Текст книги "8–9–8"

Автор книги: Виктория Платова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

– А в большой Америке… Не Южной… Там есть обсерватории?

– Ну конечно. Там очень хорошие обсерватории.

– Но они ведь нисколько не лучше, чем та, в которой ты работаешь? Или та, в Чили… Ведь не лучше, правда?

– Мне трудно сравнивать. – Фэл вполне серьезно отнеслась к вопросу Габриеля. – Но говорят, что оборудование там первоклассное.

– «Говорят» – еще не значит, что так оно и есть.

– Какой же ты забавный! – Еще один повод растормошить и поцеловать Габриеля найден. – Тебе нравится фисташковое мороженое, но совсем не правится Америка, так?

– Думаю, что делать в Америке совершенно нечего, – мрачно произносит Габриель. – Если ты, конечно, не собираешься играть в казино или… Или грабить банки.

– Не собираюсь, честное слово! Но когда я говорила об океанском лайнере, я имела в виду обыкновенный круиз. Пять портов за десять дней, полный пансион и стюарды, похожие на римских легионеров, – все до единого. Я была туристкой.

– А я до сих пор никем не был. И нигде. Еще я люблю книги…

– Так я и думала. Ты – большой молодец.

Молодец, а никакой не недоумок – если бы это услышала Мария-Христина, то сразу прикусила бы язык!.. Ох, уж эта Мария-Христина! В противовес зеленому лужку-Фэл сводная сестра предстает перед Габриелем угрюмым плато, усеянным подлыми ядовитыми колючками, торчащими из земли корневищами, насмешливыми грудами камней. Еще никому, кроме темной лошадки Хавьера, не удалось пройти по плато, не поранившись, – и лучше держаться от этой местности подальше.

– Ты не очень нравишься моей сестре, – сдает Марию-Христину Габриель.

– Полагаешь, мне нужно напрячься, чтобы понравиться ей?

– У тебя все равно ничего не получится… Она всегда такая – ей никто не нравится…

– Честно говоря, и я от нее не в восторге. – Фэл нисколько не расстроена от сказанного Габриелем. – Ничего, что я так говорю? Может, ты переживаешь из-за нее?

– Нет.

Фэл разглядывает Габриеля с таким любопытством и жадностью, как будто он – первый мальчик, который встретился ей на пути и к которому она подошла достаточно близко. Так близко, что расстояние измеряется сантиметрами (как радиоволны), а иногда исчезает совсем. Что, если и правда – первый? Это обстоятельство необходимо немедленно прояснить.

– У тебя есть дети?

– Нет, – просто отвечает Фэл.

– Почему?

– Не знаю. Так получилось. Раньше я не задумывалась над этим…

– А сейчас?

– И сейчас не задумываюсь.

– А у тебя есть знакомые среди детей?

– Погоди-ка… У меня есть знакомый продавец птиц, и я неплохо знаю его подопечных… У меня есть знакомый фотограф и знакомый репортер криминальной хроники… Про кошек я тебе уже говорила, упомяну еще и собаку, щенка бассет-хаунда. А дети… Нет, знакомых детей у меня нет. Кроме одной девочки, дочки фотографа. Но она такая толстая, противная и глупая, что можно смело сбросить ее со счетов. Ты – мой первый знакомый ребенок, малыш.

Из всего приведенного теткой списка Габриеля особенно интересуют щенок бассет-хаунда и продавец птиц (это то же самое, что Птицелов или нет?)  – нужно обязательно расспросить о них Фэл, когда представится возможность.

То, что трудно понять Габриелю: у его отца был сын, был с самого начала, – но как разговаривать и как жить с ним, как любить, его отец не знал. Фэл – совсем другое дело. Хоть у нее и нет опыта общения с детьми – справляется она довольно хорошо.

Настолько хорошо, что к родным, ожидающим их у выхода с кладбища, они подходят, крепко держась за руки: вернее, это Габриель цепляется за Фэл. При виде столь душещипательной (по-другому не скажешь!) сцены единения Мария-Христина хмыкает, а мама недовольно поджимает губы. И лишь темная лошадка Хавьер сохраняет обычное для себя – тупое и равнодушное – выражение лица.

Книжник Габриель так и не выучился искусству читать по губам. Особенно – по недовольным и старательно уложенным, как кухонные полотенца в шкафу: между ними обычно прячутся бабушкины письма («мне приснился дурной сон про твоего мужа, уж не захворал ли он? а от повышенной утомляемости лучше какое-то время попить экстракт родиолы») ; счета, мелкие монетки в несколько сентимо, пяльцы, набор открыток с видами Триеста, разноцветная тесьма; засохший, размером с тарелку, глазированный пряник с надписью «Glückliche Weihnachten!» [5]5
  Счастливого Рождества! ( нем.)


[Закрыть]– предмет вожделений Габриеля. Если мама разожмет губы – что оттуда покажется?

Вряд ли пряник.

Глаза Марии-Христины гораздо более красноречивы: попался на крючок, недоумок? И когда только она успела обработать тебя, эта английская сучка? А впрочем, ничего удивительного, вы оба – жалкие уродцы, нетопыри, гиены в зоопарке и то выглядят симпатичнее. Эта новая родственница – сегодня она здесь, а завтра нет ее, а мы – всегда рядом, так что хорошенько подумай, братец.

Никому, кроме Габриеля, не нравится Фэл, никто не торопится пригласить ее помянуть усопшего, никто не говорит ей: «В этот скорбный день мы должны быть вместе». Все думают только о том, что она претендует на часть какого-то мифического наследства.

Габриель уверен: Фэл не охотница за наследством.

И оттого он сжимает ее руку еще крепче. И не слишком-то прислушивается к тому, что говорят взрослые.

– Вы устроились где-то в городе, Виктория? – Мама сама любезность. – Если да, то это не очень хорошая идея… Мы ведь родственники.

– Я остановилась у своих старых друзей, так что не стоит волноваться.

– Вы нисколько не стеснили бы нас.

– Я понимаю, но…

Старые друзья Фэл. Что это еще за старые друзья? Очередной фотограф, очередной репортер криминальной хроники, очередной щенок бассет-хаунда, а, может, не бассет-хаунда – фокстерьера (весельчаки-фокстерьеры всегда нравились Габриелю).

– Конечно, ты нас не стеснишь, – встревает в разговор Габриель. – Ты можешь занять любую комнату! Ту, где живет бабушка, когда приезжает к нам. Сейчас ее нет…

– Бабушкина комната – это бабушкина комната, – одергивает мальчика мать. – Мы должны хранить се в неприкосновенности. Вы уж извините, Виктория…

– Но сейчас-то бабушки нет, – Габриель едва не плачет.

– Нет, но комната здесь ни при чем. Мы и сами туда не заходим. У старых людей свои причуды, и нужно относиться к ним снисходительно…

– Не стоит беспокоиться обо мне.

Фэл хочет отстраниться, отнять свою руку от ладони Габриеля – не тут-то было!..

Во рту матери перекатываются мелкие монетки, разноцветная тесьма путается, а виды Триеста не предвещают путешественникам ничего хорошего; позже, когда английская сучка уберется на свой вонючий остров,Габриелю будет устроена самая настоящая экзекуция: «Ты выставил нас в дурном свете, несносный мальчишка, ты вел себя отвратительно! Зачем ты устроил этот скандал, да еще в день похорон отца?!»

Но с Фэл мать соблюдает приличия:

– Я всего лишь хотела сказать, Виктория, что комната моей матери – не единственная. Вы вполне можете занять кабинет.

Габриель что есть силы сжимает руку Фэл – «соглашайся!».

– Соглашайтесь, ну же! – настаивает мать под недовольные гримасы и ужимки Марии-Христины. – Вот и Габриелю вы понравились…

«Понравилась, о да! Он просто прилип к ней, как дерьмо к заднице»,  – семафорит лицо сестры, желтый с черным кружком флажок сменяет другой – в желтую же и синюю вертикальные полоски: «Мне нужен лоцман».

Все верно, Габриелю просто необходима тетка Фэл.

– Мне он тоже понравился, – говорит Фэл, потупив взор. – Он замечательный мальчик и очень похож на своего отца…

* * *

…«Замечательный мальчик» жаждет историй и жаждет прикосновений.

Последнее легко объяснимо: Фэл приехала из страны, где почти не бывает послеполуденного зноя и где понятие «сиеста» не имеет своих собственных языковых аналогов. От кожи Фэл идет легкий холодок, она и не думает теплеть (даже на солнце) и уж тем более не думает таять – и в этом отношении намного предпочтительнее мороженого, которое так любит Габриель.

Впрочем, насчет «таять» Габриель не совсем уверен.

Не стоило бы ему читать эту грустную сказку про Растаявшую Фею!.. Она прилетела на Землю с далекой звезды и полюбила парня из маленькой мансарды, из маленького королевства, возможно, расположенного на той же широте, что и Англия, – или даже севернее, в тысячу раз севернее. Любовь оказалась взаимной, и все могло сложиться совершенно счастливо, и сказка бы тогда наверняка называлась бы по-другому, но… Молодой человек из мансарды получил направление в южную колонию. И она поехала с ним, поплыла на пароходе, навстречу собственной гибели, и

растаяла.

Тело феи оказалось мягче, чем воск (похоже, это и был воск!), от нее всего-то и осталось, что муслиновое платье, у Марии-Христины есть такое же. Оно висит в шкафу, набитом блузками, юбками, десятком сарафанов, шортами-бермудами и футболками с изображением группы «Битлз», группы «Роллинг Стоунз» и психоделической команды из Калифорнии «ДЖЕФФЕРСОН ЭЙРПЛЕЙН».

Ничего подобного нет у Фэл.

До сих пор Габриель видел только мрачный наряд, в котором Фэл была на похоронах, к ночи он сменился ночной рубашкой из плотной ткани. В последующие три дня в гардероб тетки добавились лишь жакет цвета маренго и платок, которым она повязывала голову.

Марию-Христину можно назвать жгучей красавицей, она хорошо сложена, и платье из муслима сидит на ней идеально, – но она не фея.

Фея – совсем другой человек.

Его английская тетка.

Если думать о Фэл, как о фее, – то все сразу же находит объяснение и становится на свои места. Большой лоб и глаза, почти лишенные ресниц, уже не отталкивают. Ведь фее совсем не обязательно быть красивой, достаточно нежности, доброты и тепла.

Все эти качества у Фэл в избытке, но вдруг она растает?..

Исчезнет из жизни Габриеля так же внезапно, как и возникла.

Габриель рассказывает Фэл сказку о Растаявшей Фее в первую же ночь. Он и сам не знает, как это получилось: он собирался пробыть в кабинете, где устроилась тетка, не больше минуты, – минуты вполне хватило бы, чтобы пожелать ей сладких снов. И уговориться насчет завтрашнего дня. Никаких особых планов у Габриеля нет – вот если бы и у Фэл тоже не было! Тогда можно остаться дома и разговаривать. Или отправиться куда-нибудь и тоже разговаривать – вдруг посередине этих разговоров вскроется что-нибудь любопытное, не обязательно касающееся пульсаров. Вдруг она уже получила известие от отца – из того чудесного поезда, с колокольчиками, почтовыми рожками и кузнечиком, который обосновался в вагоне первого класса. Раз уж они так привыкли переписываться, то не откажутся от этой привычки и в новых обстоятельствах, когда папы больше нет.

Его нет в этом кабинете, где он проводил часы и дни, нет на кухне и в ванной, где он брился и рассматривал отечные щиколотки и распухшие запястья (верный признак болезни сердца!), – но где-то же он есть?

В поезде, в поезде. В поезде, ту-ту-ту-уу!..

Фэл постелили на диване, слишком большом для ее маленького тела: рядом с ней легко уместились бы еще три Фэл и, как минимум, пять Габриелей. В изголовье дивана горит ночник – лампа с бледно-сиреневым абажуром и ножкой в виде странного человеческого существа со слоновьей головой, отец называл его богом мудрости и покровителем путешественников Ганешей.

Путешествия, о!.. Путешествия не имеют к отцу (каким знал его Габриель) ни малейшего отношения.

Узкие высокие окна затянуты шторами, узкие высокие шкафы забиты книгами. В углу, на низком столике из красного дерева, стоит граммофон с медной трубой, больше похожей на раскрывшееся жерло какого-то диковинного цветка. Медь поблескивает в свете ночника, все остальное скрыто в полутьме. Но Габриель знает, что граммофонный раструб не одинок: внизу притаилась новейшая стереосистема со множеством колонок и двумя тюнерами, а место справа занимает восковой валик Эдисона, страшно антикварная и дорогая штука.

В кабинете есть еще множество небольших ящичков (в них живут сигары); множество застекленных стоек (в них живут цирковые плакаты); покрытое сукном бюро и конторка с лежащими на ней «Nouveau petit LAROUSSE illustré» [6]6
  Один из популярных французских энциклопедических словарей.


[Закрыть]1936 года и лупой. Вот интересно, лупа еще там?.. Если взять ее и приблизить к лицу – может быть, тогда Фэл увеличится в размерах? И не будет казаться такой маленькой, такой беззащитной в этой огромной и безжизненной комнате?

Пока Габриель размышляет об этом, пространство вокруг дивана с Фэл приходит в движение и начинает странным образом вибрировать, искривляться, вздыхать – как будто приноравливаясь к нежданной постоялице. Опс! – и вот уже окна и книжные шкафы не кажутся такими высокими. Упс! – сузились и ужались стены. Чик-вжик-трак! – опустился потолок. Теперь это и не кабинет вовсе, а чудесная маленькая табакерка или чудесная музыкальная шкатулка, а Фэл нужно всего лишь протянуть руку, чтобы открыть дверь. Пошевелить фалангой пальца, чтобы распахнуть окно.

Наверное, это природное явление объяснимо и связано с профессией тетки. Всю жизнь ее спутниками были пульсары (хоть и нейтронные, а все же звезды), и Фэл волей-неволей переняла их повадки: втягивать все в свою орбиту, в воронку, подминать под себя. Так, в понимании Габриеля, выглядят сверхтекучесть, сверхпроводимость, сверхсильные магнитные поля.

Если это так и Фэл вдруг придет в голову зевнуть – Габриель, подхваченный магнитным полем, полетит прямиком ей в рот. Все то время, что они знакомы, Габриеля тянуло к тетке, как магнитом, и только теперь нашлось объяснение этому —

НАУЧНОЕ

и гораздо более убедительное, чем все другие объяснения.

Фэл читает толстенную книгу, но Габриель все же находит нужным спросить:

– Ты не спишь?

– Нет. А почему ты еще не в кровати?

– Вот… Пришел пожелать тебе спокойной ночи. Сладких снов.

– Сегодня я вряд ли усну Но желай.

Видя, что Габриель нерешительно мнется у двери, она откладывает книгу и похлопывает рукой по дивану:

– Иди сюда.

Только это ему и нужно: через секунду он оказывается рядом с Фэл, и даже через долю секунды, – магнитное поле все-таки сработало.

– Сегодня был очень грустный день. Очень тяжелый, – говорит она.

– Да. – Габриель тотчас начинает угрызаться от осознания того, что не чувствует ни грусти, ни тяжести.

Поездка на фантастическом скором поезде – еще не повод для расстройства.

Он не станет рассказывать про поезд тетке, вдруг она посчитает его глупым или (хуже того) спрыгнувшим с мозгов мальчишкой, который ровным счетом ничего не понимает в смерти. Смерть – это такое средство передвижения, мог бы выдвинуть гипотезу Габриель, – но вместо этого принимается склонять на все лады историю про Растаявшую Фею.

Сказка на ночь.

Воспроизведенная с максимальной приближенностью к первоисточнику, она вышибает у Фэл слезу. Да-да, Фэл натурально плачет и сглатывает слезы, как это делал сам Габриель – жутко давно, в бессмысленном возрасте пяти или шести лет.

– Кошмар, – вдоволь нарыдавшись, наконец говорит она. – Случится же такое! Растаяла!.. Бедняжка Розалинда! Бедный твой папа…

– А такое и в самом деле может случиться? С кем-нибудь?

– С кем?

– С кем-нибудь не в сказке, – осторожно уточняет Габриель.

– Не в сказке – вряд ли. Я, во всяком случае, про такое не слыхала.

– Но это возможно?

– Теоретически… Если мы, к примеру, возьмем процесс аннигиляции, когда частица сталкивается с античастицей и они исчезают, превращаясь в другие частицы…

– Нет, не теоретически.

– В жизни никто не тает, если тебя интересует именно это.

Габриель испускает вздох облегчения: пусть Фэл и не фея, зато романтическая кончина на палубе, под палящими лучами, в объятиях муслинового платья ей не грозит.

– Видишь тот стол с сукном? – не-фея демонстрирует удивительную способность переключаться с темы на тему.

– Бюро, – уточняет Габриель. – Тот стол называется бюро.

– Верно. Ты не мог бы выдвинуть верхний правый ящик и кое-что взять?

– Не получится. Ящики в бюро всегда закрыты на ключ.

Это – чистая правда. Габриель неоднократно пытался подобраться к манящим его воображение ящикам и всякий раз терпел фиаско. Их пять, похожих друг на друга как близнецы: два с правой стороны и три с левой. Ящики сияют темно-ореховой поверхностью, а прорези замочных скважин на них заставляют вспомнить о египетском боге солнца Ра. Габриель видел картинку с богом в «Nouveau petit LAROUSSE illustré»: глаза Pa на картинке – такой же формы, что и скважины.

Ключа к ящикам (в отличие от бога солнца) Габриель не видел никогда.

– …Ключ. Я и забыла. Вот, возьми.

Фэл снимает с шеи цепочку, на которой (вместо медальона, крестика или ладанки) висит маленький блестящий ключ.

– А он подойдет?

– Конечно. Ведь это и есть ключ от бюро.

– Откуда он у тебя? —

Подобный вопрос для Габриеля чистая формальность, Фэл может не заморачиваться с ответом. Какая разница, откуда у нее ключ, важно – что он отпирает. Не пройдет и тридцати секунд, как Габриель узнает о содержимом ящиков: вдруг там спрятаны невероятные, потрясающие предметы? Настолько потрясающие, что к ним вполне применимо слово «артефакт» – о его существовании Габриель узнал не так давно, но случая употребить еще не представилось.

– …Откуда? Его прислал мне твой отец. Несколько месяцев назад.

– Зачем?

– Сейчас откроем ящик и все узнаем.

– Там спрятан артефакт? – Габриель так возбужден, что не сразу попадает ключом в скважину.

– Ого!.. Насчет артефакта я не совсем уверена…

Куда ему слушать Фэл, если ключ легко повернулся в замке и ящик поддался? Возбуждение достигает пика и – следом за ним – следует сокрушительное разочарование.

Ящик пуст.

Почти пуст, если не считать еще одного ключа, болтающегося на дне. Второй ключ раза в два больше первого, он не украшен ни искусной резьбой, ни драгоценными камнями, ни инкрустацией из слоновой кости. Такими ключами отпираются самые захудалые дома, самые дешевые закусочные, самые заброшенные подвалы, в которых не сыщешь ничего, кроме крыс.

Нет-нет, так просто Габриель не сдастся, впереди целых четыре ящика!

Он уже готов продолжить поиски, когда слышит голос Фэл:

– Ты не должен этого делать.

– Почему?

– Потому что мы должны взять только то, что лежит в верхнем правом ящике.

– Но там только еще один дурацкий ключ.

– Значит, нам нужен именно он.

– А остальное?

– Послушай, на все остальное мы не имеем права, —

Фэл по-прежнему кажется мягкой (она даже мягче, чем

обычно), но тени за ее спиной начинают сгущаться, а воздух – угрожающе потрескивать, помни об аннигиляции, малыш.

Помни и не перечь.

…Спустя день, ключом, найденным в ящике, Фэл откроет самую важную дверь в жизни Габриеля. За ней окажется помещение, в котором Габриель проведет самые прекрасные дни и самые ужасающие ночи. Впоследствии разделение дней и ночей уже не будет таким четким, и темнота (или то, что кажется темнотой), переползет на территорию света, медленно съедая ее, откусывая по кусочку.

Габриель и Фэл оказываются на улице Ферран через несколько часов после оглашения завещания.

Завещание состоит из трех миллионов пунктов, по которым можно ненавидеть английскую выскочку. В нем сказано, что Виктории Бастидас де Фабер (так выглядит полное имя Фэл) переходит коллекция кубинских сигар в количестве 931 штуки, библиотека и автомобиль «Золотой Бугатти» 1927 года выпуска, о существовании которого никто в семье Габриеля не подозревал.

Где он находится в настоящее время – тоже неизвестно.

Кроме того, в собственности сеньориты Бастидас оказывается часть недвижимого имущества покойного на улице Ферран, в центральной части Города.

По сравнению со столь внушительным куском пирога остальные куски выглядят не так впечатляюще, это крохи, а не куски:

– небольшое денежное вспомоществование вдове покойного,

– счет в банке на имя сына покойного (суммы, лежащей там, хватило бы разве что на годовой абонемент в океанариум).

Судьба пластинок и аудиотехники (включая граммофон) тоже худо-бедно устроена, они передаются в дар дочери вдовы покойного от первого брака. Не обойдены вниманием и цирковые плакаты, их необходимо переслать г-ну «Bugge Wesseltoft», до 1981 года проживавшему в городке Бад-Грисбах, в Баварии.

Бад-Грисбах, не там ли запаркован «Золотой Бугатти»?

– Он был большой шутник – ваш муж и мой брат, – объясняет впавшей в уныние матери Габриеля Фэл. – Я понятия не имею, кто такой Багги Вессельтофт… Я даже не знаю, существует ли этот Багги на самом деле.

– А по-моему, он был мудаком. Тихушником с поехавшей крышей. Жалким ничтожеством, который сидел на твоей шее и годами измывался над тобой, мама.

Мария-Христина не стесняется в выражениях, и ее можно понять: уж слишком оскорбительным выглядит пункт о запиленных оперных пластинках толщиной в палец, она всегда считала их мусором. А граммофон и эдисоновский восковой валик!.. Вещи, совершенно несовместимые с психоделической командой «ДЖЕФФЕРСОН ЭЙРПЛЕЙН», на создание очередного элэсдэшного шедевра в стиле «Surrealistic Pillow» [7]7
  «Сюрреалистическая подушка» ( англ.).


[Закрыть]они вряд ли вдохновят.

– Вы не должны так говорить, Мария-Христина. – Фэл пытается быть вежливой с сестрой Габриеля.

– Отчего же? Я считаю, что это не завещание, а самое настоящее издевательство.

– Это воля покойного…

– Ну да, ну да. Вам-то переживать нечего, вы-то огребли по полной.

– Что вы имеете в виду?

– Не прикидывайтесь дурочкой. Я имею в виду «Золотой Бугатти». Знаете, сколько он стоит?..

Габриель и не предполагал, что его сестра разбирается в машинах. Должно быть, сказывается влияние темной лошадки Хавьера – обладателя обшарпанного мопеда, мечтающего в обозримом будущем пересесть на малолитражную bebe-Peugeot. [8]8
  Малютка-«Пежо» ( фр.).


[Закрыть]

– Я не слежу за автомобильным рынком. – Фэл – само спокойствие.

– Даже на автомобильном рынке «Золотой Бугатти» – большая редкость. Самый дорогой автомобиль двадцатых годов, и за последние шестьдесят лет его цена только увеличилась. Если его продать любителю раритетов, то можно приобрести остров где-нибудь в Тихом океане…

– В личное пользование? – округлив глаза, спрашивает мать Габриеля.

– Конечно. Остров и часть кораллового рифа.

В уголках губ Марии-Христины пузырится слюна, она накатывает и отступает – совсем как морской прибой на том острове, до которого (без помощи «Золотого Бугатти») ни за что не доплывешь.

– Думаю, насчет кораллового рифа ваша дочь сильно преувеличивает.

– А вот и не преувеличиваю! Видишь, мама, он нисколько тебя не любил, твой муженек… Оставил тебя с голым задом! А семейными ценностями теперь воспользуются никому не известные прощелыги!

Фэл не хотела этой ссоры, она по-настоящему расстроена, шмыгает носом и вот-вот готова зарыдать.

– Милая девочка… – говорит Фэл тихим, прерывающимся голосом. – Вы несправедливы ко мне.

– Несправедливым оказался ваш брат. Мама столько лет поддерживала его и заботилась о нем – и что же получила взамен?..

– Я знать не знала ни о каком автомобиле! Если уж на то пошло – я думаю, что и он плод фантазий моего брата. Как Багги Вессельтофт.

Мать Габриеля не в состоянии сказать ни слова (она лишь безвольно наблюдает за перепалкой) – зато Мария-Христина старается за двоих:

– Ага, значит он-таки был сумасшедшим!

– Он не был сумасшедшим.

– Но при этом его завещание полно несуществующих объектов и субъектов!

– Он не был сумасшедшим!

– Вы правы, – неожиданно отступает Мария-Христина. – Не был. Тем более что документы на «Золотой Бугатти» в полном порядке. Я видела их. Я держала их в руках. Я их изучила.

– Где же ты их нашла?

– Не важно где, мама. Нашла и все.

Бюро в кабинете отца, покрытое расслоившимся, загустевшим от времени сукном. Наверняка документы на машину лежали в одном из четырех непроверенных Габриелем ящиков. Напрасно он послушался Фэл и не отпер их! И какой прок в честности тетки, если окружающие считают ее воровкой, самозванкой и этой… как ее… никому не известной прощелыгой!..

– Отлично! – Фэл вскидывает голову. – Если вы нашли документы – найдите и машину. А когда найдете, можете смело ею пользоваться. Ездить сами, сдавать в аренду или продавать любителям автомобильной старины. А на вырученные деньги приобретайте острова, коралловые рифы, морские шельфы с нефтью и алмазные прииски. Черта лысого приобретайте, я подпишу любую бумагу.

– Ага! Ловлю вас на слове! – торжествует Мария-Христина.

В последующие два года интенсивных и семь лет менее интенсивных поисков «Золотой Бугатти» так и не будет найден. На первом этапе поисками занимался темная лошадка Хавьер. Ему же удалось обнаружить следы бугатти на Итальянской Ривьере и – позже – в Монако, где Хавьер погиб при невыясненных обстоятельствах: его труп нашли на задворках казино в Монте-Карло. Карманы Хавьера лопались от денег и фишек, а за пазуху была заткнута брошюра о Николасе Зографосе [9]9
  Выдающийся карточный игрок 1-й половины XX века.


[Закрыть]и его «Греческом Синдикате». Остальные любовники юной Марии-Христины тоже включились в гонку за «Золотым Бугатти» – с такими же печальными для себя последствиями. Двоим помогли уйти из жизни неустановленные доброхоты, еще один свел счеты с ней самостоятельно, еще один затерялся где-то на просторах Восточной Сибири (что тоже можно считать косвенным подтверждением гибели). Единственным, кто выиграл в этой ситуации, оказалась сама Мария-Христина —

она написала свой первый роман.

Ничем не примечательная любовная история, задрапированная под мистический детектив, так и называлась – «Золотой Бугатти». С мистикой и интригой в опусе Марии-Христины дела обстояли туго, зато все в порядке было с псевдоэротическими сценами, размышлениями главной героини о том, кому бы всучить свою просроченную девственность и (не лишенными оригинальности) сравнениями мужских гениталий с:

а) немецкой Haubitze [10]10
  Гаубица ( нем.).


[Закрыть]времен 1-й мировой войны

б) древком императорского штандарта

в) самым величественным из каменных столбов Стоунхенджа.

Тогда же, в «Золотом Бугатти», Мария-Христина впервые опробовала тип героини, который (с незначительными вариациями) будет разрабатываться ею во всех последующих романах. Девушка слегка за двадцать, «похожая на фарфоровую статуэтку», с волосами «цвета спелой ржи», с «васильковыми глазами», с «персиковой/атласной кожей». В эту же концепцию идеальной внешности вписывается «родинка под правой грудью» и сама грудь – «высокая, упругая, с маленькими сосками-горошинками». И еще ноги – «роскошные, удивительно стройные, лилейно-белые». Взмыть в небеса с такой кучей достоинств практически невозможно – потому и приходится постоянно доплачивать за превышение допустимого веса багажа и ручной клади. В них лежат «острый, пытливый ум», «сердечность», «самоотверженность» и «она в совершенстве владела приемами айкидо и пятью языками, включая язык индейцев кечуа». К несомненным плюсам этой чудо-героини относится и то, что на первых десяти страницах она обязательно теряет память и становится игрушкой в руках страшных негодяев. Оставшиеся шестьсот девяносто страниц, как правило, посвящены проникновению в агентурные сети разведок мира, промышленному шпионажу и соблазнению политиков, глав крупных корпораций, особ королевской крови, хорошо законспирированных масонов и розенкрейцеров. И конечно же поиску того единственного, с «древком императорского штандарта» в паху, с которым героиня сможет наконец-то расслабиться, вспомнить все и почувствовать себя слабой женщиной. На шестьсот пятидесятой странице такой человек обязательно появляется – и не один, а с замком в Провансе, квартирой на Манхэттене, латифундией в Бразилии и с чековой книжкой в зубах.

Фу-у, гадость. Мерзость. Хорошо оплачиваемое литературное самоубийство.

Мария-Христина читала не совсем подходящие книжки в нежном возрасте – вот результат и не замедлил сказаться.

А если бы она в день оглашения завещания не брызгала слюной и не обкладывала Фэл проклятьями, а отправилась бы с ней на улицу Ферран – все в ее писательской карьере могло сложиться по-другому.

Но Мария-Христина не отправилась.

И Фэл с Габриелем оказались на улице Ферран в полном одиночестве.

Под нужным им номером на четной стороне улицы обнаруживаются две затянутых тканью витрины со стеклянной дверью посередине. Прикрепленная к внутренней стороне двери выцветшая табличка гласит:

CERRADO. [11]11
  Закрыто ( исп.).


[Закрыть]

– Это, кажется, здесь, – говорит Фэл и, примерившись, вставляет ключ в замочную скважину.

Четыре (Габриель специально считает) поворота ключа – и дверь со скрипом поддается. Фэл ставит ногу в образовавшуюся щель, оборачивается к племяннику и смотрит на него сверху вниз:

– Ты готов, дорогой мой?

Габриель не совсем понимает, к чему он должен быть готов, к тому же с некоторых пор он стал бояться дверей, за которыми его поджидает неизвестность, —

и потому молчит.

Та же мизансцена повторится спустя десять лет. Но теперь уже Габриель будет возиться с четырьмя поворотами ключа и смотреть на тетку сверху вниз:

– Ты готова, Фэл?..

Фэл не терпится войти вовнутрь, она исчезает за дверью, предварительно перевернув табличку; вместо CERRADO возникает

ABIERTO. [12]12
  Открыто ( исп.).


[Закрыть]

Эта сторона таблички не такая линялая, буквы выглядят свежо и дружелюбно, они как будто соскучились по посетителям: все вместе и каждая в отдельности, входи, Габриель, входи! ничего страшного за дверью нет,  – наоборот, тебе там понравится, малыш.

Вдруг и вправду понравится?  – решает Габриель про себя и с бьющимся сердцем следует за теткой.

Его встречает темнота.

Она могла бы быть абсолютной, если бы не щели и микроскопические дырки в шторах. Солнечные лучи проникают сквозь них и ломаными линиями ложатся на пол: паутина лазеров в банковском хранилище, да и только.

Это – не банковское хранилище

В банковском хранилище не пахнет пылью, специями, кофейными зернами (если поднести их к ноздрям предварительно разгрызенными). Запахи не смешиваются, они уложены слоями и существуют отдельно друг от друга. Самый верхний слой – безусловно, пыль и все связанное с пылью; пыльные поверхности дерева, запылившиеся бумага и ткань. Специи и кофейные зерна вносят успокаивающую ноту, они так же дружелюбны, как и буквы в слове ABIERTO, вот видишь, малыш, все обстоит замечательно, ты вошел – и правильно сделал.

Но Габриеля не проведешь.

Слой с кофе – не последний, за ним прячется еще один, самый неприятный. Он старше штор на окнах, старше таблички на двери, старше дерева и бумаги; кажется, что именно он – первооснова.

Тот еще запашок.

Габриель уже сталкивался с ним, и совсем недавно – когда висел на руке у Птицелова. Мясо, слегка тронутое гнильцой, – вот что символизирует первооснова темного помещения на улице Ферран.

У Габриеля перехватывает дыхание, и он принимается кричать дурным тонким голосом:

– Фэл! Фэл!! Куда ты подевалась, Фэл-а-а-а!..

Над головой Габриеля тотчас вспыхивает лампа в пять рожков (два из пяти не горят вовсе, остальные – едва слышно потрескивают). Свет не очень яркий, но его вполне достаточно, чтобы разглядеть помещение.

И Фэл.

Она стоит на лестнице, в противоположном конце большой комнаты, у черного прямоугольника еще одной двери, с блуждающей улыбкой на лице.