Текст книги "Отцы"

Автор книги: Вилли Бредель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

– Теперь мы можем помочь Карлу открыть лавку. Надо же и ему когда-нибудь прочно обосноваться – а, Густав?

Штюрк задумчиво молчал.

– Или ты хочешь расширить мастерскую?

Нет, о расширении мастерской столяр и не помышлял. К чему, раз ни один из сыновей не желал стать его преемником. Для заказов, которые он имел, большей мастерской не требовалось. Все реже и реже заходили клиенты заказывать мебель; люди предпочитали покупать готовую обстановку в магазинах крупных мебельных фирм. Скоро другой работы, кроме починок и поделок, и вовсе не будет; не нужны теперь никому краснодеревщики.

– Я поговорю с Карлом, – ответил он жене.

2

И в собственной семье, и в кругу родных и знакомых к Густаву Штюрку относились с величайшим почтением: ведь он посвятил себя изучению непонятных и весьма высоких материй; в особенности удивляло всех, что человек, обладающий такими большими знаниями, «не задирает нос».

Старик Хардекопф попросился в ученики к Штюрку; он регулярно брал у него номера журнала «Космос», прочел «Мировые загадки» и «Чудеса жизни» Геккеля; вечерами они нередко оживленно спорили, и старик Хардекопф шутки ради позволял себе иногда привести забавное сравнение, смелое замечание. Но однажды он открыто выступил с критикой.

– Густав, – сказал Хардекопф, лукаво усмехаясь, – с тех пор как я прочел «Чудеса жизни», я, как только завижу какую-нибудь извозчичью клячу, тут же начинаю прикидывать, в какой степени родства я с ней состою.

– Что верно, то верно!

И оба весело расхохотались.

– А между тем это именно так. Только так! – И уже серьезно Штюрк продолжал: – Гете говорит: все, что мы наблюдаем в природе, сводится к одному: сила поглощает силу; нет ничего остановившегося во времени, все преходяще; тысячи существ погибают, тысячи каждое мгновение рождаются; великие и значительные, многообразные до бесконечности: прекрасные и уродливые, добрые и злые – они с одинаковым правом на существование живут рядом. – Вклад, сделанный Гете в естествознание, восхищал столяра, и он любил ссылаться на него. – И вот тебе, Иоганн, старый вопрос, над которым уже Гете задумывался и который затрагивает тайну тайн: появилась сначала курица, а потом яйцо, или яйцо, а потом курица?

И Штюрк заговорил о зарождении жизни на земле: о первом простейшем растении и первом простейшем животном, о протоплазме и гаструле. И теперь Хардекопф мог уже без труда следить за его мыслью; время от времени он вставлял свои замечания.

– Да, Густав, вот это я понимаю, вот это теория сотворения мира; от медузы да к красотке девушке. – Штюрк испытующе посмотрел на своего старого друга.

– Ты так… ты, по-видимому, сегодня в духе, Иоганн.

– Да, да, – ответил Хардекопф, – верно, у меня прекрасное настроение. – И без всякого перехода продолжал: – Я думаю, Густав, что мы занимаемся науками чересчур односторонне.

Штюрк удивленно молчал.

– Да, Густав, я, право, не знаю, как это выразить, но что-то тут не так, здесь есть какое-то упущение. Мне это сегодня вдруг стало ясно, сам даже не знаю почему. Ты меня понимаешь? Как бы тебе объяснить?

Штюрк только удивленно посмотрел на друга.

– Тебе ведь это должно быть интересно. Я попытаюсь… Только не знаю…

– Да говори же. Конечно, это меня интересует.

Хардекопф поерзал на стуле, по своему обыкновению провел тыльной стороной руки под бородой. Серьезно и вместе с тем весело взглянул на примолкшего столяра, глубоко перевел дух и начал:

– Знаешь, Густав, в «Мировых загадках» мне запомнилась фраза, которую Геккель, по-видимому, высказал мимоходом, как мало относящуюся к делу. А по-моему, она очень даже относится к делу, это важнейшая мысль, и Геккель против нее грубейшим образом грешит… Как бы это яснее выразить?

– Да валяй, я пойму, Иоганн.

– Вот, Густав, что я имею в виду. Геккель говорит: «По сравнению с нашими изумительными успехами в естественных науках, государство и общество еще пребывают в состоянии варварства». Так он говорит в самом начале «Мировых загадок», – помнишь? Верно ли это? Безусловно, верно. Но почему из этой мысли не делаются выводы? Написал и забыл. Геккеля, по-видимому, интересует только чистое естествознание. Так чего же он удивляется, если государство и общество остаются на ступени варварства, наперекор всем научным открытиям? Мне кажется, что ему следовало бы связать свои исследования со всеми другими человеческими… как бы это выразиться? Ну, стремлениями, и прежде всего социальными, и с их прогрессивными представителями – другими словами, с социализмом… Короче говоря, Густав, нельзя влезть с головой в одну специальную науку, забывая о великих социальных проблемах.

Штюрк тихо сказал:

– Я тебя понял. – И, взглянув другу прямо в глаза, прибавил: – Значит, я по-твоему, с головой влез в одну специальную науку?

– Я хочу сказать – мы. Густав, мы. В наших спорах…

– Да, понимаю.

– В самом деле понимаешь?

– Да, да, ты хочешь внести политику в науку.

– Если ты ставишь вопрос так, Густав, я отвечу – да. Скажи сам: можно ли оставить ее за порогом?

Штюрк молчал, и Хардекопф продолжал:

– Я, конечно, во всем этом не очень разбираюсь, но одно для меня ясно: все надо рассматривать во взаимной связи. Нельзя искусственно отрывать одно от другого. Иначе получается, что чистая наука, ведь и ты иногда это говоришь, делает гигантские успехи, а люди остаются в состоянии варварства.

Штюрк по-прежнему молчал.

– Мне не нравится весь этот монизм, – снова начал Хардекопф. – Говори что хочешь, но у меня такое чувство, что, несмотря на противоположные утверждения и заявления, «милосердный боженька» проглядываем через все щели этой системы. И чего стоит уж одна эта «монистическая религия» – «за истинное, доброе, прекрасное»! Что это значит? Да, Густав, рассуждения о начале жизни важны, но только если они связаны со стремлением вывести нашу современную жизнь из состояния варварства. Если естествознание к этому не стремится, если не считает это своей прямой задачей, так ну его, – на что оно мне?

Штюрк усмехнулся необычной горячности Хардекопфа; он одобрительно похлопал его по колену.

– Да, Иоганн, что верно, то верно!

– Видишь ли, Густав, мы в прошлый раз говорили о душе и выяснили, что такое жизнь и смерть с точки зрения физиологии. Твои слова: «Жить – значит умирать» – конечно, верны; между прочим, я у Геккеля их не нашел; но мы слишком много рассуждаем о душе; верно, что она попросту является функцией жизни, – я все это понимаю, тут ничего не скажешь, – однако я нахожу, что мы обязаны больше заниматься этой «умирающей» жизнью, чем философствовать о смерти, черт возьми! У нас есть все основания задуматься о жизни, на мой взгляд, она весьма и весьма нуждается в улучшении. «Варварское состояние» – это очень правильно сказано.

– Что верно, то верно!

Но на самом деле Штюрк не вполне был согласен со стариком. Не раз он в этот вечер повторял:

– Во всем, что ты говоришь, Иоганн, есть доброе зерно истины. Это я признаю. Но уж эти мне политики! Один Луи Пастер сделал для человечества больше, чем все Луи Бонапарты вместе взятые.

3

В следующее воскресенье, в солнечный июльский день три члена правления «Майского цветка» отправились отыскивать подходящий ресторан с залом и садом для осеннего гулянья. Карл Брентен добился чего хотел: решили искать в лесистой местности. Пауль Папке, который долго не соглашался, – он все ратовал за реку или озеро, – сдался, когда Брентен сказал ему, что возможны несчастные случаи. Было решено обследовать рестораны в Заксенвальде.

Ранним утром тройка устроителей встретилась у Берлинертор. В пригородном поезде, – разумеется, в мягком вагоне, ведь поездка оплачивалась из кассы ферейна, – Пауль Папке сообщил, какой намечен маршрут: подходящий ресторан имеется в Рейнбеке, он принадлежит некоему Августу Майеру и называется «Лесной замок». На расстоянии часа ходьбы, близ Фридрихсруэ, есть еще два ресторана: «Древние саксы» и «Старый канцлер».

– «Старый канцлер»? Исключается! – воскликнул Карл Брентен. – Одно название чего стоит. – И с насмешкой прибавил: – Может, прикажешь после гулянья сходить поклониться праху Бисмарка, а?

– Кто предлагал Заксенвальд – ты или я? – вспылил Пауль Папке.

– Да, да, что верно, то верно, – заметил Густав Штюрк.

Что именно было верно, никто не знал, но раздражение Папке улеглось.

– Во всяком случае, мы ведь можем осмотреть помещение, не правда ли? – продолжал Папке уже более миролюбивым тоном.

– Само собой, – согласился Карл Брентен. – Можем даже немножко «пощипать» хозяина.

– Так не говорят, – наставительно сказал Папке. – Я написал всем рестораторам, – продолжал он, – они извещены о нашем приезде и, значит, приготовились нас принять. Я, кстати сказать, заказал и разослал визитные карточки. Это производит впечатление, я знаю по опыту. – Пауль Папке достал пачку маленьких белых карточек. – Вот, Карл, твои!

– Мои?

– Да, твои.

Карл Брентен повертел в руках одну из визитных карточек, которые заказал для него Пауль Папке. Он прочел на ней свое имя; внизу было напечатано мелким шрифтом: «Maître de plaisir».

– Что это означает?

– Ну, это по-французски. Означает – распорядитель по части развлечений. Нельзя же на визитной карточке напечатать просто «распорядитель». Как-то плохо звучит!

Густав Штюрк прочел на своих карточках «Столяр-краснодеревщик и Главный казначей». Он с удивлением повертел карточку в руках.

– Я думал, что такие штуки бывают только у графов и баронов…

– Вздор! – воскликнул Пауль Папке. – Каждый порядочный человек заводит себе визитные карточки!

Карл Брентен захотел взглянуть на карточки Папке. Они были с золотым обрезом, посредине красовалась надпись: «Инспектор Гамбургского городского театра», а внизу слева: «Первый председатель ферейна «Майский цветок».

– Да, Пауль, здорово накручено!

– А «мэтр де плезир» – разве хуже? – обиженно отозвался Папке.

Все сунули в карман свои визитные карточки, на каждого приходилось по три дюжины.

– Разумеется, пользоваться ими только по делам ферейна, – подчеркнул Папке, – я поставил их в счет.

– Мы ведь не остановимся на первом же ресторане, верно? – спросил Штюрк.

– Никто и не помышляет, – сказал Папке. – Ты же слышал, что мы собираемся побывать в трех местах.

В купе, кроме них, никого не было. Благодушно настроенный Карл Брентен расположился на серо-зеленом бархатном сидении и удобно вытянул ноги. Посасывая сигару, он глядел в окно на заливные луга. Ловкая же собака этот Пауль: визитные карточки, будь они прокляты! Придет же такое в голову! Поглядишь на него, так, пожалуй, поверишь, что он и в самом деле инспектор, а послушаешь, так выше его и начальства нет. Он покосился на Пауля Папке, сидевшего напротив, у окна. На Папке был элегантнейший костюм в светлую полоску. У портного да чтобы не было вкуса! В багажной сетке лежала его панама. И булавка в галстуке тоже, видно, не из дешевых. А может быть, и дерьмо, поди разбери. Инспектор… «Да, – размышлял Карл Брентен, – этот далеко пойдет». И вдруг всякое дружеское расположение к Папке улетучилось, – Брентен почувствовал к нему зависть. «Некоторым людям все само дается в руки, а другие всю жизнь бьются, и без толку. Визитные карточки, мэтр де плезир – до этого я бы никогда не додумался», – грустно размышлял Брентен.

– Что я хотел спросить у тебя, Карл: ты еще не отказался от своего намерения открыть табачную лавку? – обратился к нему Густав Штюрк.

Карл Брентен, озадаченный, повернулся к зятю.

– Я?.. Ах, лавку… Да, разумеется, это было бы неплохо… Но, знаешь, деньги – товар довольно редкий. Кое-что у меня есть, – соврал он, – но недостаточно. Придется повременить.

– Сколько, по-твоему, нужно, чтобы в хорошем районе снять небольшое помещение и обставить его?

У Карла Брентена уже вертелся на кончике языка резкий ответ. К чему эта болтовня, смеются над ним, что ли? Где ему взять деньги на наем лавки? Чистейший абсурд. Но все-таки он ответил рассудительно:

– Сколько нужно? Наем помещения в более или менее приличном районе встанет в две-три тысячи. Да затем еще по крайней мере тысяча марок, чтобы все оборудовать и иметь хоть какие-нибудь оборотные средства. Сигареты можно получать в кредит, ну а сигары… Это уж я сам бы… По Адаму-Ризе^[10], выходит примерно три с половиной – четыре тысячи. Но как мне такую сумму сколотить, Густав? С моими сбережениями далеко не уедешь.

– Я не зря спрашиваю, – сказал Густав Штюрк. – Я мог бы помочь, ссудить тебе немного денег… Если, конечно, ты захочешь.

Брентен едва перевел дух от изумления. Пауль Папке тоже удивленно взглянул на столяра. Мысль Брентена лихорадочно работала: табачная лавка… Конец работе на фабрике… Сам себе хозяин… Сигары ручной свертки нашли бы себе покупателя… Он во все глаза глядел на зятя.

– Ты что, Густав, сто тысяч выиграл?

– Нет!.. А впрочем, может и выиграл. Брат оставил мне небольшое наследство.

Нет, в самом деле, он, кажется, не шутит. У Брентена вся кровь прилила к лицу. Небольшое наследство, – уж, верно, целая куча денег, если он говорит о покупке магазина, как о самой простой вещи.

– Вот это я понимаю! – воскликнул Папке и подумал, с завистью глядя на приятеля: «Ну и везет же подлецу! Откуда ни возьмись является зять и говорит: не хочешь ли магазин? Деньги я тебе дам. Мне бы такого зятя!»

– Не зевай, скажи скорехонько: да, – и аминь! – крикнул Папке и поощрительно толкнул Брентена, словно от души радуясь за него.

– Такие дела наспех не решаются, надо все как следует обдумать, – серьезно и веско возразил Брентен. Он сумел овладеть собой, хотя ему, разумеется, до смерти хотелось тут же принять предложение зятя. – Большое спасибо, Густав, я подумаю. Мы еще вернемся к этому разговору.

– Что тут раздумывать, – сердито взревел Папке. – Выберешься наконец из болота. Станешь самостоятельным человеком, будешь работать на себя, перестанешь бегать каждый день на фабрику. Ведь это твоя давнишняя мечта!

– Да ты-то чего волнуешься? – Брентен насмешливо посмотрел на Папке. – Выбраться из болота! Думаешь, я так вот и начну швырять зря деньги своего зятя? Я сначала все хорошенько обмозгую, подсчитаю и тогда только решусь. В делах ты, как видно, ни черта не смыслишь. Уж ты меня извини.

– Я тебя понимаю, Карл, – сказал Густав Штюрк. – Торопиться некуда.

Пауль Папке замолчал, но все покачивал головой, бросая на приятеля укоризненные взгляды.

Помолчав, Папке опять начал:

– Вот, Карл, будь у тебя магазин, ты бы снабжал табачными изделиями рестораны, где мы будем устраивать наши праздники. Мы можем даже ставить такое условие. Уже одно это даст тебе приличный доход.

Карл Брентен с негодованием обрушился на Папке:

– Ты с ума сошел, Пауль! Я просто не понимаю тебя! Неужели ты думаешь, что свою общественную должность в ферейне я когда-нибудь использую для устройства личных дел? Никогда не позволю себе извлекать выгоды из моей деятельности в «Майском цветке». Никогда!

– Вот этого уж я никак не пойму, – не менее запальчиво возразил Папке. – По-твоему, нечестно делать дела, если человек занимается коммерцией?

– Извлекать деловую выгоду из моей деятельности в «Майском цветке»? Никогда! – резко повторил Брентен. – Разве не так, Густав?

– Что верно, то верно, – подтвердил зять.

Проехали Бергедорф. Поезд шел мимо лесов и нив, мимо богатых помещичьих усадеб.

– На следующей станции нам выходить, – напомнил Пауль Папке.

Они молча выглянули из окна купе.

– И не забывайте, в присутствии хозяев мы друг с другом на «вы».

4

Лишь за завтраком в «Лесном замке», у Рейнбекского озера, – хозяин ресторана, господин Майер, накрыл для них стол в одной из боковых комнат, – между ними снова завязалась непринужденная беседа. Пауль Папке бросил испытующий взгляд на стол, где стояло масло, несколько сортов мармелада, нарезанное ломтями мясо, колбаса, яйца. Он даже понюхал дымящийся кофейник и сказал достаточно громко, чтобы хозяин мог услышать:

– Знаете ли, господин Штюрк, уже по завтраку я могу судить о том, чего можно ждать от ресторана.

– Все это довольно заманчиво выглядит, – смущенно ответил Штюрк, которого коробила такая развязность.

– Да, да, ничего не скажешь, – подхватил Папке. – Но важно знать, какое здесь пиво: ведь наши ферейновцы, как вам известно, любители пива, и притом крепкого.

Хозяин за стойкой навострил уши. А чего он недослышит, о том шепнет ему потом кельнерша, обслуживающая этот стол. Восемьсот, а то и тысяча гостей – блестящее дельце! Роскошного завтрака не пожалел, неужели пожалеет нескольких литров пива! Он оглядел всех трех посетителей и решил, что тон задает первый председатель, от которого он получил письмо; ему-то и надо угодить.

– Чудесная местность, – громко заметил Пауль Папке.

– Только вот вода близко, – вставил Брентен. – Озеро, верно, глубокое, как бы чего не случилось.

– Но оно-то и придает ресторану особую прелесть, – с негодованием вскричал Папке, искоса поглядев на хозяина. – И учтите, два кегельбана. Большой сад для детей. Кухня, надо думать, превосходная. И пиво, по-видимому, неплохое. Ну, мы еще посмотрим. Затем – близко от вокзала. Последний поезд уходит поздно ночью. Большой танцевальный зал с зеркальным паркетом, – не то, что в каком-нибудь деревенском шинке. Чего вам надо еще?

– Озеро, – настаивал Брентен. – Еще раз напоминаю, что недавно в одном ферейне три молодые девушки…

– Да что вы заладили – девушки да девушки, – перебил его Папке, – в таком случае нельзя и в лес повести нашу публику. Чего доброго, рухнет дерево и уложит сразу троих.

– Вам хорошо говорить, – ответил Брентен. – Вы не несете ответственности. Ведь распорядитель-то я.

– А вы как думаете, господин Штюрк? – спросил Папке.

– Что верно, то верно, – сказал Густав Штюрк и отрезал ломоть копченого сала.

– Ливерная колбаса – чудо! – воскликнул Папке. – Попробуйте непременно, господин Брентен. Пальчики оближешь.

– И кофе отличный! – Брентен с наслаждением отхлебнул из своей чашки.

А Густав Штюрк подтвердил:

– Что верно, то верно!

После завтрака добросовестно осмотрели весь ресторан. Хозяин угодливо семенил впереди.

– Да, господин ресторатор, тысяча человек, заметьте! Пожалуй, наберется даже и тысяча сто. Но не меньше тысячи. И люди в таких случаях особенно расположены… Они разрешают себе и одно и другое. Не считают каждый пфенниг. А залы достаточно большие?

Прошли через просторный прилегающий к озеру сад, где сидело за завтраком множество народа. Пауль Папке восхищался и посыпанными гравием дорожками, и увитыми виноградом беседками со столами и стульями на самом берегу озера. Карл Брентен опытным взглядом осмотрел кегельбаны и похвалил их. Очень хорошо, лучше быть не может (невзирая даже на близость воды). Танцевальный зал тоже заслужил одобрение всех троих.

На обратном пути, проходя через сад, Пауль Папке спросил об уборных.

– Это весьма важно, – серьезно сказал он и прибавил, обращаясь к Брентену и Штюрку: – От состояния ватерклозетов многое зависит.

Брентен и Штюрк вернулись к своему столику. Тотчас же подбежала кельнерша и поставила перед ними две кружки пива.

– Недурное обслуживание, – одобрительно сказал Густав Штюрк.

– Да уж чего лучше, – подтвердил Карл Брентен. И тихо прибавил: – Куда девался Пауль?

Хозяин, как и ожидал Папке, последовал за ним.

– Господин Папке, разрешите спросить: довольны ли вы? – сказал он заискивающе.

– Местоположение ресторана неплохое.

– Господа могут сами принять окончательное решение? – пожелал знать осторожный хозяин.

– Вы говорите о моих спутниках? – спросил Пауль Папке. – Ну, решение-то принимаю я сам. Ведь председатель ферейна я.

– А господин Брентен, почтеннейший «мэтр де плезир»?

– Да знаете ли… Господин Брентен – наш распорядитель, весельчак, душа-человек. Что же касается решений, то тут все зависит только от меня.

– Очень признателен за сведения, господин Папке. Прошу вас, не истолкуйте этого как-нибудь… но ведь у вас издержки и прочее… Разрешите мне… Но только прошу, не истолкуйте превратно.

О превратном истолковании не могло быть и речи. Пауль Папке привычно-непринужденным жестом взял золотые монеты и сунул их в жилетный карман. Он даже не поблагодарил, сказал лишь:

– Господин Майер, имейте в виду, это не значит, что я принял окончательное решение…

– Ну конечно же нет! Я и не думал ничего такого! Я вас понимаю. Вполне понимаю.

Карл Брентен встретил Папке словами:

– Ну-с, господин председатель, вы там, надо сказать, основательно задержались.

– Хорошие уборные для меня – все, дорогой Брентен, – громко ответил Папке.

– Ну, и как они? – поинтересовался Штюрк.

– Очень приличные. Чисто, приятно. Вообще, замечательный ресторан. – И еще громче: – Нашей публике, безусловно, понравится. А как пиво?

Кельнерша как раз поставила кружку и для Папке.

– Пиво лучше всего остального, – ответил Карл Брентен, обтирая пену с усов.

Они пошли берегом озера. На расстоянии часа ходьбы находился лесной ресторан «Древние саксы», расположенный «в гуще великолепного леса», как значилось в проспекте. «Мы будем у вас около полудня и осмотрим ваш ресторан», – написал хозяину председатель ферейна «Майский цветок».

– Пройдите-ка вперед, – сказал Папке, – я тут за деревьями на минутку задержусь.

– Боже мой, опять! – воскликнул Брентен. – Я-то думал, что после «Лесного замка», где такие удобства…

Но Паулю Папке ничего не требовалось; его интересовало содержимое его жилетного кармана. Укрывшись за деревом, он осторожно извлек монеты. Две по двадцать марок! Ишь ты! Неплохо! Не поскупился! Ну, посмотрим, как пойдет дальше!

Густав Штюрк спросил у шурина, как здоровье Вальтера, и они заговорили о болезнях и больницах.

– О чем это вы разговариваете? – спросил повеселевший Папке, нагнав друзей. – Не понимаю я вас. Неужели вас не волнуют красоты природы? Неужели вы лишены всякого чувства поэзии? Равнодушно проходите мимо такой благодати и рассказываете друг другу какие-то истории. Откройте глаза! Расправьте грудь! Вздохните поглубже! А-ах! Что за чудный лесной воздух!

– Что ты строишь из себя классного наставника, как будто мы школьники на прогулке, – с досадой сказал Брентен. – Воображаешь, что только у тебя есть глаза и только ты чувствителен к красотам природы?

– Саксонский лес – один из самых прекрасных лесов во всей Северной Германии, – продолжал Папке, словно не слыша раздраженные замечания Брентена. – Я люблю этот лес больше, чем леса Гааке. Как хороши эти могучие стволы буков, не правда ли? А дорога среди берез?

– Но тебе ведь хотелось к воде? – язвительно напомнил Брентен.

– Что это за пестренькая птаха, Штюрк? – спросил Папке, оставаясь глухим к словам Брентена.

– Зяблик.

– А вот та, черная, с длинным клювом? Черт возьми, ну и длинен же у нее клюв!

– Это дятел, – ответил Штюрк.

И Папке разыграл из себя старого птицелюба, питающего особое пристрастие к канарейкам.

– Они удивительно забавны, – восторгался он, – но немного однообразны по расцветке, не ярко окрашены.

– Ну, это уже вздор! – горячо возразил Штюрк. – Так обычно принято считать. Но, кроме желтых канареек, бывают пестрые или в полосах, как у тигра, бывают и белые, и темно-желтые с коричневым отливом. А вот английские цветные канарейки, так у тех оперенье коричневое с красноватым отливом, в полоску, как у ящерицы.

Штюрк разгорячился; он обрадовался, что кто-то проявил интерес к канарейкам, его любимым птичкам.

– Канарейки ведь требуют заботливого ухода, не правда ли? – подстегивал его Папке.

– Что верно, то верно! Для них нужен определенный корм. Воду они очень любят. А на ночь надо хорошенько прикрывать их от света, иначе пострадает их голос.

– Хорошо, когда любишь птиц, – восторженно воскликнул Папке. – Я непременно заведу себе канарейку. Самца, разумеется. Чтоб он звонко пел.

– Так сказать, саксонский лес в комнате, – вставил Карл Брентен. Весь этот разговор показался ему глупым, а интерес Папке к канарейкам – фальшивым.

– Оставь свои дурацкие замечания, Карл! – веско и с достоинством произнес Пауль Папке и ехидно добавил: – Ведь и «мэтр де плезир» не всегда должен говорить глупости.

«Это, однако, уж слишком, – подумал Брентен. – Потешается над званием, которое сам же мне и навязал. Да и означает ли вообще «мэтр де плезир» – распорядитель? Если он меня разыграл – конец нашей дружбе, – мысленно поклялся Брентен. – Эх, вот будет у меня сигарная лавка, тогда сам и одевай своих голодранцев-статистов, господин инспектор костюмерной». Инспектор костюмерной – но этого он не написал на своей визитной карточке.

– Да, Пауль, у тебя на карточке напечатано «инспектор Гамбургского городского театра», но ведь ты инспектор костюмерной, вернее, инспектор костюмерной статистов Гамбургского городского театра.

– Что ты хочешь этим сказать? – Лицо у Папке пошло красными пятнами.

– Я хочу сказать… – Брентен заметил, как покраснел его приятель. «Не хватил ли я через край?» – подумал он. – Я хочу сказать, что это не совсем точно.

– Не точно? Так, так! А я думал, ты собираешься утверждать, что я совершил подлог, мошенничество или еще что-нибудь в этом роде.

Несколько десятков шагов они прошли в полном молчании. Брентен знал, что Пауля опасно выводить из себя, возьмет да и бросит поиски ресторана. Папке думал: «И это называется друг? Одни только колкости и слышишь. Не может придержать свой проклятый язык. А ведь я его устроил в театр, без меня он пропал бы. Нет на свете истинной дружбы».

5

– Идут! Идут! – закричал кельнер, когда три члена правления ферейна «Майский цветок» вошли в сад ресторана «Древние саксы».

Кельнера специально отрядили дежурить у калитки. В ресторане поднялась суматоха. Хозяйка одергивала на себе шелковую летнюю блузку, туго обтягивающую ее могучий бюст; она покраснела от волнения, у нее началась одышка. Хозяин, нервно и смущенно потирая руки, бегал от буфетной стойки к накрытому обеденному столу у окна, чтобы опять – в который раз! – удостовериться, все ли приготовлено. «Один из старейших гамбургских ферейнов по устройству развлечений, – гласило письмо, – пользующийся хорошей репутацией и уважением во всех слоях населения…» И затем: «Восемьсот постоянных членов и, кроме того, сто друзей ферейна. Вы можете рассчитывать на тысячу двести, тысячу четыреста человек». Как же было не волноваться хозяину и всему штату прислуги загородного ресторана: ведь ждали виднейших членов ферейна во главе с председателем, чтобы договориться об устройстве осеннего праздника.

Пауль Папке, заметив какого-то субъекта, стоящего возле кустарника у входа в сад, не очень торопился войти в ресторан; он остановился, обвел взглядом обширный летний сад, раскинувшийся несколько в стороне, где за столиками расположилось множество экскурсантов, и намеренно громко произнес:

– Очень мило, не правда ли, господин Брентен?

«Комедиант несчастный», – подумал Карл Брентен, но ответил не менее громко:

– Замечательное местоположение, чего уж лучше!

– Ресторан производит солидное впечатление, не так ли? – кричал Пауль Папке. – Чистота, уют, изящество! И так стильно все! Должен сказать, мне здесь положительно нравится!

– Но на дорожках не гравий, а только желтый песок, – заметил Густав Штюрк. – Да и столы расположены на самом солнцепеке.

– Желтый песок – это-то как раз и замечательно! – завопил Пауль Папке. – Куда приятнее гравия. И потом, дорогой Штюрк, ведь теперь июль, и солнце жарит вовсю, потому и мечтаешь о тени, но учтите, что мы привезем сюда членов нашего ферейна осенью, когда солнце уже утратит свою силу и каждый солнечный луч, последний, так сказать, будет особенно дорог. Очень хорошо, что столы стоят на открытом месте, где нет тени.

«Чего ради он так орет? – подумал Карл Брентен. – Все на нас оглядываются, а хозяева нас все равно слышать не могут». На человека, который возился у кустов и для которого Папке дал это маленькое представление, полагая, что тот специально послан хозяином и все доложит ему, Брентен не обратил внимания.

Хозяин ресторана, высокий, грузный мужчина с плешью во всю голову и с усами а-ля Бисмарк, вышел к ним навстречу. Он низко поклонился гостям.

– Добро пожаловать! Мой дом к вашим услугам. Прошу вас, войдите!

Пауль Папке ответил:

– Господин Вальдерслебен, если не ошибаюсь? Разрешите представиться: Папке! Вы, надеюсь, получили наше письмо?

Они пожали друг другу руки.

– Разрешите, господин Вальдерслебен, познакомить вас: господин Брентен, наш «мэтр де плезир».

Новое рукопожатие.

– Господин Штюрк, наш главный казначей.

Опять рукопожатие.

– Прошу, господа, – угодливо сказал хозяин, открывая дверь и пропуская гостей вперед.

– Господин Вальдерслебен, мы тут прошлись немножко пешком, – сказал Папке. – Волшебная местность. Я уж говорил своим уважаемым спутникам. Саксонский лес, сказал я, это самый прекрасный лес во всей Северной Германии.

– Да, наш Саксонский лес бесподобен! – подтвердил хозяин. – Но, господа, надо полагать, устали и нагуляли аппетит. Надеюсь, наша кухня придется вам по вкусу. Мы намеренно не готовили каких-либо парадных блюд, чтобы вы, быть может, не подумали… Разрешите познакомить: моя супруга.

– Папке, сударыня! – Папке отвесил глубокий поклон.

Господи! Брентен во все глаза уставился на Папке. Неужели он целует ей лапу? Нет, так только показалось.

– Брентен, сударыня!

– Ах, очень приятно! – сладко пропела толстая гусыня.

– Штюрк, сударыня!

– Очень, очень рада! Это действительно мило с вашей стороны, что вы решили посетить нас предварительно.

Предварительно? – Карл Брентен ухмыльнулся. Предварительно – это славно! Толстуха не сомневалась, что заяц уже у нее на сковороде. Не на дураков напала.

Кланяясь и сладко улыбаясь, хозяин проводил святую троицу к накрытому столику.

– Садитесь, господа. Подкрепитесь слегка. Вы – мои гости. Прошу вас. О делах потом. Время терпит, не так ли?

– Господин Вальдерслебен, – мечтательно сказал Папке, – вам можно позавидовать, вы живете среди всего этого великолепия, вдали от шума больших городов. У вас здесь лес, птицы, луга, солнце… Нет, вам действительно можно позавидовать.

– О да, господин Папке, – подхватил хозяин. – Грех жаловаться. Я доволен судьбой, ниспосланной мне нашим господом богом. И тут ведь поблизости похоронен наш великий экс-канцлер. Вон там, наверху, недалеко отсюда, его могила. В прошлое воскресенье над ней пролетел цеппелин и сбросил венок. Вы, вероятно, и в Гамбурге видели этот воздушный корабль, не правда ли?.. Князь был удивительный человек. Его светлость нередко заглядывал сюда, к нам.

– Вы знали его лично? – воскликнул Папке, делая вид, что крайне поражен и заинтересован.

– О да, сударь. Он частенько заходил сюда. Чудесный человек. Такой простой. Однажды ему захотелось закусить. «Подайте, говорит, мне жареной свинины с красной капустой». И вот – представьте: у нас в доме не оказалось красной капусты!