Текст книги "Эффи Стенхоуп (СИ)"
Автор книги: Виктория Лейтон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)
Справедливости ради, следовало признать, что Оливер держался достойно, и в какой-то мере Томас даже восхищался им. Он вдруг представил себя, находящегося здесь, но тотчас отогнал эту мысль – смог бы держаться так же?
– Я знаю свое место, – спокойно ответил О’Брайен. – И всегда знал его.
– В самом деле? – Томас вскинул бровь. – Тогда почему ты решил, что можешь прикоснуться к моей жене?
Их взгляды встретились. Вот он, момент истины. Томас старался держаться с достоинством, но руки его предательски дрожали. Впрочем, и Оливер был напряжен, как струна.
– Потому что она сама хотела этого. Я не заслужил такой женщины, но и ты ее не достоин.
– Ах, ты сукин сын! – Томас схватил его за ворот рубашки и впечатал в стену.
Оливер легко мог бы уложить его на лопатки, но вместо этого смотрел в глаза и криво ухмылялся.
– Твое место на виселице, отродье, – сквозь зубы процедил Томас. – А место твоего народа – в хлеву, где вы и останетесь. Не думаешь же ты, что кучка неотесанных преступников может изменить мир?
– Ты трясешься от страха, Клиффорд, – Оливер по-прежнему стоял неподвижно, не делая попыток освободиться. – Но не бойся, я ничего тебе не сделаю.
Томас брезгливо отшвырнул его от себя:
– От тебя воняет псиной, ирландец.
Он демонстративно поправил пиджак и вытер руки платком, который после швырнул под ноги Оливеру. Прежде, чем выйти из камеры, Томас обернулся и произнес со злорадством:
– Ты больше никогда не увидишь ее, О’Брайен.
Возвращаясь домой, он не чувствовал ни торжества, ни превосходства. На душе было пусто и гадко.
Комментарий к Глава 28. Очная ставка
группа в контакте – https://vk.com/lena_habenskaya
========== Глава 29. Исход ==========
Следующим утром, на рассвете казнили Финнигана. Публичность таких мероприятий уже лет двадцать как ушла в прошлое, и зрителей собралось немного. Пара солдат, которые привели Гленна туда, где должен был окончиться его земной путь; помощник судьи; священник, двое работяг, в чьи обязанности входило помещать тело казненного в гроб и уносить со двора; и палач.
В центре окруженного каменными стенами плацдарма темнел на фоне светлеющего неба эшафот и виселица на нем.
Утро выдалось хмурым. Накрапывал мелкий дождь, а воздух был густым и зябким. Как бы сильно Гленн ни храбрился, страх все равно завладел им – таков уж инстинкт самосохранения – самый древний и сильный из всех человеческих инстинктов. Надзиратель, будучи прозорливым, проявил милосердие и распорядился принести Финнигану бутылку виски.
Алкоголь притупил страх и, как подозревал сам Гленн, надзиратель добавил туда опиума. Шуршал мокрый гравий под подошвами сапог, падали на лицо капли дождя, и ветер холодил кожу. Гленн уверенно шел вперед, жадно впитывая эти ощущения, старался отложить их в памяти и жалел, что не успеет застать рассвет. Ему всегда нравилось зарождение нового дня, было в этом что-то удивительное и успокаивающее.
У эшафота он на мгновение остановился, и спиной почувствовал, как напряглись его сопровождающие. Парни выглядели сонными и явно не хотели затаскивать его силой, впрочем, делать это им и не придется. Размяв плечи, Финниган уверенно поднялся по деревянным ступеням.
Священник ласково поприветствовал его и, кажется, искренне сочувствовал. Он приходил к Гленну прошлым вечером, выслушал короткую исповедь, хотя Финниган не столько каялся в совершенных грехах, сколько рассказывал церковнику о своей жизни. А теперь ему предстояло прочитать над приговоренным последнюю молитву. Гленн никогда не был особо религиозным, но сейчас, в последние минуты своей жизни, ему отчаянно хотелось верить, что где-то там его ждут. Он улыбнулся, представив, как здорово будет увидеть жену, вновь ощутить тепло ее объятий, теперь уже, кажется, совсем забытое, и взять на руки дочь. Ради всего этого, пожалуй, и умереть не жалко.
Палач связал ему руки за спиной.
– Не дергайся, и все закончится быстрее, чем ты думаешь, – он участливо похлопал Гленна по плечу.
Финниган был готов потерпеть эту короткую, промежуточную боль, ибо она значила избавление.
– Прощаете ли вы меня? – спросил палач, как того требовал обычай.
– С радостью.
– Тебе глаза завязать?
Финниган мотнул головой:
– Обойдусь.
Ему накинули петлю на шею и затянули потуже. «Добротная веревка», промелькнуло в голове. Сердце ускорило ритм, а ладони вспотели. Гленн сжал кулаки. Нужно держаться. Осталось немного.
Священник прочитал молитву и перекрестил его.
– Да помилует тебя Господь, сын мой.
Гленн не хотел умирать, но тотчас прогнал эту опасную мысль. Нельзя. Нельзя все испортить сейчас. Он почти справился, еще чуть-чуть, и вот оно – избавление. Финниган понимал, что лжет самому себе. Никакого избавления он не хотел. Он хотел жить. Прямо сейчас, в эту минуту. «Будь мужиком. Всегда», прозвучал строгий голос отца. «А старик-то мой здесь откуда?» Прежде, чем Финниган успел удивиться, палач опустил рычаг. Гленн полетел вниз, услышал хруст собственной ломающейся шеи, но боли не почувствовал.
А потом стало темно.
***
Томас ненавидел Оливера, Бог свидетель, всей душой ненавидел, но отступать от данного слова не собирался. Особых усилий и больших денег не потребовалось – О’Брайена судили только за участие в запрещенном обществе и нападении на полицейский кортеж. Подобное уже случалось в одном из графств, и тогда налетчики отделались разной длительности тюремными сроками, а двоих отправили в ссылку. Именно это и надеялся провернуть Томас.
– Засуньте его подальше, – попросил он судью. – И очень желательно, чтобы сей человек остался там до конца своих дней.
– Я понимаю вас, мистер Клиффорд, – кивнул судья. – Вы могли бы и не приходить ко мне. Не так уж и страшны его злодеяния, чтобы отправлять парня на виселицу. Но он, без сомнения представляет угрозу общественному порядку, а учитывая людские настроения в Ирландии, мятежники нам ни к чему. Его сошлют в Австралию без права возвращения на родину.
Такой вариант более чем устраивал Томаса.
В тот же день он явился в отель, и не без радости сообщил об этом Эффи.
– Свое условие я выполнил. Завтра состоится финальное слушание по делу твоего оборванца. И я настаиваю на нашем там присутствии.
Эффи знала, что Томас ни за то не позволит ей проститься с Оливером, но главным было то, что он будет жить.
– Могла бы и «спасибо» сказать.
Она не ответила и вышла из комнаты.
Томас настоял на том, чтобы они жили в отдельном номере – в противном случае это вызвало бы ненужные домыслы. Ей претила сама мысль о том, чтобы остаться с ним наедине, но Эффи мысленно остановила себя. Ничего уже не изменить. Теперь ей предстоит провести с Томасом всю оставшуюся жизнь, а, значит, все, что остается – приспособиться. Если подумать, то все сложилось лучше, чем могло бы: Оливер будет жить, а их ребенок не станет бастардом.
– Как давно мы не спали в одной постели, не так ли?
Эффи стиснула зубы.
– Не я первой покинула супружеское ложе, – заметила она, наслаждаясь ответной реакцией в глазах мужа. – Но скажи мне другое, Томас. Тебе не противно прикасаться ко мне?
– А кто сказал, что я собираюсь к тебе прикасаться? – хмыкнул он, наливая вино. – Не преувеличивай собственную значимость, дорогая женушка.
Томасу хотелось ужалить ее побольнее, но в то же время он понимал, что отчасти сам виновен в случившимся. Эффи была права – он мог бы уделять ей больше внимания и, тогда сейчас все, возможно, было бы иначе. Но признать это, означало расписаться в собственном бессилии. Будучи честным с самим собой, Томас понимал, что ему не хватает смелости взять на себя хотя бы долю ответственности.
Он все еще был невероятно зол на жену и знал, что никогда не сможет до конца простить Эффи, как знал и то, никогда не перестанет любить ее. Она была его даром и проклятием одновременно. Окажись на ее месте любая другая, Томас бы выгнал ее с позором, сделал бы все, чтобы остаток своих дней она провела в одиночестве и всеобщем презрении, но рядом с ним была Эффи. «Будь же ты проклят О’Брайен», подумал он в бессильной злобе.
***
Всю свою жизнь Уолден Клиффорд ценил репутацию и доброе имя превыше всего остального. И любой, кто осмелился посягнуть на них, должен был быть примерно наказан. «Примерно» в понимании Клиффорда означало «беспощадно». Не жалей врага, не будь к нему милосерден – и пусть это станет назиданием всем другим.
Он знал, что задумал его сын, и сокрушался, что вырастил полного идиота. «Размазня. Весь в покойницу-мать». Если уж дурной отпрыск оказался неспособен отстоять честь семьи, он сделает это сам.
Сразу после того, как Томас покинул тюрьму, Клиффорд-старший явился к прокурору с заранее приготовленными бумагами. В них констебль из Гринборо подтверждал, что Оливер О’Брайен не просто рядовой мятежник, но еще и убийца. Конечно, о том, что трое убитых им фениев напали на дом англичанина, а Кейн так и вовсе изнасиловал Лауру Теренс на глазах ее отца, следствию было знать не обязательно. Более того, Уолден приложил все усилия, чтобы это осталось секрете, ведь в таком случае, Оливера бы наверняка оправдали.
– Теперь-то вы понимаете, почему этот человек заслуживает высшей меры наказания?
Прокурор, с самого начала невзлюбивший О’Брайена, кивнул и даже не пытался скрывать своего довольства.
– Конечно, мистер Клиффорд. Я немедленно передам эти бумаги судье.
Игнорировать подобное было невозможно. Уже через час к Оливеру в камеру явился дознаватель с судьей, который еще прошлым утром собирался отправить его в ссылку.
– Данные обвинения справедливы, мистер О’Брайен?
Оливер сразу понял, чьих рук это дело. Отпираться не было смысла, ровно, как и доказывать то, что предатели заслуживали смерти. Да и так ли это? Имел ли право решать, кому жить, а кому умирать?
– Все так, Ваша Честь.
Судья посмотрел на него с искренним сочувствием.
– Я вижу, что вы неплохой человек, О’Брайен, но вы же понимаете, насколько серьезно то, что вы совершили?
– Я все понимаю. Можете не утруждать себя продолжением.
Еще несколько часов назад ему казалось, что самое страшное осталось позади. Было невыносимо больно думать о том, что придется навсегда покинуть родную Ирландию, но вместе с тем Оливер знал, что не пропадет и, может быть, однажды сможет вернуться на Родину. Да видно, уже не судьба.
– Мне очень жаль, мистер О’Брайен, – признался судья.
До завтрашнего слушания оставалось несколько часов, но уже сейчас Оливер знал, что судьба его решена.
***
Эффи боялась и ждала этого одновременно. Сегодня ему вынесут приговор, отправят за тысячи и тысячи миль, и она никогда больше не увидит его, если только не случится чуда. Впрочем, реальность уже показала ей, что чудеса происходят крайне редко, ровно как и справедливость не всегда торжествует. И все же Эффи успокаивала себя тем, что сделала то единственно правильное, что было возможно в их с Оливером ситуации. Да, он уедет, и уедет очень далеко, но, может быть, их пути еще пересекутся однажды? Но даже если и нет, важно лишь то, что он будет жить. А она будет знать это.
– Сегодня нас ждет нечто крайне увлекательное, – Клиффорд-старший отвел сына в сторонку.
– О чем ты?
Но Уолден не ответил и ушел. Слова отца насторожили Томаса. С самого начала у них был план, и заключался он в том, чтобы отослать О’Брайена подальше – Клиффорд-старший это не одобрял, но Томас настоял на своем. Так что же происходит сейчас?
Он не стал ничего говорить Эффи, которая уже сидела в зале. Она была бледна, как смерть и нервно теребила кружевную сумочку. Наблюдая за ней, Томас снова почувствовал болезненный укол ревности.
– Держи себя в руках, – шикнул он, когда сел рядом.
– Оставь меня, – устало попросила она. – Не бойся, твоей репутации я не наврежу.
Вскоре в зал ввели Оливера, и слушание началось. На несколько секунд их взгляды пересеклись, и Эффи улыбнулась ему краешками губ. Уолден, сидевший от нее по левую руку, увидел это и лишь усмехнулся. С самого утра он пребывал в сладостном предвкушении мести.
Оливер старался не смотреть на Эффи – не мог допустить, чтобы у присутствующих в зале возникли хоть малейшие подозрения, а еще он боялся, что она может догадаться раньше времени. Момент истины был неизбежен, но Оливер хотел дать ей еще немного спокойствия. Эффи ждало тяжелое время, но он знал, что она справится с этим.
– В свете открывшихся обстоятельств, ранее неизвестных, вы обвиняетесь по иной статье, мистер О’Брайен, – сказал судья.
Оливер посмотрел на Эффи, и их взгляды встретились. Она побледнела еще больше, но внешне оставалась спокойной.
Как в тумане он выслушал уже известное ему обвинение, подтвердил слова обвинителя и сжал кулаки. В зале поднялся шум. Вскочил со своего места нанятый адвокат, заспорил горячо с прокурором, ударил молотком по трибуне судья, требуя тишины…
Клиффорд-старший наблюдал за происходящим с едва скрываемой радостью, и особенное наслаждение доставляло ему созерцание ужаса и отчаяния на лице невестки. Но Оливер смотрел не на него. Эффи держалась, и держалась очень хорошо, но он видел то, что плескалось в ее глазах. Приговор еще не огласили, но и без этого было понятно, каким станет исход.
– Это все ты сделал, да? – Томас повернулся к отцу. – У нас был договор!
– Я ни о чем с тобой не договаривался, – отчеканил Уолден. – Ты еще должен сказать мне «спасибо», тряпка, – шепотом процедил он. Клиффорд повернулся к невестке. – Вот мы и подошли к кульминации, моя дорогая.
Они встретились взглядами, и в глазах Эффи Уолден увидел то, чего никогда не видел прежде. Ненависть. Холодную, молчаливую и оттого еще более страшную. На мгновение ему действительно сделалось не по себе, но он быстро взял себя в руки.
– Оливер О’Брайен, – голос судьи нарушил гробовую тишину, охватившую зал после минутной суматохи. – Именем Ее Величества я приговариваю вас к высшей мере наказания.
Комментарий к Глава 29. Исход
группа в контакте – https://vk.com/lena_habenskaya
========== Глава 30. К истокам ==========
“Уже поздно возвращаться назад, чтобы все правильно начать,
но еще не поздно устремиться вперед, чтобы все правильно закончить”
Из зала суда она вышла на негнущихся ногах. Звуки и краски окружающего мира сливались, наслаивались друг на друга, окружая Эффи липким коконом, даже воздух, казалось сгустился, и было трудно дышать. Ей чудилось, будто стены смыкаются на ее головой, еще чуть-чуть, и они просто раздавят ее, словно букашку. «Приговариваю вас к высшей мере наказания», эти слова звучали в ее голове, повторяясь и повторяясь.
– Я ничего не знал, – Томас коснулся ее руки, и какое бы отвращение ни испытывала она в тот момент, оттолкнуть его не было сил. – Клянусь тебе.
– Нужно отправить письмо в Лондон, – откуда-то рядом возникла Грейс. – Точно. Есть шанс, что Ее Величество разрешит пересмотр дела.
Того же мнения придерживался и адвокат. Они горячо обсуждали дальнейшие действия, но Эффи слушала их вполуха. Приговор уже вынесен, и даже если королева возьмется за рассмотрение дела никому не нужного ирландца-мятежника, Оливера к этому моменту уже не будет в живых. У нее тряслись руки, но усилием воли она заставила себя успокоиться. Надо думать холодной головой.
Не обращая внимания на Томаса, пытавшегося удержать ее, Эффи быстрым шагом направилась по коридору и оттуда в кабинет дознавателя.
– Мне нужно увидеться с Оливером О’Брайеном, – потребовала она.
Теперь, когда приговор был оглашен, никакой угрозы такая встреча не представляла, и дознаватель дал свое согласие.
– Хорошо, леди Клиффорд.
В сопровождении двух гвардейцев, они спустились в уже знакомые ей казематы. Всю дорогу Эффи держалась, не позволяя себе ни слез, ни дрожащих губ – внешне она была сдержанной и даже отстраненной, но внутри кричала во все горло. Все происходящее казалось нереальным – с самого начала Эффи была готова к тому, что его посадят в тюрьму или отправят в ссылку, ведь, в конце концов, рядовых фениев крайне редко отправляли на казнь, но Уолден, будь он проклят, конечно, не мог оставить это просто так.
– У вас один час – гвардеец открыл засов, впуская ее в камеру. – Постучите, если закончите раньше.
Дверь захлопнулась за ее спиной.
Стоило ей увидеть Оливера, как все заготовленные несколько минут назад слова вылетели из головы. Эффи кинулась к нему, упала в объятия и разрыдалась. Задыхаясь, твердила, что ничего еще не кончено, что адвокат добьется отсрочки и все будет хорошо. Она говорила это больше самой себе, нежели Оливеру, не желая принять страшную и неизбежную правду. Отгоняла мысли, что сейчас его руки прикасаются к ней в последний раз, и что уже через несколько часов Оливера не будет на этой земле.
– Тише, тише… – он взял обхватил ее лицо и посмотрел в глаза. – Успокойся, родная.
– Я не могу потерять, тебя, – прошептала Эффи. – Я этого не допущу.
Она гладила его лицо, чувствовала тепло его кожи и жадно впитывала эти ощущения.
– Я ни о чем не жалею. – В глазах Оливера стояли слезы. – И ты ни о чем не жалей. Встреча с тобой была самым лучшим подарком. Подарком, которого я не заслуживал, но получил его. Клянусь Богом, Эффи, ты лучшее, что было в моей жизни.
– Ты тоже. – Она зарылась пальцами в его волосы. – Только ради этого стоило все потерять, потому что я приобрела гораздо больше, чем могла предположить.
Их время таяло с жестокой, неотвратимой быстротой, утекало, как вода сквозь пальцы, но тем ценнее был каждый миг, проведенный вместе. Разумом Эффи понимала, что это конец, но сердце отказывалось верить. Она не могла изменить ход событий, не могла повернуть время вспять, но в ее силах было сделать так, чтобы оставшийся им час не был потрачен напрасно. Так много осталось несказанным, так много несделанным, но кое-что еще оставалось в их власти.
– Ты должна пообещать мне кое-что, – серьезно сказал он.
– Все, что угодно, – Эффи уткнулась ему в шею, вдыхая его запах.
– Посмотри на меня. – Эффи подняла голову. – Ты пройдешь через это. И проживешь жизнь за нас двоих.
– Не говори так, – слезы покатились по ее щекам. – Не могу слышать это. – Ей захотелось заткнуть себе уши, как в детстве.
– Можешь! – крикнул Оливер. – Посмотри на меня, Эффи. – Ты не просто проживешь эту жизнь. Ты проживешь ее счастливо.
– Но как я смогу быть счастливой без тебя. Зная, что… – Эффи осеклась, не осмелясь сказать «если тебя не будет на этой земле». – Хорошо. Да. Да, Оливер. Я буду жить, клянусь тебе, я буду жить.
Она вдруг, наконец, осознала необратимость происходящего. Acta est fabula – «пьеса сыграна» [1], но занавес еще не опустился. Ее душа истекала кровью, на месте сердца образовалась зияющая рана, и Эффи знала, что это лишь начало – дальше будет еще больнее, но… Теперь, когда мосты сожжены окончательно, когда возврата к былому нет, все, что им осталось – не потерять то единственное, что есть сейчас.
– Ты знаешь, я не религиозен, но я благодарен Богу, – Оливер улыбнулся, хотя в глазах его стояли слезы. – А еще начинаю верить, что Он есть. Как еще иначе объяснить нашу встречу? Мне не жаль, Эффи. Ты лучшее, что было в моей жизни, и что могло случиться со мной. Не плачь. Прошу, не надо, – он взял ее за подбородок. – Хочу видеть, как ты улыбаешься. Я люблю твою улыбку.
Эффи всхлипнула, наскоро вытерла слезы и нашла в себе силы улыбнуться. Пусть эти последние минуты будут счастливыми, пусть он запомнит ее такой, какой она была рядом с ним все это время.
– Расскажи мне что-нибудь хорошее, – попросил Оливер.
Эффи знала, что сказать ему.
– Помнишь, как я осталась у тебя ночевать? Маленькая кухня, тепло очага и запах тлеющих дров. Я сижу на твоих коленях и ты перебираешь мои волосы. Мы принадлежим друг другу, хотя и не венчаны в церкви. Я закрываю глаза и представляю тебя своим мужем. Будь у меня выбор, я бы родилась в семье арендатора, быть, может, я была бы твоей соседкой, мы бы дружили с самого детства. Ты бы пугал меня дохлыми пауками, дергал за косички и забрасывал снежками зимой. А потом из угловатой девчонки я бы вдруг превратилась в красивую девушку, и ты бы понял, что любишь меня. У нас был бы дом, быть может, в Гринборо, а, может в Шотландии. Где бы ты хотел жить?
Оливер слушал ее с закрытыми глазами. Перед его мысленным взором проносились картинки выдуманной жизни, ставшие вдруг почти осязаемыми. Он улыбнулся.
– В Ирландии. Только в Ирландии.
Эффи тихонько засмеялась сквозь слезы. Ну, конечно. Что еще он мог сказать? Он же ирландец до мозга костей. И всегда будет им. Ей снова захотелось плакать, но она стиснула зубы и мысленно приказала себе собраться. Пусть этот последний час будет счастливым, и за этот час они проживут целую жизнь. Она расскажет ему ее.
– Я назову его Оливер.
Он открыл глаза и посмотрел на нее.
– Нашего сына, – уточнила Эффи. – Я знаю, что это сын. И даю тебе слово, он будет счастлив и вырастет достойным человеком.
Оливер покрепче прижал ее к себе. Прежде он редко задумывался о семье и детях, всего мысли были заняты заботой о Саре и Джеральде, а позже делами Братства. Тогда ему казалось, что у него еще много времени, но в том-то и штука, что так думают почти все. Жизнь быстротечна, и человеку на этой земле отмерено слишком мало времени, и что останется, когда оно истечет?
– Конечно. Ведь его воспитаешь ты.
Их короткое свидание подходило к концу, и в тот момент Эффи отдала бы полжизни за возможность остановить время – пусть оно застынет или хотя бы замедлит свой вечный бег. Она знала, что это последние минуты, и когда за ее спиной закроется дверь, она уже больше никогда не увидит его. Никогда. Самое страшное, самое беспощадное слово. И самое необратимое.
Эффи понимала это разумом, но не могла принять сердцем. И все же она была должна.
– Смотри на меня, – Эффи взяла его лицо в свои руки. – Пожалуйста, смотри на меня.
Она вглядывалась в его лицо, сохраняя в памяти каждую мелочь, хоть этого и не требовалось – Оливер навсегда останется в ее сердце. Вот он, здесь – его глаза, волосы, тепло его кожи, его сильные и ласковые руки на ее плечах. Он здесь, и он жив. При мысли о том, что всего через несколько часов его уже не будет на этом свете, внутри все сжималось.
– Ты всегда будешь со мной. А я всегда буду с тобой, и ничто в мире не изменит этого.
– Никогда я не встречал человека, подобного тебе. – Оливер провел рукой по ее мокрой щеке. – Я люблю тебя. За это ничего не жалко.
Ход времени был неумолим. Снова громыхнул засов, открылась со скрипом тяжелая дверь, и в камеру заглянул надзиратель, сообщая о том, что свидание истекло.
– Сожалею, но вам пора, леди, – сказал он и вышел в коридор, оставляя их наедине, чтобы дать возможность проститься в последний раз.
Эффи понимала, что должна сейчас встать, должна отпустить Оливера, но ее руки по-прежнему обнимали ее. Невыносимо было уходить, зная, что это конец.
– Тебе пора, – прошептал он, целуя ее в последний раз. – Пожалуйста, Эффи, иначе я просто не выдержу.
Она отстранилась и с болью посмотрела на него.
– Я тоже люблю тебя, Оливер. И всегда буду любить. – Эффи вдруг почувствовала себя маленькой и беспомощной перед лицом неумолимого молота судьбы. – Люблю, потому что ты – мой мир. Ты моя Вселенная, Оливер. Из тысячи судеб, из тысячи реальностей, я бы выбрала лишь ту, в которой есть ты.
Она до последнего держала его руку, отходя назад к двери, что должна была разлучить их навечно. Кончики их пальцев соприкоснулись в последний раз. Эффи уже стояла на пороге, готовая выйти в коридор, но в последний момент бросилась к Оливеру и крепко прижала к себе. Он обнял ее с таким же пылом – не желая отпускать, но зная, что должен.
– Ничто. И никогда. Ничто не разлучит нас, – Эффи коснулась губами его губ.
– Я люблю тебя, – повторил Оливер, прежде, чем она отпустила его навсегда.
На пороге, прежде, чем уйти Эффи еще раз обернулась и посмотрела на него, зная, что видит О’Брайена в последний раз. Ей не хватило сил сказать ему «прощай», да она и не хотела говорить этого.
Надзиратель терпеливо ждал. За долгие годы своей службы он видел такое уже не одну сотню раз. Менялись только люди и слова, которые они говорили друг другу, но суть оставалась неизменной – пустота и горечь разлуки. И все же сегодняшняя картина отличалась от прежних – богатая англичанка и ирландец-фений. Конвойный не знал их истории, не знал, кем приходятся они друг другу, но очень вдохновился увиденной сценой. Хотелось спросить, но он не решился.
– Вам пора, леди, – повторил он мягко.
– Да, да, – растерянно ответила Эффи. Она снова посмотрела на Оливера. – Я не говорю тебе «прощай», – улыбнулась сквозь пелену слез. – Я говорю «до свидания».
– До свидания. – Эффи скорее прочитала это по его губам, нежели услышала.
***
Вечером к нему в камеру пришел священник, ибо всем осужденным на казнь предоставлялось право последней исповеди. Далеко не все из приговоренных были религиозны, но перед лицом смерти меняли свои взгляды. За свою долгую историю тюремные стены слышали больше искренних молитв, чем церковь – кто-то исповедовался в грехах, иные же просто испытывали потребность выговориться и услышать слова поддержки или же просто нуждались в убеждении, что земной путь не оканчивается смертью.
Оливер никогда не считал себя истово верующим, но вместе с Сарой и Джеральдом исправно посещал воскресные службы. В Ливерпуле родители крестили его в католической церкви, а когда они с сестрой оказались в работном доме, их заставили обратиться в англиканство.
Дядя Джеральд также был евангелистом, в отличие от большинства ирландцев, но Оливер не видел существенных различий между двумя вероучениями. И все же, когда его спросили, какому священнику он желает исповедоваться, он попросил, чтобы к нему прислали католика. Будучи протестантом всю сознательную жизнь, перед лицом смерти он вдруг потянулся к истокам, чему-то привычному и родному, как испуганный ребенок к материнским рукам.
…В камере повисло молчание. Пастор не спешил заводить разговор, предоставив Оливеру самому выбирать слова, но О’Брайен не знал, что сказать. Может, и вправду стоило отказаться от исповеди? Он знал все свои грехи, и был готов ответить за них, если потребуется, а что же касается прощения… Вряд ли слова пастора «отпускаю грехи твои, сын мой» сыграют какую-то существенную роль, если там, по ту сторону вообще что-то есть.
– Пожалуй, мне нечего сказать вам, святой отец, – вздохнул он. – Слишком долго перечислять все, что я натворил. Да и нужно ли?
– Вам не обязательно говорить это мне, мистер О’Брайен, – ответил священник. – Поговорите с Господом, и вам станет легче.
Оливер сел на койку и грустно улыбнулся:
– Я слишком редко обращался к Нему в молитвах. Не думаю, что Он знает, кто я такой.
Комментарий к Глава 30. К истокам
[1] Acta est fabula (лат.) – “пьесы сыграна”, крылатое выражение
========== Глава 31. Всему свое время ==========
Средь ночи грозной темноты,
Что спит меж океанов двух,
Спасибо Бог, кто б не был Ты,
За мой неукротимый дух.
Судьба, безжалостный палач,
Не дрогнул я, не закричал,
И под бичами неудач
Главы покорно не склонял.
За миром горя и невзгод
Лишь вечный ужас смертных ждет,
Презрев годов жестоких ход
Без страха я гляжу вперед.
Пусть в небесах за путь кривой
Мне приговор суровый дан
Своей судьбы Я рулевой,
Своей души Я капитан
(с) Уильям Хенли
Ночь Оливер провел без сна. Он смирился, и, как человек, принявший свою судьбу, был готов встретить ее. Душу все так же разъедал страх, но он говорил себе «Не бойся. Это лишь краткий миг, а за ним тебя ждет покой».
– Я оставлю вам это, мистер О’Брайен, – сказал священник перед тем, как уйти. – Прочтите третью главу, – подсказал он.
Это была «Книга Екклезиаста». Оливер не читал ее прежде, но религиозная Сара нередко цитировала ему некоторые главы. Тогда он не вникал в их смысл, и слушал лишь за тем, чтобы не расстраивать сестру, но сейчас руки сами потянулись к потрепанному фолианту.
Он сел на койку и открыл ту часть, о которой говорил священник.
«Всему свое время, и свой срок у каждой вещи под небом.
Время рождаться, и время умирать».
Настал и его черед пожинать плоды. Как бы все сложилось, не повстречай он Эффи? Оливер задумчиво посмотрел в стену. Да, он бы так же оказался здесь, но, вероятнее всего, отделался ссылкой или вовсе небольшим тюремным заключением, как это произошло с Джайлсом Веспером, которого намедни приговорили к двум годам тюрьмы. Оливер улыбнулся. Это ничего, Веспер, сильный парень, он все выдержит. И Сара его дождется, и будет в надежных руках. Джайлс о ней позаботится.
«Время сажать, и время вырывать посаженное».
Эффи сидела в гостиничном номере, глядя в пустоту. Она не думала о том, что все безвозвратно утрачено, эти мысли убили бы ее. Нельзя. Нужно быть сильной, вырвать боль из сердца, выбросить прочь и устремиться вперед.
В детстве она обожала сказку про птицу-феникса. Сейчас боль сжигала ее изнутри, и надо сгореть дотла, позволить пламени обратить себя в пепел, чтобы вновь восстать из него.
«Время плакать и время смеяться.
Время разбрасывать камни, и время вновь их собирать».
Не было смысла лить слезы и проклинать судьбу. Большую часть своей жизни Оливер провел в страданиях, но все же за тот короткий срок, что отмерили ему небеса, он успел познать, что такое радость и счастье. Время слез и страданий прошло. Разбросанные камни собраны. Нет больше печали и грусти.
«Время причитать и время танцевать».
Эффи ждет долгая жизнь, и в этой жизни будет еще много радостей. Он снова улыбнулся, вспомнив, как кружил ее на маленькой кухне. Она тогда попросила обучить ее ирландским танцам. Прекрасные были деньки.
«То, что было, есть теперь.
И то, что будет, уже было».
Не он первый, и не он последний, кто окончит свою жизнь на виселице. Будут и другие фении, эта борьба не окончится его смертью, ровно, как и мир не заметит ее, но все же то, что он успел сделать для Братства, оставит след. И, может быть, однажды его Родина получит свободу. Ему не суждено увидеть этот день, но Оливер знал, что он настанет.
«Время приобретать, и время терять».
Оглядываясь назад, он понимал, что жизнь, в конечном итоге была щедра к нему и, возможно, даже больше, чем он того заслуживал. Но рано или поздно она всем предъявляет счет. Нет ничего вечного на этой земле. Но он был счастлив, ему было хорошо, и Бог свидетель, он ни о чем не жалеет. Эффи открыла ему иную сторону жизни. Жизни, в которой были не только борьба и ненависть. Есть и другие вещи, гораздо более важные, чем война – любовь, свет, вера в людей, в конце концов. Сколько себя помнил, Оливер считал англичан холодными и жестокими, но не происхождение определяет человека, и Эффи научила его видеть душу, а не социальный статус. Это, пожалуй, самое важное его приобретение.
