Текст книги "Научи меня летать"

Автор книги: Виктория Шавина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

– Ты задавал их себе?

– Важно другое: как я на них ответил. Ты обратился не к тому Сил'ан.

Хин сотворил жест отрицания:

– В одиночку поступить иначе – самоубийство, но, если ты поможешь, у двоих всё получится. И пусть сколько угодно считают меня чудаком и глупцом.

Динозавр юноши ускорил шаг, потом развернулся и загородил дорогу. Юный Одезри, не страшась огромной хищной пасти чужого ящера, обдавшей его тёплым и влажным, кислым дыханием, повернулся в седле и прямо взглянул в лицо всадника.

– Помоги мне, Келеф, – попросил он искренне. – Я знаю, что никто не помог тебе. И знаю, ты думаешь, что если я смогу выстоять против давления летней, то стану сильнее, выиграв там, где не одержал победу ты. Это не так. Я не хочу бороться за превосходство, мне порою не по себе оттого, что я не могу выразить свою благодарность – тебе от меня ничего не нужно. Не знаю, может, как ты сказал, тенор и вьётся вокруг, но в нём столько гибкости и силы – неподвластной мне, что без его поддержки могучая с виду опора баса рухнет. Я всё ещё не умею жить сам. Так кто из нас сильнее? Сколько бы немыслимых деяний я ни совершил, ответ останется тем же.

Сил'ан, наконец, посмотрел на него из под ресниц.

– Келеф – не моё настоящее имя, – он помолчал, затем насмешливо прищурился и добавил. – Только не жди, что гости придут в восторг, попав на концерт вместо гулянки и турнира.

– Не поймут. Слишком сложно, – как заведённый отвечал уан на все предложения Хина.

– Хорошо, – сдался юноша. – Тогда ты скажи, что нам играть.

– Сразу бы так и спросил, – довольно прищурился Сил'ан. – Таких скрижалей у нас нет, поэтому я записал ноты по памяти.

Он щёлкнул пальцами, и в залу, ступая медленно и торжественно, вошли черви с пухлыми стопками пергаментных листов в лапах.

– Всего четыре произведения. В первом отделении[33]33
  «Испанская народная сюита» М. де Фалья и «Итальянская сюита» И.Стравинский.


[Закрыть] поразим их виртуозной скрипичной музыкой под твой аккомпанемент на рояле.

– Рояле? – вздохнул юноша.

– На клавесине будешь играть для себя. Я знаю своих соседей. Если на этих людей что и произведёт впечатление, так форте, поэтому не стесняйся утрировать. А вот второе отделение[34]34
  Соната номер 2 для виолончели и фортепиано фа мажор, соч. 99. И.Брамс. Adagio и Allegro для виолончели и фортепиано ля-бемоль мажор, соч. 70. Р.Шуман.


[Закрыть] некоторых гостей, пожалуй, усыпит.

– Тогда зачем?

– Оставит роскошное послевкусие. Всё-таки дуэт фортепиано и виолончели. Представь её тягучий звук и свободную стихию в голосе рояля. Те, кто не уснут, будут сидеть, ничего не понимая, но раскрыв рот – словно в утлой лодке посреди шторма.

Уан выхватил из лап червя одну стопку нот, разложил их на крышке рояля.

– Я наиграю и расскажу, а ты запоминай, – поманил он. – В первой пьесе сюиты – темпераментное исполнение, как огневая подготовка перед боем или, не знаю, подбери свои ассоциации, но мы должны сразить их, ошеломить. Во второй «Колыбельной» – вспомни образ тенора или парящую в воздухе тонкую, прозрачную шаль. Третья «Песня» – лёгкая, танцевальная, шутливая вначале, а после напоминает волнение Океана у скалистых берегов. Я вижу одинокий маяк, слышу голоса птиц. «Поло» – у тебя форте, и покажи его как следует! Расскажи мне о тревоге, погоне, а я отвечу пением скрипки о горячей страсти к жизни. Здесь мы вместе – безудержная стихия. И следом «Астуриана»: блики света Лирии на воде – у тебя. У меня – раздумья, тайны ночи и грусть. Мы приведём их в волшебную страну светлячков. «Хота» – лёгкий слепой дождик, не такой как гроза. Светит Солнце, с небес падают редкие капли – им приятно подставить губы и ладони. Праздник. Широкая, раздольная мелодия, напоминающая танцующую полную женщину. А ещё поле, ветер перебирает спелые колосья. Многообразие жизни, брызжущее красками, образами, эмоциями. Юный герой, мы расскажем им о счастье, которое они никогда не испытают, об образах, которые никогда не увидят.

Надани казалось, что она живёт уже вечность. Женщина старалась спать как можно дольше, но каждый раз в окно заглядывал рассвет, а за ним с шумом и голосами людей вваливался новый, непрошенный день. И нужно было снова выдумывать себе занятия, лишь бы не выть и не рыдать, не сходить с ума от тоски, хранить последнее, что осталось – достоинство.

Тадонг часто пил, а пьяный делался разговорчивым. Тогда он и Надани подолгу обсуждали уана: и его неприличное поведение, и возмутительные для мужчины наклонности. Они смеялись над его манерой одеваться и говорить, исполнялись презрения к летням, пресмыкавшимся перед правителем, десяток раз пересказывали друг другу давние слухи, и, хотя каждый помнил их наизусть, не могли остановиться – говорили и говорили, заранее зная, что скажет и ответит другой.

Гебье держался в стороне, лишь изредка тускло и печально, словно сам не верил в силу своих слов, пытался образумить женщину. Потом, отчаявшись, стал проводить всё время в комнате на третьем этаже за чтением свитков.

Надани с нетерпением ожидала праздник. За полгода до него она убедила себя, что этот день изменит её жизнь, и с тех пор каждую ночь, засыпая, представляла великолепие турнира, блеск высшего света. Не как жалкая просительница, но как равная среди равных она будет наслаждаться мастерством поединков, есть, пить и веселиться в окружении лучших из людей Лета. А, значит, и сама, скинув, точно змея, старую шкуру, разом обратится в нового, достойного восхищения и почестей человека.

Женщина так увлеклась фантазиями, что лишь накануне торжественного события, когда служанки принесли громоздкие наряды в комнату, с ужасом заметила, как поношены и убоги её платья. «Хин работал в Онни, – с горечью думала она, удерживая слёзы досады, – о себе-то он позаботился: и об одежде, и о духах, а о матери даже не вспомнил».

– Госпожа Одезри, – тем временем поделилась радостью молодая служанка – воины болтают: завтра играть будут.

Женщина медленно обернулась, сначала не поняв её слов, потом опустила девицу и сама соорудила высокую причёску у зеркала. «Ну уж нет, – устало пообещала она постаревшему отражению. – Мой сын не станет посмешищем».

На поляне в саду, окружённый деревьями, блестел лакированными чёрными боками огромный стол. Надани заметила его издалека и торопливо свернула с тропинки. Она уже видела похожий в Весне, в библиотеке уванга Сирин. Хин стоял рядом с диковинкой спиной к женщине. Время от времени в ответ на слова уана, он наклонялся к блестящей штуке, и раздавались негромкие мелодичные звуки. Келеф что-то втолковывал парившим с куском материи в клювах крылатым клубкам меха, а вокруг стола суетились, скорее путаясь под ногами, чем помогая, остальные чудовища из его свиты.

Женщина грустно улыбнулась, глядя на сына: гибкий, худой и высокий, он мало походил на отца. Тот любил простоту и не носил украшений, Хину же по вкусу пришлась лёгкая вычурность: он умело подбирал одежду, тщательно укладывал волосы, не пренебрегал кольцами. Этот ухоженный юноша с уверенными движениями и длинными вдохновенными пальцами давно казался Надани чужим.

Она наморщила лоб, словно отчаянно искала решение нечеловечески сложной задачи, и, отвернувшись, побрела обратно, прислушиваясь к удаляющимся звукам чужой жизни, к шороху травы, сминавшейся под ногами, к шелесту листьев на слабом ветру. Вечный запах пыли покинул двор. В сине-зелёной тени пахло цветами, влажной древесной корой и клейкими почками.

Аплодировали все: и Тадонг, и стражники, и гости, даже жеманный красавец Ларан, и Лодак, тень брата, хитрая, с расчётливым взглядом. Громче остальных – те, кто во время исполнения зевали и оглядывались со скучающим видом.

Хин смотрел на толпу летней и, сам себе удивляясь, вместо торжества чувствовал сожаление.

– Как же я глуп, – признался он уану на закате после отъезда гостей. – Я ждал, что они поймут, вместо этого они приняли, свыклись, похвалили. Как будто я искал их одобрения.

– Не желая менять себя, ты надеялся изменить их, – ответил Келеф. – Смело, юный герой, и неумно – как всякая попытка совершить чудо.

Стражники столпились за углом, они переговаривались жестами и прислушивались. Надани неловко, ожидая резкой отповеди, подошла к ним, но на неё лишь оглянулись без злобы или любопытства, а сторожевой даже подмигнул ободряюще, подвинулся ближе и поведал гулким шёпотом:

– Сказка была сегодня, но, скажу я вам, для себя они играют того лучше. Только взяли за манеру болтать долго – мы уже двадцать минут ждём.[35]35
  И дождутся. Соната для виолончели и фортепиано ре минор, соч.40. Д.Шостакович. Изумительно искренняя музыка. Рассказ о человеческой жизни и страстях, то берущий за душу, то ироничный.


[Закрыть]

После захода Солнца Келеф сделался молчаливым, рассеянным и печальным. Глядя на ночной сад за окном, он то играл на банджо колдовские мелодии, то лениво перебирал струны. Тёмные листья шептались о тайнах, шарики света витали над тропинками, словно ощущения и воспоминания в памяти, а безлунное небо полнилось их отражениями.

– Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,

Не проси об этом счастье, отравляющем миры.

Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,

Что такое тёмный ужас начинателя игры…[36]36
  Отрывок из стихотворения «Волшебная скрипка» Н.Гумилёва.


[Закрыть]

Сил'ан шептал тихо, пропуская иные слоги, словно повторял за голосом, звучавшим в его мыслях. Банджо звенело со щемящей надеждой.

Хин сел рядом, прижал пальцами струны. Звуки стихли.

Глава XVIII

Холодное красное Солнце повисло над высокими холмами. Хин представлял, как легли бы тени от белых дюн Разьеры на песок – словно синие пальцы, но укрепление осталось далеко к югу, а пустыня вокруг лагеря была глинистой, а не песчаной. Здесь росла островками мутно-жёлтая трава, похожая издалека на свалявшийся мех. Попадались иззелена-коричневые тёмные камни и целые склоны, покрытые солью, словно небо – звёздами. У дна глубоких оврагов скалы бурели, наливались оранжевым и выцветали в бежевый. Слоистые холмы тянулись к небу, их пересекали ровные мутно-зелёные полосы, чередовавшиеся с серыми.

Шесть десятков юнцов на пять лет моложе Хина отрабатывали приёмы обращения с копьём. Таруш – командир гарнизона Разьеры – не сводил с них глаз, в то время как рыжеволосый молодой мужчина всё смотрел вбок. Летень разудмывал, как бы осторожно вернуть его внимание к воинам, когда Одезри вдруг взмахнул рукой. Люди выпрямились и замерли.

– Хурс, – позвал наследник.

Один из юнцов, смущённый и удивлённый тем, что будущий правитель запомнил его имя, выступил вперёд и поклонился.

– Покажи ещё раз, – велел Хин.

Юноша, уперев древко копья в землю, нацелил его наконечник в живот невидимому противнику. Наследник подошёл ближе, перехватил оружие и приподнял острие, слегка качнул его, заставив летня напрячь руки.

– Запомнил? – спросил он, отошёл и снова махнул рукой.

Воины продолжили упражнение.

– Вы как будто знаете их всех по именам, – негромко изумился Таруш, когда Хин вновь остановился рядом с ним.

– Знаю, конечно, – задумчиво ответил тот. – Они же называли себя, когда клялись. Как думаешь, с такими успехами закончим обучение через неделю, не раньше?

– Не раньше, – согласился летень.

Наследник щёлкнул пальцами и окликнул:

– Хурс, выше!

– Вы торопитесь в Разьеру? – поинтересовался командир гарнизона.

– Нет, мне нужно вернуться в старую крепость, а перед этим заехать в Город.

Таруш оживился:

– Передавайте наш низкий поклон правителю. Мы всё надеемся, что он найдёт для нас время. Напомните ему о разговоре насчёт котлов, ничего не добавляйте – он поймёт. Скажите только: удалось.

Ведьма возлежала на ярко-красной софе среди десятков подушек, больших и маленьких, мягких на вид, словно облака, и с высокомерным выражением лица подпиливала ногти на руках. Короткое платье, сотканное из капель росы, облегало её роскошное тело словно вторая кожа. Накидка из лёгкого белого шёлка с нарочитой небрежностью соскользнула с округлых чёрных плеч. Парка насмешливо взглянула на вошедшего и томно потянулась, отложила пилку на подлокотник, разворошила подушки.

– Забирайся, – быстро растаял жаркий шёпот.

Хин улыбнулся и присел на край стола перед софой:

– Давай поговорим, – предложил он.

Ведьма ухмыльнулась и вновь занялась ногтями:

– Мои советы дорого стоят, – сообщила она.

Молодой мужчина протянул ей перчатку из тёмно-синей кожи:

– Я просил сделать полную защиту от обмена энергией на время до часа. Проверишь?

Женщина в ответ протянула ему пилку:

– Подержи. И давай тогда вторую.

Пока ведьма молча рассматривала перчатки, Хин поднялся, прошёл вдоль стены, рассеянно прикасаясь к драпировкам, проводя кончиками пальцев по статуеткам и причудливым украшениям, свисавшим с потолка.

– В Разьере меня приняли тепло, – он положил золотистую безделушку на ладонь и продолжил, глядя на неё. – Я много разговаривал со слугами – они оказались совсем не такими, как в нашей крепости. Весёлыми людьми. Рассказали мне столько преданий.

– Мужчина должен уметь молчать, – хмыкнула Парка. – Короче?

Хин положил причудливый завиток на место.

– Одну служанку, смешливую девушку с простодушным взглядом, застали в моих покоях, я как раз уехал из поселения. Слуги потом рассказывали, будто шкатулка с драгоценностями была открыта, и она что-то взяла оттуда.

– Не умеешь красть – куда лезешь? – пренебрежительно удивилась ведьма, потом прибавила с искренним любопытством: – И как: отрубили ей руку?

– Да, – негромко, равнодушно ответил Хин. – По моему приказу.

– О, – женщина тягуче рассмеялась. – И поделом. Красоткой ей, видите ли, стать захотелось. Видала я таких девиц – их дело спину гнуть от зари до зари да рожать. Что за время настало: каждый пытается выше головы прыгнуть. Уж простите мой высокий слог, но место своё должно знать: прюса[37]37
  Прюс – крупный слизень, создан Богами для человека. Его разводят в Осени.


[Закрыть] как ни ряди – всё не сейрина.

Молодой мужчина, не улыбаясь, посмотрел на ведьму:

– Она не хотела красть – только примерить ожерелья.

Парка рассмеялась задорно и легкомысленно:

– Уж конечно. Именно за этим воры и забирались пару раз в мой дом, наверняка. Ты что ей веришь? А руку – тяп – в постели не угодила или скучно стало? – она откинула голову, прищурила глаза, веселясь.

– Её мать успела уверить половину Разьеры, что стоит девушке повиниться, и я всё прощу.

– Да, – с хвастливой улыбкой согласилась ведьма, – им лучше рта не открывать. Люди вечно мнят о себе невесть что. Кому надо – тот сам о себе позаботится, а кто на других надеется – и поделом. Ты верно делаешь, что развлекаешься – это придаёт их жизни хоть какой-то смысл.

– Как перчатки? – сменил тему наследник.

Парка, не раздумывая, бросила их на стол:

– Всё точно. Ну, удачи тебе. Ты справишься.

Келеф неторопливо плыл рядом с ящером, навьюченным тяжёлыми мешками, и слушал рассказ, не перебивая.

– В том, как ты отреагировал, ошибки не было, – сказал он, наконец. – Люди любят правителя по своему желанию, а боятся – по его усмотрению. Им проще обидеть того, кто внушает любовь, чем того, кто внушает страх – они могут пренебречь благодарностью, но не угрозой наказания. Твоя ошибка в другом: ты позволил им считать себя обычным человеком – иначе ничего бы не случилось.

– Я и есть обычный человек, – нахмурившись, возразил Хин, более резко, чем ему того хотелось.

Уан смерил его взглядом и снова отвернулся:

– Можешь упрямиться сколько угодно, но, если не хочешь повторения, во-первых, не позволяй своим подданным желать то, что будет стоить им слишком дорого – пусть купцы из Городов не заманивают их яркими бусами. Не нарушай уклад жизни летней ради обогащения казны и не поднимай подати чрезмерно – когда против тебя станет нищета, хоть вдоль всех дорог разбросай отрубленные руки, воры не переведутся. Во-вторых, не стремись прослыть простым человеком, согласись с титулом избранного древними Богами. Я скажу почему. Ты – как правитель – над моралью, иначе утратишь жизнь и власть, но такое право нужно обосновать. Теперь понимаешь?

Хин промолчал.

– Тот, кто впадает в первую из крайностей – злоупотребляет властью, вызывает у народа ненависть. А тот, кто слишком робок и не умеет держать себя, как подобает правителю – презрение. Перестань прятаться или скромно стоять в стороне! И подводи глаза – летням важно видеть их яркими, непривычно выразительными, словно нарисованными на лицах уанов и знати. Да, так же поступают ведьма и твоя мать, но ведь и Орур, и Таруш следуют традиции.

– Он-то тебе и пожаловался, – мрачно отметил молодой мужчина.

– Он расположен к тебе, – спокойно возразил Сил'ан, – к тому же в отличие от Орура, который так долго ждал возможности предать меня, Таруш принёс клятву верности по собственному желанию. Он был правой рукой Парва-уана, стал – моей. Он управляет Разьерой и половиной владения, когда я, а теперь и ты, в отъезде. По-твоему его мнение не заслуживает уважения и внимания?

Хин вздохнул, нахмурился, опустил голову.

– Мой милый герой, – ласково выговорил Келеф, – лицо уана – маска, суть образа – игра, я уже рассказал тебе все её правила. Не отчаивайся и не капризничай, словно детёныш – из-за этого я невольно начинаю говорить тоном трёхсотлетнего мудреца.

– Извини, – пробормотал человек, – я сам не свой.

– Что было – то было, – Сил'ан с наслаждением подставил лицо ветру.

– Я не могу так рассуждать, – медленно вымолвил Хин. – Лучше бы руку мне отрубили. Не хочу править: не хочу предавать, чтобы не успели предать меня, бить в спину – прежде чем смогут наброситься! Не хочу распоряжаться жизнями! У меня недостаточно сил, чтобы задушить совесть, перешагнуть через мораль. Какой из меня избранник Богов? В конце концов, я же вправе отказаться? Орур жаждет власти, Таруш тоже своего не упустит – почему не разделить владение и не отдать каждому часть?

– И нарушить договор с Каогре-уаном? – с любопытством спросил Келеф.

– Боги, я не знаю, – наследник обречённо провёл рукой по лицу. – Я ничего уже не знаю.

– А забраться в вазу тебе не хочется?

Хин поднял голову и озадаченно посмотрел на Сил'ан.

– Если нет – то всё образуется, – заверил тот.

Человек тихо рассмеялся:

– Ты же прекрасно знаешь – мой народ к вазам равнодушен.

– Разве? – уан склонил голову к левому плечу. – И никогда мир для вас не съёживается до звуков дыхания и ударов сердца в тишине, до холодного и безразличного камня под боком? Никогда не кажется заманчивым разорвать все обязательства разом, не спешить и больше не сомневаться – прекратить барахтаться в кишащем жизнью океане, опуститься на дно, попрощаться с зеленоватым тусклым светом и спокойно свернуться в вечных сумерках?

– Я невероятно глуп, – изумлённо выговорил Хин. – Мне и в голову не приходило, что и ты…

– Да, – мягко прервал его Келеф.

Одезри с любопытством наблюдал, как уан отвязывал то один, то другой мешок, вытаскивал из него очередную сложно устроенную вещь, подносил её к чёрной статуе. Иногда из корпуса вдруг вытягивались тонкие длинные усы и ощупывали поверхность, иногда вещь просто прилеплялась к металлу и по загадочной причине не падала, а порою Келеф долго смотрел на неё и всё что-нибудь менял и подкручивал. Подвесив обратно к седлу двенадцатый мешок, он встретился взглядом с Хином и смущённо рассмеялся:

– Видишь, что приходится вытворять. И почему я не маг?

– А что ты делаешь?

– Если честно, надеюсь случайно наткнуться на что-нибудь важное. Помощи просить не у кого, Лие убеждён, что я оставил глупую затею.

– Он скорее считал её опасной. Допустим, древние летни не уступали нынешним весенам. На месте пустынь росли леса, – Хин нарисовал на песке иероглиф изменчивости. – Небеса не рухнут из-за твоего открытия – они и так всё знают.

– Времена года сменялись, – продолжил Келеф. – Не считай меня чудаком, но я верю, что и здесь когда-то бушевали грозы, а зимой выпадал снег. Деревья не оставались неизменными: они прорастали из семян, плодоносили, умирали от старости – как за Кольцом рек.

Взгляд человека, казалось, обратился внутрь:

– И ты знаешь, почему всё изменилось? – наконец, задумчиво спросил он.

– Нет, но я выясню «когда» и «как быстро», – уан подвязал мешок на место. – Важнее всего – время.

– У тебя есть догадки, – понял Хин.

– Что случилось пятнадцать сотен лет назад? – вместо ответа требовательно спросил Келеф. – До нашего времени не дошло и обрывка пергамента – всё будто бы сгинуло во время катаклизма, и Гильдия придумала удобную весенам историю. Но удивительней всего, что и в наших устных преданиях – ни слова, ни намёка. Всё, что я смог соотнести с Йёлькхором, было впервые рассказано хотя бы на век позже. Более древние сказки повествуют об огромном мире зелёных небес, вод бескрайнего Океана, зелёного же, ярко пылающего, жестокого Солнца. Неужели мы его придумали? Я видел в своих снах неумолимое светило, видел другие земли, города на побережье – иные не меньше, чем весь Йёлькхор. Видел народы, которых здесь нет. Что это – мои фантазии? Память предков, неожиданно проснувшаяся во мне? Так часто я смотрю на реку и чувствую смутную тоску. Мне всё грезится шум пенных валов, разбивающихся о скалы, горький вкус соли на губах и простор. Свобода здесь – полёт, там – каждый вдох.

Все, даже аадъё, часто упоминают Урварг, но верят ли они в него? Они слышали о нём, но сами не помнят – так я чувствую. А мне не даёт покоя вечный, тревожащий зов. Стоит просто закрыть глаза и прислушаться, как я вдруг понимаю странное: мы здесь чужие, и близится время вернуться домой, – он помолчал и добавил. – Никому кроме тебя я об этом не рассказывал.

– Ты и со мной впервые говоришь о себе, – тепло и благодарно улыбнулся человек.

Мягкий рассеянный свет дня лился сквозь полукруглые оконца в прохладный и влажный сумрак крепости. Из залы доносился искажённый эхом уверенный голос.

– Стойка, юный герой! Голову – прямо, не хмурься. Не хмурься, говорю, – Сил'ан рассмеялся. – Так сложно? Хорошо, слегка прикрой глаза, не мигай, не вращай ими. Чувствуй, как ты дышишь, как расширяются ноздри. Шея прямо.

Он оказался позади Хина и провёл рукой совсем рядом с затылком того.

– Почувствуй, как сначала энергия собирается здесь, – рука легко поднялась выше, к линии роста волос. – И здесь. А потом течёт к плечам, – уже обе руки плавно опустились, замерли, словно над клавиатурой рояля, у шеи мужчины, – и вниз по всему телу, – довершил Келеф, отплывая назад.

Одезри несколько раз глубоко вдохнул:

– Я, конечно, что-то чувствую, – согласился он, – только не уверен, что этот прилив энергии имеет отношение к искусству владения мечом.

– Тебе нужно больше тренироваться: самому вспоминать стойку, положения тела, подходы к врагу. До тех пор, пока мечи не перестанут быть оружием, а намерение – намерением, и останется только мелодия мира. Всем искусствам и умениям на свете присущи темп и ритм: музыке, стрельбе, верховой езде, самой жизни, победам, поражениям, возникновению и крушению империй. Все вещи влекут за собой ритм взлёта и падения. Научись его слышать и отличать всякий раз верный от неверного, внимай и медленному наплыву волн, и неуловимо-быстрым взмахам крыльев балопа. Действуй, учитывая дистанцию и ритм окружения, только тогда выиграешь схватку, опрокинув расчёты противника, ибо враг – глух. Я уже перечислял тебе все главные вехи в пути воина, не забывай их, повторяй, следуй им неустанно, непрерывно, точно нить за иглой, и ты научишься побеждать.

Молодой мужчина сделал жест согласия.

– Взгляд, – коротко напомнил Сил'ан. – Опусти плечи. Сила в ногах от коленей до кончиков пальцев. Собери тело, но не зажимайся, напряги живот. Да, так. Теперь доставай длинный меч.

Хин обнажил клинок того же цвета, что и перья пушистых тварей, слегка изогнутый, заточенный с одной стороны. Келеф подплыл ближе, проверяя хват. Молодой мужчина крепко сжал безымянный палец и мизинец, постарался не напрягать средний, а оставшимися двумя скорее направлять, чем удерживать.

– Мягче кисть, – поправил Келеф. – Как при игре на скрипке – ты же видел много раз. Представь, что держишь смычок и не зажимай руку. Вот, правильно.

– Когда я сам всё запомню? – хмыкнул Одезри.

– Как только по-настоящему захочешь, – спокойно ответил Сил'ан. – Начинай двигаться. Лёгкость в пальцах, словно шагаешь по воде, твёрдо ступай на пятки. Юный герой, запомни: ничего необычного, не нужно чрезмерной сосредоточенности. Представь, что мы разговариваем, просто идём рядом и беседуем. Нет никакого боевого состояния, всё так же, как и всегда. И хватка у меча одна: что сейчас, что в сражении, что при испытании. И ноги, быстро ли медленно, широкими ли шагами или короткими должны двигаться как при нормальной ходьбе. Да, хорошо. Не отдавай ни одной из ног преимущества. Не останавливайся.

Келеф вытянул из ножен свои два клинка, поднял правую руку, так что конец меча оказалось против лица Хина:

– Первый подход, – объявил он. – Ты атакуешь.

Молодой мужчина тотчас сделал выпад, уан отклонил его ударом сверху, задержал оружие и, когда Одезри повторил атаку, нанёс режущий удар снизу. Человек, судорожно выдохнув, уставился на острие, легко касавшееся его живота, медленно опустил руки.

– Терпеть не могу, когда ты так делаешь, – медленно выговорил он. – Что если однажды не успеешь вовремя остановить? Или уклониться?

Сил'ан рассмеялся с искренним весельем, отплыл назад и прокрутил мечи в руках:

– Да не бойся ты, – ответил он легко. – С моей реакцией и почти сотней лет практики? Клянусь, милый герой, с тобой ничего не случится. Повтори!

– Со мной ничего не случится, – вздохнул Хин.

Келеф снова развеселился:

– Не слова. Вращение.

Молодой мужчина смущённо улыбнулся. Сил'ан покачал головой, глядя на его движения.

– Двумя пальцами, – поправил он. – Ты не пытаешься почувствовать меч. Прошу тебя, прислушайся к нему.

– Зачем? – удивился Хин. – Даже Орур не стремился сделать из меня великого воина. А ваше оружие – к чему оно человеку? Допускаю, что весены как-то с ним управляются. Чудно, но мне-то зачем?

Вместо ответа Келеф атаковал, быстро и резко. Хин успел отступить, парировал секущий удар, уклонился, нырнув всем телом вправо, от укола в плечо. Увидев, как жадно блеснул чужой клинок, подставил свой, защищаясь, и тотчас сморщился от резкой боли в запястьях. Пальцы не удержали оружие, и то с гулким звоном упало на каменный пол залы.

– Между прочим, – негромко заметил Сил'ан, – я не делаю ничего, что не под силу оказалось бы мечнику-весену.

Одезри отёр рукавом лоб.

– Конечно, – пробормотал он себе под нос.

– Не пытайся вести длинный меч быстро, – разочарованным тоном заговорил Келеф, отплывая в сторону. – Чтобы он шёл хорошо, направляй его спокойно. Провёл удар вниз – подними меч наверх; атакуешь вбок – так и возвращай. Широко отставляй локти, движение должно быть мощным!

Хин поджал губы, наклонился и поднял оружие.

– Нападай, – велел Сил'ан.

Молодой мужчина взмахнул мечом, намереваясь сначала полоснуть противника по рукам, а потом разрубить, как вдруг в голове зазвенело, а щёку обожгло. Одезри споткнулся и остановился, с недоумением убрал оружие и провёл рукой по лицу.

– По-настоящему я бы ударил кулаком и сломал тебе нос, – прозвучало за спиной. – Юный герой, если хочешь, я признаюсь, зачем всё это.

Хин обернулся. Келеф вложил мечи в ножны, те коротко, возмущённо звякнули.

– Сам угадаешь? – Сил'ан пытливо взглянул на человека из под ресниц.

– Уже не месть, я полагаю.

– И никогда не было. Повторю сначала то, что ты уже слышал: когда в твоих руках меч, ты должен стремиться к победе. Парируешь ли удар, наносишь его, делаешь выпад, отбиваешь клинок или касаешься атакующего меча противника, твоя цель – сразить его тем же движением. Достигай цели! Если будешь думать только о блокировании ударов, выпадах и касаниях, ты не сможешь достать врага. Твоя защита – часть твоей атаки, так должно быть, – Келеф выдержал паузу. – Ты только защищаешься. Даже когда атакуешь – защищаешься. Научись требовать, бороться, желать и добиваться своего, юный герой! Перестань подчиняться! Неужели ты не понимаешь: я готов воспринимать тебя как равного. Я хочу этого!

Он посмотрел человеку в глаза и, словно не найдя того, что искал, довершил:

– Только ты не хочешь.

Не дожидаясь ответа мужчины, растерянного и возмущённого, уан грациозно повернулся и под недовольный шорох шлейфа выплыл в коридор.

Они лежали рядом на траве, голубоватой и сочной. Деревья, обступавшие поляну, лишь недавно пробудились от зимнего сна. И человек, и Сил'ан чувствовали, как течёт от корней к ветвям сок жизни, питает набухающие почки. Жизнь, как и смерть, источала сладкий аромат, только не удушающий, а едва уловимый, волнующий, приятный – честно приоткрывала завесу тайны для всех, кто способен был понять.

Лёгкий ветер ласкал лицо и тело, нежно перебирал волосы. Хин улыбался, когда невероятно длинные чёрные пряди едва ощутимо касались его кожи. Он и Келеф смотрели в небо – через сплетение ветвей оно напоминало причудливую мозаику – и то гадали, на что похожи облака для другого, то рассказывали истории, поочерёдно фразу за фразой, подхватывая и дополняя общие фантазии.

Потом Сил'ан умолк, а Хин повернулся на бок, приподнялся, опираясь на локоть.

– Повинюсь тебе в одной глупости, – с лукавой улыбкой выговорил он. – Спустя некоторое время после знакомства с Паркой, я задумался о том, какую женщину хотел бы видеть рядом с собой.

– Это не глупость, – одними губами произнёс Келеф, по-прежнему глядя в затуманенную высь.

– Я же ещё не описал её, – шире улыбнулся Хин. Отвёл взгляд от белого лица и нарисованных на нём ярких, навсегда памятных черт. – У неё длинные светлые волосы, прямые. Глаза ласковые, может, немного тревожные. Доверчивые. Движения плавные, но… не такие, как у тебя – за ними нет могущества, силы и угрозы, только ласка, тепло, любовь. Она никогда не убивала, не жаждала власти или сокровищ, не задумывалась, зачем живёт. Ей известны ответы на мои вечные вопросы, она сама – ответ. Я нужен ей: моя защита, моя поддержка, моя нежность.

Ни грубости, ни злости не будет в наших речах и прикосновениях. Мы придём к реке посмотреть на резвящихся красных рыб, она зачерпнёт воду ладонями, и в горсти отразится Солнце. Мы будем лежать на траве, провожать глазами облака и рассказывать о фантазиях – я научу её видеть красоту мира, слышать его мелодию, как ты меня научил. Теперь скажи: не глупость?

Сил'ан закрыл глаза.

– Скажи мне, – вновь попросил молодой мужчина.

Келеф отвернулся и сказал с тихим сожалением:

– Ты не будешь счастлив, милый мой герой.

Трёхтысячная армия, которую весены назвали бы коротко – квинтой, совершала марш-бросок к Хураи, бывшему граничному укреплению владения Парвы-уана, дальше всего выдававшемуся на восток. За два дня летни позволили себе всего три недолгих привала, а походное охранение с наследником во главе держало себя в постоянной готовности, чтобы в случае внезапного нападения быстро развернуться к противнику и создать благоприятные условия для вступления в бой главных сил.

На рассвете разведка, высланная вперёд, доложила, что за недавно проложенной дорогой, соединившей укрепление и старую крепость, движутся войска противника, и на подступах к поселению уже завязалось сражение с защитниками Хураи.