Текст книги "Эффи Стенхоуп (СИ)"

Автор книги: Виктория Лейтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Томас по-прежнему стоял посреди комнаты, с болью и ужасом глядя на бесчувственную жену в его руках.

– Вы заберете ее? – спросил он глухо.

– Увы, мистер это необходимо, – сказал доктор. – Но вы не очень не беспокойтесь, в нашей лечебнице работают настоящие профессионалы. Уверяю вас, через некоторое время вы не узнаете свою супругу.

Как раз этого он и боялся. Часть его отчаянно противилась такому повороту событий, но злость и ревность взяли верх – все это время Эффи лгала ему. Изменяла. Да еще с кем! Томас был преисполнен желания наказать ее и «перевоспитать».

– И, конечно, вы сможете навещать ее в любое время, – «добил» его Мортимер.

Томас переложил Эффи на кровать и устало вздохнул.

– Хорошо, доктор. Действуйте, как считаете нужным.

Клиффорд-старший похлопал сына по плечу.

– Ты поступаешь правильно, Томас. Я горжусь тобой.

========== Глава 24. Преисподняя ==========

В день, когда Эффи насильно увезли из Клиффорд-Холла в лечебницу, за много километров от Гринборо, в Дублине, было назначено первое слушание по делу Оливера и других фениев.

В столичной тюрьме ему определили одиночную камеру, но через решетку, он мог видеть, что происходило в других. Казематы располагались на цокольном этаже и являли собой длинный темный коридор с ржавыми решетчатыми дверями по обеим его сторонам. Здесь было холодно, царил полумрак, а свет проникал лишь через крохотные окошки-бойницы под сводчатым потолком. Кроватью служили металлические нары с тонким колючим сенником и такая же подушка. С потолка капала вода и постельное белье промокло, отчего добрая половина заключенных страдали лихорадкой. Ближе к вечеру, он увидел, как двое служителей тюрьмы пронесли по коридору накрытое грязной тряпкой тело какого-то бедолаги, не дожившего до суда.

– Повезло парню, – выплюнул рыжеволосый здоровяк из камеры напротив. Он стоял, вальяжно прислонившись к двери и просунув руки в отверстия между решетками. – Завтра его должны были вздернуть. – Мужчина криво ухмыльнулся, вытаращил глаза и высунул язык, изображая петлю на шее.

Оливер проводил процессию взглядом и вернулся на нары. «Как и меня в скором времени», подумал он, вздохнув. О’Брайен был реалистом и понимал, что коль скоро угодил сюда, то на свободу, очевидно, выйдет уже в пеньковом галстуке. Интересно, где сейчас находится Эффи? Он лишь надеялся, что ей хватит ума, не мчаться сюда вслед за ним, в надежде спасти, но вместе с тем он отчаянно желал увидеть ее в последний раз.

Утром принесли завтрак – пресную и липкую кашу с непроверенными зернами, кусок черствого хлеба и кружку едва теплого чая, отдающего мокрыми тряпками. В Гринборо стол О’Брайенов был более, чем скромен, но то, чем кормили в тюрьме даже отдаленно нельзя было назвать едой, и суть ее заключалась лишь в том, чтобы узники не умерли от голода до суда. И, тем не менее, Оливер съел все до крошки. Давился, боролся с приступами тошноты, но ел. Пустой желудок сводило от голода, а протягивать ноги раньше времени он не собирался.

Примерно через четверть часа (точно ориентироваться во времени Оливер, конечно, не мог), явились одетые в черную форму люди, застегнули на его запястьях наручники и вывели из камеры. Поначалу он думал, что его ведут на допрос, но, как выяснилось, суд уже назначил первое слушание.

Зал заседаний располагался на третьем этаже и, едва они покинули подвал, О’Брайен сморщился от ударившего в глаза яркого света. Мимо проходили хорошо одетые люди, коридоры сверкали чистотой, а со стен безразлично взирали портреты государственных деятелей. Некоторые из попадавшихся им на пути визитеров и обитателей, косились на Оливера – одни брезгливо, другие насмешливо, некоторые показывали пальцем. Дородная пожилая дама в дорогом клетчатом платье и вульгарной шляпе, презрительно фыркнула вслед «Падди» [1].

Его завели в небольшое помещение, являющим собой нечто среднее между кабинетом и складом для бумаг. Наручники сняли.

– Присаживайтесь, – лениво зевнул пожилой мужчина за столом. – Бойл [2], – представился он, – ваш адвокат.

Фамилия у него была ирландская, да и внешность характерная, однако, никакой солидарности в его лице Оливер не увидел, как, впрочем, и неприязни. Государственному стряпчему было все равно. Он выглядел откровенно скучающим и, верно, мечтал сейчас о том, чтобы оказаться дома, в любимом кресле подле камина, попивать неспешно индийский чай и читать утреннюю газету. Но вместо этого сидел здесь, в темном и душном кабинете, по долгу службы вынужденный представлять интересы очередного подзащитного. Оливер был его заработком, способом заработать на кусок хлеба с маслом, причем независимо от вердикта суда, а коли так – зачем стараться?

И все же, выполняя предписанные законом обязанности, адвокат задал ему те же вопросы, что и констебль в Гринборо, долго строчил что-то на бумаге, наигранно кивая и, наконец, отпустил.

Оливера вернули в камеру, но уже через час за ним снова явились, и на сей раз отвели уже в зал суда. Помещение было обставлено роскошно и внушительно – обиты красным деревом стены, обилие насыщенно красных и синих цветов окружало со всех сторон, демонстрируя мощь и силу британского правосудия. По обеим сторонам тянулись кресла – первые ряды предназначались для государственных деятелей, а на задних сидели слушатели. Подняв глаза, Оливер увидел, что наверху также располагались зрительские места. Там сидели простолюдины и зеваки и смотрели на него, как на очередное развлечение. Двое мужчин горячо спорили, и по обрывкам фраз О’Брайен понял, что они делали ставки на вердикт. У противоположной стены располагались места судей – главный же из них сидел на постаменте.

По правую руку находилась скамья подсудимых. Решеток не было – рядом дежурили солдаты с оружием, и Оливер даже не сомневался, что оно заряжено. Но не судьи, не стража и не зрители привлекли его внимание. На скамье сидели Веспер и Финниган. Хокли, как аристократа и джентльмена судили отдельно, их же, простолюдинов, вместе.

– Ну, привет, парни, – Оливер слабо улыбнулся, чувствуя облегчение.

С ними ему будет легче.

Веспер улыбнулся в ответ, Гленн же лишь кивнул, но по его лицу О’Брайен понял, что Финн рад его видеть.

– Отставить разговоры! – скомандовал один из солдат. – Сядь. – Он схватил Оливера за плечо и грубовато опустил на скамью.

Судьи тем временем закончили предварительное совещание, ассистент принес им материалы дела, штатный художник достал бумагу и набор карандашей. Слушание началось.

– Всем встать! Суд идет, – удар молотка, и звуки смолкли.

Оливер никогда не считал себя верующим, но в тот момент сжал в кармане брюк подаренные Сарой четки.

***

Эффи открыла глаза. Первое, что она увидела – белые стены и окно с решеткой, сквозь которое лился мутный лунный свет. Голова была тяжелой, затекшие мышцы нещадно ломило, мысли путались. Несколько минут она пролежала, приходя в себя, собирая по кусочкам воспоминания, всплывающие в сознании размытыми, затуманенными обрывками. Вечер, ее спальня в Клиффорд-Холле, свеча на столе, пылающие гневом и неверием глаза Томаса, холодная решимость Уолдена, круглолицый человек в белом халате…

«Ты поступаешь правильно, Томас. Я горжусь тобой». Эффи едва не застонала, когда осознание пришло к ней окончательно, и мысли прояснились. Черт возьми, они все-таки сделали это. Отправили ее в лечебницу.

Но сколько же сейчас времени? Судя по тому, что стояла глубокая ночь, она проспала почти сутки. В душу закрадывалась паника, и Эффи стиснула кулаки, заставляя себя успокоиться. Дышать ровно, не поддаваться истерике. Она с трудом поднялась, не сдерживая рвущийся наружу мучительный стон. Так, руки не связаны, смирительной рубашки нет – уже хорошо. А теперь нужно понять, где находится больница. Ближайшим городом к Гринборо был… Эффи потерла виски, напрягая память. Кажется, Блуфильд [2]. Да, точно Блуфильд, и больница там есть, Томас как-то рассказывал ей. При мысли о муже ее лицо исказилось немой яростью. Так вот, значит, как он решил ее наказать.

Эффи встала с постели. Вместо платья на ней была больничная хламида, нижнее белье отсутствовало. Отгоняя жгущую стыдом мысль, что чьи-то посторонние руки стягивали с нее одежду, прикасались к телу, а чьи-то глаза видели ее наготу, она подошла к открытому окну и посмотрела сквозь решетку, но кроме черных деревьев и луны над ними ничего не увидела. Дверь, ведущая в коридор, как и следовало ожидать, была заперта. Без всякой надежды на успех, Эффи постучала. Затем приложила к шершавой поверхности ухо и прислушалась. По ту сторону стояла звенящая тишина.

– Эй! – крикнула она, но, как и следовало ожидать, никто не отозвался.

Эффи попробовала еще несколько раз и, наконец, с отчаянием ударила кулаком по двери. Содрала кожу на костяшках, но не обратила на это внимания.

– Черт! Черт!

Она обессилено сползла на пол и закрыла лицо руками.

***

Первым к ответу вызвали Джайлса, а за ним пришла очередь Оливера. Он не увидел враждебности в глазах судей, но О’Брайен не спешил тешить себя надеждами – он был преступником, и сам это признавал, а, значит, и спрос с него будет по закону.

Дородный мужчина в искусственном парике, деловито поправил крошечные очки, смешно сидящие на его круглом лице, задумчиво глянул в бумаги у себя на столе и наконец посмотрел на Оливера.

– Здесь написано, что вы подтверждаете, что являетесь членом так называемого Фенианского Братства, мистер О’Брайен, – сказал он. – Так ли это?

Вопрос был риторическим, но юридические условности требовали неукоснительного соблюдения.

– Да, – ответил Оливер, – я уже два года являюсь фением.

Ничего другого от него и не ждали.

– Признаете ли вы, что занимались поставкой оружия и принимали участия в тайных встречах, где обсуждали возможный вооруженный переворот?

Дважды в месяц Финниган устраивал в своем доме собрания членов Братства, а в подвале хранил ружья и патроны, привезенные из Штатов.

– Я помогал перевозить боеприпасы, участвовал в собраниях, но революцию мы не обсуждали.

Это было правдой. Конечно, случись такое, Оливер бы ушел в ополчение, но даже Гленн, с его отчаянной ненавистью к англичанам понимал, что сейчас не время поднимать знамена.

– Мы занимались по большей части благотворительностью. Платили аренду за тех, кто погряз в долгах, раздавали хлеб и другую еду, учили детей ирландскому.

– Ирландский язык официально запрещен, – напомнил судья и выразительно посмотрел на него. – Вам это конечно известно, мистер О’Брайен.

– Само собой, хорошо известно, Ваша Честь, – Оливер ничуть не смутился. – И потому мы учили их тайно.

По залу прокатился смешок. Никто не воспринимал подсудимых всерьез – для слуг закона они были «проходным материалом», а для зрителей бесплатным развлечением.

– К этому вопросу мы еще вернемся позже, – кашлянул судья, – вы говорили, что платили аренду за крестьян. Откуда же вы брали деньги, ведь суммы это были немалые.

В зале повисла тишина. Оливер хорошо понимал, к чему его ведут – мелкие сошки вроде него и Веспера не интересовали властей – им были нужны те, кто спонсировал Братство.

– Моя совесть не позволит назвать их имена, Ваша Честь.

– Но она позволила вам напасть на полицейский кортеж, – заметил судья и добавил – с оружием.

– Я сделал то, что должен был. Моего друга арестовали по доносу.

– Но ваш друг также является фением, – судья посмотрел на Веспера. – Получается, что вне закона оказались вы.

Дальше выступал прокурор. Произнес долгую, красноречивую, обличительную речь, потребовав в завершение самого сурового наказания для подсудимых. С его слов Финниган и компания представали неуправляемыми налетчиками, разбойниками, начисто лишенными понятия о совести и морали. Оливер слушал его и сжимал кулаки, едва сдерживаясь от того, чтобы высказать прокурору все, что думает.

– Большое спасибо, мистер Мэлис, – поблагодарил судья, когда обвинитель закончил. – Но, как мне кажется, вы немного сгустили краски. А что скажет на это адвокат?

Задремавший Бойл, казалось, только сейчас вспомнил о своих обязанностях: встрепенулся, деловито поправил галстук и торопливо закопался в бумагах.

– Я, кхм… считаю, что содеянное моими подзащитными, в частности, мистером Веспером и мистером О’Брайеном, хоть и является, несомненно, вероломным нарушением закона, но все же требует более детального рассмотрения.

– А на мой взгляд здесь все предельно ясно, – с раздражением бросил прокурор. – Эти люди совершили преступление против британского государства, что, несомненно, заслуживает наказания, предусмотренного законом.

– Однако же, этот закон оставляет за ними право на тщательное изучение материалов дела. – Справедливо заметил судья. – Принимая во внимание тот факт, что ранее подсудимые никогда не привлекались к уголовной ответственности и характеризуются исключительно с положительной стороны, я не считаю, что мы должны выносить приговор немедленно. Дело требует дальнейшего рассмотрения. – Удар молотка по трибуне. – На сегодня заседание окончено. Следующее слушание состоится через пять дней.

Оливер вздохнул с облегчением. Впервые за все время он поверил, что у них появился шанс. Веспер поймал его взгляд, кивнул и слабо улыбнулся. Финниган же оставался бесстрастен.

***

Утром к ней в палату пожаловал доктор. Не тот одышливый и неопрятный человек, которого она видела в Клиффорд-Холле, а другой – постарше, более подтянутый и с чуть более располагающим лицом, которое Эффи, тем не менее, все равно не сочла приятным.

Вместе с ним явились трое санитаров – двое мужчин и одна женщина, по виду чуть старше ее самой. Они встали у стены и равнодушно уставились на нее.

Эффи в это время стояла у окна, и когда щелкнул замок, невольно вздрогнула и обернулась.

– Доброе утро, леди Клиффорд, – улыбнулся мужчина, – меня зовут Акерлей Смит, я психиатр, – представился он.

Эффи ничего не ответила. В облике врача пока не было ничего устрашающего, но она знала, как обманчиво может быть это впечатление. Еще дома, в Англии, она навещала свою кузину в лечебнице, куда ее отправил престарелый супруг, и сполна наслушалась и насмотрелась ужасов.

– Как вам спалось? – Смит взял стоящий у стены и стул и переместил к ее кровати, – присаживайтесь, прошу вас.

Не сводя с него глаз, Эффи села на кровать. Пальцы ее в это время нервно сминали простынь.

– Вас действительно это волнует? – едко спросила она.

– Конечно, – Смит вскинул бровь, – хороший сон – залог здоровья, а ведь именно за этим вы здесь.

Эффи горько усмехнулась:

– Я здесь, потому, что так решили мой муж и свекр. – Она посмотрела ему в глаза. – Вы считаете меня сумасшедшей?

Смит цокнул языком и покачал головой:

– Мы здесь не употребляем это слово, леди. И я не знаю, больны вы или нет, и как раз за этим пришел сюда. Если с вами все хорошо, вас тотчас же отпустят. – Он выразительно посмотрел на нее. – Зачем же удерживать в больнице здорового человека?

Он говорил без враждебности, почти ласково, но смотрел на нее, как на больную, Эффи видела это в его глазах.

– Хорошо. И что вы хотите от меня услышать?

– Ну, прежде всего узнать, как вы себя чувствуете, – миролюбиво сказал доктор. – Ваш муж очень переживает о вас.

Она едва удержалась от истерического смеха – только этого не хватало, тогда точно сочтут ненормальной. Усилием воли Эффи взяла себя в руки.

– Как вы думаете, я могу себя чувствовать, после того, как мне насильно вкололи укол, привезли сюда и заперли, как преступницу? Но если вас интересует мое состояние, то относительно хорошо, только тошнит немного.

Смит понимающе кивнул:

– В вашем состоянии это вполне естественно. Ведь вы ждете ребенка.

Ну, разумеется, они уже осмотрели ее и все выяснили. Эффи инстинктивно положила руку на живот. Вот, о ком она должна позаботиться в первую очередь. «Не бойся. Не бойся ничего. Никто не причинит тебе вреда».

– Я надеюсь, вы будете достаточно деликатны, принимая во внимание этот факт, – сказала она.

– Беременность протекает нормально, – успокоил Смит, и Эффи почувствовала облегчение. – Отцом ребенка является ваш супруг? – его взгляд стал серьезен.

– Да, – ответила она, глядя ему в глаза.

– Вы в этом уверены, леди? – сощурился он. – Ведь, насколько мне известно, Томас Клиффорд не единственный мужчина в вашей жизни.

– Я в этом уверена, доктор Смит, – процедила она сквозь зубы.

– Хорошо, хорошо, – торопливо согласился он и что-то записал на листе бумаги. Молча оглянулся на санитаров, и те согласно кивнули.

Эффи напряглась. Это молчаливое переглядывание ей совсем не понравилось.

– Но вернемся к причине, по которой вы здесь, – доктор снова обратился к ней. – Как бы вы могли описать ваше физическое и эмоциональное состояние в последний год? Случались ли у вас головные боли, обмороки? Мучила ли вас бессонница и тревога? Припадки? – он сделал акцент на последнем слове.

Эффи покачала головой:

– Нет, ничего такого не было.

Пару секунд Смит внимательно смотрел на нее и, наконец, с сожалением вздохнул.

– Но мистер Уолден Клиффорд, ваш свекр, сказал, что последнее время вы частенько запирались в своей комнате, ссылаясь на дурное самочувствие, редко наносили визиты и принимали гостей, но отказывались показаться врачу. Могу я узнать, почему?

«Потому что, тогда я убегала из дома и встречалась с Оливером», подумала она, но Эффи, конечно, была достаточно умна, чтобы не говорить этого вслух. Превозмогая стыд, она сказала то, что могло стать хоть каким-то оправданием.

– У меня случались болезненные крови, – сказала она, заставляя себя не отвести взгляд. – А вам, как врачу, конечно, известно, что в такие дни женщинам надлежит уединяться и проявлять особую заботу о своем здоровье.

– Тяжелые менструации могут быть признаком серьезных заболеваний, – заметил доктор. – Как физических, так и душевных, – Смит многозначительно посмотрел на нее. – Одним из возможных недугов является также и истерия. Вам это известно, леди Клиффорд?

Его спокойный голос и ласковый взгляд приводили ее в бешенство, но Эффи понимала, что это именно то, чего от нее добиваются – если она потеряет контроль, у них будут все основания запереть ее здесь.

– У меня никогда не было истерических припадков, – сказала она. – Не знаю, что там вам наговорил мой свекр.

– А почему вы считаете, что он должен на вас, как вы выразились «наговаривать»? Вы всегда были излишне подозрительной?

Эффи понимала, что ее загоняют в угол. Провокационные вопросы «с подковыркой», направление разговора в нужное им русло… Все, как и говорила ее несчастная кузина.

– Послушайте, – выдохнула она, – я понимаю, что вы делаете свою работу, и даже не собираюсь отрицать, что была неверна мужу. Да, это ни есть хорошо и заслуживает осуждения, но скажите мне, разве это повод запирать меня в лечебнице?

– Я не священник, чтобы рассуждать о греховности. Я врач. А еще я знаю, что супружеские измены нередко являются следствием заболевания. Стремление к частому совокуплению может быть симптомом нимфомании.

Истеричка, нимфоманка… Что еще они ей припишут? Нет никакого сомнения в том, что Томас отправил ее сюда, не потому, что переживал за ее здоровье, но потому, что хотел наказать и перевоспитать. Эффи снова захлестнула ненависть. А еще где-то там, за много миль, в камере ожидает суда Оливер. Отчаяние завладевало ей.

– Как бы вы могли охарактеризовать вашу с мужем интимную жизнь?

Эффи посмотрела на стоящих у стены санитаров. Говорить о подобном, с кем бы то ни было, унизительно, а уж когда на нее смотрят три пары чужих равнодушных глаз и подавно.

– О таком не принято говорить.

– Ну, будет вам, голубушка, – Смит наклонился вперед, и Эффи невольно отстранилась, – доктор он же все равно, что священник, мне можно и даже нужно рассказать все.

Она понимала, что ее молчание лишь усугубит ситуацию. Не время думать о чести и унижении, сейчас главное выбраться отсюда и неважно, через что придется пройти.

– Ничего особенного, – Эффи выпрямила спину и заставила себя говорить спокойно. – Ни я, ни мой муж никогда не делали ничего противоестественного и нарушающего границы морали.

По лицу Смита было невозможно понять, о чем он думал.

– Ваш муж говорил, что вначале вашей семейной жизни вы часто делили супружеского ложе, что, в общем, совершенно нормально, ибо страсть между супругами в первые месяцы после брака это даже хорошо. Она способствует зачатию ребенка, что есть главное предназначение женщины, но со временем она уходит, и излишнее стремление к близости может дурно сказаться на физическом и душевном здоровье человека. Мистер Клиффорд рассказывал, что вы проявляли активность в этой сфере вашей жизни и как-то раз даже явились раздетой к нему в кабинет.

Эффи вспыхнула от стыда. Она хорошо помнила это, но мысль о том, что столь интимные подробности их с Томасом жизни стали известны посторонним казалась непостижимым унижением. Ее муж, так рьяно позиционирующий себя добропорядочным человеком, не стесняясь, выложил всю подноготную.

– Я хотела быть ближе к нему, и не считаю это чем-то зазорным, – все, что ей оставалось, это делать хорошую мину при плохой игре. – Уверена, за дверями большинства супружеских спален происходит и не такое.

Женщина-санитарка презрительно хмыкнула и покосилась на своего коллегу. Эффи бросила на нее уничижающий взгляд.

– Кстати о том, что происходит за дверями спален, – будто бы невзначай сказал Смит, – слуги нашли под кроватью в вашей комнате несколько сборников эротических рассказов. «Моя секретная жизнь», кажется, так они называются. Нет сомнений, что вас очень интересовал этот вопрос.

Эффи разве что не застонала. Какого черта она не сожгла эти книги, которые уже давным-давно не читала? Покидая Англию, она взяла их с собой, опасаясь, как бы ее постыдную коллекцию не нашли родители, закрыла в шкатулке, убрала под кровать и начисто забыла.

– Мистер Смит, послушайте меня, я не…

– Все хорошо, леди, все хорошо… – доктор миролюбиво улыбнулся. – Ваш недуг успешно лечится, и, если вы приложите усилия, мы справимся с ним быстрее. Здесь о вас позаботятся, а вам нужно лишь соблюдать рекомендации и не препятствовать нашей работе.

Силы покинули Эффи. Опустив плечи, она закрыла лицо руками и беззвучно зарыдала. В ловушке, в ловушке… Почему, ну, почему, она просто не сбежала, пока имела такую возможность? Тогда все сложилось бы иначе, и они с Оливером были бы сейчас далеко отсюда, там, где никто не сможет их достать.

– А вот плакать не нужно, – ласково сказал доктор. – В вашем состоянии это крайне нежелательно. – Он обернулся к санитарам. – Осмотрите эту леди, но будьте деликатны.

Эффи вскинула голову и с ногами забралась на кровать.

– Нет! – закричала она, прижимаясь к стене. – Не смейте! Я не позволю!

Смит отошел в сторону, и санитары, не обращая внимания, на ее яростное сопротивление, ловко подхватили Эффи под руки и стащили с кровати.

– Пустите меня! – она отчаянно пыталась вырваться, пинала, царапала… – Уберите руки! Не смейте! Не смейте!

Ее выволокли из палаты и вывели в коридор. Все это время Эффи не оставляла попыток освободиться, но привыкшие руки лишь крепче держали ее. Ей уже было плевать на то, что теперь-то уж она точно выглядит как сумасшедшая – остатки мужества покинули ее. Изловчившись, она на секунду высвободила руку и ударила санитарку по щеке. Лицо женщины исказил гнев, и она уже занесла руку, но Смит остановил.

– Не стоит, Батшеба, – предостерег он. – Это тебе не крестьянская девка.

Санитарка поджала губы и с ненавистью посмотрела на Эффи.

Ее привели в смотровой кабинет. Желая взять реванш, Батшеба грубовато швырнула ее в кресло, развела ноги и особенно туго привязала к специальным подставкам. Та же участь постигла и руки. Откуда-то появился еще один человек в белом халате, бесцеремонно задрал подол ее больничной хламиды и достал инструменты.

«Я должна быть сильной, должна перенести все это». Эффи смотрела в потолок, заставляя себя не думать о холодном металле внутри, но тело, вздрагивало, сопротивляясь. «Я буду сильной». По щекам текли слезы. Батшеба зажала ей рот, пахнущей грязной одеждой ладонью, хоть в этом и не было нужды.

В течение дня ее отвели еще на две процедуры – такие, о которых постеснялась рассказать даже кузина. После этих экзекуций ванна под конвоем той же Батшебы, что так яростно терла мочалкой ее спину, словно хотела содрать кожу, показалась Эффи сущей ерундой.

Вечером принесли какие-то таблетки. И если осмотры и прочее, она еще худо-бедно могла стерпеть, то принимать неведомые лекарства не собиралась наотрез. Они не сделают из нее послушную овцу. Тем более, это могло навредить ребенку, а его судьба волновало Эффи прежде всего остального.

– Я не буду это пить, – прошипела она.

Здоровяк-санитар равнодушно пожал плечами и… схватил ее за волосы, оттягивая голову назад. До боли сжал лицо, вынуждая открыть рот, и двумя пальцами пропихнул таблетки в самое горло. Эффи захрипела, и санитар влил ей воды.

– А теперь глотай! – не отпуская ее головы, он зажал ей нос. «Как собаке», невольно подумала она.

– Так-то лучше, – ухмыльнулся медик, когда таблетки были проглочены. – Я здесь и не таких видывал.

Он уложил ее на кровать и ушел, заперев дверь.

Перед самым отбоем вновь заглянул Смит, на сей раз уже в одиночестве. Эффи лежала на кровати, свернувшись калачиком и поджав ноги к животу. Она услышала, как открылась дверь и узнала шаги доктора, но не шевельнулась. По звуку поняла, что он взял стул и придвинул его к кровати, как в свой первый визит.

– Вы же понимаете, что таким поведением только усугубите ситуацию, – сказал Смит. – Мне совсем не хочется пичкать вас успокоительными и привязывать к кровати, но если так пойдет и дальше, у меня не останется выбора.

Эффи не ответила, у нее просто не осталось сил, да и таблетки начали действовать. Сознание путалось и медленно уплывало. Она пыталась сопротивляться этому, но не могла – химическое вещество оказалось сильнее.

– Я очень надеюсь, что завтра, когда вы, как следует отдохнете, мы сможем поговорить и прийти к взаимопониманию, – выразил он надежду. – Спокойной ночи, миссис Клиффорд.

Комментарий к Глава 24. Преисподняя

[1] Падди – пренебрежительно-оскорбительно обобщающее обращение британцев к ирландцам, широко распространенное в XIX в.

[2] Блуфильд – вымышленное название. Такого города не существует в Ирландии

========== Глава 25. Маски сброшены ==========

Она очень скоро поняла, что открытым сопротивлением лишь еще более усугубит свое и без того скверное положение. Доктор Смит был к ней добр, но лишь потому, что ему хорошо за это платили, и Эффи не чувствовала к нему никакой симпатии. Здесь никого не лечили – сюда ссылали таких же неугодных жен, как она; престарелых (и не только) родственников, за которыми не хотели ухаживать и всех других, кто, по мнению общества, не вписывался в нормы викторианской морали. Однако, были тут и настоящие сумасшедшие: через пару дней, когда ей, под надзором санитара, позволили выйти в коридор, Эффи увидела, что такое истинное безумие.

«Старички», так называли постоянных обитателей лечебницы, больше напоминали призраков, чем живых людей – движения их были угловатыми и замедленными, речь односложной, а в глазах пустота. Но встречались и буйные – на следующее утро, когда Эффи вели на очередной осмотр, мимо них по коридору протащили женщину. Она кричала и извивалась, словно одержимая бесами, бранилась, плевалась и пыталась кусаться. Впрочем, столь яркое проявление эмоций было здесь редкостью, дебоширов очень быстро успокаивали: микстурами, хлороформом и старой доброй смирительной рубашкой. Некоторых еще и привязывали к кровати. Так что крики слышались нечасто, и дни напролет голову сдавливала звенящая тишина, прерываемая лишь стуком колес тележки и шлепаньем ног по деревянному полу.

Сидя в рекреации (эту роскошь ей позволили лишь после того, как Эффи поклялась на Библии, что будет вести себя хорошо), она наблюдала за пациентками. Они, как тени, ходили из угла в угол, некоторые что-то бормотали себе под нос… Интересно, подумала она, какими они были до того, как попали сюда? Эффи с жалостью посмотрела на сидящую в кресле качалке молодую женщину, на вид никак не старше тридцати. Где она жила? О чем мечтала и почему ее отправили в клинику? Сейчас бедняжка напоминала безжизненную тень, бледный отпечаток самой себя, и Эффи с тоской думала, что, ее, возможно, постигнет такая же участь.

Женщина подняла на нее глаза и прошептала обкусанными в кровь губами:

– Я не сумасшедшая. Скажи им, что я не сумасшедшая.

На полу под ней растеклась лужа, и Эффи, поборов брезгливость, отвернулась к окну.

Всю последнюю неделю она ждала, хоть какой-то весточки из внешнего мира. Неужели, Грейс ничего не сделает, не придет ей на помощь? А, может быть, Мэриан успела отправить письмо родителям? В глубине души Эффи понимала, что все это лишь несбыточные мечты. Клиффорд-старший достаточно умен, чтобы просчитать все риски и не допустить крушения собственных планов. Никто не придет. Никто не вытащит ее отсюда, кроме нее самой. Но как это сделать? На окнах были решетки, двери палат запирались на ключ, а в коридорах дежурили санитары. Охрана здесь была не хуже, чем в тюрьме.

Тюрьма… Стоило только подумать об этом, как сердце болезненно сжималась. Узнать бы хоть что-нибудь о его судьбе… Где он сейчас и жив ли вообще? Эффи старалась гнать дурные мысли, но гнетущая обстановка лечебницы и давящее чувство обреченности делали свое дело.

Она больше не хамила врачам, не сопротивлялась на осмотрах и послушно выносила все процедуры – здесь любили покорность. Смирение немного облегчило ее положение: два раза в день ей разрешали выходить на прогулку, всего на полчаса, но это было лучше, нежели томиться в палате, в которой Эффи чувствовала себя как в склепе. Она была вежлива с доктором Смитом и даже с противной Батшебой, а в голове строила планы побега. Иного выхода нет.

– Миссис Клиффорд.

Она отвернулась у окна, возле которого провела уже минут двадцать. Рядом стоял молодой санитар. Из всего здешнего персонала Конноли относился к ней лучше других и, пожалуй, был единственным, к кому Эффи чувствовала симпатию.

– Да?

– К вам посетитель, – и, заметив выражение ее лица, уточнил, – ваш супруг. Он ждет вас в палате.

– Он один? – спросила Эффи, скрывая дрожь в голосе. Больше всего она боялась увидеть здесь Клиффорда-старшего.

– Да, – Конноли чуть заметно улыбнулся. – Один.

Стоило Томасу увидеть ее, как чувство вины, преследовавшее его последнюю неделю, усилилось вдвое. Эффи все так же держалась с достоинством, несмотря на уродливую больничную хламиду и спутанные волосы, но в глазах ее плескалось отчаяние. Но она не бросилась к нему в ноги, моля о прощении; не обвиняла и не проклинала – лишь глянула холодно и презрительно.