Текст книги "Отцы"

Автор книги: Вилли Бредель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

Проводив мужа и сыновей, фрау Хардекопф могла бы еще прилечь, но ей это и в голову не приходило. Мужчины работают, а она будет нежиться в постели? Ну, нет! Фрау Виттенбринк, ее соседка, та – любительница поваляться, спит до одури. Зато живущая на том же этаже Рюшер – бедная замученная кляча – поднимается раньше всех, разносит по квартирам свежие булочки и потом спешит в Северогерманский кредитный банк, где работает уборщицей. От этой необходимости она, Паулина Хардекопф, слава богу, избавлена, но в шесть утра, проводив мужчин, она принимается убирать, скрести, чистить горшки, мыть посуду, наводить блеск на медные кастрюли и тяжелую керосиновую лампу – богатейшая вещь! – которую старик Хардекопф и сын Людвиг украдкой сработали на верфях.

Да, у Паулины дел достаточно; она занята с раннего утра и до поздней ночи; ее день рассчитан по часам и минутам. Ровно в семь она будит своего младшего сына Фрица, худенького бледного парнишку, который ничего не унаследовал от крепкой, властной матери, он весь в отца: такой же кроткий, мечтательный, тихий. Послушанием и домовитостью Фриц напоминает девочку; мать, правда, хвалила его за примерное поведение, но такие тихони были не в ее вкусе. Ей нравились мальчики более озорные и своевольные, хотя она не решилась бы признаться в этом даже себе самой. Но когда она сталкивалась со своеволием, принимающим уродливые формы упрямства, если не того хуже, она действовала решительно, не щадя и собственной плоти и крови. Это мог подтвердить ее старший сын Эмиль. Он был удален из семьи и отдан в учение к деревенскому портному.

Бесконечно тянулся день для маленького Отто; грустно стоял он у тисков и зачищал заусенцы с чугунных болванок, вгонял заклепки в металлические диски и при этом так живо грезил порой о невозвратном прошлом, об играх в прятки и кошки-мышки, в лапту и пятнашки, что слезы выступали у него на глазах, и молоток вместо заклепки ударял по пальцам.

Его старший брат Людвиг, на редкость постоянный в своих привязанностях, тихий, флегматичный и робкий юноша, уже работал у токарного станка. Людвиг полностью примирился с тем, что весь его мир – это его рабочее место у машины. И хотя работа, требовавшая ловкости, давалась ему нелегко, он до такой степени уходил в нее, что она даже начинала ему нравиться. Вместе с братом они работали в механическом цехе, но, в противоположность Отто, который после гудка сразу же исчезал, словно надеялся раз и навсегда убежать от ненавистной работы, Людвиг обычно дожидался отца, позже них добиравшегося до проходной, так как литейный цех был расположен на отдаленном участке верфей. Неумытый, с закопченным лицом и грязными руками, перекинув через плечо пустую флягу для кофе, чуть сдвинув на левое ухо промасленную кепку, он, молодой рабочий, еще не закончивший ученичества, гордо шагал рядом со своим всеми уважаемым отцом.

3

Карл Брентен, хотя голова у него еще ужасно гудела и была тяжела, как чугун, вскочил утром быстрее обычного и стал одеваться. Фрида наблюдала за ним.

– Хоть немного поспал, Карл?

– Немного? – воскликнул он. – Отлично выспался. Замечательно!

Он мгновенно натянул брюки и застегнул подтяжки. Фрида не сомневалась, что он хорошо спал. Его громкий храп долго не давал ей уснуть.

– Вскипяти себе кофе, – сказала она. – Кофейник на плите.

Он мотнул головой.

– Не стоит. Незачем.

Фрида заметила в нем какое-то беспокойство, но не могла понять причины. Он сегодня не хочет опоздать, – подумала она и с чувством облегчения улыбнулась.

– Дай-ка сюда малютку, Карл!

Брентен бросился к бельевой корзине и вынул оттуда крохотное существо. Незнакомое чувство охватило его, когда он поднес ребенка жене. Из конверта высовывалось только маленькое личико с темно-карими глазами и крохотным носиком; тельце, казалось, было помещено в белый кокон. Фрида приложила ребенка к груди, и маленький рот, жадно чмокая, стал искать сосок, но не нашел его; матери пришлось прийти на помощь. Все это было так удивительно. Брентен подумал: не попросить ли прощения у жены? Но у него ничего не получилось: слова не шли с языка. Некоторое время Карл молча разглядывал мать и дитя, словно какое-то необъяснимое чудо, потом опять с испугом вспомнил о теще. Он знал, что фрау Хардекопф имеет обыкновение подниматься рано и каждую минуту может явиться сюда. «Надо удирать и как можно скорей!» Брентен был уже у порога, но вдруг вернулся, протянул жене руку и с трудом выдавил из себя:

– До свиданья, Фрида!

Она подала ему мягкую белую руку и ответила:

– До свиданья, Карл!

Он был счастлив. Еще никогда они не прощались за руку, когда он уходил по утрам на работу. Да, это примирение. Она его простила. Все хорошо, все устроилось. И он, красный как кумач, выскочил за дверь, сбежал с лестницы и вздохнул свободно только на улице, когда миновала опасность встречи с тещей.

4

«Два дня прогулял. Как посмотрит на это Шапер? Какие причины привести в свое оправдание?» – размышлял Брентен. Боже мой, что за тупая, невыносимая боль в голове, и как ломит все тело – точно он камни таскал. Надо надеяться, что эту ночь ему не придется спать, скрючившись на коротенькой кушетке. Сейчас надо наверстывать, черт возьми! Наверстывать два пропущенных дня, но он справится. Не впервой ему прогуливать. Но именно потому, что не впервой, у него кошки скребут на сердце. Если на то пошло… Шапер ведь и сам не прочь покутить денек-другой. А Карл мог смело утверждать, что он мастер своего дела, его специальность – самые дорогие, требующие большого искусства сигары «Гамбургской ручной свертки», марка «Кайзеркроне», суматровый оберточный лист, сигара пряная и крепкая, с большой примесью бразильской крошки. Шаперу нет смысла выгонять его, а он-то, он все наверстает и постарается к концу недели выгнать полную норму.

Фабрикант Шапер владел не только фабрикой сигар, но и рядом крупных табачных магазинов в Гамбурге, Бремене и Берлине. В Гамбурге на Германштрассе находился главный магазин, в том же доме на трех верхних этажах разместились производство сигар, сортировка и коробочное производство. Таким образом, Рихард Шапер сам был основным потребителем и розничным торговцем собственной продукции. Шаперские сигары пользовались доброй славой; их покупателями были исключительно состоятельные люди. В кругах гамбургской буржуазии Рихард Шапер занимал видное место; он входил в партию крупных землевладельцев и некогда являлся членом бюргершафта – гамбургского городского и земельного парламента. В последние годы, однако, он отошел от политики и посвятил себя исключительно радостям спорта. На ипподроме «Мельничная Поляна» он держал несколько лошадей. Но с наибольшей страстью Шапер отдавался парусному спорту. На своей яхте он завоевал несколько медалей и с честью вышел из последних больших состязаний на «Кильской неделе», получив там третью премию. Спортсмен, высокий и стройный, холеный и элегантный, он даже в зимние месяцы сохранял на лице загар. И все же никто не мог бы его упрекнуть в том, что он пренебрегает делами ради своей страсти к спорту. Напротив. Каждое утро ровно в семь, минута в минуту, когда начинался рабочий день на фабрике и открывали магазин, Шапер входил в свою контору, оставаясь там, как правило, до двенадцати. Покончив с корреспонденцией, обходил все цеха своего предприятия. В послеобеденные часы хозяина заменял первый управляющий, господин Раттиг, прозванный рабочими «гад».

Ровно в семь Карл Брентен постучал в дверь хозяйской конторы, еще не зная твердо, какую басню преподнесет хозяину. Учитывая вкус принципала к легкой жизни, полной удовольствий, Карл решил было сказать, что в его прогуле виноват Иоганн Штраус: вальсы и вино свели-де его с пути истинного. А потом признается, что праздновал день рождения сестры, правда несколько усерднее и дольше, чем следовало бы, этого он отрицать не станет. Но бог ты мой, когда тебе двадцать лет…

Так примерно он, Карл, скажет, и надо надеяться, что у Шапера хватит чувства юмора, чтобы все кончилось выговором, и только.

– А, это вы? Где же вы опять пропадали? – сердито спросил хозяин, едва Карл переступил порог конторы.

– Я… я, – запинаясь начал Брентен, медленно подходя к огромному письменному столу Шапера. – Я… Я стал отцом.

– Да что вы говорите? Правда? – Шапер встал, протянул Карлу руку. – Ну, поздравляю. Мальчик или девочка?

– Мальчик! – гордо ответил молодой отец.

– Примите мои наилучшие пожелания.

Карл Брентен пожал руку принципала.

– А счастливая мамаша в полном здравии?

– Да, благодарю. Все в порядке.

– Очень рад. В честь столь торжественного дня ставлю угощение всему вашему цеху – по пол-литра пива на человека.

– Большое спасибо, господин Шапер!

У дверей Карла осенила идея, что следует воспользоваться таким неожиданно благоприятным оборотом дела. Не долго думая он вернулся.

– Что еще? – спросил хозяин.

– Господин Шапер… нельзя ли по случаю столь радостного события… нельзя ли мне аванс?

– Сколько?

– Я думал так… марок пятьдесят?

– Хорошо, согласен. Скажите Раттигу, чтоб он выдал вам. Погашать по пять марок еженедельно. Идет?

– Да, конечно. Еще раз большое спасибо.

5

Как и на всех сигарных фабриках, у Шапера в каждом цехе за длинным столом сидело по пятнадцать человек. У каждого рабочего было свое определенное место, и перед каждым лежала горка табака, нарезанный полосками листовой табак для обертки, миска с клейстером, нож и катальная доска. Если в цехе царил дух товарищества, работалось хорошо. Рабочие близко знали друг друга, каждый принимал участие в радостях и горестях своих товарищей, а перед хозяином все держались сомкнутым строем. Каждый цех выбирал у себя старосту. На него возлагались самые разнообразные обязанности. Староста следил за тем, чтобы кладовщик не задерживал выдачу табака, чтобы обертка, клейстер и все прочее всегда были на месте, а в конце дня он заносил в книгу выработку рабочих, так как оплата была сдельной.

Каждый цех имел своего чтеца. Обычно в этой роли попеременно выступали рабочие, умевшие хорошо и внятно читать вслух. Чтецу выписывался средний дневной заработок. Выходило так, что за него работали все остальные.

Книги для чтения выбирались по общему согласию. Если в цехе преобладал интерес к политике, каждое утро прочитывалось наиболее важное и интересное из «Гамбургского эха», ежедневной социал-демократической газеты, и из буржуазной «Генераль-Анцайгер». После газет читались политические книги или статьи. Наибольший интерес вызывали отчеты заседаний рейхстага и бюргершафта, речи, последние новости и прочее. Там, где интерес к политике был слабее, после газет читали главным образом беллетристику: стихи и новеллы Лилиенкрона и Отто Эрнста, порой и пьесы Герхардта Гауптмана или Макса Гальбе, если они в это время шли на сцене гамбургских театров.

В цехе, где работал Брентен, преобладала политическая нотка; все его товарищи были членами социал-демократической партии; именно здесь Карл Брентен и стал социал-демократом. Сегодня, естественно, политическая литература была забыта: чествовали молодого отца. Когда было выпито поставленное хозяином угощение, Брентен, у которого в кармане лежало пятьдесят марок аванса, не поскупился и послал за повторной порцией пива. Из соседних цехов тоже явились с поздравлениями; никого не приходилось долго упрашивать спрыснуть радостное событие. Прибежали и коробочницы поздравить молодого отца.

Маленькая Фрида, их бывшая товарка, была общей любимицей. Она краснела и смущалась, когда рабочие отпускали при ней какую-нибудь двусмысленную шутку, а мужчинам это очень нравилось. Когда же стали замечать, что Брентен на нее заглядывается, пошли разговоры, намеки. Один говорил: «У тебя есть шансы, Карл!»; другой: «Послушай, Карл, нельзя же так робеть!» Вскоре все решили, что между Карлом и Фридой «что-то есть». Но на самом деле между ними ничего не было. Их тянуло друг к другу, при встрече они краснели и смущались до сердцебиения. Карл много раз хотел пригласить Фриду провести с ним вечер, но никак не решался. Слов нет, она ему нравилась, и день ото дня все больше. И вот Брентен, незаметно для самого себя, оказался обрученным, а затем и женатым. Как-то он встретился с Фридой в коридоре у штабелей готовых коробок, взял ее за руку, заговорил с ней и пригласил в театр. Коробочница Хенни Рейтер, случайно подслушавшая их разговор, вмиг передала интересную новость в цех Брентена, и товарищи его тут же стали приставать к нему, требуя отпраздновать обручение, другими словами – Брентену пришлось послать за пивом. Не успел Карл опомниться, как он оказался обрученным. Через полгода молодые люди поженились, и в мастерской распили еще жбан пива. Все это походило на какую-то веселую игру. Ну, а теперь Брентен, на двадцать первом году жизни, стал отцом, а восемнадцатилетняя Фрида – матерью.

Шуткам сегодня не было конца. Порой в ответ на не совсем пристойный намек мастерскую оглашал дружный хохот. Не раз коробочницы, под веселое улюлюканье мужчин, выбегали в коридор. Дело дошло до того, что в цехе собственной персоной явился «гад». Он снял пенсне и укоризненно сказал:

– Я вас прекрасно понимаю, уважаемые. Даже сочувствую. Однако все хорошо в меру, не так ли?

И хотя все снова принялись за работу, Карл Брентен продолжал оставаться в центре внимания и был немало польщен этим обстоятельством. Он уже не ощущал свое отцовство как тяжкий крест, каким оно сначала показалось ему.

Единственное, что огорчало его сегодня, это скудная растительность на лице. Все его товарищи – он переводил взгляд с одного на другого – были старше. Все, без исключения, носили усы, у большинства они были даже очень густые, затейливые – кончики штопором закручены вверх. Это были так называемые кайзерские усы, придающие особенно мужественный вид. Толстый Антон, чрезвычайно гордившийся своими усами, чуть не ежеминутно помадил их и всегда ходил в наусниках. «Вот еще! Смешно! Я тоже парень хоть куда!» – утешал себя Брентен. В самом деле, кто еще мог, сидя, толкнуть одновременно правой и левой рукой двадцатипятикилограммовый шар? (Такими тяжестями пригнетались уложенные в ящики сигары.) Никто из его товарищей не мог этого сделать. Это был силовой рекорд, за который коренастого Брентена наградили почетным прозвищем «коротконогий богатырь». И все же сегодня Брентен особенно болезненно ощущал безусость, такие соответствующую его новой роли отца семейства.

6

Вечером того же дня семейство Хардекопф собралось нанести молодой матери визит и поздравить ее. После ужина начались тщательные приготовления, Иоганн Хардекопф надел новую сорочку с крахмальной грудью и пристегивающимся воротничком, оба старших сына нацепили полосатые манишки, которые заменяли им верхние сорочки, заполняя вырез жилета. Отрывая узкую полоску от старой полотняной рубашки, фрау Хардекопф сердито говорила:

– Не понимаю, как это тебя опять угораздило?

Отто стоял перед матерью с удрученным видом, протягивая ей большой и указательный пальцы левой руки, на которых темнели багровые кровоподтеки.

– Ты бы мелом помечал заклепки, – посоветовал Людвиг.

– Идиот, – буркнул Отто, глядя, как мать ловко перевязывает ему руку.

– А разве нет у вас там резиновых молотков? – подлил масла в огонь Фриц.

– Вот я тебя сейчас как стукну! – крикнул Отто.

– Да перестаньте вы, – вмешалась мать. – Стукнуть могу только я. Ты бы лучше молотком стукал куда надо.

Мальчик застонал и умолк, скрипнув зубами.

Но вот пальцы Отто перевязаны, Фриц одет и причесан; вся семья тронулась в путь. Впереди, под ручку, папаша и мамаша Хардекопф, за ними все три сына. Так шли они вниз по Штейнштрассе.

– Почтеннейшая публика, смотрите и удивляйтесь, вот идут дедушка с бабушкой, а с ними трое дядюшек, – объявил Фриц, что вызвало громкий взрыв смеха у братьев. Да и старики не могли удержаться от улыбки.

Когда Хардекопфы появились в дверях, Карл Брентен стоял, наклонившись над бельевой корзиной, и водил указательным пальцем перед личиком сына. Фрида сидела в постели, и вид у нее был значительно бодрее, чем вчера.

Дедушка Хардекопф, увидев молодую чету, с удивлением посмотрел на жену, словно говоря: чего же ты хочешь, ведь все в порядке! Как только гости вошли, Карл Брентен решительно выпрямился, готовый отразить любое нападение. Бабушка Хардекопф первая подошла к нему.

– Добрый день, Карл!.. Стало быть, поздравляю!

– Спасибо! – Карл Брентен смешался. Странно! Неужели все его опасения напрасны?

– Шаль, что тебе вчера пришлось работать сверхурочно, – все же не удержалась и подпустила шпильку теща.

Очередь была за дедушкой Хардекопфом. Поглаживая левой рукой бороду, словно подчеркивая свое дедовское достоинство, он подал правую руку зятю.

– От души желаю счастья, Карл! Очень рад за тебя!

– Спасибо, отец, большое спасибо!

Затем по старшинству потянулись друг за дружкой с поздравлениями юные Хардекопфы. Карл Брентен каждому пожимал руку. Та же церемония повторилась у постели матери. Наконец очередь дошла и до наследника, который отвечал на все приветствия оглушительным криком. Бабушка взяла внука на руки, чтобы все могли его лицезреть. Все нашли громко орущего младенца очень милым, хотя искаженное от крика личико отнюдь не блистало красотою. Дедушка заявил, что голос у внука многообещающий: сильный и полнозвучный.

– Уж не хочешь ли ты записать его в герберовский певческий ферейн? – пошутила бабушка, и все рассмеялись. – Мы лучше перейдем в соседнюю комнату, – предложила фрау Хардекопф. – Тебя, Фрида, наверное, утомляет весь этот шум. Впрочем, нам скоро и домой пора.

– Но почему же, – запротестовал зять, изобразив на лице испуг. – Я думал, мы ради торжественного дня выпьем по чашке хорошего кофе с пирожным.

– Ты что, разбогател? – спросила, насторожившись, теща.

– Ну, уж на пирожные у меня денег хватит.

«Ну как же, от твоих «сверхурочных» разбогатеешь», – усмехнулась про себя фрау Хардекопф.

– Ладно, но тогда, стало быть, крикуна – в соседнюю комнату, – распорядилась она.

Дочь запротестовала. Она не хотела расставаться с ребенком. Ему будет скучно одному.

– Скучно? – Фрау Хардекопф расхохоталась. – Хорошо же ты начинаешь. Так ты и оглянуться не успеешь, как станешь рабой своего ребенка. Вон отсюда крикуна! – И тут же бельевая корзина вместе с ее горластым обитателем оказалась у нее под мышкой. Вернувшись из соседней комнаты, она сказала с довольным видом:

– Ну вот, теперь мы отдохнем друг от друга: мы от него, а он от нас.

Карл Брентен подчеркнуто небрежным жестом извлек из жилетного кармана золотую двадцатимарковую монету, протянул ее Отто и непринужденно сказал:

– Купи на две марки пирожных!

Фрау Хардекопф была искренне удивлена. У него и в самом деле есть деньги! Может быть, ее опасения преувеличены? Она вернула Отто, который уже ринулся к дверям:

– Постой! Накупишь еще всякой дряни. Пойди-ка сюда! Стало быть, ступай к Вирту, у него самые лучшие пирожные. И возьми… – Она стала считать: – Один, два, три, четыре… значит, семь шоколадных трубочек со взбитыми сливками, семь кусков ванильного торта и семь бисквитных с белым кремом. За все это заплатишь две марки десять пфеннигов.

– Я хочу сахарную трубочку, – умоляюще сказал Фриц.

– Фриц заработал десять пфеннигов, Карл! – сказала Фрида. – Он принес мне белье.

– Ну, теперь успокоился? Получил свои десять пфеннигов? – заметила фрау Хардекопф и снова обратилась к Отто. – Возьмешь еще три сдобные булочки. Смотри, чтобы тебе правильно дали сдачу. И не потеряй деньги.

– Я думаю, Карл, что, пока сварят кофе и Отто принесет пирожные, мы успеем с тобой выпить по кружке пива у Штернберга, – предложил папаша Хардекопф.

Раньше, чем Брентен успел ответить, фрау Хардекопф, поняв намерение мужа, крикнула из кухни:

– Да, да, ступайте! Но через полчаса будьте дома!

Карл Брентен с радостью согласился: с похмелья его мучила жажда.

Хардекопф старший говорил редко и неохотно. Да ему и не было нужды много разглагольствовать: за него это всегда делала жена. А теперь предстояло произнести целую речь. Он понимал, какая нелегкая задача возложена на него. Несколько раз он безуспешно приступал к делу. Лишь за второй кружкой язык у него развязался.

– Карл, – начал он, положив руку на плечо зятю. – Карл, это важная перемена, можно сказать, переворот в твоей жизни.

– Да, да, я знаю… Я знаю, отец…

– Стало быть, – с новым приливом энергии продолжал Хардекопф, бессознательно употребляя любимое присловье своей властной супруги, – стало быть, ты должен начать новую жизнь.

Брентен насторожился. Этого он не ожидал. Значит, его все-таки угостят проповедью, да еще кто – старик? Подумать только! Хардекопф уставился на бледно-желтую пивную пену, задумчиво поглаживая бороду.

– Стало быть, я полагаю, – сказал он, улыбаясь, и посмотрел на зятя. – Я полагаю, что тебе следует вступить в наш сберегательный ферейн.

– Что? – воскликнул Карл Брентен. Ему показалось, что он ослышался.

Горячность, с которой Брентен переспросил его, ввела Хардекопфа в заблуждение.

– Ты не согласен? Но почему же? Тебе придется вносить еженедельно только пятьдесят пфеннигов, если большую сумму трудно будет выкроить… Вдвоем с Фридой вы будете вносить всего марку в неделю. Ведь это же вам по карману?

– Ну, разумеется, – ответил Брентен. – Разумеется, я вступлю в твой сберегательный ферейн, отец. Да я уж и сам давно собирался.

– Вот и прекрасно, Карл! – воскликнул Хардекопф, чрезвычайно обрадованный тем, что все идет так быстро и гладко. Первый успех придал ему храбрости, он вторично бросился в атаку:

– А ты в скат играешь, Карл?

– Еще бы! В прошлом году я на турнире выиграл три кило копченой корейки!

– Вот как? В таком случае, я думаю, что… что нам следовало бы время от времени перекинуться в картишки… У нас. Или у вас.

– Превосходная идея, тестюшка! Вполне с тобой согласен.

Как это все ловко вышло, просто замечательно! Хардекопф чувствовал себя, как дипломат после выигранного словесного поединка. Вот удивится Паулина! Хардекопф совсем осмелел.

– Карл, – сказал он, – не находишь ли ты, что мы с тобой должны сблизиться по-настоящему… Сейчас, когда появился ребенок… До сих пор мы как-то мало знали друг друга. А ведь мы – одна семья, не так ли?

– Совершенно верно, отец! Ты прямо-таки прочел мои мысли!

Кружки звякнули, новый союз был скреплен. Посидев еще немного, старик Хардекопф вынул свои тяжелые никелевые часы.

– Ах ты боже мой, – с ужасом воскликнул он. – Мы здесь сидим уже целый час!

Они расплатились и вышли. Решено было в следующую субботу собраться для партии в скат. Старик Хардекопф был против игры на деньги. Брентен же, наоборот, считал, что без денег играть неинтересно. Обирать друг друга нет надобности, но без видов на выигрыш скучно. Уговорились ставить по десятой пфеннига. На обратном пути Карл Брентен вспоминал о курьезных партиях, сыгранных им.

Тесть кивал и молча слушал, – уж что-что, а слушать он умел. А в эту минуту он был еще и необычайно доволен собой. Он добился всего, чего хотел.

Их встретили без единого слова упрека, хотя они опоздали почти на двадцать минут. Хардекопф не узнавал свою жену: со вчерашнего вечера ее точно подменили. Интересно, надолго ли это? Он не верил в прочность наступившего мира.

Они сидели у постели молодой матери, с наслаждением пили настоящий крепкий кофе, лакомились шоколадными трубочками, и Брентен, разговорившись, стал рисовать картины «новой жизни», рассказал о своих планах и намерениях. Дедушка Хардекопф ласково смотрел на зятя. Фрау Хардекопф сидела молча, не веря своим ушам. Она с удивлением поглядывала на мужа, который, слушая зятя, с победоносным видом кивал головой и поглаживал бороду.

– А затем, Фрида, мы с тобой вступим в сберегательный ферейн «Майский цветок». Никак не пойму, почему мы давно в нем не состоим? Приятно ведь к концу года получить кругленькую сумму. На рождество и на Новый год денег ведь всегда в обрез.

– Ты сегодня… ты сегодня какой-то праздничный, – вырвалось у Фриды.

– Да, не правда ли? – подтвердил он. – Я сам это чувствую. Как это ты верно сказала. У меня словно глаза раскрылись.

Фрау Хардекопф не помнила, чтобы она когда-нибудь в жизни так долго сидела молча. То, что тут происходило, лишило ее дара речи. Она непрерывно переводила взгляд с мужа на зятя, с зятя на мужа и только диву давалась.

Так, в мире и согласии, протекало это скромное семейное торжество. Когда кто-то упомянул о крошке Вальтере – так собирались назвать новорожденного, – все встали и на цыпочках пошли в соседнюю комнату. Малютка, накричавшись, крепко спал, уперев в щечку крохотный кулачок. Фрау Хардекопф не могла не заметить, что он сегодня уже не такой… не такой страшный урод, как вчера, и даже обещает стать забавным мальчуганом.

Без четверти десять, минута в минуту, семейство Хардекопф собралось уходить: мальчики, которым приходилось рано вставать, ложились всегда ровно в десять. Карл Брентен взял керосиновую лампу, проводил гостей до дверей подъезда, так как лестница плохо освещалась маленьким, мигавшим огоньком ночника. В последний раз пожелав доброй ночи, гости расстались с хозяином.

Тут уж фрау Хардекопф дала волю своим чувствам.

– Замечательно! Как ты, скажи мне, бога ради, добился этого?

Хардекопф распрямил плечи.

– Ну, чего уж там такого добился? – с ложной скромностью ответил он. А затем добавил, лукаво улыбаясь: – Я его здорово пристыдил. В конце концов в нем заговорила совесть, он на все согласен.

– Замечательно! – повторила она. И все же недоверчиво прибавила: – Будем надеяться, что это надолго. – И закончила с удовлетворением. – Начало, во всяком случае, положено.

– У Фрица живот болит, – злорадствуя крикнул Отто.

– Ну вот, ведь говорила я, – огорченно запричитала мать, сразу впадая в свой обычный тон. – Никогда этот мальчишка меры не знает!

К великой досаде Отто, Фрида отдала Фрицу свою долю ванильных пирожных.

– Сильно болит? – спросила мать.

– Да, здорово, – признался Фриц.

Отто хихикал: так и надо этому Фрицу, пусть не дразнит резиновым молотком и не ест так бессовестно пирожные.

– Выпьешь дома ложку рицинки – и все пройдет. Ну, не предупреждала я тебя? А ты – ничего, ничего, и ешь, и ешь – до тошноты.

…Да, будем надеяться, что это надолго, – вслух продолжала Паулина прерванные размышления. – Копить деньги хорошо. Это воспитывает. Кто копит, тот научается считать, научается думать и жить домовито, как полагается семьянину. Я рада за Фриду. Может, все-таки жизнь у них наладится.

Подходя к своей двери, Хардекопфы услышали грохот, доносившийся из квартиры соседей Виттенбринков. Мужской задыхающийся голос кричал: «Дрянь вонючая! Стерва! Вот погоди у меня! Я тебя изукрашу!» Вслед за тем раздался звук пощечины, грохот падающих стульев, столов, звон летящей на пол посуды. Женщина истошно кричала, а потом притихла и только выла и причитала под сыпавшимися на нее ударами.

Фрау Хардекопф хотя и полагала, что этой неряхе не мешало бы иногда всыпать, но Виттенбринк ведь изобьет ее до полусмерти.

– Подлая скотина этот Виттенбринк!

Когда Хардекопф запер входную дверь, Паулина, зажигая керосиновую лампу, сказала со злостью:

– Этому животному я давно подсыпала бы крысиного яду в суп.

Было поздно, и все тотчас же улеглись спать. Грохот в соседней квартире прекратился. Раньше, чем улечься рядом с мужем, фрау Хардекопф на кухне три раза постучала в стену. За этой стеной находилась спальня Рюшер. Рюшер немедленно ответила такими же тремя ударами. Своим стуком фрау Хардекопф как бы говорила соседке Рюшер, которая, несомненно, слышала шум из квартиры Виттенбринков: «Не бойся, Рюшер, мы уже дома!»

Спальни Хардекопфов и Виттенбринков были расположены рядом. Хотя эти старые дома строились еще в ту пору, когда кирпич экономить не приходилось, до Хардекопфов достаточно отчетливо доносилась ночная супружеская жизнь соседей, в особенности, когда супруги, как первобытные богатыри, ворочались на своей кровати.

Едва фрау Хардекопф улеглась, как послышались знакомые звуки: «Меня, наверное, обманывает слух, это же немыслимо, – подумала она. – Только что он тузил ее почем зря, а сейчас…» Она прислушалась, потом подтолкнула мужа.

– Иоганн, Иоганн, – зашептала она, – слышишь? Слышишь?

Старый Хардекопф приподнялся и начал вслушиваться.

– Чего там слушать?

– Не слышишь разве, как эти двое милуются?

– А тебе что, Паулина? Предоставь им это удовольствие.

– Стало быть, ты слышишь?

– А то как же! Знакомая музыка!

– Стало быть, этакое бессовестное чудовище!

Часть вторая

ИСТОРИЯ ОДНОГО ФЕРЕЙНА

Глава первая

1

Спокойствие, уравновешенность, покладистый нрав старого Хардекопфа фрау Паулина приписывала благотворному влиянию сберегательного ферейна «Майский цветок», активным членом которого Иоганн состоял с самого его основания. Но о том, как возник этот ферейн и почему Иоганн стал его членом, она знала очень немного; а все это весьма и весьма поучительно. Молодой крестьянин-француз, которому Хардекопф проткнул грудь штыком, сосед Хардекопфа по госпитальной койке, который все шарил рукой, ища ампутированную ногу, и, главное, четыре коммунара, которых Хардекопф передал в руки версальцев и которых расстреляли тут же на проселочной дороге под Венсенном, потом – собрание в Дюссельдорфе, где выступал Август Бебель, закон о социалистах и, наконец, сберегательный ферейн «Майский цветок» – все это звено за звеном составило единую цепь…

Уже через несколько дней после начала войны, в августе 1870 года раненный в бедро Иоганн Хардекопф, ефрейтор 39-го пехотного полка, 5-й дивизии, 1-го армейского корпуса, лежал в лазарете в Пирмазенсе. Ранен он был в первом же сражении, во время штурма лесистых холмов – так называемых Шпихернских высот.

Лежа в горячке на больничной койке, Хардекопф все пытался вскочить, вскидывал вверх руки и снова с криком ужаса валился на подушки… У-р-р-а!.. У-р-р-р-а!.. Возвращайся здоровым, сынок. Вздуй французов как следует! У-р-р-а! Вот он! У-р-р-а!.. Вот он, красноштанный… Горящие темные глаза… большие, испуганные… Широко открытый рот… он что-то кричит… У-р-р-ра! Ох!.. Француз ударил его штыком… Хардекопф рванул вверх ружье и в страшной ярости всадил штык французу в грудь… Вместе с его тяжело оседавшим телом Хардекопф рухнул на землю и… стремительно, неудержимо полетел в черный бездонный провал. До него донесся мягкий, приятный голос:

– Ну, ну, ведь все обошлось… Все хорошо!

Хардекопф облегченно вздохнул.

– А-а-а-а!.. – раздается пронзительный крик.

Сестра убегает, Хардекопф со страшным усилием приподымается… Кто это кричал?.. Опять этот француз… Его глаза… Этот рот… Ох, бедро! Он протягивает вперед руки, роняет их на одеяло и снова камнем летит в бездну…