Текст книги "8–9–8"

Автор книги: Виктория Платова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

– Это и есть дом тридцать шесть. – Габриель – сама любезность, сама приветливость.

Во-первых, потому что девушка с кувшином – довольно миленькая. Не такая броская, как Ульрика с ее рафинированной и резкой франко-немецкой красотой, но и в ней есть своя изюминка. И если в Ульрике смешались две крови, то в случае с этой девушкой речь идет о еще большем количестве кровей. Ее, пожалуй, можно принять за уроженку Магриба; вот и смотрит она не прямо в глаза, а слегка опускает ресницы, таким образом заслоняя себя от нежелательного мужского внимания. Какая скромница, ух ты!..

– Мне нужен мой брат.

– Кроме меня здесь никого нет.

– Но ведь это дом тридцать шесть?

– Да.

– Значит, здесь должен быть мой брат. Хотя он не говорил мне, что торгует книгами.

– Конечно, он не торгует книгами. Потому что книгами торгую я.

– Но ведь это дом тридцать шесть?

Недоразумение выясняется через минуту: девушка просто ошиблась. Свернула не в тот переулок и оказалась не на той улице. А нужный ей адрес находится в десяти минутах ходьбы или около того. Габриель галантно предлагает девушке свою помощь и, не встретив никакого сопротивления, перехватывает кувшин и чемоданчик.

За десять минут прогулки, чудесным образом растянувшихся на полчаса, Габриель узнает о девушке массу ничего не значащих вещей. Она действительно родом из Северной Африки (из Марокко) и теперь решила перебраться к брату, у которого тоже маленький магазин. Но продает он не книги, а ковры. Ее зовут Мария, она прилетела утренним рейсом из Касабланки, а брат не встретил ее в аэропорту. Он живет здесь уже восемь лет, женат на испанке, которая не слишком жалует родственников мужа. Мария надеется получить работу и надеется, что брат поможет ей в этом, у нее есть свидетельство об окончании компьютерных курсов, курсов по делопроизводству, курсов по маркетингу, два года она проработала медсестрой в онкологическом центре, умеет ставить уколы, капельницы и катетеры; три года она целенаправленно изучала классический испанский, а также каталонский и баскский, преподаватели обнаружили у нее большие способности к языкам; в прошлом году, прямо на центральной улице Касабланки, она увидела американского актера Ричарда Гира, совсем одного, без телохранителей– но взять автограф постеснялась и потом долго жалела об этом; Мария любит ходить в кино и на конные представления с факелами и стрельбой, где наездники безостановочно крутят сальто, на ходу перескакивают с одной лошади на другую и вообще – выполняют нечеловечески сложные трюки, просто дух захватывает.

– Это называется вольтижировка, – замечает Габриель, и Мария смотрит на него с таким восхищением, как если бы он сам только что сделал кульбит на лошадином крупе.

– А вам нравятся лошади?

– Конечно. Лошади – мои любимые животные, —

до сегодняшнего дня Габриель не особенно часто думал о лошадях. Единственное знакомое ему животное – темная лошадка Хавьер.

– Я бы хотела работать с лошадьми… Ухаживать за ними. Как вы думаете, здесь это возможно?

– Наверняка. Я могу собрать для вас информацию.

– Это было бы замечательно…

То, что они видят, подойдя к ковровой лавке брата Марии, совсем не замечательно. Узкая улица перед ней запружена народом, над толпой возвышаются полицейская машина и ambulancia, [22]22
  «Скорая помощь» ( исп.).


[Закрыть]вход в лавку огорожен лентами.

– Что там случилось? – обеспокоенно спрашивает Мария.

– Не знаю.

– Это ведь дом тридцать шесть? Это магазин брата?

– Не думаю. По-моему, дом тридцать шесть – чуть дальше.

Лучше уж сказать неправду, временно ввести в заблуждение прекрасную беглянку из Марокко: и полицейский фургон, и ambulanciaне приезжают просто так, а уж тем более – вместе. Совершенно очевидно – произошло нечто экстраординарное, может быть – непоправимое, и это как-то связано с братом Марии. Он не встретил ее в аэропорту, хотя должен был встретить, в его магазин не пройти, вход охраняется полицейским, то тут, то там мелькают люди в штатском…

– Давайте сделаем так, Мария. Вы стойте здесь и никуда не уходите. А я узнаю, что произошло, сразу же вернусь за вами и мы пойдем дальше.

– К брату?

– К брату, да.

Вклинившись в толпу, побродив по ней несколько минут и прислушавшись к разговорам, Габриель приходит к неутешительному выводу: брата Марии больше нет в живых, потому что сегодня ночью в лавке, торгующей коврами, произошло убийство. Тело хозяина – марокканца – нашла жена, обеспокоенная тем, что муж не пришел ночевать. Она открыла входную дверь и обнаружила мужа с простреленной грудью,

как вариант – с простреленной головой

как вариант – с отрезанной головой

как вариант – кишки были выпущены наружу и обмотаны вокруг торса.

Убитый был завернут в ковер,

как вариант – покрыт ковром

как вариант – забросан коврами

как вариант – в распоротый живот был воткнут государственный флаг Марокко.

На остальную дребедень еще о трех трупах и бойне на почве газавата внимания можно не обращать. С трудом протиснувшись ко входу, Габриель становится свидетелем того, как из помещения выносят носилки с телом, упакованным в пластиковый мешок. Следом за ним штатские выводят женщину лет тридцати, простоволосую, с заплаканным лицом. Должно быть, это и есть жена брата Марии. Невестка, которая терпеть не может родственников мужа.

Габриель провожает процессию взглядом и возвращается к Марии, терпеливо ожидающей его на противоположной стороне улицы, наискосок от толпы. Она держит в руках кувшин, и Габриеля почему-то страшно заботит этот проклятый кувшин. Нельзя допустить, чтобы он разбился, а он обязательно разобьется, если Габриель скажет Марии о произошедшем. О трупе, завернутом в ковер. Мария вскрикнет от ужаса, интуитивно разожмет руки, чтобы поднести их к лицу – и все, кувшина нет.

– Что там произошло? – спрашивает Мария.

– Я толком не понял, – принимается юлить Габриель, не спуская глаз с кувшина. – Кажется, произошел несчастный случай…

– Несчастный случай?

– Или преступление. Возможно, убийство. Такое иногда случается.

– Я знаю, – Мария старательно выговаривает слова. – Я однажды оказалась свидетельницей убийства. У меня даже брали показания.

Стать свидетелем убийства намного более волнующее событие, чем увидеть американского актера Ричарда Гира и не рискнуть попросить у него автограф, сколько же еще интересного Габриелю предстоит узнать о Марии!..

– Вы обязательно расскажете мне об этом, правда, Мария?

– Обязательно расскажу. – Девушка делает слабую попытку улыбнуться. – Тот человек, с которым это произошло… Несчастный случай или убийство… Тот человек – мой брат?

– С чего вы взяли?

Вместо того чтобы выронить кувшин, Мария сжимает его все крепче, даже костяшки пальцев побелели.

– Это ведь дом тридцать шесть, номер виден и отсюда. И не говорите мне, что мы снова вышли не на ту улицу.

– Я хотел…

– И потом. Там была жена брата, я ее сразу узнала. Только на фотографии она была чуть-чуть моложе. Что говорят люди?

– Ну… Что произошло убийство и погиб… погиб владелец магазина. – Габриель опускает невероятные подробности со вспоротым животом и государственным флагом.

– Погиб… Вот почему он меня не встретил.

– Говорят еще, что в этом может быть замешана политика… религиозные распри.

– Это просто бессмыслица. – Мария проявляет удивительное для восточной женщины самообладание, она не кричит в голос и не рвет на себе волосы, прядь за прядью. – Мой брат никогда не интересовался политикой. И он был вполне светским человеком. Я знаю, вы, христиане, только и думаете о том, что мы – из соображений веры – готовы сначала перерезать горло вам, а потом – друг другу… Это не так.

– Конечно, не так. А вы интересуетесь политикой? —

совершенно непонятно, зачем Габриель спросил об этом, но он страстно хочет услышать «нет». Как будто именно от этого зависят его дальнейшие отношения с Марией.

– Я женщина. Зачем же мне политика?

О, радость! Несмотря на трагический фон, на котором происходит знакомство. И все же Габриель не должен выказывать радости, наоборот, он просто обязан проявить максимум сдержанности и сочувствия. Предложить свою помощь, ведь у Марии точеная фигурка (и без излишней худобы, так свойственной франко-немецкой Ульрике). У нее тонкая талия и прекрасная, налитая попка – бог мой, что это за попка!.. Строгое платье, что надето на Марии, обладает удивительным свойством: вместо того чтобы скрывать все прелести марокканки, оно лишь подчеркивает их. А если расстегнуть мелкие пуговицы на вороте, одну за другой, то можно добраться до груди – соски Марии наверняка крупные. И не розового, как у Ульрики, а темно-коричневого цвета. При таком количестве плюсов неземная красота лица не так уж важна, но и здесь Мария не подкачала. Невысокий лоб уравновешивается изящной линией скул и подбородка, губы и ноздри аккуратно вырезаны и напоминают вензеля на королевском фарфоре, а глаза… О восточных глазах написаны тысячи строк, и Габриелю ничего не остается, как присоединиться к хору славословия в их честь.

– …он потому и уехал сюда. Думал, что обретет здесь покой. Вы слушаете меня?

– Что? Да… Конечно, слушаю. Да…

– У нас были сложные отношения. Он почти забыл о своей семье в Касабланке. О нашей семье. И не хотел, чтобы я приезжала. Как будто я могла чем-то навредить ему, поставить в неловкое положение. Как будто я дикарка… А я, между прочим, закончила компьютерные курсы. И курсы по делопроизводству.

– И по маркетингу, – добавляет Габриель.

– Именно.

– Странно, что он не заметил вас. Прошел мимо.

– Кто? – Мария с удивлением смотрит на Габриеля.

– Тот американский актер, с которым вы встретились на центральной улице. Ричард Гир.

– Почему же странно?

– Вы такая красивая. Не заметить вас невозможно. – Сейчас не самое подходящее время для флирта, но удержаться Габриель не в состоянии. – Я бы точно не прошел мимо.

– А вы и не прошли. Ведь так?..

Все это могла бы сказать раскованная европейка, а никак не марокканка, только что оторвавшаяся от родины, но кто их знает, этих марокканок? Тем более закончивших компьютерные курсы и мечтающих ухаживать за лошадьми. Или все дело в двух годах, которые Мария отдала онкологическому центру, уколам, капельницам и катетерам? Она видела много страданий и размышляла о быстротечности жизни и о том, что нужно ценить каждую минуту. И каждого человека, встретившегося на пути.

Если Габриель прав насчет онкологического центра, то это все объясняет.

И что там у нее в кувшине?..

– Я должна пойти туда, – решительно заявляет Мария. – Поговорить с полицейскими. Поговорить с женой брата. Поддержать ее.

– Вы думаете, ей нужна ваша поддержка? Вы же сами говорили – она вас не жалует.

– В такую минуту родственникам лучше держаться Вместе. А она – наша родственница, как ни крути.

Сколько лет Марии? Скорее всего, она – ровесница Габриеля и ей никак не может быть больше двадцати, плюс-минус пара лет. Но ведет она себя, как взрослая, умудренная жизнью женщина, которая привыкла принимать молниеносные решения и полагаться только на собственные силы.

– Я отправляюсь с вами, Мария…

– Нет-нет… Будет лучше, если вы останетесь.

Мария вручает Габриелю кувшин и ногой пододвигает чемоданчик. Ну вот, не успели они толком познакомиться, как роли оказались распределенными. И Габриель снова не принадлежит себе, и его временем снова распоряжается кто-то другой. Остается надеяться, что только временем.

…Мария появляется спустя два часа и не одна – а в обществе той самой тридцатилетней женщины, жены брата. Габриель видел ее заплаканной, теперь она больше не плачет, и – самое невероятное – крепко держится за руку Марии.

– Это Магдалена, – сообщает Мария. – Жена моего брата… С которым случилось несчастье. А это Габриель, мой… э-э… старинный друг. Мы можем во всем положиться на него. Ведь так, Габриель?

Вместо того чтобы выказать удивление, Габриель лишь согласно кивает головой.

– Мы тебя не оставим, дорогая. Тебя и малыша.

– Малыша? – переспрашивает Габриель.

– Да. Я не успела сказать… У меня есть шестилетний племянник, и о нем нужно позаботиться в первую очередь, – решительный и в то же время нежный голос Марии вызывает у ее невестки новый приступ слез. Это слезы горя, но и облегчения одновременно – теперь она не одна. В кошмаре, ее окружающем, появился просвет, а в просвете – силуэты людей, способных поддержать, подставить плечо и объяснить, что произошедшее не постыдный криминальный случай, о котором нужно говорить только шепотом, а трагическое стечение обстоятельств или (что вернее) – Божий промысел. Так было угодно Богу или Аллаху, и кто станет спорить с его волей?

– Мы со всем справимся, – продолжает утешать невестку Мария.

– У него астма, – сквозь слезы выдавливает из себя Магдалена. – У нашего мальчика, Фелипе. Он так любит… любил отца… и у него астма.

– Не волнуйся, я дипломированная медсестра, и Фелипе теперь будет под моим присмотром.

– Ты ведь остановишься у нас?

– Ну… Если только на первое время… Пока в этом не отпадет необходимость…

– Я хочу, чтобы ты жила у нас. – Невестка Магдалена хватает Марию за руки и умоляюще заглядывает ей в глаза. – Обещай мне…

– Ну конечно, дорогая!..

История Марии и ее брата сделала Габриеля лучше, чем он есть на самом деле, – и все потому, что он вынужден принимать деятельное участие в чьей-то судьбе, решать мелкие ежедневные проблемы, сопровождать кого-то куда-то, о чем-то постоянно договариваться. Это совсем не свойственно Габриелю, с его обычно созерцательным образом жизни; ему не слишком нравится истеричная Магдалена и не нравится ее сын Фелипе – ублюдок шести лет от роду, с вечно текущим носом и желанием подличать исподтишка: дохлые мухи в еде, дождевые черви в волосах, песок на дне чашек, вытащенная из кармана мелочь и иголки, насованные туда же, – вот далеко не полный перечень его подвигов. К. тому же Габриель почти уверен: астма Фелипе – не более чем искусная симуляция. То есть болезнь, конечно, имеет место, но самые тяжелые ее приступы почему-то всегда следуют за материнским отказом

купить игрушку

купить мороженое

купить конструктор Лего

купить живого крокодила

купить колесо обозрения

купить поезд метро вместе с рельсами

купить полицейского в парадной форме

купить луну.

Единственное, чего хочется Габриелю, – так надавать маленькому негодяю по заднице, чтобы он неделю не мог сесть на нее. А через неделю повторить экзекуцию. И в последующем повторять ее до бесконечности, снова и снова.

Мария же считает этот педагогический случай небезнадежным, а как раз она нравится Габриелю больше всего. Из-за Марии Габриель терпит весь ужас совершенно необязательных отношений с Магдаленой и Фелипе, хотя мечты о ее попке, о ее темно-коричневых сосках и точеной фигуре куда-то испарились. Никакого секса не будет , Мария – не Ульрика, она не подвержена томлению плоти; она ведет себя так, как ведут себя старшие в образцовой семье, – обо всем заботится и всех опекает. Даже странно, что первое имя сводной сестры Габриеля – тоже Мария, они самые настоящие антагонисты: Мария-Христина – стерва и сучка, а Мария из Касабланки – идеал женщины. Зло заключено во втором имени – «Христина», думает Габриель, оно диктует сестре стиль поведения, заставляет быть мерзкой одиночкой, без зазрения совести впаривающей своим любовникам откровенную ложь типа: мои родные погибли в авиакатастрофе – все до единого. И это – лучший подарок, который они смогли мне преподнести за последние пять лет. А кроткая Мария из Касабланки ценит каждую душу – родную или только кажущуюся родной; она успевает готовить, стирать, ходить за покупками, убираться в квартире своих новоявленных родственников и даже в магазинчике Габриеля, навещать полицейский участок на предмет следствия по делу об убийстве брата (с мертвой точки оно так и не сдвинулось) – и при этом искать работу. За две недели она разослала свое резюме в сотню мест, из половины получила приглашение на собеседование, а еще из половины – уведомление о том, что может приступить к работе немедленно. Конечно, это не самая престижная и высокооплачиваемая работа. В основном она связана с уборкой офисов, магазинов и парикмахерских салонов; с мытьем полов и кормежкой пациентов в домах престарелых. Но среди всего этого мусора попадаются и самые настоящие жемчужины. Должность сестры-сиделки, например. Должность агента-распространителя моющих средств. Должность специалиста по выгулу собак.

Видимо, собаки прельщают Марию гораздо меньше, чем лошади. Иначе она бы не третировала Габриеля вопросами, как скоро он прояснит ситуацию с лошадьми, есть ли вакансии по их уходу?

Все решится буквально на днях, отвечает в таких случаях Габриель, а как насчет того, чтобы сходить сегодня в кино?

Еще ни разу Мария не ответила согласием, она постоянно занята.

– Но мы обязательно сходим в кино, – утешает она Габриеля. – Я так люблю кино! И хорошо бы, чтобы картина была с Ричардом Гиром… А сегодня мне нужно съездить с Фелипе на прием к врачу, ты не составишь нам компанию?

– Конечно.

Все то время, что они находятся в обществе несносного маленького ублюдка, Габриель думает о том, правильно ли он поступил, увязавшись за Марией в лавку ее брата. И не лучше ли было, подобно Ричарду Гиру, просто пройти мимо и не влезать в полную тяжких добровольных обязательств жизнь марокканки? Наверное, лучше. Тогда никто бы не доставал его с лошадьми и с поиском информации по ним и никто бы не навязывал своих припадочных родственников, а с порядком в своем магазинчике он бы и сам как-нибудь разобрался. Конечно, Мария – само совершенство, сама доброта, и, будь он прикованным к креслу инвалидом, лучшей спутницы и желать нечего. Но вся проблема заключается в том, что Габриель – совершенно здоровый молодой человек. С соответствующими сексуальными желаниями, пусть и несколько попритихшими со времен бесстыдницы Ульрики. Он не требует бесконечного, прерывающегося лишь на сон и на еду, секса, он уважает национальные и религиозные чувства Марии, но хоть какое-то вознаграждение должно последовать? Тем более что Мария выросла в семье, водившей дружбу с европейцами, получила светское воспитание, а еще один ее брат собирался стать политиком, исповедующим принципы открытого общества и демократизма.

– Тот, которого убили, – уточняет Мария.

– Тот, которого убили, торговал коврами, – уточняет Габриель.

– Нет-нет, был еще один, которого убили. Там, в Касабланке. Помнишь, я рассказывала тебе, что стала свидетельницей убийства? Так вот, это и было убийство моего брата. Его застрелили экстремисты. У входа в деловой центр, где находились курсы по маркетингу. Я как раз закончила занятия, а он должен был встретить меня у входа. Я видела, как все произошло, и видела, как после выстрелов они сели в красный «Форд». И укатили. Пяти секунд не прошло, как они скрылись из виду.

– Прости… Я не знал. Ты ничего не говорила… Убийц не нашли?

– Не нашли. И убийц отца не нашли… Я не рассказывала тебе про отца?

– Еще нет.

– С отцом тоже случилась беда. Думаю, из-за того, что один его близкий друг состоял в группировке, враждебной правительству. Его взорвали в собственном доме, а отец просто находился рядом с ним. А вообще отец всегда сторонился политики. Так же, как и я.

– Это, должно быть, ужасно. Такая случайная, несправедливая смерть, я имею в виду.

– Случайных смертей не бывает, ты же знаешь. На все воля Аллаха.

– Да-да, конечно… Значит, трое из вашей семьи…

– Шестеро. В нашей семье шестеро погибших. Самый старший мой брат… Он-то как раз был членом группировки друга отца.

– И погиб при взрыве?

– Нет. Брата убили раньше. Собственно, поэтому отец и пошел к своему другу. Чтобы взглянуть ему в глаза и попросить не трогать больше остальных его сыновей.

– Остальных?

– Еще двоих. Моих младших братьев. Отец пришел к другу с ними. Хотел показать, какие они неокрепшие, как легко поддаются влиянию и как нуждаются в защите… Он заклинал Аллахом. Если бы он знал, чем все закончится…

– Значит, твои младшие братья погибли вместе с отцом?

– Да.

– Страшная трагедия… Я соболезную… Не знаю, что говорить в таких случаях.

– Ничего не нужно говорить. Видишь, как получается? Отец и два младших брата – это трое. Самый старший брат – четверо. Брат, которого убили у меня на глазах, был пятым. А сейчас я потеряла последнего.

Габриель потрясен настолько, что не сразу откликается на несложную арифметическую задачку со смертельным исходом:

– И больше никого у тебя не осталось?

– Мама давно умерла. А самый младший брат был всего лишь на два года старше Фелипе.

Упоминание об ублюдке Фелипе, вертящемся тут же, возвращает Габриеля к реальности. Конечно, отголоски чужого несчастья расстроили его, любой нормальный человек расстроился бы. И стал бы искренне переживать. Но почему… Почему всегда выходит так: стоит ему решиться на серьезный разговор о чувствах и о том, что ты мне очень нравишься, хоть мы и не так давно знакомы, как сразу возникают обстоятельства, которые делают этот разговор неуместным. Сегодня это кровавая история марокканской семьи, а чуть раньше были треволнения с похоронами ковровщика и пляски вокруг его безутешной вдовы, и что, в конце концов, было в проклятом кувшине?

Этого Габриель так и не выяснил, не станешь же спрашивать про кувшин, когда кругом – одни трупы. Наверняка содержимое кувшина не представляет особенной ценности (там могло быть вино или подкисшее молоко верблюдицы). Скажи об этом сама Мария – и все стало бы на свои места. Но Мария не раскрыла тайны, и в голову Габриелю приходят самые разные догадки. Он склоняется к одной, наиболее достоверной: в кувшин налито приворотное зелье, ничем другим не объяснить, почему он все еще таскается за марокканкой. И ее невестка Магдалена таскается, и несколько друзей ее покойного брата, и трое из четырех близких родственников Магдалены. Четвертый разбит параличом и не покидает постели много лет, но Мария уже обещала заняться с ним уникальной двигательной гимнастикой. После этих чудодейственных процедур с постели встают даже безнадежные паралитики.

Или не встают, на все воля Аллаха.

Единственный, перед кем сила приворота бессильна, – мелкий пакостник Фелипе.

– Зачем тебе все это? – спрашивает Габриель, когда пакостник отправляется на прием. – Ты ведь толком не знакома с этими людьми. Они и знать тебя не хотели…

– Теперь все изменилось, – отвечает Мария. – Теперь они не могут без меня обходиться. Зачем же вспоминать то, что было раньше?

– Вот ты обо всех заботишься, а кто позаботится о тебе? —

слова Габриеля могли бы стать прелюдией к разговору на тему ты мне очень нравишься, хоть мы и не так давно знакомы, с последующими – вполне невинными – прикосновениями к локтю или запястью; с последующим целомудренным поцелуем в щеку (ни одна ресничка не вздрогнет, не оскорбится, не разволнуется). Мелкие, продуманные шаги в этом направлении могли бы в конечном итоге привести к постели, но Мария… Ах, Мария, пчело-матка, муравьиная царица, королева термитов! – больше всего она переживает за спокойствие и процветание своей колонии, а также за увеличение ее поголовья (не всегда естественным путем). И просто секс ей не нужен, вот бы Ульрика посмеялась!..

– Нельзя требовать от людей больше, чем они могут дать. У каждого свое предназначение. На все воля Аллаха.

– Я думаю, ты святая, Мария.

Это не комплимент, как может показаться со стороны, какой прок в святых обычным людям? Тем более находящимся во власти своих греховных мыслишек. Святые раздражают большинство человечества, заставляют подозревать в неискренности намерений: ведь все, что бы ни делал святой, направлено лишь на его собственное спасение, а следовательно – ощутимо отдает эгоцентризмом и самолюбованием. Но и здесь Мария умудрилась пойти дальше остальных святош в своем влиянии на окружающий мир – греховных мыслей в голове Габриеля все меньше и меньше, и скоро они исчезнут совсем. И он перестанет думать о сексе, а будет думать только о том, как помочь ближнему и взять все его проблемы на себя.

Подобная перспектива наполняет Габриеля унынием.

И надо же было случиться, чтобы абсолютно равнодушному к занятиям любовью существу была дана такая привлекательная внешность!.. Конечно, нельзя исключить вариант, что после произошедшей в Касабланке беды (будь она трижды неладна!) у Марии возникли вполне понятные проблемы и нужно время, чтобы свести влияние этих проблем к минимуму. Но до сих пор Мария демонстрировала удивительную стойкость и здравомыслие, она на редкость уравновешенный человек. Еще один вариант – Габриель просто не нравится ей, как парень, он – не ее тип. Но зачем тогда она поддерживает с ним отношения, убирается в его магазинчике, ведет пространные разговоры о воле Аллаха и вообще… всячески привечает?

Все разрешается довольно банально. В один прекрасный и не слишком жаркий вечер, когда Габриель ждет Марию после второго сеанса врачевания дяди Магдалены – парализованного маразматика, занимавшего незначительный пост в министерстве иностранных дел еще при Франко, – именно ему должна помочь двигательная гимнастика.

Сеанс занял полтора часа, и вряд ли это были легкие полтора часа. Но Мария появляется в дверях дома удивительно посвежевшей и похорошевшей, с легким румянцем, пробивающимся сквозь смуглость щек.

– Ну как все прошло? —

Габриелю очень хотелось бы, чтобы его слова прозвучали нейтрально, по-дружески, если уж сама Мария взяла такую ноту в отношениях. Взяла – и тянет. Тянет две с половиной октавы, черт бы ее побрал! – и справляется с этим не хуже какого-нибудь Марио Ланцо с запиленной пластинки; не хуже Марии Каллас, о которой помнят только то, что она сохла по миллиардеру Онасису и глотала всякую дрянь, чтобы похудеть. Мария (не Каллас, а та, что из Касабланки) – вот кто настоящий мастер бельканто и вот кто держит все ниточки в руках, волей-неволей начнешь подстраиваться под нее, а значит —

по-дружески,

хоть бы ревность совсем тебя задушила, замучила, расплющила по мостовой. Паралитик не может жить один – наверняка при нем кто-то есть. Кто-то похожий на Габриеля – мастью и возрастом, – или непохожий, но способный вызвать легкий румянец и блеск в глазах, до чего же они хороши!..

– Как прошло? Лучше, чем я ожидала. Он может подняться. Не сразу, конечно…

– Он сильно страдает? —

проклятье, Габриель хочет сказать совсем не это, на судьбу дяди-паралитика ему начихать, хоть бы он и вовсе загнулся. А вместе с ним рухнул бы его дом – и похоронил под руинами всех там находящихся. Включая того, кто стал причиной румянца на щеках Марии.

– Он страдает, да.

– И кроме тебя… совершенно незнакомого человека… его некому поддержать?

– Я – не незнакомый человек. Мы все же родственники, хоть и некровные.

– А куда же подевались кровные?

– У него только жена. Она ухаживала за ним, пока хватало сил. И сейчас старается, но делать это все труднее и труднее. У нее диабет и камни в почках. И, кажется, не все в порядке с ногами. Ее обязательно нужно показать врачу. Получим от него рекомендации и начнем действовать.

– Значит, два сосуда с болячками, готовых вот-вот развалиться… И в доме больше никого нет?

– Нет. – Мария смотрит на Габриеля с осуждением. – Была еще птичка. Канарейка. Она умерла два года назад. А кот умер еще раньше. Они бездетные. Это большая трагедия. Хуже только иметь детей и их потерять.

Прекрасные глаза Марии заволокло слезами, как будто на темные виноградины упали капли дождя; она, похоронившая пятерых братьев и отца, знает, о чем говорит. И лучше бы Габриелю заткнуться и не провоцировать ливень на винограднике: этом сорту он может только навредить. Да… Лучше бы заткнуться, выбросить из головы мысли о шести трупах. Трупы – вот кто портит всю обедню! Проклятые трупы совершили вместе с Марией незримый перелет через море и то и дело высовываются у нее из-за спины. И Габриель должен считаться с ними, быть мягким, снисходительным, предупредительным, входить в положение – даже тогда, когда этого совсем не хочется. В гробу он их видел! (тезис, мало соответствующий действительности) – но считаться должен все равно.

Скотство!..

– Я не хотел никого обидеть, прости. Пойдем, поедим мороженое?

– Мороженое? Замечательно. Я так люблю мороженое!

Действительно, замечательно: Мария согласилась! А он, дурак, возлагал все надежды на посещение кинотеатра и думать не думал о других вариантах досуга. В следующий раз можно будет заикнуться об океанариуме. О парке с пряничными домиками (их обожают фотографировать туристы, так же как и гигантскую мозаичную саламандру). О поющем фонтане, то и дело меняющем цвет.

– Может, тогда захватим Фелипе? – наивно спрашивает Мария. – Мальчик обрадуется…

Фелипе, маленький ублюдок!

– Нет… Давай перенесем Фелипе на самое ближайшее будущее и прибавим к этому еще что-нибудь, что ему бы понравилось… А сегодня – только мороженое и только ты.

– Но мальчик…

– Послушай, Мария… Хоть мы и не так давно знакомы… —

ну же, Габриель! Ясное дело, ты волнуешься и потому переставил местами части фразы, но еще ничего не потеряно, еще можно сказать ты мне очень нравишься – и тогда беседа потечет совсем по другому руслу. Наполненному бурлящей, вспененной водой – с желтоватым оттенком нежности, с красноватым оттенком желания; страсть привнесет в нее бурые тона, кусочки глины, плодородный ил. Скорость потока так велика, что сметет все на своем пути – все ненужные наслоения в виде поганца Фелипе, его матери – истерички Магдалены, и ее родственников, и ее друзей: этих паразитов, со всех сторон облепивших Марию. Все может измениться в одночасье, ну же, Габриель!..

– …хоть мы и не так давно знакомы, но главное я понял. Горе тебя не сломило, а это вполне могло произойти… Ты добрая, очень добрая. Ты проявляешь участие во всех, кто тебе встречается. А как насчет меня?

– Насчет тебя?

– Разве я не заслуживаю такого же участия? Удели мне немного времени. Пожалуйста…

– Ну, хорошо, – сдается наконец Мария. – Мы идем есть мороженое без Фелипе. Это тебя устроит?

– Это будет превосходно.

…Габриель не может отказать себе в фисташковом (единственное, кроме Фэл, радостное воспоминание о детстве), а Мария выбирает шоколадное с пралине, карамелью и толчеными миндальными орешками. Они сидят в уличном кафе, на площади, неподалеку от готического собора тринадцатого века, чей фасад забран в деликатные строительные леса, – но общего вида это не портит, а всего лишь навевает грусть: время беспощадно даже к камням, что уж говорить о людях?.. Люди слишком беспечны и ведут себя так, как будто ничто и никогда их не коснется:

красят лица и цепляют крылья за спину, изображая ангелов

покупают дешевые сувениры– свидетельство их поспешного пребывания в чужой стране