Текст книги "8–9–8"

Автор книги: Виктория Платова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

Чем еще было ознаменовано видение?

Тенью Птицелова.

Он то и дело забывает о Птицелове в силу обычных сезонных колебаний. Но самое время вспомнить – не о его дневнике от первого лица, где сумеречное, психопатическое, инфернальное «я» купается в холодеющей крови жертв, пофыркивая от наслаждения и мечтая – о надувном матрасе, водных лыжах, доске для виндсерфинга, венчающейся веселеньким парусом цветов флага Доминиканской Республики: все эти немудреные приспособления сделали бы его отдых на водах еще более приятным. Не о дневнике Птицелова —

о нем самом.

Таким, каким он отпечатался в памяти Габриеля, в первую, но больше – во вторую встречу. Птицелов целенаправленно шел к Санта-Муэрте, отирался у дома, хотя так и не переступил его порог в самый последний момент.

Слухи оказались недостаточно убедительными – вот он и не поверил во всевластие Санта-Муэрте. Запах, исходящий от птиц и змей, трудноуловим, от тапиров тащит дерьмом, от вомбатов – мочой, ящерицы-гологлазы не пахнут ничем.

А перед запахом альпийского луга и луковых перьев ни кому не устоять, они – самые настоящие афродизиаки, хищные ноздри Птицелова учуют их, где бы он ни находился.

Что произойдет тогда?..

– Эй!.. – окрик Снежной Мики возвращает Габриеля к действительности.

Погруженный в свои мысли, он и не заметил, как оторвался от русской и, миновав перекресток, прошел лишние пятьдесят метров.

А Мика остановилась как раз на перекрестке и смотрит ему вслед. Толпа, преследовавшая их, исчезла сама собой, если не считать двух туристов-азиатов: один щелкает Мику на фотоаппарат, другой приставил к лицу глазок видеокамеры.

– Разве вы направляетесь не к себе в магазин? – говорит Мика, когда Габриель подходит к ней. – Я думала, нам по пути.

– Я направляюсь к себе в магазин.

– Тогда нам направо.

Габриель послушно поворачивает направо, несколько минут они идут молча, сопровождаемые легким шорохом велосипедных шин, и Мика то и дело бросает на него короткие взгляды.

– Что-то не так? – спрашивает Габриель.

– Стойте, – командует Мика.

– Стою.

– Держите руль.

Пока он придерживает велосипед, Мика достает из сумочки, висящей на плече, носовой платок и аккуратно промакивает им лицо Габриеля.

– У вас все лицо мокрое. Пот так и капает.

– Очень жарко, – оправдывается Габриель.

На улице не жарче, чем обычно, температура вполне комфортная.

– Видите, все они уже ушли. Не стоило переживать.

– Я не переживал. Но двое остались. – Габриель имеет в виду неугомонных азиатов.

– Эти тоже уйдут. Закончат снимать и уйдут.

– Если хотите, я скажу им, чтобы они стерли снимки.

Габриель много на себя берет, вступать в какие-либо переговоры с азиатами – напрасный труд, с тем же успехом можно разговаривать со станком для бритья. С той лишь разницей, что станок для бритья не улыбается, а с азиатских лиц не сходит улыбка. Никогда не поймешь, что им действительно нужно и что у них на уме – Габриель имел возможность убедиться в этом, когда в «Фидель и Че» завалился летучий отряд хунвейбинов. Хунвейбины пребывали в поиске схемы метрополитена. Габриель понял это слишком поздно, приблизительно через час утомительных переговоров с потрясанием томами Конфуция, Лао-цзы и Лао Шэ, а также сборниками средневековых китайских новелл «Проделки дракона» и «Разоблачение божества».

Может быть, стоило предложить им Оно-но Комати или Сей-Сенагон? – но это еще дальше от схемы метрополитена, чем Конфуций.

– …Что предосудительного в том, что люди снимают жанровые картинки на фотоаппарат?

– Жанровые картинки? – недоумевает Габриель.

– Мужчина, женщина и велосипед – разве это не жанровая картинка?

Ну да, как же он раньше не сообразил! Такими бытовыми зарисовками из разных концов света полны фотоальбомы, выставленные в «Фиделе и Че»:

• австралийские аборигены в объятьях кенгуру

• три буддистских монаха под зонтиком на фоне океана

• глобальная постирушка в водах Ганга

• фестиваль брадобреев в афганской глуши

• стрижка овец в новозеландской глуши

• изнанка представления индонезийского театра теней

• ловля рыбы по-папуасски.

«Мужчина, женщина и велосипед» удачно вписываются в этот этно-реестр – старый Город на юго-западе Европы, узкая улочка, у мужчины темные волосы, у женщины – светлые, рама велосипеда слегка тронута ржавчиной, а в корзину свалена свежайшая зелень.

Или на фотографии проявится что-то еще, до сих пор ускользавшее от взгляда Габриеля? Что-то, что объяснит, почему за Снежной Микой увязалась целая толпа.

Азиаты никак не хотят отстать.

Они провожают Габриеля и Мику до самых дверей ресторанчика «Троицкий мост», смысл названия открылся несколько минут назад: мост – это мост, puente. А Троицкий мост – еще и puente myvil , [41]41
  Разводной мост ( исп.).


[Закрыть]он соединяет остров и материк – две из множества частей города Санкт-Петербурга, откуда приехала Мика.

Габриель наслышан о Санкт-Петербурге.

Говорят, что это самый красивый и самый европейский город России, родина нынешнего железного президента русских Владимира Путина. Там нет собственно моря, но есть большой залив, есть реки, речушки и каналы. Улицы в Санкт-Петербурге широкие и прямые. Там не так холодно, как в заледеневшей дикой Сибири, но и теплым климат не назовешь.

Спрашивать, почему Мика с сестрой перебрались из Петербурга в Испанию – бестактно.

– Спасибо, – Мика улыбается Габриелю.

– За что?

– За прогулку. И еще за то, что вы забавный.

– Почему забавный?

– Забавно было наблюдать, как вы перепугались на пустом месте.

– Я не считаю произошедшее пустым местом. И мои страхи вполне обоснованы… Просто когда-то давно, с одним из членов моей семьи случилось страшное несчастье. Как-нибудь я расскажу вам, и это не будет слишком приятный рассказ.

– Он связан со смертью?..

Испанский Снежной Мики можно назвать беглым и довольно богатым, не чуждым нюансировке. Видно, что она уделяла языку серьезное внимание, прилежно занималась с преподавателем за 55 евро в час, прослушала аудиокурс на семи дисках, просмотрела с полсотни фильмов без субтитров, тщательно изучила репертуар группы «LʼAventura» и посетила как минимум три постановки пьесы «Дон Хиль – зеленые штаны». Но все эти титанические усилия не избавили Мику от акцента, его можно назвать умилительным, а можно – чудовищным. И только слово «смерть» она произносит, как произнесли бы его сеньор Молина, мама и бабушка, эксцентричная Фэл, как еще полтора миллиона человек в этом Городе, и четыре десятка миллионов человек в этой стране, и три сотни миллионов человек по всему миру.

Без всякого акцента.

Слово «смерть» слетает с языка Мики подобно ласточке, выпархивающей из гнезда. Как бы далеко ни улетала ласточка в поисках пропитания, она обязательно вернется обратно. И юркнет в привычную и убаюкивающую сумеречность маленького дома из глины, склеенной слюной. Там маленькая птичка будет в безопасности, там ее ждет мягкая подстилка из перьев и травяной ветоши, и ждет кладка из яиц – совсем скоро из них вылупятся птенчики. Похожие друг на друга, как две капли воды. Глиняный Микин рот – лучшее убежище для ласточки-смерти, вот о чем думает Габриель.

Одно к одному.

Он не хочет, чтобы со Снежной Микой случилась беда, которая в свое время произошла с теткой-Соледад, он не хочет, чтобы Снежная Мика оказалась новым воплощением Санта-Муэрте, а азиаты все еще стоят неподалеку.

Никуда не уходят.

– Если вы не против, я расскажу эту историю прямо сейчас, Мика.

– Сейчас не получится. У меня много дел на кухне.

– Но когда-то же дела должны исчерпаться?

– Их не станет меньше ни через день, ни через месяц.

– Неужели никакого просвета?

– Я обязательно его поищу, обещаю.

– Давайте я помогу вам отнести корзину…

– Она не тяжелая. Я справлюсь сама.

В подтверждение своих слов Мика легко поднимает корзину, и в том месте, где ее руки касаются зелени, неожиданно вспыхивают маленькие пульсары. Ослепительно яркие – теперь-то Габриель знает в точности, как они выглядят. А заодно – как выглядит вся Вселенная с ее мириадами звездных скоплений, с новыми, сверхновыми и переменными звездами, с туманностями, с белыми карликами и красными гигантами, со звездным и солнечным ветром, с кометами и астероидами, со вздохами и потрескиванием в радиоэфире, —

и картина эта так величественна, грозна и прекрасна, что у Габриеля едва не останавливается сердце от осознания непостижимости тайн бытия.

И у истоков этих великих тайн стоит русская.

Снежная Мика.

Увидели ли азиаты то же самое?..

…Одного из них (того, что был с фотоаппаратами) зовут Ким. Другого (владельца видеокамеры) – Ван, они не друзья и даже не соотечественники. Ван – китаец, а Ким – кореец. До того утра, когда Киму и Вану встретилась Снежная Мика, они не были знакомы. Ким – профессиональный фотограф, он сотрудничает с несколькими крупными турагентствами в Сеуле, для одного из агентств и готовилась серия фоторепортажей. Задача Кима – представить Город в неизбитом ракурсе, показать уголки, которых еще не касался поверхностный туристический взгляд.

Чем занимается Ван – неизвестно.

В то утро, когда Мика сняла корзину с велосипеда, именно Ван придержал дверь в ресторанчик, чтобы русская могла свободно войти. И бесцеремонно зашел внутрь после нее. Следом потянулся Ким, а за ним– позабыв про все свои зимние страхи, – Габриель.

Напрасно он беспокоился. Ничего, напоминающего зиму, в интерьере «Троицкого моста» нет. Это универсальный интерьер, встречающийся в большей части заведений – из тех, что не эксплуатируют национальный испанский колорит. Русского национального колорита тоже немного: кроме постеров, выставленных в витрине, есть несколько удачных пейзажных фотографий в рамках (они хаотично развешаны по стенам), две небольшие бронзовые скульптуры львов по краям высокой дубовой стойки (они исполняют роль светильников) и старинная карта-план, датируемая началом девятнадцатого века.

Это все, что успел разглядеть Габриель за минуту или две бесцельного топтания в «Троицком мосте».

Мика с корзиной направилась вглубь зала, туда же устремился было один из азиатов (Ван). Но через несколько секунд вернулся – не один и с выражением крайнего смущения на лице. Спутник Вана – молодой человек европейской наружности, возможно даже – русский. Ровесник Габриеля или чуть помладше, с угрюмым лицом и таким количеством геля на волосах, что голова кажется мокрой.

– Ресторан закрыт. Приходите позже, – сообщает угрюмая личность на ломаном английском. И через мгновение переводит ту же тираду на ломаный испанский.

Он принимает всю троицу за посетителей, вот оно что!.. Это может сработать с улыбающимися азиатами, но Габриель не имеет к ним никакого отношения, и он не посетитель. Он – ближайший сосед Снежной Мики, почти друг.

Это и нужно довести до сведения парня, какую бы должность при ресторане он ни занимал, – охранника, официанта или бармена.

– Мне нужно поговорить с хозяйкой. С девушкой по имени Мика, – заявляет Габриель. – Я – владелец магазина напротив, мы с ней хорошо знакомы.

– Что с того?

– Просто передайте ей это.

– Что передать?

– Что Габриель хочет с ней поговорить. Габриель – это я.

На лице угрюмой личности отражается нешуточная борьба чувств (понял ли он вообще, что сказал ему Габриель?), после чего парень дергает подбородком и произносит:

– Хорошо. Я передам. Подождите здесь.

Непонятно, почему Габриель выбирает в собеседники

увешанного фотокамерами Кима, ведь тот почти не отличается от своего собрата с видео. Разве что выглядит не таким взъерошенным и в его улыбке чуть больше осмысленности.

– Говорите по-английски? – отрывисто спрашивает Габриель.

– Да, конечно.

– Зачем вы нас снимали?

– Я снимал не вас. Я снимал ее.

Тут-то Габриель и узнает, что азиата зовут Ким, что он приехал из Сеула для того, чтобы снять родной Город Габриеля «в неизбитых ракурсах». Кажется, Ким нашел то, что искал.

– Неизбитый ракурс?

– Тему, которая позволит мне проявиться как фотохудожнику.

– Тему?

– Эта девушка – тема. Вы ведь знакомы с ней?

– Знаком.

– А вы бы не могли познакомить с ней меня?

Ким невысокий и щуплый, как большинство азиатов, с аккуратной стрижкой, в аккуратной футболке и аккуратных джинсах. Кроссовки у Кима белые, а шнурки в них красные, что моментально отсылает к расхожему сюжету, увековеченному на большинстве ширм, скрывающих труднопереводимую Азию от всего остального мира —

«цветение красной и белой сливы».

На лице у Кима застыло выражение безмятежности, он не кажется озабоченным проблемой насильственного расчленения единой Кореи на два государства и проблемой проведения зимних олимпийских игр (два проигрыша подряд – это слишком). Глаза Кима слишком узки, чтобы разглядеть в них похоть, но Габриель подозревает, что как раз похотью в случае Кима не пахнет. Для него Снежная Мика и вправду – неизбитый ракурс.

– Она не каталонка. Она вообще не испанка.

– Это неважно.

Действительно, уточнение Габриеля не существенно: если уж все азиаты кажутся европейцам на одно лицо, то и в случае с физиономиями европейцев в азиатском контексте происходит все то же самое. Исключение составляет лишь Снежная Мика.

– Наверное, я мог бы представить вас друг другу…

– Это было бы замечательно!

– При одном условии.

– Каком?

– Вы покажете мне снимки, которые сделали сегодня утром.

– Это невозможно…

– Почему?

– Это невозможно сделать сейчас. Видите ли… Я снимаю не на цифровой аппарат. Я имею дело с пленкой, а пленку нужно проявлять. Я покажу вам снимки, когда проявлю пленку.

– Хорошо. Тот, второй, ваш друг?

– Нет. Я не знаю, кто он. Думаю, что китаец.

Китаец то и дело ускользает от взгляда Габриеля: секунду назад он разглядывал пейзаж под стеклом – и вот уже стоит у одного из светильников-львов, затем перемещается к колонне в глубине зала, уходя все дальше. Примерно так, постоянно передвигаясь, крадясь и используя никем еще не открытые законы левитации, китайцы завоевывают мир. И ничего с этим не поделаешь.

За ними не угнаться.

– Я видел Вселенную и еще то, как умирают и рождаются звезды, – говорит Габриель Киму. – А вы? Что видели вы?

– Я видел, как умирают и рождаются цветы, – задумчиво произносит Ким. – Это и есть одна из главных тайн бытия.

– Что это были за цветы?

В представлении Габриеля цветы должны быть совершенно особенными, растущими в труднодоступной местности, семь пар башмаков сносишь, пока доберешься.

– Жимолость.

– Жимолость? – Габриелю кажется, что он ослышался. – Honeysuckle?

– Да, – подтверждает кореец. – Honeysuckle.

Что хорошего в скромнице-жимолости, годной лишь на изгородь, скрывающую от посторонних глаз глубоко научные грешки Фэл и прочих обитателей английского радиоастрономического захолустья? Ничего. Но, видно, у азиатов, которые даже передвижение обыкновенной тли по обыкновенному стеблю рассматривают как приквел к «Звездным войнам», свои представления о тайнах бытия.

– Жимолость, – голос Кима становится мечтательным. – Козья жимолость. А может, жимолость-каприфоль. Это было чудесно.

Странно, что кореец до сих пор не перешел на стихи.

Габриель больше не видит пройдохи-китайца, вместо него снова появляется угрюмый тип.

– Идемте, – говорит он.

…Тип приводит Габриеля и увязавшегося за ним Кима не к Мике, – совсем в другое место. Является ли оно частью ресторана – неизвестно. Скорее всего, да, – и это лучшая часть «Троицкого моста». Ого! мысленно присвистывает Габриель, когда перед ним распахивается одна из трех дверей в конце неосвещенного коридора.

Внутренний дворик, patio.

Совсем небольшой, он кажется еще меньше из-за напиханных в него четырех столиков и отдельно стоящего плетеного кресла-качалки с наброшенным на спинку пледом. Столики покрыты красно-белыми клетчатыми скатертями, как в какой-нибудь пиццерии, на каждом стоит низкая ваза с цветами; от дверей не разглядеть, искусственные они или настоящие. Ясно лишь одно —

это не жимолость.

За одним из столиков уже сидит вездесущий китаец с вездесущей видеокамерой; вот и сейчас он беспокойно шарит ею по стенам, окружающим patio: две из них затянуты плющом, у одной приютилась узкая клумба, еще одна служит основанием для легкого полотняного тента.

Проследив за камерой, Габриель натыкается на толстяка в мятом летнем пиджаке. До того как в patio появились новые посетители, толстяк читал газету и прихлебывал кофе из чашки. Теперь же он отложил газетные простыни в сторону, отодвинул чашку и смотрит на пришедших враждебно.

Вернее, недобрый взгляд предназначен именно Габриелю – азиаты, как всегда, сбрасываются со счетов.

* * *

…Цветы – настоящие.

Никто не пояснил Габриелю, как они называются. Штудирование справочников по цветоводству из отцовской библиотеки тоже не принесло результатов, но Габриель склоняется к тому, что это – одна из разновидностей орхидеи.

Цветы не источают запаха, не вянут и всегда выглядят свежесрезанными; они и есть срезанные, корневой системы при них Габриель не обнаружил. Можно было бы предположить, что орхидейное содержимое ваз меняют каждое утро, – это не так. Цветы всегда одни и те же. У Габриеля даже появился любимец – цветок с ярко выраженным леопардовым окрасом, точки на лепестках похожи на россыпь веснушек на девичьем лице.

Цветочные веснушки кажутся Габриелю смутно знакомыми, а ведь у него никогда не было веснушчатых подруг.

Как-то само собой получилось, что едва ли не каждое утро он проводит с чашкой кофе в patio «Троицкого моста». Oн – друг заведения.

– Приходите на утренний кофе, – сказал Габриелю угрюмый тип. – Хозяйка всегда рада вас видеть.

Как выяснилось впоследствии, угрюмого типа зовут Александр или, на испанский манер, Алехандро, ему не меньше сорока, он – уборщик и сторож. Но если вечерний наплыв посетителей особенно силен (а такое бывает почти каждый день), без всяких проблем облачается в блузу официанта.

Кроме Алехандро, в штате ресторана числятся еще шестеро человек – все русские. Четыре официанта (работающих по двое через день), охранник (бывший офицер, бывший кикбоксер, бывший алкоголик) —

и Васька.

Васька – младшая сестра Снежной Мики, чем она занимается в ресторане – неизвестно. Несколько раз Габриель видел ее у кофеварки и даже умудрился выпить чашку кофе, приготовленного ею. Сказать о кофе, что он – редкостная гадость, значит, не сказать ничего.

Кофе был горек, невкусен и отдавал болотной жижей. Габриель бухнул в чашку четыре куска сахара, но картина не изменилась.

Русские имена слишком сложны для Габриеля, оттого он и переименовал Ваську в «Васкуа», а затем – и в «Васко», с последующим отсылом к знаменитому путешественнику и открывателю земель из соседней Португалии.

Васко совсем непохожа на сестру: она – смуглая, стриженая и темноволосая. Ее можно было бы принять за испанку, если бы не всегда мрачное выражение лица. Полное отсутствие мимики, полное отсутствие жестикуляции. Полное отсутствие голоса. Так и есть: Габриель не слышал ни одной фразы в ее исполнении, ни на одном из языков. В лучшем случае Васко кивает при встрече (другим – сам Габриель не удостаивался этой чести ни разу), в худшем – смотрит в пространство невидящим взглядом.

Бедняжка, должно быть, страдает психическим расстройством, к примеру – аутизмом, всякий раздумает Габриель при виде странной русской.

Если с душевным здоровьем/нездоровьем Васко все более-менее понятно, то с внешностью дела обстоят сложнее. Габриель никак не может решить, симпатична ли сестра Снежной Мики или нет. Черты ее лица, взятые по отдельности, кажутся верхом совершенства, но соединить их вместе до сих пор не получалось. Они – ускользают, не хотят быть схваченными за руку, не хотят быть идентифицированными.

Это не лицо, скорее, слепок лица. Посмертная маска, снятая неизвестно с кого, возможно – с еще одной посмертной маски: докопаться до первоисточника невозможно, как невозможно понять, что послужило причиной его смерти и какой именно была смерть – насильственной или нет. Габриелю то и дело подворачивается случай понаблюдать за Васко: она постоянно сидит в кресле-качалке в patio. И все время пялится на противоположную стену, ни книги, ни журнала, ни плеера при ней не бывает.

Конечно, Габриель предпочел бы, чтобы в кресле оказалась Снежная Мика, но Мика вечно занята. Она почти не покидает кухни, что имеет вполне логическое объяснение: у Мики нет помощников, она все делает сама. Как ей удается распределять силы и всюду поспевать – загадка.

В отсутствие старшей сестры Габриелю ничего не остается, как сосредоточиться на младшей. Поначалу он развлекает себя тем, что ищет сходство во внешнем облике сестер (никакого сходства нет). Затем – принимается мысленно раздевать Васко – с тем же успехом можно снимать детали туалета с манекена. Тело Васко – фиктивно, так кажется Габриелю, это всего лишь видимость плоти. Сплошная пластмасса, сплошной целлулоид или крашеный гипс. В теле Васко нет ни одной достоверной подробности, в нем отсутствуют необходимые для самых разнообразных нужд отверстия; на нем нет волос, родинок, кошачьих царапин, застарелых тонких шрамов, следов от ожогов, по неразумению полученных в детстве; ногти у Васко не растут, а сердце не бьется.

– Резиновая кукла – и та выглядит лучше. И шансов понравиться у нее больше, – шепнул как-то Габриелю Рекуэрда.

Рекуэрда – тот самый толстяк в мятом летнем пиджаке, еще один друг заведения. Не только утренний (подобно Габриелю), но и вечерний. Рекуэрда иногда, не чаще раза в неделю, ужинает в большом зале «Троицкого моста», на большее не хватает времени – у Рекуэрды ответственная работа.

Он – полицейский и занимается расследованием особо тяжких преступлений.

Рекуэрде около сорока пяти, большую часть своей жизни он прожил на востоке, в Валенсии. Там же сделал карьеру, добился больших успехов в раскрытии убийств самой разной степени изощренности и не так давно был переведен в родной Город Габриеля с повышением по службе.

Несмотря на несовершенство фигуры, Рекуэрде не откажешь в брутальном обаянии. У него массивная голова, венчающаяся копной жестких курчавых волос, тяжелый подбородок (он кажется разрубленным пополам из-за ярко выраженной вертикальной складки), большой рот и большой нос. Глаза, напротив, маленькие и круглые, как у птицы. Они часто бывают красными – от недосыпа, объясняет Рекуэрда, с нашей работенкой не поспишь.

Но время на утреннюю чашку кофе почти всегда находится.

Именно такими (с незначительной корректировкой) Габриель всегда представлял полицейских, идущих по следу убийц:

крупные, но чрезвычайно подвижные типы с кулаками величиной с арбуз (в случае с Рекуэрдой это, скорее, дыня)

щетина у них трехдневная (никакой щетины у Рекуэрды нет, исключение составляет глубокая складка на подбородке, которую просто невозможно выбрить)

глаза вечно воспалены (все так и есть)

запах изо рта не слишком приятен – дают о себе знать выпавшие пломбы и бесчисленные сигареты, выкуренные во время мозгового штурма (Рекуэрда не курит)

на простые человеческие эмоции у них не хватает ни времени, ни сил, о банальном романе с женщиной и помыслить невозможно (Рекуэрда влюблен).

Рекуэрда влюблен, и не в кого-нибудь, а в Снежную Мику – не нужно обладать математическими способностями, чтобы вычислить это, чтобы сложить два и два. Будь он не влюблен, он не стал бы волком глядеть на Габриеля при первой встрече, чуя в нем соперника. Будь он не влюблен, он не стал бы просиживать штаны на задворках русского ресторана, воруя время у сна. Будь он не влюблен, он ни за что не стал бы пить омерзительный кофе, приготовленный младшей сестрой объекта его страсти.

Рекуэрда же пьет как миленький.

Он сидит за одним и тем же столиком, лицом к двери, чтобы не дай бог не пропустить приход Снежной Мики, которая еще ни разу не появлялась здесь. Цветок, стоящий на столике, – нежно-розовый, что должно символизировать чистоту и незамутненность помыслов Рекуэрды. На правах старожила он мог бы выбрать темно-лиловый, красный с желтой сердцевиной или леопардовый – но выбрал розовый, Рекуэрда влюблен , два и два дают четыре в сумме.

Не пять.

Все эти заключения Габриеля – насчет цветка, кофе и ранних бессмысленных визитов в «Троицкий мост» – могли бы так и остаться умозрительными, если бы Рекуэрда сам не расставил точки над «i». Это произошло на следующий день после первого визита Габриеля в patio.

– Я Рекуэрда, – сказал Рекуэрда. – А ты кто такой?

– Меня зовут Габриель. Я друг хозяйки.

– Вот новость! Я захаживаю сюда уже давненько, и всех здесь знаю, а про тебя и слыхом не слыхал. Значит, друг?

– Ну… Мы общаемся.

– По-моему, ты преувеличиваешь, парень.

Негромкий голос Рекуэрды воздействует на Габриеля самым неожиданным образом: Габриель тотчас вспоминает, что всегда плыл по течению, стараясь не задевать плывущих рядом, не причинять им неудобства. В случае с грозным Рекуэрдой все усугубляется тем, что толстяк не оставил Габриелю пространства для маневра, загнал его на самую узкую, самую невыгодную дорожку: как хочешь, так и выбирайся.

– Пожалуй, что преувеличиваю, – пускает пузыри Габриель.

– То-то. Вообще-то я тебя где-то видел.

– У меня магазин напротив.

– Магазин, точно. Ты торгуешь книжонками.

– Торгую помаленьку.

– А здесь как оказался?

– Заглянул по-соседски.

– Значит, по-соседски? – Рекуэрда нервно дергает левым веком, что должно означать дружеское подмигивание. – Положил глаз на хозяйку?

– Не знаю. Скорее нет, чем да.

Затейливая фраза «скорее нет, чем да» принадлежит Снежной Мике, Габриель лишь воспроизвел ее. В его исполнении она выглядит лукавой и простодушной одновременно; она похожа на захламленный чердак, на комнату, забитую отслужившим свой век барахлом. Среди этого барахла можно спрятать самую ценную на свете вещь, а можно вообще ничего не прятать – в обоих случаях никогда и ничего не будет найдено. Примерно то же можно сказать о чувствах Габриеля к Мике, неясных для него самого: то ли они есть, то ли их нет и не было.

– …Смотри у меня. Если положишь глаз на хозяйку, я его выдавлю. Без всяких ухищрений. Одними пальцами.

– Думаю, до этого дело не дойдет.

– В порошок тебя сотру, – не успокаивается Рекуэрда. – Заставлю сожрать собственное дерьмо. Завяжу кишки морским узлом. Оторву тебе яйца и отправлю твоим родственникам, пусть приготовят из них что-нибудь диетическое. А член порублю на пятидесятицентовики и раздам нищим румынам.

Толстяк с силой сжимает и разжимает кулак, что должно проиллюстрировать нешуточность намерений. Неизвестно, впечатляют ли такие тирады задержанных, но Габриель явно впечатлен.

– Насчет хозяйки у меня ничего такого и в мыслях не было.

– Не вздумай меня обмануть и чего-то там проделать за моей спиной.

– Не вздумаю.

– И помни о румынах.

– Постараюсь не забыть.

После заверений Габриеля Рекуэрда наконец успокаивается и снова превращается в довольно благодушного парня, с которым не грех перекинуться парой мыслей о рыбалке, погоде и игре Виктора Вальдеса в текущем сезоне.

Габриелю претит мысль о рыбной ловле, он никогда не был футбольным фанатом и погода интересует его лишь в общем контексте глобального потепления, парникового эффекта и неконтролируемых выбросов в атмосферу С0 ₂, с чем, безусловно, необходимо бороться. Но точки соприкосновения с Рекуэрдой все же находятся:

изредка они играют блиц в шахматы.

Партия длится не больше пяти минут, Рекуэрда еще ни разу не выиграл, но не слишком расстраивается по этому поводу: у него всегда есть возможность отыграться на маджонге.

Маджонг – главное развлечение выходных, когда у Рекуэрды есть несколько неторопливых свободных часов. Маджонг в patio принес китаец Ван, он же обучил правилам игры Кима, Габриеля и Рекуэрду.

– Это еще что за срань? – поинтересовался Рекуэрда, когда Ван явился с небольшим лакированным сундучком из красного дерева.

– Игра, – улыбаясь, пояснил Ван на английском, не такой уж он неуч. – Играть – хорошо.

– Переведи, чего он там лопочет, – сказал Рекуэрда Габриелю.

– Он сказал, что это игра и неплохо бы сыграть.

– На деньги?..

Играть на деньги предпочтительнее, чем просто так, на передней панели сундучка выжжен дракон в обрамлении из цветов, если вынуть плашку из пазов – откроются четыре низенькие полочки, забитые костями. Основных костей – больше ста тридцати, а есть еще дополнительные восемь – сезоны и цветы ; цветы на костях отдаленно напоминают цветы, стоящие на столиках. Ближе всех к изображенным – цветок со стола Рекуэрды, может быть, поэтому именно Рекуэрде несказанно везет на первом этапе, когда при помощи двух кубиков и максимальных значений на них определяется лидер —

Восточный Ветер.

«Рекуэрда – Восточный Ветер» – звучит как название романа.

Рекуэрда – Восточный, а Габриель – всегда напротив него и всегда Западный, потому и вынужден сидеть спиной к двери, откуда в любой момент может показаться Снежная Мика. Если это произойдет – первым ее увидит Рекуэрда. Да и ладно.

Полицейскому фартит не только на начальных этапах игры, но и на всех последующих, к вящему неудовольствию Вана.

Наиболее частые комбинации, которые волшебным образом выпадают на костях Рекуэрды и приносят ему выигрыш:

императорский нефрит

головы и хвосты

достать луну со дна моря

четыре наслаждения вошли в твою дверь

скрывающаяся змея

вырастить виноград на плоской крыше.

Вырастить виноград на плоской крыше не удавалось еще никому. Хорошо бы запастись рекомендациями специалистов на этот крайне экзотический растениеводческий случай.

Два европейца и два азиата, играющие по выходным в маджонг, – со стороны их можно принять за компанию приятелей, но они не приятели. Рекуэрда даже не стремится уложить в голове, как зовут азиатов; китаец Ван, может, и хотел бы запомнить архисложные испанские имена, да не получается, некоторые из непривычных для китайцев звуков безвозвратно теряются на пути от гортани к языку. У Кима вечно отсутствующий взгляд – сказывается-таки наличие проблем с турагентством в Сеуле. Они ждут развернутого фоторепортажа, а Ким все никак не наберет подходящее количество снимков Снежной Мики. Или, скорее, —

подходящих снимков.

В тех, что были отсняты, нет никакой магии, Габриель видел их. О великом рождении и великой смерти цветов (козьей жимолости или жимолости-каприфоли) можно забыть навсегда: на снимках изображена симпатичная девушка с велосипедом, только и всего.

Ким не может понять, в чем тут дело, и потому грустит.

Постоянный отъем денег везунчиком-Рекуэрдой тоже не прибавляет радости. Ставки в игре, о которых изначально договаривались все четверо, не слишком велики, но в общей сложности набирается довольно приличная сумма. Габриель уже обогатил Рекуэрду на 130 евро, Ван и Ким облегчились на 150 и 175 евро соответственно.

– Если так пойдет и дальше, то я брошу работу и куплю себе остров в Тихом океане, – лыбится скотина-полицейский.