно он хотел что-то у нее выведать.
– Боже, как я мечтал вот так обнять тебя!
Ей было так приятно снова очутиться в его объятиях, но и одновременно несколько непривычно. Его одежда теперь пахла иначе, и чей-то неслышный голос все время повторял ей на ухо: "Бостон, Бостон". Захочет ли он вернуться туда? Ведь он довольно прозрачно намекнул ей, что она там не приживется.
Обхватив ее лицо ладонями, он поднял его кверху, пытливо всматриваясь в ее глаза. Тепло от его прикосновения растекалось по всему ее телу.
– Ты ждала меня, Мелодия? У тебя больше никого нет?
– Я ничуть не изменилась. – Никогда я никого так не любила, как тебя и Жана-Филиппа.
– Хочется надеяться, что ты испытываешь ко мне несколько иные чувства, чем к своему кузену, – сказал он сухо.
– Само собой разумеется, что с тобой все по-другому. Джеффри! Ведь мы с Жаном-Филиппом вместе росли. Ты же знаешь, что мы всегда были близки друг к другу. А ты… ты так изменился, Джеффри.
– Я? Это как же?
– Не знаю…
– Я всегда любил тебя, Мелодия, и был уверен, что непременно женюсь на тебе, – или я, или никто. Уезжая, я считал, что мы испытываем друг к другу одинаковые чувства.
После тягостной для нее паузы она сказала:
– Твои письма говорили о другом.
– Мои письма? – удивленно переспросил он.
– Они были такие серьезные, в них ты излагал такие глубокие мысли… В них ты рассказывал о том, о чем прежде не говорил до отъезда. Ты задавался вопросом, почему мы живем на земле, что такое федерализм, что такое денежная политика и… и часто говорил мне о том, о чем я не имела никакого понятия. Мне казалось, что я получаю письма от какого-то незнакомца.
Он был поражен сказанным ею.
– Мелодия, эти письма отражали меня, мое реальное существо, я вкладывал в них всего себя.
– Прежде ты был более беспечным, – упрекнула она его.
– Потому что мы всегда держались втроем. В Новой Англии я изучал кое-что весьма важное, и мне хотелось поделиться с тобой возникшими у меня мыслями.
Она окинула его испытующим взором.
– А теперь ты даже внешне похож на чужака.
– Ты считаешь, что я превратился в мужчину? – спросил он улыбаясь. Не дождавшись от нее ответа, он добавил: – Мелодия, как ты считаешь, для чего мы живем на этой земле?
– Бог послал нас сюда. Почему бы тебе не задать Ему этот вопрос?
– Человек должен задавать себе вопросы, это вполне естественно. Все, что мы узнали в этой жизни, начиналось с вопроса.
Она задумчиво глядела на него.
– Ну что, придется мне получше познакомиться с твоей новой "реальной" сущностью.
– Ты понимала меня, когда я писал тебе, что люблю тебя? – нежно спросил он.
– Да, понимала. – Но ей не хотелось повторяться, чтобы не обидеть его, но слова как-то утратили свое значение, словно они доносились до нее издалека от незнакомца. Ей так хотелось встретить своего приятеля, который вклинился между ней и Жаном-Филиппом, а потом стал частью ее жизни здесь, в "Колдовстве".
– Мелодия!
– Что, Джеффри?
– Поцелуй меня.
Она обняла его. Губы у нее были теплые и мягкие, и они жадно раскрылись перед ним. Он проникновенно ее поцеловал, вложив в поцелуй всю свою страсть, все свое долгое ожидание, скопившееся в его сердце.
Наконец она от него отстранилась. Его отец и мадам Анжела в этот момент вышли на галерею. Они услыхали, как Мелодия спросила:
– Джеффри Арчер, кажется, вы здорово напрактиковались, не так ли?
Джеффри отправился с ними встречать корабль, на котором должен прибыть Жан-Филипп. Захватили они с собой и дедушку Мелодии, который ожидал их в своих апартаментах в Понталбе, окнами выходящего на бывшую Пляс д'Арм, которая была переименована в площадь Джексона – в честь американского генерала, отстоявшего Новый Орлеан в войне с англичанами. В карете Анжелы они поехали на набережную. Река ощетинилась острыми мачтами шхун, плавающих под самыми разными флагами многих стран, корабли, стоявшие на якоре, убрали паруса, а матросы сновали по палубам, приводя в порядок оснастку. У пристани стояло британское торговое судно с большими квадратными парусами под разгрузкой. Заметив Жана-Филиппа, Мелодия затаив дыхание проговорила:
– Как он вырос! – Он казался таким высоким, но, может, все объяснялось цилиндром, лихо сидевшим на его черноволосой голове.
Фасон его желтовато-коричневого костюма, казалось, кричал: "Париж! Париж!"
– Настоящий парижский денди, – с улыбкой сказал Джеффри. – Креолки будут кружиться вокруг него хороводом.
Мелодия побежала по набережной навстречу ему, и они крепко обнялись. Его темные глаза светились удовольствием.
– Ты, моя маленькая кузина, превратилась в писаную красавицу, – сказал Жан-Филипп. Удивление чувствовалось даже в его голосе, который, казалось, стал мягче от испытываемого им удовольствия. Они вместе поднялись по косогору на набережную, где их ожидали остальные. Джеффри сделал шаг назад, когда дедушка Роже неуклюже, как медведь, обнимал Жана-Филиппа, а от этого тучного старого джентльмена отчаянно разило вином. Заметив его искривившуюся физиономию, старик широко улыбнулся. Волосы на голове Этьена Роже до сих пор были серо-стального цвета, но было видно, что он не в меру увлекается спиртным.
Когда наконец он выпустил из своих объятий Жана-Филиппа, Джеффри, выступив вперед, пожал ему руку.
– Добро пожаловать домой, индеец племени шони! – воскликнул он.
Мелодия заметила озорные искорки в глазах Жана-Филиппа. Вместе с ним они немного посмеялись над произношением Джеффри. "Нет, мой кузен совсем не изменился", – подумала она, и от этой мысли ей стало приятно.
Ожидая своей очереди, Анжела чувствовала, как сильно бьется у нее сердце. Не веря собственным глазам, она вглядывалась в него. Да, это был вылитый, воскресший Филипп! Их сходство было таким поразительным, что ей было больно смотреть на него. Чувства у Анжелы раздвоились.
Когда он был еще на судне, пересекая океан, она получила из Католической школы, куда она его устроила, длинное послание, в котором дирекция хотела выяснить, знает ли она о том, что ее сын прекратил посещать занятия, представив им письмо, в котором содержалось требование немедленно возвратиться домой из-за плохого состояния здоровья его матери, но через несколько дней выяснилось, что он посещает вольнодумный и либеральный Французский коллеж. Кроме того, она получила второе уведомление о необходимости заплатить его карточные долги, которые он, несомненно, до сих пор не погасил, но его беззаботный вид и одновременно его внешность изысканного денди приятно щекотали ее нервы и сильнее разжигали гнев.
Жан-Филипп сразу по ее объятиям почувствовал, что она им недовольна, и вся прелесть возвращения домой могла быстро улетучиться из-за наплывающих на него воспоминаний о его юношеском отчаянии, заставлявшем иногда его думать, что она его ненавидит. Ведь, в конце концов, в Париже он стал настоящим мужчиной. Для чего же она в таком случае его туда послала? Боже, ведь у матери больше никого нет! Кроме Мелодии, само собой разумеется!
Вся компания, перейдя через площадь, вошла в ресторан пообедать. По дороге им навстречу попадались знакомые, которые любезно поздравляли Жана-Филиппа и Джеффри с возвращением домой.
В ресторане они встретились со старым другом Анжелы Анри Дюво. Это был привлекательный мужчина с серебристой густой шевелюрой, который, как рассказала однажды бабушка Роже Мелодии, был ухажером кузины Анжелы и даже просил у нее руки до того, как она вышла замуж за отца Жана-Филиппа.
– Ну вот, вся триада снова в сборе, – поприветствовал он троицу молодых людей. – Какими приятными теперь снова станут наши балы! – Он бросил поддразнивающий взгляд на Мелодию. – Вам теперь придется выдерживать конкуренцию среди других девушек-креолок за внимание вот этих высокоученых молодых джентльменов, – предостерег он ее.
– Мелодия своего никогда не уступит, я в этом лично убедился, – сказал, улыбаясь ей, Джеффри.
– Моя кузина могла бы блистать и в Париже, – сказал Жан-Филипп, посмотрев на месье Дюво.
Мелодия, взяв каждого из них под руку, рассмеялась.
– Вот мои кавалеры! – сказала она.
Анжела пригласила месье Дюво отобедать с ними. Посоветовавшись между собой, они с дядюшкой Роже заказали вина с креветками под острым соусом, а также слегка обжаренных устриц из Баратарии, – они были такими нежными, что просто таяли во рту. Жан-Филипп истосковался по такому изысканному блюду. Постепенно за столом все повеселели.
Возвратившись в "Колдовство", Джеффри хотел было распорядиться, чтобы ему привели лошадь, но Жан-Филипп упросил его остаться, чтобы полюбоваться привезенными им подарками. Вся домашняя прислуга выстроилась в линию на передней галерее, чтобы официально его поприветствовать, и когда они закончили отвешивать ему поклоны, их место заняли чернокожие детишки, – на их тщательно вымытых личиках сияла широкая белозубая улыбка.
После завершения этого ритуала они с Джеффри выпили в гостиной бренди, а Мелодия с Анжелой – кофе. Жан-Филипп подарил Джеффри красивую саблю для дуэлей, – лезвие ее было сделано из самой лучшей толедской стали, и оно было таким эластичным, что его можно было сгибать чуть ли не пополам. Он был в восторге, глядя на своего друга.
Для Мелодии он привез небольшую, украшенную драгоценностями шкатулку, которая наигрывала звонкий минуэт, стоило только откинуть ее крышку. Она не могла скрыть своего восхищения. Он также привез прекрасную коллекцию вееров для нее и для матери, а Мелодия всех позабавила, когда, взяв по вееру в каждую руку, сделала несколько кругов в вальсе, шаловливо имитируя манеру некоторых важных дам Нового Орлеана.
– А это я привез для тебя, маман, – сказал Жан-Филипп, вынимая фарфоровую пастушку. Он протянул ее ей.
Анжела, испытав глубокое волнение при виде этой фигурки, застыла на месте.
– Почему ты выбрал для меня такой подарок?
"Какая изящная пастушка", – подумала Мелодия. В одной руке пастушка держала кривую пастушью палку, увитую голубой ленточкой, а другой поднимала ниспадающие красивыми складками юбки. Где-то на ее затылке примостилась широкополая шляпа. В воцарившейся тишине Мелодия видела, как возбуждение от приготовленного сюрприза исчезало с лица Жана-Филиппа, она видела, насколько он этим удивлен.
– Тебе не нравится?
Анжела, чувствуя, что она вот-вот сорвется, убеждала себя в том, что это не может быть простым совпадением. Что же он помнил? Может, он умышленно выбрал этот подарок, чтобы напоминать ей о том дне в Париже, когда она подарила ему точно такую же фигурку, эту игрушку, которую он сохранил. Встречался ли он там, в Париже, с Минетт?
– Почему? – снова спросила она.
Жан-Филипп недоуменно пожал плечами.
– Мне показалось, что тебе понравится что-то в этом духе. Она напомнила мне о тебе.
– Тебе напомнила обо мне пастушка? – спросила она насмешливо. – Мне казалось, что она должна была тебе напомнить о том, как ты однажды разбил точно такую фигурку.
