Текст книги "8–9–8"

Автор книги: Виктория Платова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

Но Снежная Мика совсем не такая, она продолжает гнуть свое – насчет проклятого ресторана:

– У нас существуют значительные скидки. Для постоянных клиентов.

– Восхитительно.

– Порядка пятидесяти процентов. A mitad de precio. За полцены. Я правильно выразилась по-испански?

– Все верно. Я вас понял. Но, честно говоря, я предпочитаю питаться дома.

Зачем он так сказал? Затем, что это правда. И еще: он ошибся – Снежная Мика не посудомойка, не официантка, не cocinera. Скорее, она напоминает торгового агента, агрессивно втюхивающего обывателю свой бесполезный товар. Агента без воображения, негибкого, неловкого и неизобретательного, с опытом работы, который стремится к абсолютному нулю. Ничего, кроме раздражения, к подобным деятелям потребительского рынка не испытываешь, прервать их на полуслове и выставить за дверь – сам бог велел. И вообще… давно пора было обзавестись табличкой «торговых агентов просьба не беспокоить».

В случае со Снежной Микой все несколько по-другому. Габриель ни за что не стал бы указывать на дверь женщине, девушке. Любой женщине и любой девушке, а эту… Эту ему хочется обнять и крепко прижаться к ней, положить голову на грудь, найти спасение.

Неизвестно от чего.

От всего.

Мимолетное желание, возникшее и исчезнувшее в самом начале их разговора, теперь вернулось, вспыхнуло с новой силой. Стул, за который цепляются все еще сведенные пальцы Габриеля, больше не спасает. Нужно срочно занять себя – хоть чем-нибудь. Придумать себе дело, не мешающее разговору, отвлечься. Габриель принимается рыться в хьюмидоре с «8–9–8» и вытаскивает на свет еще одну сигару. Откусывает кончик. Подносит спичку. Закуривает. И только потом запоздало спрашивает:

– Ничего, что я курю?

– Ничего. Мне нравится сигарный дым.

Так мог бы сказать торговый агент со стажем или торговый агент, посещавший курсы «Сверх-Я, самоотчуждение и причины деперсонализации личности» за счет компании-нанимателя. Для того чтобы добиться цели, все средства хороши, а первое – во всем соглашаться с клиентом, поддакивать и выводить на темы, ему близкие. Сейчас Снежная Мика должна сконцентрироваться на сигарах, расспросить о том, какую марку курит Габриель, и, возможно, даже купить у него что-то —

не слишком дорогое.

– Вообще-то сигарный дым мало кому нравится, – подначивает гостью Габриель.

– Если он пробуждает воспоминания, с ним можно смириться.

– Приятные воспоминания?

– Воспоминания, которые дают почувствовать, что ты еще жив.

Курсами «Сверх-Я, самоотчуждение и причины деперсонализации личности» дело не ограничилось. Компания-наниматель раскошелилась на учебники по аутогенной тренировке и гипнозу (жертвами которого становятся младенцы и домашние животные), брошюры из серии «Как продать стиральную машину под видом Неопознанного Летательного Объекта» и прочую лабуду.

– Хотите сигару, Мика?

– Скорее нет, чем да. Я давно не курила, хотя… Знаете что… У вас есть бриссаго ?

– А что такое «бриссаго»?

– Так называются сигары, вы разве не слышали?

– Нет.

Габриель чувствует себя неловко, ведь до сих он считал себя крупным знатоком в области производства сигар, непревзойденным экспертом. Он знает все марки наперечет, включая те, что можно найти во всем мире; и те, что можно найти во многих странах; и те, что можно найти только в некоторых из стран. Он знает, как делают сигары и какие листья берутся для этого, и с какой плотностью они сворачиваются; и как их хранить, и как бороться с вредителями, и как долго продлится рандеву с любой из смуглых красавиц,

но, оказывается, есть что-то, что прошло мимо него —

бриссаго.

Самое близкое по значению (хотя и не идентичное) слово, из тех, что приходят в голову Габриелю, – бриз, ветерок, пассат. [37]37
  Brisa, brisar, brisote ( исп.).


[Закрыть]Северо-восточный пассат, который несет с собой ливни и бури. Бурь пока не ощущается, зато ветер присутствует. Тот самый – вызвавший приход Снежной Мики и безвременно затушивший его первую «8–9–8». Теперь эффект от ветра прямо противоположен: вторая «8–9–8» разгорается все ярче. Дым, как и положено, оседает во рту Габриеля, но большая его часть устремляется к девушке, то сворачиваясь в кольца, то вытягиваясь в струну.

Странные картины мелькают в сознании Габриеля – странные и не слишком приятные. Чтобы разглядеть их, необходима сосредоточенность, но как раз сосредотачиваться ему не хочется. Наверное, потому, что неприятные картины напрямую относятся к Мике. И еще – к Птицелову. Как будто новая знакомая чем-то связана с ним, но выступает не на стороне невинных жертв, а на стороне убийцы-иезуита. И сама Мика неуловимо меняется – каждую секунду, каждое мгновение: вот на ее теле, прямо поверх одежды, проступают какие-то знаки, больше похожие на экзотические татуировки; вот ее светлые волосы до плеч становятся короткими и темными и снова возвращаются в исходное состояние; вот на ее тонких пальцах с коротко постриженными ногтями появляются бурые пятна, ничем не отличающиеся от пятен на рубахе из сумки Птицелова, которую они когда-то умыкнули с тем мальцом… как же его звали?

Осито.

Да, Осито. Медвежонок, голова у него была такой же круглой, как голова собора с постера. Лучше уж думать об Осито и о его одичавшем от безнаказанности брате Кинтеро; лучше думать о всесильной Санта-Муэрте, под личиной которой скрывалась тетка-Соледад; о матери и бабушке – тоже покойных; о поезде со стрекозами и душеводителем-кузнечиком, увезшем отца в бесконечный подземный туннель, откуда нет возвращения. Вход в туннель похож на одну из тех черных дыр, что так нравятся его английской тетке, так и есть:

там черным-черно.

Блестящие рельсы уходят в никуда. И нужно очень постараться, напрячь все силы, чтобы понять: тоннель не пуст, в нем каждую секунду что-то меняется, он изобилует шепотами, стонами, приглушенными криками, царапаньем, хлюпаньем – ничего жизнеутверждающего в этих звуках нет. Они наполняют сердце страхом и безотчетной тревогой. А на границе мрака и света стоит Снежная Мика – и ей проще скрыться во тьме, чем выйти на солнце. Проще, потому что тьма – ее естественное состояние.

Что делает сейчас Габриель, что он делает? Заваливает вход в тоннель безобидными телами воспоминаний: Осито, Кинтеро, тетка-Соледад, мама и бабушка, темная лошадка Хавьер, отец; уехавший на Атлантическое побережье сеньор Молина, в прошлом мясник, а ныне – раковый больной; Мария-Христина, в прошлом сестра Габриеля, а ныне – беллетристка средней руки; две поганки – Габи и Габи; две роскошные возлюбленные – Ульрика и Христина; девушки, с которыми встречался Габриель, их имена похожи друг на друга; старина Эко из аэропорта с его очаровательной припиской «io gia di qua», Габриель до сих пор не добрался до перевода этой птичьей итальянской трели; друзья Фэл в человеческом обличье; друзья Фэл в зверином обличье; сама Фэл, какой он увидел ее впервые; покупатели путеводителей, покупатели фотоальбомов, Таня…

Нет-нет, Таня еще не успела стать воспоминанием.

Людей-воспоминаний явно недостаточно, чтобы заткнуть дыру полностью, и Габриель призывает на помощь воспоминания-вещи: саквояж Ульрики, табельное оружие Христины, ее же мужской одеколон; тяжелые ботинки военного образца, в которых Фэл явилась на кладбище; паровозик и калейдоскоп – подарки Молины; вырезка из газеты с описанием бойни в бедных кварталах Мехико; письма Фэл – их сотни; книги из библиотеки отца – их тысячи; хьюмидоры и самоучители; бумажный зонт от солнца, забытый кем-то из покупателей в прошлом году, объявившийся хозяин почему-то потребовал от Габриеля парусиновый зонт от дождя; трость с набалдашником в виде песьей головы, забытая кем-то из покупателей в позапрошлом году, хозяин так и не объявился; все выпитые Габриелем чашки кофе, все купленные лотерейные билеты (ни один не выиграл); фотографические карточки с Фэл-Марианной во фригийском колпаке и фотографические карточки с Габриелем и Христиной – привет из вокзального чрева, безвозвратно утерянный, но основную ставку Габриель делает на книги и письма.

Множество писем и книг без труда заполнят любое пространство, забьют его под завязку – и черная дыра не исключение.

Так поначалу и происходит: под натиском белых, испещренных текстом листков, под натиском обложек чернота отступает и скукоживается. А шепоты, стоны, приглушенные крики, царапанье и хлюпанье уступают место другим звукам – идущим от текстов и гораздо более благообразным. Обрывки философских рассуждений и страстных любовных клятв, описания природных явлений и ландшафтов; перечни открытий и ремесел, рецепты приготовления коктейлей и атомных бомб, книжные радости и книжные огорчения, книжная жизнь и книжная смерть – такие же реальные, как и настоящие, и при этом безопасные.

Безопасность, вот чего добивается Габриель.

Он хочет, чтобы внезапно возникшие страх и безотчетная тревога ушли навсегда.

Все.

Все-все-все. Туннель – черная дыра наконец-то исчезает, погребенный под книгами и письмами. А вместе с ним исчезает и силуэт Снежной Мики, так и не решившейся выйти на свет. Тень тени Птицелова исчезает тоже, теперь можно перевести дух.

Рано.

Мучения еще не кончились, и книжные страницы, секунду назад казавшиеся прочнее кирпичей и бетона, опадают как пожухлые листья. Их остатки слетаются к ногам Снежной Мики.

Вот она и появилась, и зря Габриель рассчитывал, что она скроется во тьме, – что-то здесь не так. Она появилась, но не вышла на свет – она привела мрак за собой! Он покачивается за спиной Снежной Мики, он лежит у нее на плечах. И сама Мика – она просто ужасна!.. Она голая, и это еще не все —

Она – мертвая!

Бурые пятна, прежде испещрявшие лишь ее руки, растеклись по всему телу, затронув лицо и шею. Да и сама шея – она кажется отделенной от туловища тонкой черной полосой. Такие же полосы отсекают обе руки и обе ноги, и не только – полос множество, в их хаотичной геометрии ясно просматривается какая-то система.

У Габриеля была возможность прикоснуться к этой геометрии (географии, черчению) – двадцать лет назад, когда Фэл впервые привела его сюда, на улицу Ферран. Помещение было заброшенным, но кое-что здесь все же имелось. Кое-что, развешанное на стенах: налепленные друг на друга этикетки от кофе, фотография каравана, бредущего по пустыне. Засохшая ветка какого-то растения со сморщенным, темно-лиловым плодом и внушительных размеров картинка из жести.

На картинке изображена корова, вернее – кипа советов начинающему мяснику: как разделать коровью тушу с наименьшими трудностями, затратами и напряжением сил. Как сделать это, чтобы и специалист уровня сеньоры Молины остался доволен работой. Сравнение тела Снежной Мики с коровьей тушей не выглядит особенно поэтическим, но разделано оно так же

грамотно.

Непонятно только, почему куски плоти все еще лепятся друг к другу, а не распались и не рухнули на пол бесформенной массой.

Мику поддерживает мрак.

Чернильные сгустки, до последнего мгновения укутывавшие плечи, сползают на грудь, трансформируются – вместе с этой трансформацией меняется и общая картина. Теперь мертвая девушка держит на руках котенка. Того самого, о спасении которого Габриель тщетно молился в детстве,

Господи ты боже мой, привидится же такое!..

Ну конечно, это всего лишь обыкновенный кошмар.

Сон наяву.

Страшное видение.

Оно исчезает так же внезапно, как и появилось. Нет никакой черной дыры, никакого тоннеля. Мертвой голой девушки тоже нет. Есть абсолютно живая Снежная Мика – миловидная, с хорошей фигурой. Она стоит намного дальше от входа и намного ближе к Габриелю, она улыбается ему. С интерьером «Фиделя и Че» все в полном порядке, знакомые полки с книгами, знакомый прилавок, ффу-у, привидится же такое!

– Что с вами, Габриель? – участливо спрашивает Мика. – Вы так побледнели… Вам нехорошо?

– Все в порядке.

Проклятые «8–9–8», Габриель грешит именно на них. Они пролежали в хьюмидоре не меньше двадцати, а то и тридцати лет, и черт знает, что произошло с ними за такой длительный срок. Самое логичное объяснение – сигары испортились, растеряли свои обычные вкусовые качества, зато приобрели новые. По воздействию их можно сравнить с каким-нибудь тяжелым наркотиком. Осторожный Габриель всегда избегал наркотиков, но для того, чтобы быть в курсе дела, совершенно необязательно сидеть на игле – достаточно документальных и художественных свидетельств Уильяма Берроуза, [38]38
  Американский прозаик, один из лидеров движения битников.


[Закрыть]Хантера Томпсона, [39]39
  Американский писатель, автор романа «Страх и отвращение в Лас-Вегасе».


[Закрыть]Аллена Гинзберга [40]40
  Американский поэт, представитель контркультуры.


[Закрыть]и Тимоти Лири. К Тимоти Лири Габриель относится с особой теплотой, все дело в сигарах,

ни в чем больше.

Стоило Габриелю вынуть сигару изо рта, перестать заглатывать дым и выпускать его наружу, как все встало на свои места. Чтобы закрепить эффект, он максимально дистанцируется от сигары и, вопреки правилам, с остервенением тушит ее в пепельнице.

– На чем мы остановились? – спрашивает Габриель.

– Мы говорили о бриссаго.

– Это вы говорили о бриссаго. Сигары, да?

– Марка сигар. Странно, что вы не знаете. У вас, я смотрю, можно купить и сигары.

– У меня лучший выбор кубинских сигар в городе. Поставки непосредственно от производителя.

– А бриссаго нет, – грустно произносит Мика.

– Скорее всего, ваши бриссаго – не кубинские сигары. Но, поверьте, ничего лучше «habanos» человечество не придумало. У меня есть эксклюзивные варианты. «Cohiba», например, – именно тот сорт, который курит Кастро. Хотите?

Теперь уже Габриель выступает в роли навязчивого торгового агента, ему почему-то важно занять Снежную Мику разговором и посредством этого сблизиться с ней.

– Нет, спасибо. Я ведь спросила про бриссаго просто так.

Совсем не просто так, ей хочется говорить об этих неведомых Габриелю сигарах – снова и снова. Жаль только, что он не в состоянии поддержать тему.

– Я мог бы заказать несколько штук – специально для вас. Э-э… по-соседски. Нужно только назвать страну-производителя.

– Я ничего об этом не знаю. Допускаю, что существует некий городишко по имени Бриссаго. А в нем – табачная фабрика…

– Если хотите, я могу поискать в сети. – Габриель подмигивает Мике. – Интернет нам обязательно поможет.

– Того, кто мог бы помочь по-настоящему, давно нет в живых.

В устах любого другого человека такие слова выглядели бы излишне пафосно, но Снежная Мика – не обычный человек, не «любой другой».

Она – русская.

– Вы ведь приехали из России?

– Да. Решили с сестрой перебраться сюда.

– У вас есть сестра?

– Младшая. Она очень мне помогает.

– У меня тоже есть сестра, Мария-Христина. Она писательница.

Габриель вспоминает о Марии-Христине не так уж часто – как правило, в день ее приезда в Город, краткосрочные визиты связаны с презентацией очередного беллетристического хлама и очередного любовника. С каждым годом любовники становятся все моложе.

– Писательница? Это, должно быть, потрясающе – быть писателем. Я бы хотела когда-нибудь познакомиться с настоящим писателем…

– Вам это удалось, – неожиданно для себя произносит Габриель.

– В каком смысле?

– Ну-у… Я ведь тоже почти писатель. Работаю сейчас над своей первой книгой.

Вранье нельзя назвать только что родившимся, оно давно вызрело в глубинах Габриелевой души и обкатано на очаровашке Тане Салседо. Это вранье – уже не младенец, оно крепко стоит на ногах, умеет само зашнуровывать ботинки и открывать ключом любую дверь, ему можно смело доверить спички и поход в магазин за продуктами первой необходимости. Сдачи, правда, от него не дождешься, обязательно заныкает пару-тройку монет, но на то оно и вранье, что тут поделаешь!

– Что-то такое я предполагала, – задумчиво говорит Снежная Мика.

– Правда?

– У вас необычное лицо. Лицо человека, живущего напряженной духовной жизнью. Лицо поэта.

– Вообще-то я пишу прозу.

– Неважно. А когда вы закончите свою книгу?

– Думаю, что через несколько месяцев.

– И она будет издана?

– С этим могут возникнуть некоторые трудности. Книжный рынок сейчас переполнен. Кризис перепроизводства, так сказать. Но я надеюсь на лучшее.

– Еще бы. К тому же у вас есть сестра-писательница. Она обязательно поможет, родные люди всегда принимают посильное участие в судьбе друг друга.

Голос Снежной Мики звучит не слишком уверенно: ей бы хотелось думать, что дела с родными людьми обстоят именно так, но она совсем в этом не убеждена.

– Это очень деликатный вопрос, Мика. Вдруг книга получится не очень хорошей?

– Такого не бывает.

– Не бывает?

– Не бывает в принципе. Если она понадобится хотя бы одному человеку – ее уже нельзя будет назвать плохой. Но людей, которые думают так же, как и ты, обычно гораздо больше… О чем вы пишете, Габриель?

О любви, мог бы сказать он.

И Мике, как симпатичной девушке, понравилось бы то, что он сказал. Нет ничего универсальнее этого ответа, все в мире сводится к любви, так учат великие. Любовь – перекормленное и пухлое созданье, размер ее одежды XXXXXL, в голом виде она похожа на борца сумо, она занимает слишком много места, слишком. Ее видно отовсюду, она неделикатна, она может отдавить ногу или раздавить вовсе – и даже не заметит этого, не извинится. Самолеты, в которые садится любовь, разбиваются на взлете; поезда, на которые любовь берет билет, терпят крушение; яхты, груженые любовью, налетают на скалы, то же происходит с паромами, круизными судами, сухогрузами и танкерами – обязательно откроется течь или вспыхнет пожар в машинном отделении с последующим взрывом парового котла. Лучше не связываться с этим заплывшим жиром сумотори, Чемпионом Чемпионов, – эксцентричная Фэл так и сделала, и прожила жизнь в относительном покое. Опыт Габриеля говорит ему о том же самом – от любви одни неприятности. Куда безопаснее сосредоточиться на более невинных вещах – праздновании Рождества, поездках на экскурсионных автобусах в соседний, знаменитый на весь мир, высокогорный монастырь, сборке мотоцикла, ловле креветок, кормежке горилл в зоопарке, коллекционировании пивных кружек, коллекционировании хлыстов, бандажей и прочих атрибутов садомазохизма, я пишу исследование о садомазохизме, дорогая Мика, руководствуясь личным опытом и свидетельствами очевидцев.

Если Габриель это произнесет– какой будет ее реакция?

Он не хочет рисковать.

– …Я пишу о жизни за окном.

– За этим окном? – Снежная Мика по-прежнему не уверена в своем вполне сносном испанском, потому и переспрашивает.

– За этим в частности.

– Оставаясь при этом снаружи?

– Оставаясь внутри.

– И много интересного происходит за окном?

– Достаточно много.

– Вы и вечером наблюдаете за жизнью?

– И вечером, и ночью.

– А свет при этом включен или выключен?

Вот интересно, все русские грешат отсутствием абстрактного мышления, или это только удел русских женщин, или это только удел Снежной Мики?

– Вообще-то жизнь за окном – метафора, – говорит Габриель. – Я не знаю, как «метафора» будет по-русски, но по-испански это звучит как «metáfora». Вы понимаете меня, Мика?

– Конечно. Тем более что в русском языке слово «метафора» выглядит так же. Так свет включен или выключен?

– Когда как.

– Лучше подсматривать за жизнью из темноты, ничем не выдавая себя. Ведь нет никаких гарантий, что кто-то не следит и за вами.

– За мной? – Габриель удивлен.

– По ту сторону окна.

– Наблюдает за наблюдателем?

– Да.

– Это не вы? – Последние реплики Мики почему-то не нравятся Габриелю, и он всеми силами пытается перевести разговор в русло банального, ни к чему не обязывающего флирта.

– Нет, не я, – на удочку флирта Мику не поймаешь.

– Может быть, ваша сестра?

– Вряд ли.

Габриель предпочел бы, чтобы его беседа с русской протекала, как протекают все ознакомительные беседы с девушками: комплименты, улыбки, немудреные шутки, сравнение присутствующих с культовыми персонажами мировой литературы (Габриель), сравнение присутствующих с культовыми персонажами последних американских блокбастеров (девушки). Сразу после этого назначается свидание и девушка покидает «Фидель и Че» в предчувствии большой любви. А Габриель остается – в предчувствии очередного, не слишком продолжительного, романа.

Но в случае с Микой правила диктует Мика – совсем не Габриель: романа не будет. А если будет, то определение «не слишком продолжительный» к нему явно не подойдет. Тогда какое подойдет? поживем – увидим.

– Вы напряглись? —

Мика совсем рядом, она даже положила обе руки на край прилавка и заглядывает Габриелю в глаза: взгляд сочувствующий и насмешливый одновременно, как будто она знает обо всем, что Габриель хотел бы сохранить в тайне: что он – никакой не радиоастроном, что он не был ни в одной стране мира, что он никогда не кормил голубей и никогда не был счастлив в любви. Взгляд Мики неприятен Габриелю, зато сами глаза выше всяких похвал. Еще ни одни женские глаза не производили на Габриеля такое сильное впечатление, включая глаз-одиночку, принадлежащий Тане Салседо. Они большие, но дело вовсе не в их величине – мало ли на свете большеглазых девушек! Они светлые, но и светлые глаза – не редкость. Они функционируют по принципу воронки, втягивая в себя все окружающие предметы и искривляя пространство; Габриеля тоже можно отнести к предметам, и он чувствует себя погруженным в постоянно меняющуюся поверхность глаз.

Удивительное, ни с чем не сравнимое ощущение – все равно что окунуться в прохладный ручей на исходе томительно-жаркого дня.

– Я не напрягся, с чего вы взяли?

– Все, сказанное мной, – метафора, не больше.

– Метафора. Я понял.

– Было приятно поговорить.

– Мне тоже.

– Я рада, что мы наконец-то познакомились.

– Я тоже.

– Заглядывайте к нам, Габриель.

– Непременно.

…Последующие несколько недель проходят под знаком Снежной Мики. Это вовсе не означает, что Мика и Габриель часто видятся, совсем наоборот. После того, первого раза, они встретились лишь однажды, и то случайно. Вот как было дело: ранним утром Габриель шел в «Фидель и Че», но не обычной, знакомой до последнего камня, до последней вывески дорогой. Маршрут претерпел некоторые изменения, – из-за компьютерного магазина, в котором ему сообщили накануне: «веб-камер временно нет в продаже, попробуйте поискать в других местах». «Другое место» якобы находилось в семи кварталах от «Фиделя и Че» – невообразимый с точки зрения Габриеля крюк. Но он все же решился на дальнюю экспедицию, еще не зная, что попасть туда в то утро ему будет не суждено. Метров за сто до искомого места он увидел небольшую толпу людей, двигавшихся по улице. Это не было похоже на демонстрацию или манифестацию – никаких лозунгов. Это не было похоже на празднество – никаких грандиозных фигур из папье-маше, никаких барабанов, дудок и трещоток. И лица идущих – слишком уж они рассеянные, слишком отрешенные, с застывшими на них неопределенными улыбками. Габриель совершенно не собирался вливаться в этот импровизированный крестный ход, но люди… Их сомнамбулические (по-другому не назовешь) движения интригуют, их синхронное шарканье каблуками по мостовой вызывает любопытство. К. тому же неясно, что может связывать этих людей: среди толпы хорошо различимы крестьяне и крестьянки с грубыми обветренными лицами и большими руками. Несколько женщин с сумками, по виду – почтенные матери семейств; из сумок торчат пучки зелени. Несколько туристов – их выдают висящие на ремнях фото-и видеокамеры. Стайка вездесущих мальчишек, на удивление спокойных и не нарушающих общей – довольно плавной – поступи толпы. Пара-тройка несанкционированных рыночных попрошаек (раньше их роль исполняли выходцы из Северной Африки, теперь на смену им пришли румыны). Есть даже мясник в пластиковом фартуке, с забытым ножом в руке – ни на сеньора Молину, ни на Птицелова он не похож.

Есть полицейский – вместо того чтобы пресечь шествие или, на крайний случай, отобрать нож у мясника, он движется вместе со всеми. С тем же блаженным выражением лица.

Естественно, что Габриелю до смерти захотелось посмотреть, кто же возглавляет процессию. Он ускорил ход, а потом и вовсе побежал – не упустить бы главное!.. Все происходящее объяснили бы святые мощи. Бродячий цирк, каким-то чудом заброшенный в двадцать первое столетие, или отдельные его элементы – фокусники, клоуны, шпагоглотатели и те, кто глотает огонь. Для роли возмутителя спокойствия подошли бы папа римский, английская королева, Шэрон Стоун – но тогда народу было бы неизмеримо больше, а полицейских – еще больше, и квартал был бы оцеплен сотнями агентов в штатском.

Это – не Шэрон Стоун, потому что представить Шэрон Стоун ведущей велосипед (если это не роль в фильме, за которую она получит 15 миллионов долларов) – невозможно.

А именно велосипед увидел Габриель во главе толпы.

Велосипед был самый обыкновенный, на таких ездили и двадцать, и пятьдесят лет назад. К багажнику приделана большая корзина, наполненная зеленью. Но это не те жалкие пучки, что свисали из хозяйственных сумок, —

зелень ослепительно свежа. Небрежно сброшенная в корзину, она напоминает величественную гору, и в ту же секунду Габриель представляет себя покорителем вершин, совершившим трудный и принципиально важный для себя переход.

Теперь самое время отдохнуть.

Насладиться кристально чистым воздухом, синевой бездонного неба, буйством запахов и красок. Запахи – вот что сбивает с ног. Габриель чувствует себя затерянным в альпийских лугах – вместе с птицами, рептилиями, мелкими грызунами и множеством насекомых – летающих и ползающих. Мирное существование видов и подвидов освящено тонкими, едва уловимыми ароматами, они проникают в мозг и заставляют сердце биться быстрее. Они странно волнуют. Их хочется пить. В них хочется купаться. С разбегу броситься в них и затихнуть. Ничто не скроется от глаз Габриеля: стрекочущие в траве кузнечики, ящерицы, что греются на солнце, полет одинокой бабочки. И над всем этим высится изумрудный пик – до него рукой подать, но он недостижим так же, как рай на земле. Единственное, что остается Габриелю, – вдыхать и вдыхать запахи эдемской кухни.

Над кухней властвует Снежная Мика.

Она же ведет велосипед с изумрудным пиком, альпийскими лугами, ящерицами и кузнечиками. Она же ведет сердце Габриеля.

– Привет, – говорит Габриель изменившимся и каким-то чужим голосом.

– Привет, – отвечает Мика.

– Я Габриель, из магазинчика напротив, вы меня узнали?

– Конечно. Я рада вас видеть.

– Что здесь происходит?

– Ничего особенного. Я возвращаюсь с рынка. Купила зелень. Вот и все.

– Наверное, это какая-то особенная зелень?

– Самая обычная. Базилик, тимьян, кориандр, укроп и петрушка.

– И все?

– Еще лук. Лук-порей, лук-батун и лук-шалот, они чудесные.

– И все?

– Три килограмма сладкого перца.

Заросли перечисленных Микой растений – последнее место, куда можно забросить ключи от рая. Она разыгрывает Габриеля, определенно.

– Непохоже, чтобы здесь было только то, о чем вы упомянули.

– Ну да, – Мика закусывает губу. – Перчики чили, настоящие красавцы, один к одному. Я совсем про них забыла.

– Странно.

– Что же в этом странного?

Габриель открывает было рот, чтобы поведать Мике историю о нечеловечески прекрасных альпийских лугах, но вовремя спохватывается. Его рассказ Мика наверняка встретит с иронией и посчитает, что у него не все дома. А слава парня, у которого не все дома, Габриелю не нужна.

Он хватается за руль велосипеда, наклоняется к Мике и шепчет:

– Те люди, что идут за вами… Вы их видели?

– Не обращайте внимания, – Мика морщится.

– Почему они за вами увязались?

– Понятия не имею.

– Должна же быть какая-то причина…

– Нет никаких причин. – Мика морщится еще больше.

– Это потому что вы – русская?..

Большей глупости, чем он только что изрек, и придумать невозможно. Он мог выставить себя сумасшедшим, что было бы вполне извинительно, но в результате выставил себя дураком. Полным идиотом, и к тому же расистом. Да-да, именно расистом, который считает, что русские – не такие, как все. Страшнее повстанцев из Сомали, страшнее аллигаторов, страшнее варанов с острова Комодо. Что они покрыты шерстью, что у них две головы, большой нож в зубах, а вместо правой руки – укороченный вариант автомата Калашникова.

– При чем здесь «русская»? – в сердцах бросает Мика и ускоряет шаг.

– Да, – бормочет Габриель. – Я сморозил чепуху, простите.

– Я не сержусь.

– Но эти люди…

– Я же сказала – не обращайте на них внимания.

– Их много.

– Они скоро уйдут.

– Все равно… Когда тебя преследует такое количество людей с неясными целыми – это неприятно, согласитесь.

– Они безобидные и скоро уйдут. Не оборачивайтесь.

Несмотря на добрый совет Мики, Габриель в какой-то

момент все же поворачивает голову: людей не стало меньше, во всяком случае – тех, кто находится в непосредственной близости, метрах в пяти. И осмысленности в их лицах не прибавилось, некоторые (преимущественно женщины) что-то шепчут и осеняют себя крестным знамением.

Что-то подобное он уже видел.

Нет, не так: о чем-то подобном он уже читал.

Нет, не так: о чем-то подобном он уже думал и мысли отдавались болью в сердце – впрочем, боль быстро прошла.

Санта-Муэрте, урожденная тетка-Соледад, только она могла спровоцировать подобный ажиотаж среди населения. Габриель тут же вспоминает видение, вызванное к жизни дымом раритетной отцовской сигары «8–9–8»: Снежная Мика мертва, укутана тьмой, куски ее тела свободно плавают в пространстве, лишь сохраняя видимость целого, а еще – погибший котенок у нее на руках!.. Что, если это видение – суть предзнаменование несчастного будущего, уготованного всем, кому неистово поклоняются люди?.. И что еще пришло ему в голову после прочтения заметки о страшной гибели Соледад? – что рано или поздно появится новая Санта-Муэрте, гораздо более могущественная, ей будут подчиняться не две стихии, а четыре, что к слухам-птицам и к слухам-змеям, сопровождающим покровительницу убийц, прибавятся еще и тапиры, вомбаты и ящерицы-гологлазы.

И не только они.

Габриель думал о животных и представлял себе животных, но выпустил из виду растения. Зря. Вполне можно допустить наличие слуха – сладкого перца. Слуха – перчика чили. Имеют хождение также слухи с ощутимым луковым привкусом – порей, батун, шалот, они чудесные, так выразилась Снежная Мика.

Да уж, чудесные, ничего не скажешь.

Проще отмахнуться от всей этой бредятины, объявить ее персоной нон-грата и выкинуть, наконец, из-под сводов черепа, облепленного оттисками шенгенских виз – без права въезда в течение пяти, а лучше – пятнадцати лет, но… Люди, следующие за Снежной Микой, смотрели на нее с вожделением, как будто она – единственная, кто может успокоить их и подарить надежду на счастье.

Или – отпустить грехи, как отпускала грехи тетка-Соледад.

А Снежная Мика намного сильнее, чем Соледад, ведь она – последующее воплощение Санта-Муэрте. Усовершенствованное, затюнингованное, хайтечное, велосипедная рухлядь и рассохшаяся от времени корзина никого не могут обмануть, Габриель не исключение.