Текст книги "Научи меня летать"

Автор книги: Виктория Шавина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

Сил'ан пристально уставился на человека.

– Сколько тебе лет? – спросил он серьёзно.

– Я уже говорил: тринадцать.

Келеф опустил ресницы:

– Вот чему я верю меньше всего.

Некоторое время оба ехали в молчании, потом мальчишка вдруг оживился и с любопытством спросил:

– А что ты видишь, чего не видим мы?

– Мгновения, которые хотел бы остановить.

Юный Одезри недоверчиво хмыкнул. Сил'ан встретился с ним глазами и указал рукой направо:

– Вот, например, эта скала. Освещение изменится – небеса не повторяют себя. Посмотри, и увидишь живую картину; такой же в точности не будет больше никогда, – он выдержал паузу и посоветовал. – Взгляни на небо.

Молочно-белое в высоте, оно переходило в нежный и тёплый жёлтый свет у горизонта. Тёмная, почти чёрная, скала, всё ещё укрытая ночной мглой, прорезала золотистую дымку над саванной. Шершавый каменный бок горел рыжим.

Мальчишка только теперь заметил, что песок кончился и навстречу восходящему Солнцу стелется по земле сухая трава, а к вечному запаху пыли примешивается горьковатый аромат.

Динозавры шагали неторопливо и размеренно. Каждый раз как их массивные лапы ударяли в землю, облачка пыли взмывали вверх и окутывали начищенную, толстую зелёную шкуру, силясь дотянуться до ног всадников.

Солнце поднялось высоко, но Хин не чувствовал скуки. Красные скалы оказались непохожи друг на друга. Иные из них образовывали столь удивительные формы, что казались мальчишке домами неведомых духов.

– Музыка, застывшая в камне – так описали их весены, – согласился Келеф.

– А ты о чём думаешь, глядя на них?

Сил'ан улыбчиво прищурился, на сей раз искренне. Глаза его потускнели, выдавая задумчивость. Он повернулся лицом к скалам и заговорил неторопливо, словно диктовал послание.

– Принято считать, что жизнь развивается путём усложнения форм: например, от балопа к динозавру. Вместе с тем… – он запнулся, посмотрел на мальчишку. – Хахманух уже начал учить тебя математике?

– Да, – удивлённо согласился Хин. – Дроби, задачи на проценты, уравнения с одним неизвестным.

Правитель поджал губы, вздохнул и сказал:

– Забудь. Попробую объяснить на словах. Однажды, было это очень давно, дети Океана и Лун задумались о том, как и для чего мы были созданы, каким образом устроен мир вокруг, насколько мы способны его изменить. С тех пор нам досталось в наследство множество догадок, оформленных в виде гипотез, теорий или даже доктрин. С некоторыми из этих ответов на древние вопросы принято соглашаться – это не значит, что они верны, даже не значит, что они больше всего похожи на правду. Очень часто они остаются в ходу потому, что к ним привыкли, и на них опираются сонмы применяемых на практике следствий. Все новые идеи в любом случае обречены на недоверие или забвение.

Кроме догадок предков есть ещё одно великое наследство: наблюдения за жизнью мира, ничего не знающего о наших теориях. Если бы между тем, что мы способны предсказать и объяснить, и тем, что происходит на самом деле, не было никаких противоречий, это означало бы, что мы постигли суть. Но противоречия есть, и в каждой новой теории, приходящей на смену прежней – потопленной их грузом —, они тоже будут найдены.

Мальчишка слушал как заворожённый.

– Вернёмся к моим словам о развитии жизни, – продолжил уан. – Принято считать, что движение по пути усложнения продолжается. Но, к примеру, те же люди производят потомство, не заботясь о его качестве – они не стремятся отыскать партнёра, который укрепил бы сильные линии[20]20
  Живые существа Урварга и ментально-активных миров Ожерелья (миров, в которых существует магия) устроены иначе, чем люди нашего мира. Келеф говорит о линейной теории, которая для них является аналогом нашей генетики.


[Закрыть] и предоставил хороший материал там, где линии повреждены, вырождены или ослаблены. Более того, молодняку не создают подходящую среду для развития.

Исконные животные Йёлькхора и те, что выведены Богами для человека, ведут себя так же. Странно при этом то, что их развитие подтверждает существующую теорию: формы усложняются и становятся всё более изощрёнными.

Мы увидели скалы на второй день пути по земле Каогре-уана. Ты заметил, что те из них, которые встречались нам в следующие два дня, сильно отличались от этих? – он взмахнул рукой, точно крылом. – Похоже, нет. Они тоже были красными, но застывшей в камне музыкой их не назвал бы никто – они сложены из песчаника, который легко выветривается, и громада тает, не образуя затейливых форм.

Если же скалы сложены из гранита, – лёгкое движение кисти, – сам видишь, какие возникают чудеса. Но ведь и они тоже обратятся в песок однажды.

До сих пор я пересказывал чужие мысли и сомнения. Мы считаем, что постоянное усложнение и развитие – свойство живого, ищем закономерности, чтобы объяснить столь удивительное движение против естественного для неживой материи порядка.

Я подумал, глядя на эти скалы, что, может быть, мы ошибаемся. Что если, как и в случае с гранитом, усложнение – лишь промежуточная стадия? Начальная точка нашего развития – бесчисленное множество линий, но уже сейчас многие из них потеряны невозвратно с гибелью последних носителей; многие мы называем редкими, и однажды их тоже не станет. Пока возникает больше нового, чем теряется старого, однако вновь появившиеся комбинации становятся всё слабее и, зачастую, отличаются друг от друга одним элементом. Всё это напоминает бурный рост побегов, которому не устаёт радоваться садовник, в то время как корень гниёт.

Келеф вдруг тихо рассмеялся:

– Сложные рассуждения. Быть может, они даже нелепы там, где – опять же, возможно, – стоит видеть лишь красоту, – он сделал паузу и весёлым тоном предложил. – Давай наперегонки – вон до той скалы?

– Я проиграю, – вздохнул Хин.

– Ты проиграешь, – чарующим голосом заверило изящное существо. – На счёт четыре!

К вечеру трава стала гуще, красные скалы пропали, зато вдалеке показались горные хребты. Холмы, подражавшие им, удивляли чёткими треугольными формами.

– Может, это какие-нибудь постройки? – вполголоса спросил Хин.

Келеф посмотрел туда, куда указывал мальчишка.

– Сохраним загадку, – предложил он.

Облака, воздушные, огромные – в половину небосвода – медленно плыли навстречу обоим всадникам. Ближние красовались белизной. Через жёлтый и серый она переходила в тёмную синеву у нижнего края, прятавшегося за горами. Вдали, обгоняя белое облако, тянулись по небу рваные серо-филетовые края мохнатой тучи.

Темнота будто сгущалась вокруг горы, светло-бежевой, а кое-где белёсой, похожей по цвету на человеческую кожу. Тёмная сухая зелень трав поднималась по склонам, но не достигала вершины – кто-то словно нарисовал летящую, почти ровную линию, разделившую гору на две половины. Верхняя напоминала профиль огромной женщины, прилегшей отдохнуть: был виден один глаз, закрытый, широкий нос во всё лицо, но дальше сходство терялось.

– Пока тебя не было, к нам снова приезжали близнецы, – заговорил Хин. – Лодак фехтует – придворные Онни сейчас покупают дорогое иноземное оружие, так что владеть им считается хорошим тоном. Мать сказала, что я тоже должен что-нибудь показать, и я спел несложное ариозо. Тогда мой голос звучал чисто, я мог исполнять альтовые партии. Ларан всегда стремится высмеять меня, и он ответил мне незатейливой быстрой песенкой из тех, которые воины порою с умыслом поют женщинам. Его похвалили, а мне сказали, утешая, что я тоже был неплох, только бы чуть живее, легче, выразительней.

– Неудивительно, – улыбчиво прищурился Келеф. – Люди хвалят то, что понимают, когда им не велит иного мода.

Мальчишка улыбнулся в ответ:

– Хахманух сказал почти то же. Я был огорчён, а он ещё и обругал меня. Накинулся, кричит: и не пытайся кого-то впечатлить! Ты для того ли часами отсиживаешь то место, что пониже спины? Потом, когда разобрался в чём дело, успокоился и сказал сурово: «Твою игру и пение оценит только тот, кто разбирается в искусстве. Для остальных же что „мурка“,[21]21
  Мурки (Murkys, Murkybasse или Mourqu) – в старинной музыке постоянная фигура в аккомпанементе, состоящая из ломаных октав. Существовали целые пьесы, построенные на таких нехудожественных басах.


[Закрыть] что симфония, последняя, пожалуй, и скучнее».

На закате Солнце растеклось золотом у земли, окрасило облака в фиолетовый, алый, чёрный, словно неведомый художник сотнями густых мазков гуаши нарисовал над пустой саванной тревожное небо.

Хин опустил спинку седла, закрепил ремнями шкуру и лёг, устроив голову на шее динозавра. Он долго смотрел в холодное небо, не думая ни о чём, и не заметил, как уснул.

Его разбудила неожиданная остановка. Светало, пар вырывался изо рта, веяло лёгкой свежестью воды. Ёжась, мальчишка выбрался из под тёплой шкуры, спрыгнул на землю и осмотрелся.

– Кольцо рек? – изумлённо спросил он.

Над неподвижной серой водой поднимался слабый туман. Синие горы на дальнем берегу отражались в речной глади, словно в зеркале.

– Я хочу подняться туда, – Келеф выглянул из-за динозавра. Волосы правителя, заплетённые в тугую косу, скрывались под одеждой. – Побродить по краю мира. В Весне мне никогда не позволят этого сделать.

– Опасно? – задумчиво поинтересовался Хин, глядя на холодную воду.

– Суеверие, – отозвался Сил'ан, проверяя последнее из креплений седла.

– Но как мы перейдём реку? – удивился мальчишка.

Уан погладил динозавра по шее:

– Ящеры пойдут по дну. Я поеду на своём, а ты – вплавь.

– Переплыву реку? – юный Одезри округлил глаза. – Она же ледяная!

– Упрячь шкуру в плотный мешок. На том берегу она тебе пригодится, сухая, – невозмутимо продолжил Сил'ан. – И не пугайся: какое-то время я буду спать, но Солнце и тепло ящера[22]22
  Некоторые виды динозавров в Урварге и Йёлькхоре – теплокровные.


[Закрыть] скоро меня отогреют.

– Может быть, подождём дня? – предложил Хин.

Келеф сел в седло, закрепил ремень вокруг талии.

– Можешь ждать, – разрешил он. – Я не стану торопиться, так что ты скоро меня догонишь.

Динозавр побрёл по воде, постепенно погружаясь всё глубже. Наконец, безмолвие цвета утреннего неба с лёгким всплеском сомкнулось над его головой. Хин убрал шкуру, по примеру уана проверил седло, снял набедренную повязку и велел ящеру идти вперёд. Остановившись у кромки воды, мальчишка вдохнул грудью стылый воздух и шагнул вперёд. Дрожь пробежала по телу, Хин постарался забыть о ней. Сквозь чистую воду он видел, как ящеры один за другим ступают по дну, точно в диковинном сне: бесшумно, медленно и плавно.

Далёкие горы окрасились розовым светом зари, их покрывали сотни чёрных точек. На берегу обнюхивали землю и жевали траву незнакомые мальчишке животные. Некоторые из них повернули к реке крупные головы с округлыми ушами, другие не стали прерывать трапезу ради случайных гостей. Солнечный свет медленно стекал по склонам в долину, к редким, дрожащим деревьям и упрямо торчащим из земли чёрным ветвям кустов. Хин выбрался на берег, подбежал к динозавру, с трудом развязал мешок закоченевшими пальцами, закутался в шкуру и опустился на землю, часто дрожа. Одно из животных – самое молодое и любопытное – осторожно подошло ближе, понюхало лицо мальчишки, обдавая его тёплым дыханием и тычась колючими усами, фыркнуло и пошло прочь.

Почувствовав, что вновь начал засыпать, рыжий упрямец поднялся на ноги и побежал по траве, держась вровень с грузно ступавшими ящерами. Изредка он поглядывал на белое лицо уана – тот бессильно свесился на бок, от падения его удерживал лишь натянувшийся ремень. Велев динозавру остановиться, мальчишка опустил подножку, и попытался уложить Сил'ан удобнее, но не смог и на дайр[23]23
  Дайр – примерно полтора сантиметра.


[Закрыть] сдвинуть тело, холодное, нечеловечески тяжёлое.

Первыми пошевелились руки, потом дрогнули ресницы. Келеф сонно вздохнул. Мальчишка дёрнул его за рукав:

– Смотри, а то пропустишь!

– Вот ещё, – снова закрыв глаза, усмехнулся уан и прижался к шее ящера.

– Я переплыл реку, – не удержавшись, похвастался Хин.

– Я догадался, – лениво откликнулся Сил'ан и затих.

Мальчишка снова посмотрел на жёлто-коричневые горы, припорошённые снегом, белым в лучах Солнца и синеватым в густой тени.

– А почему ты решил больше не говорить на общем? – спросил он.

Правитель вздохнул, на сей раз раздражённо.

– Много воды утекло с тех пор, как одна из двух древнейших рас совершила ошибку, изменившую жизнь всех прочих народов. Вздрогнули даже Боги, и, не желая повторения, они запретили исполнение той музыки, последствия которой оказались столь разрушительны. И, чтобы другие народы следовали иным путём, они ввели новую гамму и науку песнопений, приветствующих ясный день и облачное небо, утреннюю и вечернюю зарю, движение звёзд и полуденный жар Солнца. Я верю в их мудрость, и вижу, как сильно изменился, пренебрегая ей только для того, чтобы легче преодолеть недоверие людей. Доволен?

– Да.

– А теперь молчи и не мешай удовольствию.

Третий день застал всадников на высоте шести сотен айрер. Оба спешились и шли рядом между ящерами, спиной к восходящему Солнцу. Снежные вершины горели в сумерках зловещим алым огнём.

– Народ столовой? – рассмеялся Сил'ан. – Уверен, такое название им польстит.

– Им? – обрадованно переспросил Хин. – Ты тоже их замечал?

– В столовую меня не приглашали, но у каждого дома есть память. Быть может, ты видел, как пробегают по стенам воспоминания, оживлённые огоньком свечи.

– Или это потомки тех, кому когда-то поклонялись в храме, – предположил мальчишка.

– Каком храме?

– Я говорю о второй половине крепости. Летни считают её храмом древних Богов, а тебя – последним из них прежних или первым из вернувшихся.

Келеф улыбчиво прищурился:

– Летни нарекают Богом всякого правителя, которому благоволит Дэсмэр.

– Да нет же, – упрямо повторил Хин. – Есть чёрные статуи!

– Знаю, – согласился уан. – Я их видел.

– Они похожи на тебя.

– Я не заметил сходства.

– На взгляд человека – очень похожи, – настойчиво повторил мальчишка.

Сил'ан озадаченно хмыкнул.

Днём путь преградила неширокая горная река. Быстрое течение несло песок и гальку, перекатывало камни и осколки, размером с кулак, и разбивалось искрящимися брызгами о валуны. Динозавры, слегка качаясь и приседая на напряжённых лапах, перешли реку вброд. Келеф запрыгнул на скользкий камень и поманил мальчишку. Хин вздохнул, вручил Сил'ан шкуру и осторожно полез следом. Уан порхал по валунам без труда, а мальчишка, потеряв равновесие, упал в воду, больно ударился спиной, ободрал локти и едва не захлебнулся. Кое-как, он выбрался на берег. Келеф молча протянул ему шкуру.

– Я думал, ты мне поможешь, – заметил Хин, отплёвываясь и проверяя, целы ли зубы.

– Ты сам сказал, что уже взрослый, – парировал Сил'ан. – Я не рискну касаться твоей кожи – мои перчатки недостаточно плотные.

– А в чём риск? – полюбопытствовал мальчишка, отжимая волосы.

– Жителям Лета незачем это знать.

– Значит, лучше бы я утонул?

– Ты не утонул.

На четвёртый день лента реки казалась не толще пальца, а саванна была видна как на ладони. Хин узнавал места, по которым они ехали, и то и дело окликал Келефа. Тот со снисходительной улыбкой выслушивал восторги человека, но потом и сам указал на скалистую гряду у горизонта.

– Там я рассказывал о жизни три дня назад.

Хин сощурился, пытаясь рассмотреть очертания каменных исполинов в тусклом сером свете.

– Наверное, ты прав, – признал он. – Я так далеко не вижу, – он вытянул руку и добавил. – Мы столько ехали, шли, а путь, который казался необъятным, можно закрыть вот так.

Деревья остались внизу, на такой высоте не росло уже ничего, кроме зелёного мха. Крупные глыбы гранита лежали на щебне. Хин поднял несколько камней и убрал в мешок, чтобы рассмотреть при свете дня.

Небо казалось ровным и плоским, хмурый винный цвет в высоте разрывала сияющая белизна – там, где Солнце пыталось пробиться сквозь облака. Те наливались тускло-багровым, исчезали в синеватой дымке, окутывавшей горы, и настолько чётким был переход, словно каменные хребты тонули в воде океана.

Келеф принюхался и сказал:

– Будет гроза. Завтра повернём обратно.

Он оказался прав. С самого утра по небу стремительно мчались недобрые огромные тучи, наливавшиеся чернотой. Они разбухали, сливались, застилали солнце надутыми боками, и день всё больше походил на ночь. Хин никогда не видел подобного и начал волноваться.

– Что такое «гроза»? – спросил он.

– Если говорить просто, – весело откликнулся уан, – с небес на землю низвергнутся вода и огонь.

Мальчишка недоверчиво взглянул на изящное существо.

– И чему тут радоваться? – осторожно уточнил он.

– Тебе – ничему, – подумав, заметил Келеф. – Нужно найти укрытие.

К полудню тревога, которую испытывал человек, обратилась в панический ужас. Хин жался к динозаврам, а те и сами дрожали, пытались забиться всё глубже в небольшую пещерку. Ветер, обезумев, набрасывался на ящеров, силился сорвать сёдла с их спин, выпотрошить мешки; сотней цепких рук хватал мальчишку и тянул наружу изо всех сил.

Что-то вспыхнуло, раздался страшный грохот, небеса разверзлись. С шумом, заглушившим и биение сердца, и завывания ветра, отвесный ливень обрушился во мрак. Молнии били, не уставая, рокотали громовые раскаты, пахло влагой, мокрой пылью, сырой мешковиной, волосами и холодной свежестью. Уан подплыл ближе к кипящей водяной стене, завороженный, счастливый. Он распустил волосы и, к ужасу Хина, шагнул наружу – мальчишка только успел заметить, как Келеф коснулся пальцами шеи под воротником, и маска исчезла, но не различил, что было под ней: пустота, как полагали местные, или лицо, быть может, похожее на червя или чешуйчатых злодеев.

Гроза закончилась к вечеру. Тучи неторопливо расходились и таяли тёмно-зелёным дымом.

Мальчишка и уан сидели на большом камне, расколотом посредине, кутаясь в одну шкуру, но не касаясь друг друга.

– Значит, ты за этим сюда приехал, – заключил юный Одезри.

– В Лете по ту сторону Кольца рек никогда не бывает дождей, – сказал Келеф. – Очень странно. В Йёлькхоре много странностей. В Маро – одной из зон Весны – почки на деревьях распускаются к концу дня, а поутру – это вновь томящиеся почки. В Гаэл – второй зоне – цветы облетают изо дня в день, опавшие лепестки пропадают с наступлением нового дня и даже, как будто, возвращаются на место. Кто-то знает, что происходит. Может быть, Основатель. Но таким как я не раскрывают эту тайну.

– А какой ты?

– Обычный, ничем не выдающийся. Только слишком упрямый.

Хин несогласно поджал губы.

– Я думал о том слове, которое ты назвал мне, – Сил'ан изменил тему разговора. – «Отец», – после звучания морита, таинственного, размеренного и зловещего, слово на общем показалось коротким и резким. – Я выяснил, что оно означает. Напоминает аадъё, хотя есть и различия: они посвящают всю жизнь управлению кёкьё и воспитанию молодняка, не занимаются внешней политикой, не встречаются с существами прочих рас. Разве что могут повлиять на кё-а-кьё – «главу дома» как мы представляем его другим народам. На самом деле это обладатель наиболее жизнеспособных лунных линий.

Хин озадаченно нахмурился.

– Я не всё понял, – признался он. – Глава дома – тоже аадъё?

– Нет, – Келеф даже рассмеялся. – Он же-ё, как и я.

– Но ты сказал, что «отец» – это аадъё, – медленно проговорил мальчишка.

– Похож на аадъё, – поправил Сил'ан.

– А мать? – настороженно поинтересовался Хин.

– Кёкьё, – без раздумий отозвался Келеф.

– «Семья»?

– «Семья», «дом» – на общем нет подходящих слов. У всех же-ё одна кёкьё, аадъё могут приходить и из других, чтобы получить потомство, а потом они вольны вернуться или остаться.

Мальчишка нахмурился и встряхнул головой.

– Ну а кто тогда ты? – негромко спросил он.

– Посредник между моим народом и другими, – улыбчиво прищурился уан. – Я думаю, можно сказать так.

По дороге обратно они вновь вернулись к россыпям гранита. Занимался новый, но столь же терпкий винный рассвет. Хин вытащил камни из мешка и хотел вернуть на место.

– Возьми их с собой, – предложил Келеф. – Одезри-мие собирает подобные безделушки.

– Разве? – удивился рыжий упрямец.

– Подари камни ей. Она будет рада.

К зеркальной реке всадники добрались засветло – вода ещё не успела остыть, и динозаврам пришлось брести по дну в одиночестве. Сил'ан, забавляясь, с лёгкостью рыбы скользил вокруг человека, норовя оказаться у того за спиной.

– Когда ты так делаешь, – пожаловался Хин, – мне кажется, что в следующий миг ты на меня кинешься и откусишь голову.

– Всё может быть, – улыбчиво согласилось прекрасное создание. – Следовало бы – за то, что мне приходится плавать в одежде.

– Разве я об этом просил?

– Нет, и всё же ты тому причиной.

Ночью мальчишка проснулся раньше обычного. Заиндевевшая трава под лапами ящеров ломалась с хрустом. Саванна, словно сказочная ледяная страна, блестела под колкими лучами звёзд.

– Вы различаете настоящее, будущее и прошлое, – напевно и тонко рассказывал Сил'ан. – А в нашей культуре есть только теперь и давно. Будущего нет, а все мысли о нём – не более чем фантазии или проекции теперь на сиюминутные потребности и желания. Основа наших представлений о мире и себе – фээру, то, что мы позволяем другим называть «сказками». Истории мириадов прожитых жизней – вот что они такое. Аадъё читают их, одну за другой. Прочесть все – не хватит жизни. Они не выбирают сами, но следуют указаниям взошедших Лун, стенаний ветра, безумной ярости волн. Теперь можно прочесть только одну историю, а порою бывает так, что и вовсе нет подходящей – она ещё не прожита. Первые десятки лет молодняк окружают песнопения и предания – давнее связывает его с родом. И однажды он начинает чувствовать, чт? должно прозвучать. Тогда он обретает тисайе – мелодию своей жизни, своё имя, потому что отныне способен услышать, как окликают и зовут его создатели: Луны и Океан.

– И что же должно прозвучать теперь? – серьёзно спросил мальчишка.

Край неба над тёмно-синими горами полнился мягким светом. Его укрывала сиреневая вуаль. Она тянулась, становясь всё плотнее и гуще к беззвёздной черноте высокого неба. Трава, седая от инея, отливала то призрачным голубым, то зеленью вечерней зари. Келеф посмотрел на горизонт – туда, где должно было из-за горных цепей взойти Солнце, и запел, опустив ресницы.

Рассвет последнего дня пути оказался торжественным и скорбным. Облака промокли от крови и, отяжелевшие, клонились к земле; зловещие сизые тучи, похожие на крылья, настигали их, небрежно играя пурпуром на кончиках перьев.

– Давным-давно, – таинственным голосом молвил Сил'ан, – первое Солнце растеклось водами Океана. В его глубине исчезли все цвета, кроме одного – самого прекрасного, – он провёл рукой по ткани платья. – Тогда среди безмолвия проснулись всебесцветные драконы. Вырвавшись из объятий вод, они устремились в небо, схватили день за край и увлекли в Океан. С тех пор и поныне их тела сплетаются в небесах, а мы называем этот танец «ночью» и наблюдаем с восхищением и трепетом, как сверкает на их чешуе бесчисленное множество брызг!

В мире, где живут легенды – в Урварге —, огни изменчивы, непостоянны, они кружат, убегая от Лун, чтобы не потеряться в их тумане. И тогда знающие говорят: то играют всебесцветные драконы.

Дети первого Солнца беседуют с ними, научившись языку капризных искр, уносятся ввысь на мерцающих звёздами спинах. Драконы не находят страха в глазах друзей: те помнят своё предназначение и знают верный путь, в их душах нет сора, им подвластны чудеса. А чудо не взимает платы; исступление, жертвы и страдания ему не нужны.

«Я помогу тебе, – говорит дракон. – Я научу тебя летать! Только верь даже не мне, и не тому, что говорят другие, – поверь себе и улыбнись. Только улыбнись, и, обещаю…»

Человек убегает в страхе, с ненавистью бросает камень в гибнущую тень. Или отвечает: «Тебя нет, есть только звёздное небо».

«Ты веришь в небо?» – удивляется дракон.

«В небо верят все, но лишь дурак поверит твоим обещаниям. Всем известно: люди не летают».

Дракон опускает веки и возвращается к Лунам, хотя они очень холодные.

– И это тоже история чьей-то жизни?

– Хм… Нет. Это я прочёл в свитке старых преданий, который мне подарил знакомый зимень.