Текст книги "Отцы"

Автор книги: Вилли Бредель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

– А тут, мама, будет жить Людвиг со своей женой. Временно, конечно, пока они не найдут себе подходящей квартиры.

Фрау Хардекопф смерила дочь долгим соболезнующим взглядом. Так смотрят на ребенка, который, вопреки всем наставлениям взрослых, упорно повторяет свои прежние ошибки.

– Стало быть… так уж это им срочно понадобилось? – спросила она сухо.

– Да, мама, именно срочно. Сердись не сердись, сделанного не воротишь. Значит, надо помочь, верно?

– В таком случае, дорогая моя, – ответила фрау Хардекопф спокойно, но с нескрываемой иронией, – совет вам да любовь.

Маленький Эдмонд сновал среди вещей, лазил на стулья, диваны. Фрау Хардекопф задумчиво посмотрела на своего внука и, кивнув в его сторону, спросила:

– А где его родители? Они все еще не устроились?

Фрида промолчала. С того первого неожиданного посещения ни Эмиль, ни его жена не появлялись; Фрида не знала, нашли ли они работу и кров, не знала даже, в Гамбурге ли они.

– Мальчишку, во всяком случае, ты себе навязала на шею, – заключила фрау Паулина, угадав мысли дочери. – И толстуха, наверное, скоро облагодетельствует тебя. Вот и будет у тебя на руках четверо сопляков. Ну что ж, опять-таки совет да любовь.

Фрида Брентен ничего не ответила. Но ей как-то сразу стало не по себе. В душе она была согласна с матерью. Ее возмущало поведение Эмиля. Что, если теперь и с Людвигом повторится та же история?

– А как твои дела с Карлом?

– Лучше, мама. Много лучше.

– В самом деле? Рада за тебя. – И фрау Хардекопф продолжала: – Ты, кажется, вчера была в больнице, ну, как Вальтер?

– Пока все идет хорошо. Руки еще в гипсе. Мальчик очень скучает. Отчего бы вам не навестить его в воскресенье?

– Кому – вам?

– Тебе и папе, конечно.

5

На окраине города, недалеко от Аусенальстера, среди зелени раскинулись корпуса новой городской больницы. В воскресенье после обеда сюда со всех концов города стекались посетители. У главного входа выстраивались цветочницы и торговцы фруктами. Продавались здесь и дешевые игрушки, ветряные мельницы, разноцветные воздушные шары. Ровно в три часа распахивались большие больничные ворота, и в течение полутора часов не прекращался непрерывный поток посетителей.

Стоял жаркий, душный июньский день. Все говорили о погоде, проклинали невыносимый зной, пророчили на завтра грозу. На женщинах были легкие длинные платья и большие соломенные шляпы, защищавшие от солнца. Мужчины пыхтели в узких жилетах и крахмальных воротничках; почти все были в соломенных шляпах, прикрепленных черным шнурком с патентованным зажимом к петлице лацкана – на случай бурных порывов ветра. Но ни бури, ни даже ветерка пока что не предвиделось; воздух был неподвижен и так плотен, что затруднял дыхание.

Брентены и Хардекопфы уговорились вместе пойти в больницу навестить маленького Вальтера. Женщины собирались по дороге поглядеть витрины магазинов на Штейндаме, а на обратном пути пройтись по набережным Альстера, совместив таким образом посещение больницы с приятной воскресной прогулкой.

Фрау Хардекопф удовлетворенным взглядом окинула дочь, одетую в простенькое светло-голубое ситцевое платье, легкое, воздушное и не бросающееся в глаза. Не нравилась ей только черная шляпа Фриды из блестящей соломки с крашеным страусовым пером. Перо казалось Паулине излишне большим, вся шляпа – кричащей.

– Это та шляпа, которую ты откопала на весенней распродаже?

Фрида, испуганно глянув в сторону Карла, смущенно ответила:

– Да, мама!

«Ей неловко, – подумала Паулина. – Наверно, уж сама поняла, что шляпа чересчур помпезная». Паулина гордилась своим светло-серым суконным платьем, которое сама сшила. Хотя уже не раз она советовала и дочери шить себе самой, Паулина все же сказала:

– Тебе следовало бы приучить себя к шитью. Ты и деньги сэкономишь и всегда будешь хорошо одета.

– А тебе не жарко сегодня в твоем платье? – спросила Фрида, все еще в страхе, что Карл вдруг заинтересуется ее шляпой, а шляпа недешево ей обошлась.

– Нисколько! – Фрау Хардекопф испытующе оглядела себя, словно ища подтверждения того, что ей в этом платье не жарко. Нет, она вполне довольна его фасоном и его цветом. Оно, разумеется, с высоким воротником, – ведь она уже не девочка. Правда, косточки, подпирающие воротник, не очень удобны. Но зато широкие рукава модны и приятны. А светлые пуговицы, складочки и кружева смягчают строгий покрой.

– Платье для среднего возраста, – сказала она и улыбнулась.

– Да, мама, оно тебе к лицу. И волосы у тебя красиво уложены.

Паулина легким жестом прикоснулась к тугому узлу густых волос на затылке.

А у Фриды с волосами была беда – они выпадали целыми прядями. Ей пришлось обзавестись так называемым «Вильгельмом» – искусственной косой. Завитушки, падавшие на лоб, были из собственных волос, но коса, уложенная венчиком на темени, была несколько светлее. Не только мужчины считали пышные волосы признаком красоты.

Иоганн Хардекопф и Карл Брентен шли впереди. Мать и дочь, достаточно оглядев друг друга, перенесли свое внимание на мужей. «Белые брюки с темным пиджаком все-таки идут Карлу, – подумала Фрида. – А Карл все боится, говорит, что для такого сочетания он слишком мал ростом и толст».

– Ну и шляпа у Карла – человека убить можно! – заметила фрау Хардекопф. – Гигантские зубцы!

Фрида тоже полагала, что эта «круглая пила» несколько экстравагантна, но она встала на защиту мужа и его шляпы.

– Последняя американская мода, мама.

– Конечно, моя милая, но есть и модные глупости. – Она чуть было не сказала: «Посмотри на своего отца, он тоже одет по моде, но не похож на чучело гороховое».

С удовольствием смотрела она на своего Иоганна, на котором был его парадный костюм цвета соли с перцем, широкополая мягкая шляпа, а в правой руке – толстая красивая трость.

Неторопливым шагом, попыхивая сигарами, которые Карл умудрялся доставать по дешевке – недаром же он сигарный мастер! – Хардекопф и Брентен шли, наслаждаясь праздничным досугом; женщины то и дело задерживались у витрин, обмениваясь глубокомысленными замечаниями насчет выставленных на продажу вещей; обе четы вышли из дому заблаговременно, и спешить было незачем. Карл Брентен нес под мышкой небольшой сверток: лото, две книжки и несколько плиток шоколада. У старика Хардекопфа был в руках пакет с бананами и яблоками. Тесть с зятем оживленно разговаривали на самые разнообразные темы: о погоде – что за духота, быть грозе, – о видах на урожай, о прокладке туннеля под Эльбой – грандиозное сооружение, можно будет пешком прогуляться под рекой, под проплывающими океанскими судами, в Штейнвердер и обратно, и никакого тебе парома не нужно! А ведь строятся еще подземная и надземная дороги. Это очень облегчит движение по городу. Потом речь зашла о курьезных партиях в скат, о прошлых и будущих вечерах и о других увеселениях, организуемых в «Майском цветке». Карл Брентен полагал, что осеннее гулянье следовало бы устроить где-нибудь на воде; однако Хардекопф был против этого, он напомнил о несчастном случае с пароходом «Primus» и о трех молодых девушках, которые, говорят, в прошлом году во время такого же празднества утонули возле Штаде. Он предлагал выбрать для гулянья тенистое местечко, где-нибудь в Гааке или в Заксенвальде. Осенью в лесу так чудесно!.. Не обошлось без политики, заговорили о широкой внутрипартийной дискуссии по колониальному вопросу, обнаружившей несколько разных течений – не то три, не то четыре или даже больше. Хардекопф назвал позицию Бебеля в этом вопросе убедительной и ясной. Карл Брентен сказал, что нельзя отмахнуться и от доводов Розы Люксембург и Ледебура. Империализм обостряет военную опасность. Брентен осуждал линию английских профессиональных союзов, которые открыто защищали политику своих капиталистов и грабеж колоний. Разговаривая на такие волнующие темы, мужчины меньше замечали жару и не так злились на своих жен, которые с трудом отрывались от каждой витрины.

К больнице подошли ровно без пяти минут три.

– Превосходно рассчитали! – воскликнул Карл Брентен, взглянув на свои золотые часы – единственную ценную вещь, доставшуюся ему по наследству от отца.

– О господи, сколько же больных людей! – воскликнула Фрида, глядя на толпу, которая собралась у главного входа в больницу.

– Те, что здесь стоят, здоровы, – сухо заметил Хардекопф.

– Это-то я понимаю, папа, но ведь в больнице, должно быть, лежит столько же больных.

– Полагаю даже, что гораздо больше.

И они заговорили о пропускной способности больницы св. Георгия. Карл Брентен будто бы где-то читал, что она славится лучшим в Европе по своему оборудованию хирургическим отделением, после реконструкции в ней можно разместить одновременно две тысячи больных. Хардекопфу эта цифра показалась слегка преувеличенной, но он промолчал и только сомнительно покачал головой. Его жена сказала:

– Была бы такая больница во время холеры, многим тысячам людей спасли бы жизнь! – И только Паулина собралась рассказать о тогдашней эпидемии – она пошла тогда в добровольные сиделки и в конце концов сама заболела, – как толпа заволновалась. Все устремились к большим решетчатым железным воротам, которые наконец распахнулись перед посетителями.

Хардекопфы и Брентены увидели Густава и Софи Штюрк, которые пришли сюда с сыном Эдгаром и дочкой Анни.

– Вы ни словом не обмолвились, что собираетесь навестить Вальтера! – воскликнула Фрида, здороваясь с зятем и золовкой.

Карл Брентен сказал:

– Как это мило, что вы пришли!

Увлекаемые потоком посетителей, они шли по главной аллее больничного парка.

– Вальтер в корпусе «В», это туда дальше, в самом конце, – возбужденно говорила Фрида; она радовалась, что сейчас увидит сынишку, у которого не была уже два дня.

– Ну, как дела, Анни? – живо спросила она племянницу.

– У меня все хорошо, тетя, спасибо!

– А ты как? – обратилась Фрида к племяннику Эдгару. Это был уже юноша, работавший учеником у одного коммерсанта.

– Спасибо, тетя, – тихо, как больной, ответил Эдгар.

Она искоса посмотрела на него. Ее удивила болезненная бледность юноши. Но Фрида уже не думала о нем. Всем существом она устремилась к сыну.

Чем ближе маленькое общество подходило к корпусу «В», тем быстрее шла Фрида, Первой влетела она в обширную палату. Десятки бледных и худых детских лиц обратились к ней, но она видела только своего ребенка, там, слева, в третьей кроватке. Маленький Вальтер сидел, выпрямившись, в постели, глаза его, полные ожидания, были устремлены на дверь. Увидев мать, он громко крикнул: «Мама!» Фрида подбежала к нему, обняла, расцеловала, спросила, как он себя чувствует. Так как обе руки у бедняжки были еще в гипсе, гости, здороваясь с ним, похлопывали и гладили его по щекам. Бабушка крепко поцеловала его.

– Верно, ждал уже нас, плутишка, а?

Дядя Штюрк не удержался от замечания:

– Да, мой милый, так всегда бывает, когда катаются на перилах!

– Пожалуйста, без упреков! – с досадой воскликнула Фрида. – По крайней мере пока он не поправится.

– Правильно, – сказала бабушка. – А когда он выздоровеет, мы его отшлепаем как следует.

Торжественно выложены были на кроватку подарки: бананы, яблоки, шоколад, конфеты и «Сказание о героях» – подарок Густава Штюрка. Маленькие больные на других кроватках вытягивали шеи, сгорая от любопытства. Какой-то ребенок громко плакал, потому что к нему никто пока не пришел. Фрида Брентен сидела на постельке Вальтера слева, бабушка Хардекопф – справа. Они выспрашивали мальчика, что сказал во время последнего обхода врач, хорошие ли сестры, что дают на завтрак, обед, ужин и прилежно ли Вальтер готовил уроки, не то ведь потом ему будет трудно догнать свой класс.

Неожиданно к кроватке подошли Алиса Штримель и ее новый жених, молодой человек с бледным лицом, жиденькими усиками и вьющимися темными волосами. Он походил не то на скрипача из цыганского оркестра, не то – на парикмахера. Но, как всем было известно, этот молодой человек служил доверенным лицом у одного пароходного маклера. Штримели имели дело только с доверенными лицами. Алиса поставила перед Вальтером хорошенькую корзиночку с виноградом. Ее жених раскланивался со всеми сдержанно и благородно, ни дать ни взять – барон, да и только.

Еще не успели опомниться от прихода Алисы с ее женихом, как вдруг фрау Хардекопф вся подалась вперед и широко открыла глаза: в дверях стояли Людвиг и толстая Гермина.

– Меня сейчас удар хватит! – вырвалось у нее. – Только этого еще недоставало!

– Что случилось, мама? – недоумевая, спросила Фрида.

– Стало быть… Ну, погоди же, голубчик…

Тут Фрида наконец увидела, какой их ждет «приятный» сюрприз.

– Мама, – с ужасом зашептала она, – только, ради бога, не вздумай устраивать здесь, в больнице, скандал!

– Ну что за дурень, – негодовала фрау Хардекопф. – Позволить себе притащить сюда эту толстуху!

Людвиг Хардекопф увидел родных у постельки Вальтера. Он робко приблизился. Его жена – несколько дней назад они тайком обвенчались – мелкими шажками засеменила вслед за ним. Все повернулись к подходившим. Людвиг представил Гермину; ее круглое лицо источало потоки доброжелательства. Старик Хардекопф, в первый раз узревший свою невестку, с трудом сдерживал смех. «А ведь Паулина права – форменный куль с мукой, – подумал он. – Что и говорить, странный вкус у парня!» Он взглянул на жену. Лицо ее побелело как мел. Она вся напряглась: видно было, что она борется с собой, не зная, как поступить.

На Гермине Хардекопф – теперь она звалась фрау Хардекопф – было светлое свободное платье из суровой холстины с пестрой вышивкой. Старик Хардекопф вспомнил «ночную рубашку» и нашел, что это определение не лишено меткости. Закрученные лепешкой на ушах соломенного цвета косы делали ее и без того круглое лицо плоским, как блин. На шее, покрытой, как и лицо, темным загаром, висел на тоненькой серебряной цепочке медальон в форме сердца.

– Добрый день, – сказал старик Хардекопф, забавляясь в душе изумленным и как будто восхищенным взглядом своей улыбающейся невестки.

Фрида подала руку Гермине.

– Здравствуй! – сказала она. – Очень мило, что ты пришла.

Алиса между тем отвела в сторонку дядю Карла и спросила у него, кто эта немыслимо толстая, бесформенная особа. Жених Алисы с веселым интересом уставился на Гермину и вдруг круто отвернулся, пряча готовый вырваться смех.

Фрида Брентен легонько подтолкнула Гермину, кивком показав ей на мать.

Гермина протянула руку фрау Хардекопф и тихо произнесла:

– Добрый день!

Паулина Хардекопф сидела, опустив глаза. Заметив протянутую руку, она взглянула на Гермину и после минутного колебания, пересилив себя, пожала руку невестке. При этом она что-то пробормотала, по-видимому – приветствие. Людвиг, со страхом наблюдавший эту сцену, покраснел от радости, облегченно вздохнул и улыбнулся. Он подошел к кроватке больного и положил ему на колени толстую книгу – богато иллюстрированные «Сказки братьев Гримм». Вальтеру не терпелось поскорее увидеть картинки, и он стал просить полистать ему книгу. Глаза мальчика заблестели, когда он увидел парнишку, который хотел узнать, что такое страх, и большого и маленького Клауса, и «столик, накройся, ослик, скройся».

– Это очень хорошие сказки, – сказала малышу Гермина.

– Да, – ответил он. – Некоторые я уже знаю. Но не столько, сколько здесь.

– Это самое лучшее издание, какое только есть, – сказал Людвиг. – Тетя Гермина отыскала его для тебя, Вальтер.

– Поблагодари, Вальтер, – приказала мать.

– Большое спасибо, – послушно проговорил малыш.

– Выздоравливай поскорей! – Гермина пухлой рукой погладила малыша по головке.

Дедушка Хардекопф улыбался, глядя на сияющее лицо мальчугана. Лишенный возможности брать в руки рассыпанные перед ним подарки, карапуз прямо-таки пожирал своими сверкающими глазами все эти чудесные вещи. Еще так недавно он, бывало, тщетно просил: «Деда, подари мне книжку с картинками!», «Деда, купи мне плитку шоколада!», «Деда, мне так хочется иметь лото!» А деда все говорил, что это стоит очень много денег. А где их взять? Маленькие ручонки прилипали к стеклам витрин: красивые картинки, игрушки, сласти были недосягаемы. А теперь, когда мальчик с забинтованными руками сидел в кровати, все то, о чем он мечтал, и еще больше того, лежало перед ним, предназначалось ему, – и опять было недосягаемо, он мог сколько душе угодно смотреть на все это богатство, но прикоснуться к нему не мог. «Да, мой мальчик, – думал Иоганн Хардекопф, – так оно и бывает в жизни: то, чего мы хотим, мы не можем иметь, а когда наконец оно приходит к нам, мы часто бессильны им воспользоваться».

Палата наполнилась посетителями. Сестры, проходя между рядами кроватей, то и дело покрикивали: «Не ешь, Эрни!», «Не говори так много, Вилли!»

Больше всего гостей собралось вокруг кроватки Вальтера. Они, однако, были прежде всего заняты собой, а не больным, которого пришли навестить. Карл Брентен и Густав Штюрк завели серьезный разговор о распределении призов в этом году на выставке птиц в «Альстерлусте». Алиса и ее жених, отойдя в сторонку, стали о чем-то шептаться, и вдруг громко, без всякого стеснения расхохотались. Людвиг Хардекопф разговаривал с Софи Штюрк; она, против обыкновения, слушала, вместо того, чтобы самой тараторить.

У кроватки Вальтера, избегая глядеть друг другу в глаза, стояли три женщины, и время от времени то одна, то другая, чтобы рассеять неловкое молчание, задавала мальчику какой-нибудь вопрос.

– Ты всего этого сам и не съешь, пожалуй, – сказала Гермина Хардекопф.

– Конечно, – живо ответил Вальтер. – Когда все разойдутся, сестры соберут гостинцы и разделят поровну между всеми ребятами.

– Это очень хорошо придумано, – заметила фрау Хардекопф.

Но дочь ее Фрида придерживалась иного мнения:

– Не знаю, право: в конце концов ведь не для чужих детей все это тащишь сюда?

– Мама, полистай мне сказки, я еще не все картинки посмотрел, – попросил Вальтер.

Гермина просияла – это она купила книгу, которая так заинтересовала малыша.

– Дать тебе винограду? – спросила Фрида.

– Нет, сейчас не хочу.

– А потом ведь все разделят, – озабоченно сказала мать.

– Тогда и мне дадут, – ответил Вальтер.

– Да, но тогда тебе дадут немножко, а теперь он весь твой.

Тем временем Густав Штюрк и Карл Брентен пришли к единодушному заключению, что судью по выдаче призов нельзя назначать из числа экспонентов-птицеводов. Людвиг Хардекопф убеждал Софи Штюрк, что корсет чуть ли не главная причина всех женских болезней. Жених Алисы, смеясь, уверял ее, что не жалеет о посещении больницы: родственники его невесты, мол, весьма занятные люди. Фрида Брентен была довольна, что между матерью и женою Людвига наметилось какое-то сближение. Довольна была и фрау Хардекопф: так удалось избежать худшего; но про себя она твердо решила, что родственных отношений с этой толстой кривлякой у нее не будет и вообще она постарается на пушечный выстрел не подпускать ее к себе. Более всех был доволен старый Хардекопф. Под предлогом, что он не выносит больничного запаха, он вышел в парк и долго гулял среди корпусов. Втайне он вдоволь посмеялся над своей невесткой. Что думал о своих гостях маленький больной – об этом никто не спрашивал; одно бесспорно – грудой игрушек, на которые он смотрел, не веря своим глазам, он остался очень доволен.

Но вот старшая сестра возвестила:

– Время истекло!

Вальтер не успевал отвечать на обращенные к нему возгласы: «Прощай, дружок!», «Выздоравливай поскорее!» И, пока мама и бабушка, надававшие ему кучу советов, еще и еще раз обнимали его, остальное общество уже выходило в парк.

У ворот больницы стали прощаться. Алиса и ее жених сказали, что собираются где-нибудь поесть, а на вечер у них билеты в театр Карла Шульца. Карл Брентен предложил Людвигу и его жене потихоньку, не спеша пройтись вдоль Альстера; услышав это, фрау Паулина сейчас же заявила, что очень устала и хочет как можно скорее домой.

– Мы с тобой на трамвае, Иоганн, да?

Старый Хардекопф кивнул. И они простились.

Но Хардекопфы не поехали на трамвае, а пошли пешком по Бреннерштрассе и Бремерскому ряду. Штюрки же с детьми, Брентены и Людвиг со своей Герминой направились к Альстеру.

– Стану я с такой коровой ходить по улицам на посмешище людям! – сказала фрау Хардекопф мужу. – Ну вот, теперь, стало быть, ты ее увидел. Какая наглость со стороны этой особы навязываться нам! Понравилась она тебе?

– Нравится она мне или нет – это в конце концов не так важно. А Людвигу она, видно, нравится.

– Ну не сумасшедший ли парень?

– Должно быть, он любит пухлых.

– Пухлая, это уж ладно, – дело не в этом! – возразила фрау Хардекопф. – Самое ужасное – безнравственность. Ведь это же просто непристойно – в таком виде показываться на людях. Она похожа на больную, сбежавшую из дома умалишенных в ночной рубахе. Всю жизнь мечтала я о такой… ладно уж, не произнесу этого слова. И чтобы я с этой особой пошла по Альстеру? Удивляюсь Фриде, как она терпит ее? И Карл, – в этих делах ведь он так щепетилен!

Старый Хардекопф усмехался в бороду и не мешал раздосадованной жене изливать душу.

Можно себе представить, в какой ужас пришла бы Паулина Хардекопф, если бы вдобавок ко всему слышала, как Софи Штюрк поддакивала толстухе Гермине, соглашалась с нею и давала клятву отныне никогда не носить корсета. Несомненно, только этой бессмысленной шнуровке она обязана опущением матки! Это Гермина установила с абсолютной непоколебимостью. И если бы фрау Хардекопф еще слышала, как все три женщины, включая и ее Фриду, обрушились на своих мужей! Густава Штюрка, говорившего о благотворном действии мясной пищи на человеческий мозг, Гермина решительно назвала «чудовищем и каннибалом». Карл Брентен, легкомысленно заявивший, что у женщины должны быть узкие бедра, это-де придает ей грациозность и «нечто такое этакое», был заклеймен как развратник, которому узкие бедра и «нечто такое этакое» в женщине дороже ее здоровья. Кроме того, Густаву Штюрку и Карлу Брентену пришлось услышать от Гермины Хардекопф, что они насквозь отсталые, несовременные люди. Нет, всего этого Паулина Хардекопф не слышала, иначе она все-таки, несмотря на все свои усилия, взорвалась бы.

6

Около двух часов ночи в дверь брентеновской квартиры постучались. Карл проснулся первый и разбудил жену.

– Вот так так! Кто бы это мог быть? Среди ночи!

Фрида почему-то сейчас же подумала: «Эмиль!».

– Ты лежи, – сказала она мужу, встала и накинула на себя капот.

– Кто там?

– Это я, Анита, жена Эмиля!

«Так я и знала!» Фрида зажгла газовый рожок и отперла дверь.

– Почему в такой поздний час? А где Эмиль?

Анита Хардекопф, беспомощная и растерянная, стояла посреди кухни. Обезображенное лицо ее, с синими кровоподтеками под глазами, вспухло, правый глаз почти закрылся, синие кровоточащие губы вздулись, на шее под подбородком рдела большая рваная царапина, белый воротничок блузки был испачкан кровью.

– Можно мне у тебя переночевать, Фрида?

– Скажи сначала, кто тебя так разукрасил, Эмиль?

– Да, Эмиль.

– Ужасно! Изверг какой! – возмутилась Фрида.

– Я боюсь идти домой. Он такой вспыльчивый!

– Свободной кровати у нас нет, Анита. Вот только эта кушетка на кухне.

– Ну и хорошо, большое спасибо.

– Подожди, я принесу тебе одеяло. Может быть, хочешь умыться? Компрессы положить? Погоди, я сейчас дам тебе полотенце. Тазик вон там. Налей пока воды.

Только лежа в постели, Фрида вспомнила, что Анита даже не спросила о своем сыне. Странная мать! Карл кипел – его возмутило это ночное вторжение.

– Навязали мы себе на шею камень. Завтра того и гляди явится еще Эмиль и тоже захочет у нас поселиться. Какой-то цыганский табор! Лопнет у меня терпение, возьму да и выгоню всю компанию.

– Ты бы посмотрел, как он ее разделал! – ответила Фрида.

– А за что это он ее так?

Фрида не знала; как, в самом деле, ей не пришло в голову спросить Аниту. Что могло произойти между ней и Эмилем? На кухне, стараясь не шуметь, возилась невестка. Слышен был плеск воды.

– Что бы между ними ни произошло, – сказала Фрида, – так избивать человека, а тем более собственную жену, никто не смеет. Этакая скотина!

Наутро она узнала все. Фрида была в ужасе.

– Как ты могла спутаться с чужим человеком?

Но в ответ она услышала о таких делах, что у нее язык прилип к гортани. Анита рассказывала и рассказывала. Фрида сидела с пылающими щеками, не в силах слова вымолвить.

Это началось еще в Дортмунде. Эмиль никак не мог найти работу, есть было нечего. Он послал Аниту на улицу. На заработанные таким путем деньги они жили. Потом, когда он снова начал работать, он запретил жене «ходить на заработки». А сегодня, встретив ее с незнакомым мужчиной на улице, он тут же жестоко избил ее.

– Мы живем теперь в Парадизхофе на Штейнвеге, снимаем там меблированную комнату. Эмиль работает в порту не каждый день, но три дня в неделю он занят.

Они решили во всем себя урезывать, копить деньги и как можно скорее снять квартиру и устроиться. Анита служила горничной в гостинице Штрейта на Юнгфернштиге.

– Если бы я держалась недотрогой, я бы не только не получала за сверхурочные часы, Фрида, я бы наверняка потеряла работу, а Эмиль не выносит, когда я торчу дома и ничего не зарабатываю.

После обеда Фрида отправилась в Парадизхоф. Ей повезло, она застала брата дома.

– Ага! – встретил он ее. – Значит, ты приютила эту потаскуху!

– Постыдился бы, Эмиль!

– Вот это мило, мне еще стыдиться! Может, прикажешь просить у нее прощения?

– Послушай-ка, Эмиль…

Вечером Анита Хардекопф с перевязанной головой поплелась назад к мужу, в Парадизхоф. Карл Брентен всячески содействовал примирению, – он боялся, как бы, помимо Эдмонда, им не пришлось приютить у себя и его мать.

Фрау Хардекопф обо всем этом не сказали ни слова.

Глава вторая

1

У краснодеревщика Густава Штюрка была собственная мастерская в подвале дома на Рабуазах, и в том же доме, на третьем этаже, – квартира. Он принадлежал к числу тех мелких ремесленников, которые с ожесточением и упорством борются в своих крохотных мастерских против конкуренции крупных предпринимателей и видят свою гордость в том, чтобы противопоставить серийным фабричным товарам искусную, добротную работу кустаря. Конечно, Штюрку давно уже пришлось бы закрыть мастерскую, если бы не заказы по ремонту мебели; клиентами его были торговцы и экспедиторы, агенты и комиссионеры, адвокаты и нотариусы, снимавшие большие торговые помещения и конторы на новой Шпиталерштрассе и Менкебергштрассе. Время от времени он делал комоды, а для заказчиков, обладавших средствами и вкусом, – книжные шкафы или полки, сообразуясь с особенностями комнаты и обстановки. Так ему удавалось сохранить самостоятельность и вместе с тем зарабатывать на жизнь. Когда же он получил в наследство от умершего брата около одиннадцати тысяч марок, он стал считать себя богачом.

Сдержанный и скромный, Густав Штюрк производил впечатление человека замкнутого; и в самом деле, лишь немногим удавалось сблизиться с ним. Но те, кому это удавалось, могли составить себе представление о том особом типе ремесленника, философа-самоучки, который в прежние времена встречался чаще, нежели теперь, и немало способствовал обогащению народной культуры и росту самосознания представителей этого сословия. Штюрк питал особую склонность к естественным наукам и, читая Дарвина, этого «Коперника органического мира», натолкнулся на Иосифа Дицгена, которого высоко ценил. Благодаря Дицгену он и стал социал-демократом.

Но портрет Густава Штюрка был бы не полон, если бы мы не упомянули о его пристрастии к канарейкам. В гостиной у Штюрка стояла большая птичья вольера, а во всех остальных комнатах, не исключая и кухни, – множество клеток поменьше; и каждая из птичек, палевых, золотисто-зеленых, оранжевых и ярко-желтых, носила особое имя – Финхен, Фипс, Троль, Бинхен, Хенсхен. Любимого кенаря, гарцского свистуна Хенсхен, получившего приз на птичьей выставке в «Альстерлусте», великолепного певца с чистейшим голосом, Штюрк, уходя по утрам в мастерскую, брал с собой. Свободно порхающая по комнате птичка любила садиться на плечо своему хозяину; она без устали щебетала и пускала трели, а столяр строгал или клеил, размышляя о последних результатах исследований пластид. За обедом и ужином Хенсхен сидел на плече у Штюрка, с жадностью заглядывая в тарелку: не перепадет ли немножко теплого картофельного пюре, которое ему поднесут на кончике пальца.

Густав Штюрк обычно выражал свое мнение словами: «Что верно, то верно». Выискивая всегда «зерно истины» даже в ошибочных, неприемлемых для него взглядах, он прекрасно умел находить золотую середину и мирить спорщиков. Эта способность как раз и пригодилась ему, когда после ухода старика Хардекопфа он был избран казначеем ферейна «Майский цветок». Он постоянно выступал в роли посредника и быстро восстанавливал согласие между «первым председателем», склонным к внезапным вулканическим вспышкам, и Карлом Брентеном, который тоже мгновенно вскипал и, в свою очередь, набрасывался на бушевавшего Папке.

Жена Штюрка, Софи, урожденная Брентен, – почти на две головы ниже ростом и на четырнадцать лет моложе своего супруга, – была образцовой женой и хозяйкой. Она произвела на свет шестерых детей – двух девочек и четырех мальчиков, из которых двое уже жили самостоятельно: старшая, Элизабет, служила в Бергедорфе у врача, а следующий за ней Артур, малый среднего роста и атлетического сложения, был отдан в ученье к слесарю в Глюкштадт. К огорчению Штюрка, ни один из его сыновей не обнаруживал склонности к столярному ремеслу. Эдгар, бледный, хилый, мечтательный юноша, хотел стать коммерсантом и поступил учеником к одному хлебному маклеру; а брат его Фридрих, который в будущем году кончал школу, возымел необычное для горожанина намерение посвятить себя сельскому хозяйству.

Фрау Штюрк была самой маленькой в семье – даже ее младшие дети, Анни и Герберт, и те переросли ее. Кругленькая и живая, как все Брентены, но без причуд и претензий, которыми отличались ее сестры Мими и Лизбет, она держалась просто и естественно. Софи любила хозяйничать; с раннего утра и до поздней ночи она носилась по дому, скоблила, чистила, мыла, стряпала, шила, и если присаживалась, то только на минутку – перевести дух. Чуть отдышавшись, она срывалась с места и снова принималась за хлопоты. Врожденный юмор и неиссякаемая жизнерадостность никогда не покидали ее, Можно было подумать, что эта вечная неистовая спешка доставляла ей истинное наслаждение: она щебетала и пела, соперничая с канарейками, гремела горшками, звенела тарелками, то и дело восторженно восклицая: «А-ах!», «Ух ты!..».

Когда на них, словно с неба, свалилось наследство, она сейчас же вспомнила о брате.