Текст книги "Исповедь королевы"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 35 страниц)

– С тех пор мы подвержены приступам страха, – объясняла мадам Виктория.

Хотя гроза кончилась, дождь все еще продолжался, и я боялась, что жители Парижа, пришедшие в Версаль посмотреть фейерверк, будут обмануты в своих ожиданиях. При такой погоде никакого фейерверка не будет. Еще одно дурное предзнаменование!

Король начал прием в Стеклянной галерее, и мы все собрались там. От великолепия этой галереи просто дух захватывало. Позже я привыкла к ее роскоши. Мне запомнились канделябры – позолоченные, блестящие. В каждом из них было по тридцать свечей, и, хотя снаружи было уже темно, в галерее было светло как днем. Король, мой муж и я уселись за стол, покрытый зеленым бархатом, украшенным золотым шнуром и бахромой, и принялись играть в каваньоль. К счастью, меня весьма предусмотрительно научили играть в эту довольно грубую игру, и я умела делать это гораздо лучше, чем писать. Мы с королем улыбались друг другу через стол, в то время как дофин сидел угрюмый и всем своим видом показывал, что презирает подобное времяпрепровождение. Конечно, так оно и было на самом деле. Пока мы играли, люди гуськом проходили мимо, чтобы взглянуть на нас. Я не знала, следует ли мне улыбаться им. Но король вел себя так, словно они вовсе не существовали, и я последовала его примеру. Среди зрителей было несколько человек, которых никто не приглашал. В зале должны были присутствовать только те, кто получил специальное приглашение. Однако некоторые из тех людей, кто не смог уехать домой из-за грозы, решили сами себе компенсировать тот факт, что им не удалось посмотреть фейерверк. Они прорвали заграждение, пробрались в галерею и смешались с гостями. Швейцары и гвардейцы пришли к выводу, что сдержать их совершенно невозможно. К тому же охрана боялась неприятных последствий, и поэтому никто ничего не предпринимал.

Когда прием в Стеклянной галерее закончился, мы отправились ужинать в новый оперный театр, который король построил специально для того, чтобы отпраздновать мое прибытие во Францию. Когда мы направлялись в оперный театр, нас охраняли швейцарские гвардейцы. Они были так хороши в своих накрахмаленных брыжах, и шляпах с плюмажами! Не менее красочно смотрелись и телохранители в своих мундирах, отделанных серебристым шнуром, красных бриджах и чулках.

Первоначальное назначение этого прекрасного оперного театра было искусно замаскировано. Фальшивый пол закрывал ряды сидений, и на этом полу был установлен стол, уставленный цветами и сверкающим хрусталем. Мы церемонно расселись по местам: король – во главе стола, я – по одну сторону от него, а мой муж – по другую. Рядом со мной, что меня очень радовало, сидел мой озорной младший деверь, граф д’Артуа. Он был очень внимателен ко мне и заявил, что будет моим кавалером, подразумевая тем самым в довольно дерзкой форме, что готов вместо дофина поддержать честь Франции, когда бы я этого ни пожелала. Несмотря на то, что граф иногда несколько переходил дозволенную грань приличия, он тем не менее понравился мне с той минуты, как я впервые увидела его.

По другую сторону от Артуа сидела мадам Аделаида. Она, очевидно, наслаждалась этим ужином и в то же время пристально наблюдала за своими сестрами – Софи, сидевшей рядом с ней, и Викторией, сидевшей напротив, рядом с Клотильдой. Аделаида пыталась обсуждать со мной поведение Артуа. Ее острые глазки беспрестанно сновали туда-сюда. Она сказала, что надеется поговорить со мной с глазу на глаз в ее апартаментах. По ее словам, это было крайне необходимо. Артуа слушал ее и смешно приподнял брови, когда, конечно, Аделаида не могла этого видеть. Я почувствовала, что мы с ним союзники. В дальнем конце стола (поскольку она занимала самое низкое положение среди двадцати одного члена королевской семьи) сидела та самая молодая женщина, которая так заинтересовала меня, когда я была впервые представлена моим новым родственникам, – принцесса де Ламбаль. Она очаровательно улыбалась мне, и я почувствовала, что с такими друзьями, как она, король и мой новый защитник Артуа, мне нечего опасаться за свое будущее.

Я была слишком взволнована, чтобы есть, однако успела заметить, что у моего мужа прекрасный аппетит. Мне еще не встречались такие люди, как он: способные полностью забывать об окружающих. Пока с величайшей помпой вносили «королевское мясо» (так назывались многочисленные мясные блюда), дофин спокойно сидел в одиночестве, ни на кого не обращая внимания, потому что единственным предметом его интереса была еда. Он набрасывался на нее с такой жадностью, как будто только что вернулся после целого дня напряженной охоты.

Заметив прожорливость своего внука, король довольно громко сделал ему замечание:

– Ты ешь слишком усердно, Берри. Не следует так перегружать желудок в эту самую лучшую из твоих ночей.

Мой муж ответил ему, и все услышали его слова – вероятно, потому, что им так редко приходилось слышать его голос.

– Я всегда лучше сплю после хорошего ужина, – сказал он.

Я видела, как Артуа, сидя рядом со мной, старается сдержать смех. Многие из гостей вдруг поспешно склонились к своим тарелкам, другие завязали оживленную беседу со своими соседями по столу, отвернувшись от нас, сидевших во главе стола.

Король печально посмотрел на меня, а потом завел разговор о дофине с графом Прованским.

То, что произошло несколько позже, настолько смутило меня, что даже теперь мне не хочется вспоминать об этом. Наступила ночь. Когда я взглянула через стол на моего мужа и поймала его взгляд, он смутился и отвернулся. Вне всякого сомнения, он испытывал такое же, как и я, беспокойство. Мне было известно, что должно было произойти в ту ночь. Хотя нельзя сказать, чтобы я ждала этого с большим удовольствием, одно было несомненно: как бы противно это ни было, то, что должно было случиться между нами, могло привести к исполнению моего самого заветного желания – рождению ребенка! Ради этого стоило вынести любые страдания. Главное – я стану матерью!

Мы вернулись обратно во дворец, и началась церемония возложения жениха и невесты на брачное ложе. Графиня де Шартр, занимавшая самое высокое положение среди замужних дам, вручила мне ночную рубашку и проводила в спальню, где меня уже ждал муж, которому сам король помог одеться к брачной ночи. Мы сели рядом на кровать, и за все это время мой муж даже ни разу не взглянул на меня. Я не могу с уверенностью сказать, считал ли он подобные церемонии невероятной глупостью или же просто очень хотел спать из-за того, что съел за ужином такое огромное количество еды.

Полог был отдернут, и все могли видеть, как архиепископ Реймса благословил кровать и окропил нас святой водой. Мы, должно быть, казались весьма странной молодой супружеской четой – оба такие юные, почти дети: я, покрасневшая и беспокойная, и мой скучающий муж. И действительно, мы оба были всего лишь испуганными детьми.

Король задумчиво улыбнулся мне, как будто показывая, как страстно он желал бы оказаться на месте дофина, а затем повернулся, чтобы выйти и оставить нас наедине. Все поклонники вышли вслед за ним. Мои служанки задернули полог, который скрыл меня, оставив наедине с супругом.

Мы лежали в кровати, разглядывая драпировку. Я чувствовала себя очень одинокой, запертой здесь вдвоем с чужим мне человеком. Он не пытался прикоснуться ко мне, он даже не разговаривал со мной. Так я лежала, прислушиваясь к стуку собственного сердца – или, может быть, это было его сердце? Я ждала… ждала…

Неужели это и было то самое, ради чего велись все суетливые приготовления, ради чего состоялись торжественная церемония в часовне, блестящий банкет и публичное подглядывание в спальне? Я знала, что мне предстоит стать матерью enfants de France[18]18
  Детей Франции (фр.).


[Закрыть]. От моей деятельности здесь, в этой постели, зависело появление на свет будущего короля Франции.

Однако ничего не произошло… абсолютно ничего! Я долго лежала без сна. Это должно вот-вот случиться, говорила я себе. Но я все так же лежала, и мой муж тоже – в молчании, не делая ни одного движения, чтобы прикоснуться ко мне, не произнося ни слова.

Уже потом, спустя несколько часов, я поняла по его дыханию, что он спит.

Я была смущена и до некоторой степени разочарована, теперь то мне известно, что в то время он страдал так же, как и я. На следующий день он написал в своем дневнике только одно слово. Это было слово «rien»[19]19
  Никогда (фр.).
  Правильнее: ничего. – прим. оцифровщика.


[Закрыть].

Предзнаменования

Узнав о тех несчастьях, которые произошли в Париже на площади Людовика XV в результате пожара, случившегося во время свадебных торжеств, дофин и дофина отдали все свои средства, полученные на год, чтобы облегчить несчастье семей, потерявших в тот ужасный день своих близких.

Из мемуаров мадам Кампан

Сейчас я уже не могу с уверенностью сказать, когда начала понимать, что дела обстоят совсем не так, как мне казалось вначале.

Будучи легкомысленной молодой девушкой, так мало знающей о жизни, я делала быстрые, но поверхностные заключения из всего, что видела, не вникая в суть явлений. Я не осознавала того, что мои новые соотечественники, с их любовью к этикету, с их стремлением при любых обстоятельствах сохранить свои изысканные манеры, были склонны к обману.

Я верила, что мы с мужем будем любить друг друга, будем бродить об руку по роскошным садам Версаля и я буду очень счастлива; что не пройдет и года после свадьбы, как у меня родится маленький сын, который принесет мне гораздо больше радости, чем все мои щенки, вместе взятые. Но мой муж, очевидно, был равнодушен ко мне.

Я была в смущении. Все украдкой поглядывали на нас с лукавством: король – с бесстрастным смирением, тетушки – с истерическим возбуждением, а мои девери – едва сдерживая насмешку. Но Мерси, Стархембургский и аббат Вермон были глубоко обеспокоены.

Что-то было не так. Я не нравилась дофину – и в этом была моя вина.

Но в течение первых дней после свадьбы такие мысли даже Fie приходили мне в голову. Единственное, что я достаточно быстро поняла, то, что мои прежние представления о замужестве были абсолютно ошибочными. Следующий день после свадьбы оказался целиком заполнен церемониями, и у меня было мало времени для размышлений, потому что я постоянно куда-то спешила. Вечером в новом оперном театре исполнялась опера. Она называлась «Персей» и была бы вполне сносной, если бы кто-то не попытался сделать ее более современной, введя новые балетные сцены. Все шло плохо. На генеральной репетиции постановщик сломал себе ногу и весь вечер лежал на носилках. Ни один предмет из театрального реквизита не работал как следует. Чтобы польстить мне, решили установить огромного орла – символ моей династии – высоко над алтарем Гименея. Но орел, вместо того чтобы оставаться там, свалился на алтарь. Персей поскользнулся и упал на ноги Андромеды как раз в тот момент, когда должен был спасти ее. Единственным интересным моментом была сцена бедствия. Постановщика оперы пришлось удерживать, чтобы он не покончил жизнь самоубийством.

Спектакль вызвал у меня такую скуку, что на меня напала зевота, что за мной пристально наблюдали, и беспокоилась, как бы о моем поведении не сообщили матушке, хотя была уверена, что это все равно случится.

Я легла в постель с мужем, и все шло точно так же, как и предыдущей ночью, с той лишь разницей, что я уже не лежала без сна, так как минувшая бессонная ночь, а также скука «Персея» очень утомили меня.

Когда я проснулась, то обнаружила, что лежу в постели одна. Как выяснилось позднее, мой муж поднялся, как только рассвело, и уехал на охоту. Все знали об этом и сочли странным, что он предпочел охоту моему обществу. Ведь мы только-только поженились.

Вернувшись домой, он поговорил со мной, и, поскольку мой муж делал это чрезвычайно редко, я запомнила его слова и даже тон, которым они были произнесены.

Он говорил односложно и холодно:

– Хорошо ли ты спала?

– Да, – ответила я.

Муж одарил меня короткой улыбкой и отвернулся.

Аббат Вермон, который был тогда со мной, казался очень озабоченным. Я же выбрала одну из двух маленьких собачек, которых мне подарили по приезде во Францию, и принялась играть с ней. Мой слух уловил, как аббат пробормотал: «Это терзает мне сердце!» С этого момента я больше не сомневалась, что случилось нечто ужасное. Меня все считали такой прелестной и изящной, и все же мне никак не удавалось привлечь дофина! Он не мог полюбить меня!

Ко мне пришел граф Флоримон Клод де Мерси-Аржанто и задал мне множество смутивших меня вопросов. С тех пор как я покинула мою матушку, он все время надоедал мне своим присутствием. Матушка говорила, что я должна во всем доверять ему, прислушиваться к его советам, что он будет мостом, соединяющим нас. Не сомневаюсь, что она была права. Но он был такой старый и суровый – маленький человечек, весь скрюченный, хотя и, несомненно, чрезвычайно умный. К тому же мне было неприятно, что за мной так откровенно шпионят. Ведь на самом деле шпионов никто не любит, как бы полезны они ни были и какова бы ни была причина их слежки.

Мерси, он был бельгийцем, приехал из Льежа и, казалось, был в чем-то сродни французам. Тем не менее он преданно служил моей матушке. Все его мысли, я уверена, были направлены на то, как выполнить возложенную ею на него миссию, и мне было еще более неловко от того, что я знала, как хорошо он справляется со своей задачей. Он работал под руководством Каунитца, который, думаю, в последующие годы мог был точно так же быть постоянно рядом со мной, как и Мерси.

Граф не стал задавать мне прямых вопросов, но я прекрасно поняла, что он хотел узнать. Его интересовало, что происходило в нашей супружеской постели, когда мы с мужем оставались наедине.

Я сказала ему, что, по моему мнению, дофин равнодушен ко мне и даже не предпринимает попыток прикоснуться к моему телу, складывается впечатление что, как только он оказывается в постели, его сразу же одолевает сон. В это утро дофин встал задолго до моего пробуждения и уехал на охоту.

– Ты, должно быть, думаешь, что это довольно странное поведение для новобрачного, – сказал граф серьезно.

Я подтвердила, что именно так и думаю, хотя на самом деле не знала точно, чего мне следовало ждать от мужа.

– Я изучал медицину, – продолжал Мерси, – и полагаю, что развитие дофина задержалось из-за того, что его конституция ослаблена внезапным и быстрым ростом.

Так вот в чем дело! Но у меня было другое мнение. Мне с самого начала не понравился герцог Вогийонский, учитель моего мужа, который, как я заметила, оказывал на него большое влияние. Не раздумывая, я выпалила:

– Робость и холодность моего мужа объясняются воспитанием, которое он получил. Я уверена, что у дофина хороший характер, но мсье Вогийонский имеет над ним слишком большую власть, что, в свою очередь, позволяет герцогу абсолютно свободно манипулировать вкусами, привычками и желаниями моего мужа.

Я замолкла. Мой разум пытался отыскать объяснение холодности моего мужа по отношению ко мне, но он принимал во внимание любую причину, кроме одной – видимо, я просто не привлекала дофина.

Мерси холодно посмотрел на меня. Его пронизывающий взгляд заставил меня почувствовать неловкость.

– Я уверен, что императрица будет очень обеспокоена, когда узнает о том, как обстоят дела. Я скажу ей, что пока еще рано волноваться, и выскажу свое мнение по поводу того, что так мучит дофина.

Я представила себе матушку у нас дома, в Шонбрунне, и содрогнулась, потому что она обладала способностью внушать мне чувство благоговейного страха даже на таком большом расстоянии. Я знала, что не оправдала ее ожиданий. Ведь она хотела как можно скорее получить известие о моей двадцатой беременности. Но как же я могла забеременеть, если мой муж отвергал меня?

Мерси изменил тему разговора и сказал, что мне следует быть более сдержанной по отношению к королю. Неужели я не чувствую, сказал он, что веду себя с ним слишком непринужденно? Я ответила, что, вне всякого сомнения, я нравлюсь королю. Он в отличие от мужа не был со мною холоден. Он сказал, что полюбил меня с той самой минуты, как я приехала, и что вся семья в восторге от меня.

Мерси ответил:

– Хочу сообщить тебе, что король Франции написал твоей матушке письмо. Там были такие слова: «Я нахожу, что дофина очень живая, но чрезвычайно наивная. Однако она еще совсем юная и, несомненно, скоро вырастет из этого».

Я почувствовала, что мое лицо залилось краской. Я так легко краснела от смущения! Значит… он написал такое после всех тех очаровательных слов, которые он шептал мне, после всей его нежности, всех его комплиментов!

Мерси улыбнулся при виде моего смущения, давая понять, что мне иногда полезно почувствовать себя в дураках, потому что это для меня единственная возможность научиться всему тому, чем я, в силу своего положения, должна владеть безукоризненно.

Он оставил меня в подавленном настроении. Мой муж не любил меня. Не любил меня и король. Единственная разница между ними заключалась в том, что один из них скрывал свои истинные чувства, а другой – нет.

Мне нужно было еще очень многому научиться.

Тетушки были очень добры ко мне. Они предлагали мне свою дружбу, поэтому, получив приглашение посетить в тот день мадам Аделаиду, я с радостью приняла его.

Когда я пришла в ее апартаменты, она тепло обняла меня, а потом, отстранив на расстояние вытянутой руки от себя, произнесла: «Супруга Берри!» – и разразилась хохотом. Потом тетушка Аделаида сказала:

– Я сейчас позову Викторию. Ее апартаменты примыкают к моим. А она пошлет за Софи, и мы устроим уютную вечеринку… все четверо, правда?

Я заметила в комнате какую-то молодую женщину, сидевшую за небольшим столиком, и улыбнулась ей. Перед ней лежала книга. Ее одежда показалась мне крайне безвкусной. Тем не менее я сразу же почувствовала к ней расположение. Увидев, что я заметила ее, она сразу же поднялась и сделала мне реверанс, слегка покраснев при этом.

– Это наше lectrice[20]20
  Чтица (фр.).


[Закрыть] Жанна Луиза Анриетта Жене, – сказала мадам Аделаида. – Она хорошая чтица, и мы довольны ею.

Я разрешила ей сесть и тут же поняла, что сделала ошибку, заговорив с ней и позволив ей сидеть в моем присутствии. Боже, я никогда не научусь соблюдать этот сложнейший этикет! Но в ту минуту Аделаида была достаточно дружественно расположена ко мне и посмотрела на это сквозь пальцы. Пришла Виктория.

– Ты послала за Софи? – спросила Аделаида.

– Да, перед тем как уйти, – ответила ее сестра.

Аделаида наклонила голову. Затем она надменно повернулась к молодой чтице и сказала, что разрешает ей уйти. Молодая женщина тихо, как мышка, выскользнула из комнаты. Она действительно напоминала мышь – такая же маленькая, серенькая и робкая.

Но больше у меня не было времени думать о ней, так как появилась Софи.

– Супруга Берри здесь, – сказала Аделаида. Софи заставила себя взглянуть на меня. Я улыбнулась, подошла и поцеловала ее. Мне было противно делать это, потому что она была невероятно безобразна! Софи не ответила на мой поцелуй и стояла, от вернувшись от меня.

Аделаида рассмеялась громким, резким смехом. Она сказала, что надеется на то, что им будет позволено сесть несмотря на присутствие дофины. При этих словах я рассмеялась. Тогда Аделаида тоже рассмеялась, а Виктория, взглянув на сестру, присоединилась к ней. Аделаида подтолкнула локтем Софи, и та тоже засмеялась. Это был ужасный смех! Вспомнив о том, что сказал мне Мерси о короле Франции, я почувствовала себя неловко.

– Итак, – сказала Аделаида, – ты – супруга Берри! Он странный мальчик, этот Берри.

Она кивнула головой и посмотрела на сестер, которые тоже кивнули, стараясь подражать выражению ее лица. Бедная Софи, как всегда, опоздала.

– Он непохож на других мальчиков, – медленно продолжала Аделаида, приблизив рот к моему уху.

Я испугалась. Все три сестры снова дружно закивали.

– У него хороший аппетит, – сказала Виктория.

Аделаида засмеялась:

– Она считает, что это очко в его пользу. Ты бы посмотрела, как она сама ест! У нее аппетит Бурбонов!

– Но я терпеть не могу корочку от пирожных! – вставила Виктория с заговорщицким видом.

– Единственное, о чем она мечтает, – это сидеть в своем кресле и есть.

– Я люблю удобства, – признала Виктория.

Софи смотрела на своих сестер и, казалось, пребывала в восхищении от этой блестящей беседы. Тетушки нравились мне. Я подумала, что они очень милы и простодушны. В тот день мне так хотелось найти друзей!

– Бедный Берри! Он никогда не смеется и не шутит, – сказала Аделаида.

– Не то что Артуа! – добавила Виктория.

– Ох уж этот мне мальчишка! – произнесла Аделаида снисходительным тоном. – У него уже есть любовница! Это в его-то возрасте! Представь себе! – прошептала она.

– Он еще очень молод, – согласилась я.

– Теперь о Берри… – Она взглянула на Викторию, и они засмеялись. Через некоторое время к ним присоединилась и Софи. – Девушки его никогда не интересовали.

– Однако же он любит поесть, – Виктория благожелательно вставила словечко в его защиту.

Аделаида нетерпеливо посмотрела на сестру, и Виктория забеспокоилась. Аделаида продолжала:

– Когда он, еще маленьким мальчиком, приходил ко мне, я, бывало, говорила ему: «Давай, Берри! Здесь ты можешь делать все, что захочешь. Говори! Кричи! Шуми! Мой бедный Берри, я даю тебе carte blanche»[21]21
  Полная свобода действий (фр.).


[Закрыть].

– И он в самом деле делал что хотел? – спросила я.

Аделаида покачала головой. Они стояли, как три умные обезьяны, и все одновременно качали головами.

– Он был непохож на других мальчиков, – продолжала Аделаида печально. Потом ее глаза блеснули озорным блеском. – И вот теперь он стал мужем. Ведь он ваш муж, мадам дофина?

Она пронзительно засмеялась, и другие сделали то же самое. Я с гордостью ответила:

– Да, он мой муж.

Виктория засмеялась, но ее заставил замолчать взгляд старшей сестры, которая решила переменить тему разговора.

– Что ты думаешь о незнакомке, которая пришла на ужин в замок де Ла-Мюэтт?

– О!.. Эта прекрасная женщина с голубыми глазами…

– И шепелявая.

– Я считаю ее очаровательной!

Виктория и Софи смотрели на Аделаиду в ожидании подсказки. Глаза Аделаиды сверкнули, и она приняла воинственный вид.

– Она ведет короля к гибели!

Я была поражена.

– Но как же это? Ведь я слышала, что ее обязанность – развлекать его.

Аделаида разразилась громким кудахтающим смехом. Я ожидала, что остальные присоединятся к ней, сначала Виктория, а потом и Софи.

– Она – putain[22]22
  Шлюха (фр.).


[Закрыть]. Ты знаешь, что это значит?

– Не помню, чтобы когда-нибудь слышала это слово раньше.

– Она – его любовница. Теперь понятно?

Я кивнула. Она приблизилась ко мне вплотную. Ее глаза сверкали.

– Она работала в публичных домах, прежде чем появилась здесь. Говорят, она нравится ему потому, что знает множество новых приемов… Всему этому она научилась в публичных домах, где проделывала все это весьма искусно.

Я покраснела от смущения.

– Это не может быть…

– О, дорогая, ты еще так молода! Ты так наивна! Ты не знаешь этого двора. Тебе нужны друзья. Ты нуждаешься в том, чтобы кто-нибудь руководил тобой, помогал тебе.

Она схватила меня за руку и приблизила свое лицо к моему. Две другие тетушки тоже придвинулись ко мне, кивая. Мне захотелось убежать прочь, пойти к королю и спросить, правда ли все это. Я, как выяснилось, совсем не знала короля. Он оказался вовсе не таким, каким представлялся поначалу. Я поняла, что могу доверять только Мерси. Он единственный человек, в котором можно быть уверенной. Он сам сказал мне об этом.

Аделаида продолжала тихим, монотонным голосом:

– Король не должен был приглашать ее на тот ужин… И особенно – в такое время. Это было ужасным оскорблением… для тебя! Ведь тот ужин был первым в узком семейном кругу… И все-таки он позволил себе привести ее… Прежде он никогда этого не делал.

Теперь я поняла, почему Мерси и все остальные тогда так беспокоились. Они узнали, что эта женщина, его содержанка, тоже приглашена, что в некотором смысле можно было расценить как оскорбление в мой адрес. Все это глубоко уязвило меня, потому что как нельзя более ясно говорило о том, как мало король заботился обо мне. Я думала, что он любит меня, а он просто смеялся над моей наивностью и специально привел на ужин свою любовницу, чтобы оскорбить меня. Все это было тщательно продуманным спектаклем, за которым скрывалось что-то зловещее и пугающее.

– Тебе не нужно беспокоиться, – сказала Аделаида. – Мы – твои друзья.

Она взглянула на своих сестер, и все они дружно закивали.

– Приходи к нам, когда захочешь. У тебя будет собственный ключ от этих апартаментов. Вот он! Разве это не говорит о том, как мы любим тебя? Мы – твои друзья. Доверься нам! Мы научим тебя тому, что сделать, чтобы Берри стал хорошим мужем. Приходи к нам в любое время, и мы поможем тебе.

Аделаида сварила кофе. Она очень гордилась своим умением готовить его и не позволяла слугам вмешиваться.

– Этому меня научил король, – сказала она. – Когда мы были моложе, он всегда готовил кофе в своих апартаментах и приносил его сюда. Тогда я вызывала звонком Викторию, а она, прежде чем прийти, вызывала Софи. В свою очередь, Софи, прежде чем прийти, вызывала Луизу… Это было еще до того, как Луиза ушла в монастырь. Знаешь, она ушла туда, чтобы спасти не только свою собственную душу, но и душу короля. Она постоянно молится за него, потому что боится, что он может умереть и все его грехи останутся на его совести. Что будет, если он умрет в постели рядом с этой проституткой? Луизе приходилось проделывать долгий путь, и часто бывало так, что, когда она приезжала, король уже готовился к отъезду, так что ей хватало времени только на то, чтобы поцеловать его, прежде чем он уедет. Это были счастливые дни… Так продолжалось до тех пор, пока здесь не появилась эта женщина. Конечно, до нее еще была Помпадур. Король всегда становился жертвой женщин. Но было время… – Ее взгляд стал мечтательным. – Люди стареют. Знаешь, я была любимой дочерью. Он тогда называл меня Logue[23]23
  Отребье (фр.).


[Закрыть]. Это было ласковое прозвище. Он и до сих пор называет меня так, а Викторию – Coche[24]24
  Свинья (фр.).


[Закрыть].

– Это из-за того, что я очень люблю поесть, – вставила Виктория. – Из-за этого я немного располнела… Но вовсе не как свинья.

– Софи он называл Graille[25]25
  Жратва (фр.).


[Закрыть], а Луизу – Chiffe[26]26
  Тряпка (фр.).


[Закрыть]. Наш отец любит давать людям прозвища. Он всегда называл жену нашего брата бедной Пепой. Ты знаешь, что я имею в виду Марию Жозефу. Я редко слышала, чтобы он называл твоего мужа иначе, как бедным Берри.

– Почему же эти двое – бедные?

– Пепа – потому, что, когда она приехала сюда, ее муж не желал этого. Раньше он уже был женат и продолжал любить свою первую жену. В первую брачную ночь после своей второй свадьбы он, будучи в объятиях своей новой жены, призывал первую. Но Мария Жозефа была терпеливой, и со временем он полюбил ее. Потом он умер. Поэтому король и называл ее бедной Пепой. А бедный Берри… Ну, дело в том, что он совсем не такой, как большинство молодых людей… Вот почему он – бедный Берри.

– Интересно, обижается ли он на это?

– Бедный Берри! Его ничто не интересует, кроме охоты, чтения, замков и строительства…

– А еще еды, – сказала Виктория.

– Бедный Берри! – вздохнула Аделаида, и все остальные вздохнули вместе с ней.

Побывав у тетушек, я узнала о королевской семье много нового, чего не знала прежде. У меня были теперь ключи от их апартаментов. Впоследствии я часто пользовалась ими, потому что с тетушками я, по крайней мере, могла на время избавиться от строгих правил этикета мадам де Ноай.

На балу, который был дан несколько дней спустя, произошло серьезное нарушение этикета. Причиной тому послужил тот факт, что принцы из семейства Лорренов высказали пожелание, чтобы их дому было отдано определенное предпочтение перед всеми другими. Дело в том, что бал давался в мою честь, а мой отец, Франсуа Лоррен, принадлежал к этому семейству. В частности, мадемуазель де Лоррен, являвшаяся моей дальней родственницей по линии отца, полагала, что одно это дает ей право пройти в менуэте впереди всех остальных дам. Графини королевской династии были оскорблены этим, и весь дворец пребывал в бурном обсуждении предстоящих событий. Мне сказали, что король расхаживал взад и вперед по своим апартаментам, глубоко обеспокоенный внезапно возникшей проблемой. Отказать Лорренам в их просьбе значило оскорбить австрийскую династию, а согласиться с ними – означало нанести оскорбление семействам Орлеанских, Конде и Конти.

Еще никогда этот их этикет не казался мне таким глупым. Король позволил мадам Дюбарри сидеть за столом вместе со мной, и после этого он еще, оказывается, думал, что я могу обидеться, если моя дальняя родня не получит преимущества перед его близкими родственниками! Я приняла решение никогда, насколько это возможно, не быть рабыней их дурацкого этикета.

Однако спор продолжался, и наконец король разрешил его в пользу Лорренов. Тогда графини королевской династии отказались присутствовать на балу, сказавшись нездоровыми.

Я вряд ли заметила их отсутствие. Я танцевала. Как же я любила танцевать! В эти минуты я чувствовала себя самой счастливой на свете. Сначала я танцевала с мужем. Он был очень неуклюж и постоянно поворачивался направо, когда следовало поворачиваться налево. Я громко смеялась, и тогда он вдруг как-то неторопливо улыбнулся мне и сказал:

– У меня это плохо получается!

Это казалось большим прогрессом в наших отношениях. Совсем другое дело, как оказалось, – танцевать с моим младшим деверем, который был природным танцором и невероятно галантным кавалером, беспрестанно повторявшим мне, что Берри – самый счастливый человек при дворе и что он надеется, что Берри понимает это. Я с удовольствием отвечала ему и чувствовала, что в его обществе становлюсь все более беззаботной. Было так чудесно танцевать с человеком моего возраста, с которым у меня было что-то общее! Артуа все время смеялся, и мне тоже хотелось смеяться. Я не сомневалась, что мы станем друзьями. Потом я танцевала с молодым герцогом Шартрским, сыном герцога Орлеанского, и он мне совсем не понравился, потому что, хотя и был любезен, но его холодные глаза чем-то напоминали глаза змеи, в связи с чем общее впечатление было неприятным. Это был мой первый близкий контакт с ним. Вероятно, в тот вечер я впервые почувствовала, что этот человек станет моим врагом.

Люди в этой стране так отличались от моих соотечественников! Сколько бы они ни одевали меня во французское платье, какие бы французские манеры и обычаи я ни усваивала, я навсегда останусь австрийкой. Мы, австрийцы, не были столь утонченными, вели себя более естественно, хотя, возможно, не были такими воспитанными. По сравнению с ними мы, может быть, даже казались грубоватыми и, наверное, не были столь остроумны, зато нас было легко понять. Мы говорили то, что думали, и не скрывали своих истинных чувств под давлением этикета. А здесь повсюду был один этикет! Я задыхалась под его тяжестью и невероятно устала от него, о чем мне даже хотелось крикнуть во всеуслышание. Мне хотелось отбросить его, посмеяться над ним, заявить им всем, что если этот этикет так им нужен, то ради Бога – я не возражаю, но путь избавят от него меня.