Текст книги "Последний вольный (СИ)"

Автор книги: Виктор Волох

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

– С помощью Ключа, – наконец произнес я.

– Как выглядит Ключ?

– Бордовый куб из вырожденной материи. Размером с яблоко. Внутри искры.

– Как он открывает дверь?

– Вкладывается в ладонь статуи. Это активатор.

– Он у вас?

Я сделал паузу. Сердце пропустило удар.

– Да. Был у меня.

Пауза затянулась. Затем Варламов удовлетворенно кивнул, и я почувствовал легкое колебание эфира – сигнал прошел.

Через секунду дальняя дверь бесшумно отворилась, и в гостиную вошел молодой человек.

Ему было не больше двадцати пяти, но назвать его «мальчиком» язык бы не повернулся. Высокий, жилистый, двигающийся с той экономной пластикой, которая выдает профессионального убийцу или бойца спецназа. Глаза холодные, пустые. Я никогда не встречал его лично, но знал по описаниям. Это был Илья – «Оникс». Избранный ученик Варламова, его цепной волчонок. Он был быстр, безжалостен и смертоносен с магией или без неё.

В одной руке он держал небольшую шкатулку. Он подошел к креслу Варламова, остановился и открыл крышку.

Я увидел его. Тот самый бордовый куб, который я вчера замуровал под плиткой на кухне под старым холодильником.

– Позвольте представить вам Илью, – мягко сказал Варламов. – Он будет присматривать за вами во время нашего сотрудничества. Мой личный адъютант. Не стесняйтесь обращаться к нему, если что-то понадобится.

Посмотрел на Илью, и он ответил мне тяжелым, немигающим взглядом. На его лице читалось: «Дернешься – вскрою горло».

– Учту, – сухо сказал я.

– Отлично. Илья?

Парень шагнул ко мне и протянул Куб. Я рефлекторно подставил ладонь, и тяжелый, холодный камень лег мне в руку. Он был мертв. Без Леси это был просто кусок породы. Но Варламов этого не знал.

Илья коротко кивнул хозяину и, бросив на меня последний предупреждающий взгляд, развернулся и вышел, плотно притворив дверь.

– Жест доброй воли, – улыбнулся Варламов, наблюдая за моей реакцией. – Илья навестил вашу лавку, пока мы беседовали. Боюсь, защита вашего жилища оставляет желать лучшего, Максим. Тайник под холодильником? Серьезно? Нам придется подумать о более надежном жилье для вас, когда всё это закончится.

Я смотрел на Куб, чувствуя его тяжесть. Варламов думал, что держит меня за жабры. Он думал, что у него есть все компоненты: Видящий и Ключ.

Он не знал главного. Ключ не работает без Хозяйки.

Если я сейчас промолчу… Если я позволю ему думать, что всё под контролем… Он не будет искать Лесю. Зачем искать кого-то еще, если «ключ» уже у тебя в кармане?

– Итак, как видите, – подытожил Варламов, – теперь у меня есть всё необходимое. С вашей помощью, конечно. Мы выдвигаемся через день-два, как только подготовим операцию и найдем Антиквара. До тех пор – считайте себя моим гостем.

Он встал и направился к другой двери, ведущей в глубь дома.

– Прошу за мной.

Я сунул Куб в карман куртки, чувствуя, как он оттягивает ткань, встал и пошел за Варламовым по длинному коридору, увешанному гобеленами. Мозг лихорадочно работал. Варламов знал про Куб с самого начала; его вопросы были проверкой на вшивость. Если бы я солгал, меня бы уже пытали.

Но у меня оставался один козырь. Смертельный козырь. Куб сработает только в руках Леси. Когда Варламов попытается открыть им Врата… его ждет очень неприятный сюрприз. И мне нужно сделать всё, чтобы в этот момент оказаться как можно дальше от эпицентра взрыва.

– Вам придется работать в одной упряжке с Ильей, – буднично сообщил Варламов, пока мы шли по коридору. – И еще с тремя специалистами.

– Дайте угадаю, – хмыкнул я. – Это случайно не Горелый, Хазад и та снежная королева?

– Именно так.

– Очаровательно.

– Я уверен, вы сможете преодолеть свои… разногласия. Ради общего дела.

– Мы с ними встретимся?

– Только с Дианой.

– А двое других?

– К сожалению, они оказались… менее сговорчивыми во время воспитательной беседы. И менее крепкими. К утру мои целители приведут их в товарный вид, но сейчас они не в форме. – Варламов тонко улыбнулся, и от этой улыбки повеяло холодком. – Однако, я уверен, вам с Дианой будет о чем поговорить. Но сначала, полагаю, необходимо повторное знакомство. Без масок.

Он толкнул тяжелую дубовую дверь.

Комната внутри была погружена в полумрак. Она показалась мне странно знакомой, и секунду спустя я понял почему: это была копия того кабинета в особняке Морозова, где меня принимал Левашов. Точно так же несколько кресел стояли перед огромным окном во всю стену.

Но мое внимание приковало не окно, а женщина, стоящая в центре комнаты.

Это была Диана. На ней было простое черное платье, но главное – не было маски. И на этот раз, глядя в её лицо, я точно знал, кто стоит передо мной.

Я застыл в дверном проеме, чувствуя, как прошлое, которое я так старательно закапывал, лезет наружу из могилы.

– Полагаю, вы двое знакомы? – мягко спросил Варламов.

Мы молча смотрели друг на друга.

– Что ж, – наконец прервал тишину Хозяин. – У меня есть один дисциплинарный вопрос, требующий внимания. Но перед этим позвольте прояснить: я не потерплю грызни внутри стаи. Вы оба теперь работаете на меня. Если вы окажетесь неспособны сотрудничать, один из вас или оба, будут заменены. И поверьте, замена будет болезненной. Это ясно?

Никто из нас не ответил.

– Я спросил: это ясно? – Варламов повысил тон.

– Да, – выдавил я.

Женщина напротив коротко кивнула.

– Вот и славно. И, пожалуйста, оставайтесь здесь, пока я не вернусь. Скоро поймете зачем.

Дверь за Варламовым щелкнула замком, и в комнате повисла тишина.

– Значит, это была ты, – наконец сказал я. Голос прозвучал хрипло.

Диана, хотя это было не её настоящее имя, заговорила впервые без искажающей магии маски.

– Ты даже не узнал меня, да? – В её голосе была горечь пополам с ядом.

– Если бы ты назвалась Ритой, я бы узнал.

Она резко отвернулась к окну.

– Этого имени больше нет. Рита сдохла в подвале.

Снова повисла тишина. Я смотрел на её спину, на напряженные плечи. Странное, гадкое чувство – видеть призрака спустя столько лет.

Когда я знал Риту, она была подростком – дерзкой, живой, вечно меняющейся. В лице этой женщины я всё еще мог угадать черты той девчонки, но теперь это была застывшая маска. Она была красивой, пугающе красивой, как мраморное надгробие, но слово «живая» к ней больше не подходило.

Нас было четверо тогда, у Воронова. «Вороны», как он нас называл. Я, Ярина, один парень по кличке Вихрь и Рита. Вихрь сгинул первым – не выдержал инициации. Ярина… сгорела. Судьбу Риты я не знал. Я был уверен, что она погибла во время разгрома усадьбы, когда я бежал. Я никогда не слышал о ней, и она не искала меня. Я похоронил её в своей памяти вместе с остальными ужасами.

До сегодняшнего дня.

– Зачем маска? – спросил я.

– Тебе не понять.

– И это так ты себя развлекала все эти годы? Охотой за головами?

– А ты, я слышала, лавочником заделался? – презрительно бросила она, не оборачиваясь. – Торгуешь амулетами для лохов?

Я пожал плечами. Не могу сказать, что мне нравится, когда «боевики» смотрят на меня как на грязь, но я привык.

– Лавочник или охотница… а в итоге мы оба в одной яме, Рита. Работаем на очередного упыря.

Она не ответила.

– Просто из любопытства, – продолжил я, подходя ближе, но соблюдая дистанцию. – Что ты собиралась сделать со мной и Лесей, если бы поймала нас? Реально?

– Всё, что захочу.

– Подражаешь нашему старому учителю? Воронов бы оценил.

Она развернулась так резко, что волосы хлестнули по воздуху. В глазах полыхнула ярость.

– Пошел ты! Мы тебя загнали! Ты никогда не мог меня победить на спаррингах, Курганов!

– Я и не пытался тебя победить, – тихо сказал я. – Я пытался выжить.

Рита издала звук, полный отвращения, и отошла в самый дальний угол комнаты, снова повернувшись спиной. Разговор был окончен, но воздух между нами искрил от напряжения.

Несмотря на агрессию в словах Риты, я не чувствовал никакой опасности. Без маски она казалась другим человеком. Я также понял, что она больше не будет отвечать на вопросы, поэтому я подошёл к одностороннему стеклу и изучил то, что было за ним.

Комната по ту сторону стекла была не просто подвалом – это был профессионально оборудованный застенок. Вдоль дальней стены стояли три узкие клетки-«стакана», обитые изнутри колючей проволокой – слишком низкие, чтобы встать, и слишком узкие, чтобы сесть. В углу притулилась классическая дыба, модернизированная лебедкой, и «стул ведьмы» с шипами. Но центральное место занимал массивный стальной стол с фиксаторами и сложной системой рун, вытравленных прямо на металле. Ремни были кожаными, потертыми, но смазанными. Готовыми к работе.

Хотя оборудование и внушало трепет, я не мог не заметить, что пыточная Варламова выглядела несколько… примитивно по сравнению с лабораториями Воронова. Мой бывший учитель был эстетом и перфекционистом. Он подбирал инструменты так, чтобы причинять максимальную боль, не оставляя физических следов – чтобы «материал» можно было использовать годами без помощи целителей. Варламов же, похоже, был сторонником старой школы: грубо, зримо, доходчиво.

Кстати, если вас коробит то, что я со знанием дела обсуждаю плюсы и минусы пыточных инструментов, я не удивлен. Просто поверьте: если бы вы провели пару лет в таком месте в качестве экспоната, вы бы поняли. Отношение к этому как к рутине – единственный способ не сойти с ума. Конечно, если вы считаете дыбу нормой жизни, это верный знак, что вашу психику пора сдавать в утиль, но сейчас выбирать не приходилось.

– Прямо как в старые добрые, – глухо сказал я, не отрывая взгляда от стола. – Варламов тебя туда сажал? Или только своих цепных псов, Горелого с Хазадом?

Диана (или Рита, как я помнил её) смотрела на меня пустым, ничего не выражающим взглядом. Я прислонился спиной к стене, наблюдая за ней.

– Тогда, у Воронова, ты никому не подчинялась, – продолжил я после паузы. – Ты была «Белой Вороной», лидером среди учеников. Так ты себя подавала. А теперь? Прошел день, и ты ходишь перед Варламовым на задних лапках? Что изменилось, Рита?

Она снова отвернулась к окну. На секунду я подумал, что она промолчит, но она заговорила – тихо, сквозь зубы:

– Всё изменилось.

– Одно осталось прежним, – я позволил себе кривую, невеселую усмешку. – Мы снова в одной упряжке.

– Нет.

Рита резко повернулась ко мне. В её глазах плескалась такая тьма, что мне стало не по себе.

– Я никогда не хотела тебя видеть, Максим. Я бы и не увидела, если бы Горелый не взял твой след. А потом ты втянул эту девчонку… Почему ты просто не мог сдохнуть или исчезнуть, как остальные? Просто глядя на тебя, я…

Она сжала кулаки так, что побелели костяшки, и сделала глубокий, судорожный вдох.

– Я ненавижу тебя больше, чем когда-либо могла бы ненавидеть Варламова или Воронова. Они – просто мужчины. Просто палачи. А ты…

Она осеклась.

– Я – что?

– Ты – память, – выплюнула она. Голос её дрожал от напряжения. – Каждый раз, глядя на твою рожу, я вспоминаю, кем мы были. И кем стали. Я помню тот день, когда ты сбежал, а нас оставили расплачиваться за твой побег. Держись от меня подальше, Курганов. Я убью тебя, если это потребуется, чтобы перестать видеть прошлое.

Лязг открываемой двери внизу заставил нас обоих вздрогнуть и повернуться к стеклу.

В пыточную вошли трое. Как только я их увидел, я понял, что сейчас будет, и почему Варламов велел нам оставаться зрителями.

Первым шел Хозяин. Спокойный, элегантный, в своем безупречном костюме. За ним следовала та самая брюнетка в красном платье, его безмолвная тень, и она волокла за собой Лизу.

Блондинка упиралась, скользила туфлями по полу, рыдала и умоляла. Слезы размазали тушь по лицу, превратив её в пародию на ту гламурную хищницу, что я видел на балу. Несмотря на одностороннее стекло, звук был включен – мы слышали каждое её слово.

– Нет, Хозяин, пожалуйста! Батюшка, простите! Я сделаю всё, что угодно! Я не хотела! Пожалуйста, не сажайте меня туда! Я отработаю!

Есть в таких зрелищах какое-то жуткое, гипнотическое притяжение. Ты знаешь, что сейчас произойдет что-то ужасное, тебя мутит, но ты не можешь отвести взгляд. Я знал финал, но обнаружил, что стою и смотрю сквозь стекло, как завороженный. Боковым зрением я видел, что Рита тоже замерла, впившись взглядом в сцену внизу.

Когда брюнетка начала профессионально, без эмоций пристегивать Лизу к столу, мольбы прекратились. Лиза просто начала выть, тонко и безнадежно.

– Лиза, – мягко произнес Варламов, поправляя манжету. – Ты понимаешь, почему ты здесь?

Лиза что-то проскулила.

– Громче, милая, – попросил он.

– Не… нелояльность, – всхлипнула она.

– Кому?

– Вам. Пожалуйста, Хозяин, я не…

Варламов поднял руку, и она заткнулась, давясь слезами. Брюнетка затянула последний ремень, распяв девушку на металле.

– Это плата за предательство, – произнес Варламов, обращаясь скорее к нам за стеклом, чем к ней. – За слабость.

Он кивнул брюнетке. Она повернулась к панели управления и активировала руны.

Я не буду описывать, что делает стол, когда в него вливают магию. Вы не хотите этого знать. Скажу лишь, что это похоже на то, как если бы каждый нерв в теле одновременно оголили и полили кислотой.

После первых шестидесяти секунд я больше не мог на это смотреть. Я отвернулся. Голос Лизы сорвался на хрип где-то на второй минуте, но она всё еще пыталась кричать, пока связки не отказали.

Рита не отвернулась. Она стояла у окна. Сине-белые вспышки магии боли, отражаясь от стекла, плясали на её коже, делая её похожей на мертвеца. Она не шелохнулась на протяжении всего процесса. Она пила эту боль, как лекарство.

Когда всё наконец закончилось, Лиза представляла собой скулящий комок окровавленной плоти и порванного шелка. Варламов бросил какую-то короткую фразу своей помощнице, которую я не расслышал, и та, подхватив Лизу под руки, поволокла её к выходу. Блондинка перебирала ногами, но идти сама уже не могла.

Варламов погасил свет в камере, как только они вышли. Он ни разу не взглянул на нас через стекло. После её криков тишина в комнате казалась давящей на уши.

– Варламов любит рассылать сообщения, – наконец произнес я. Голос звучал чужим, хриплым. Я надеялся, Рита не услышала в нем дрожи, но поручиться не мог.

– Ты думаешь, это было сообщение? – она даже не повернула головы.

– А что же еще? Наказание за некомпетентность?

– Это была прелюдия, – отстраненно сказала Рита, глядя в темное стекло, в котором теперь отражались только мы. – Это то, что он делает, если мы его разочаровываем. Если мы его предадим… – она наконец повернулась ко мне. – Он нас просто убьет. Быстро и без сантиментов.

Нас развели по комнатам. Меня вернули в ту же уютную «золотую клетку», где я очнулся.

Снаружи наступила ночь, и дождь превратился в ливень, барабанящий по стеклу. Всё, что я видел за окном – мокрые, черные лапы елей, качающиеся на ветру. В комнате было тепло, камин всё так же горел, создавая иллюзию безопасности, но я знал цену этой иллюзии. Можно замерзнуть насмерть в лесу, но быть в большей безопасности, чем здесь, на шелковых простынях.

Наконец-то у меня появилось время подумать. Я мерил шагами небольшую комнату от стены до стены, собирая мысли в кучу, пока последние отблески дня умирали за окном.

По крайней мере, теперь расклад был ясен. На доске остались два гроссмейстера: Левашов и Варламов.

Левашов контролировал «Сейф» – бункер в Кремле и Статую. Его пешками была следственная группа и Глеб.

У Варламова был (как он думал) «Ключ» – Куб. Его пешками были мы: я, Рита, Горелый и Хазад.

А я? Я умудрился наняться к обоим сразу.

Моя безопасность – фикция. Она продлится ровно до того момента, пока мы не найдем Клинок. В этот момент Варламов потащит нас в Кремль. Левашов увидит меня в компании Темных и подпишет приговор как предателю.

А Варламов… Варламов попробует вставить Куб в статую. И ничего не произойдет. Потому что без Леси этот Куб – пустышка. В этот момент Хозяин поймет, что я его кинул. И тогда меня ждет стол, на котором только что лежала Лиза.

Осознание того, насколько глубоко я вляпался, накрыло меня ледяной волной. В течение пары дней два самых могущественных мага Москвы захотят моей смерти. Личной и мучительной.

Что мне с этим делать?

Лояльность отпадала. Речь Варламова о «пути Силы» оставила меня равнодушным, я уже совершил эту ошибку в юности с Вороновым и повторять её не собирался. Левашов же ясно дал понять, что я для него инструмент, который спишут в утиль при первой поломке.

Побег? Не вариант. Особняк под куполом, блокирующим телепортацию. Охрана на периметре. Я не знаю, где я. Попытка прорыва – это русская рулетка с полным барабаном.

Сила исключена. Союзы исключены. Я перевернул проблему и посмотрел на неё с другой стороны. Что у меня есть в активе?

Знание.

Я – единственный человек в мире, кто знает полный рецепт открытия Врат. Варламов знает про Куб. Левашов знает про Статую. Но только я знаю, что без Леси, без Хозяйки, вся эта конструкция не работает.

Но секреты долго не живут. Варламов не идиот, рано или поздно он начнет копать в сторону Леси.

Как я могу это использовать?

В памяти всплыли обрывки разговоров последних дней. Изольда шептала, что тучи сгущаются и Паутина дрожит. Левашов предупреждал, что Врата открывают проход в Навь, и если их сорвать с петель, Москву затопит хтонический ужас. Варламов говорил о Цели и о том, что победителей не судят.

Мне нужно было действовать на опережение. Леся должна быть готова. Она должна знать, что делать, когда (не если, а когда) этот карточный домик рухнет. Или когда я буду вынужден вытащить её на сцену в качестве своего последнего, отчаянного козыря.

Но я не мог позвонить. Любой сигнал наружу, хоть по телефону, хоть магической «почтой», будет перехвачен куполом особняка. Варламов не идиот, он слушает эфир.

Значит, не телом. И не техникой.

Я посмотрел на угасающие угли в камине.

Тропа Снов.

Это территория Мары. Серая зона, где границы между мирами истончаются и плывут.

И это было мое единственное слепое пятно для тюремщиков. Даже такой менталист, как Варламов, не может отследить сон. Сновидение – это хаос, зыбкая материя, у которой нет координат. Пытаться перехватить послание во сне, все равно что пытаться поймать конкретную каплю в штормовом море. Если действовать тонко, на грани осознанности, не ломая структуру грезы, а вплетаясь в неё… никто ничего не заметит.

Я не смогу передать ей чертежи или точный план. Связь будет зыбкой. Но я могу оставить послание. Ощущение.

Главное – убедить её не высовываться. Я буду водить Варламова и его упырей за нос столько, сколько смогу. Я скормлю им историю про Антиквара, я заставлю их гоняться за Клинком по всей Москве, я уведу их внимание от Леси так далеко, как только возможно. Пусть они думают, что всё зависит только от меня и того мертвого камня, что лежит у меня в кармане.

Леся должна стать невидимкой.

Заглянул в вероятности: чтобы фокус удался, мне нужно попасть в фазу быстрого сна одновременно с ней. Удача (или, возможно, то самое сплетенное Изольдой равновесие) была на моей стороне: окно возможностей открывалось через час.

Лег на кровать, не раздеваясь, закинув руки за голову. Начал расслаблять мышцы – от кончиков пальцев ног до шеи, замедляя сердцебиение до ритма спящего зверя.

Комната погрузилась в темноту, освещаемую лишь багровым мерцанием углей.

Я закрыл глаза и уводил свой разум глубже, проваливаясь сквозь слои обычной, бытовой дремы, туда, где реальность перестает быть твердой. Я нырнул в океан коллективного бессознательного, выискивая в этой черной воде единственный знакомый маяк – серебристый, искрящийся след её проклятия.

Никто не узнает. Никто не проследит.

Я найду её там, на изнанке ночи, и дам знак.

Пришел сон.

Глава 14

Я стоял на ржавой, гремящей под несуществующим ветром крыше своего дома на Хитровке. Железо под ногами не прогибалось и не скрипело, оно казалось монолитным, словно отлитым из могильной плиты. Ржавчина здесь не была рыжей – она выглядела как черная плесень или запекшаяся, старая кровь, въевшаяся в металл.

Передо мной лежал город… или то, что казалось городом, надев его маску. Кривые переулки, облупленные фасады купеческих особняков, пузатые купола церквей – всё было на месте, топографически безупречно, но выглядело неправильно. Искаженно. Словно безумный архитектор скопировал Москву, но забыл добавить в чертежи красок.

Мир был обесцвечен. Вытравлен хлоркой до основания. Здесь не было полутонов, только резкие, болезненные контрасты. Краски… они были убиты, заменены мертвенным, пепельно-серебристым свечением, которое сочилось не от солнца, а из самого камня, из асфальта, из стен. В этом свете всё казалось плоским, как на передержанном фотоснимке.

Воздух был неподвижен. Абсолютно, пугающе статичен. Ни дуновения, ни сквозняка, ни даже теплового дрожания над крышами. Яуза внизу, обычно мутная и живая, застыла черным, маслянистым зеркалом. Она не текла. Это была жидкий обсидиан или гудрон, в котором вязли отражения. Река смотрела вверх, в небо, которого не было. Вместо привычных облаков или звезд над головой нависала сплошная, давящая свинцовая пелена. Она светилась ровным, больничным светом, и казалось, что это не небосвод, а крышка гигантского бетонного саркофага, опускающаяся всё ниже.

И тишина.

Москва так не молчит никогда. Даже в четыре утра первого января, даже в самые глухие часы перед рассветом город наполнен суматохой: гудят трансформаторы, шумят шины на Садовом, перекликаются поезда в метро. Здесь же тишина давила на уши, вызывая фантомный звон. Это было безмолвие склепа, запечатанного века назад.

Если бы где-то на МКАДе проехала машина, я бы услышал рев мотора, как раскат грома. Но машин не было. Пустые глазницы окон в соседних домах смотрели на меня с безразличием. Не было людей. Не было бродячих собак. Не было даже ворон – вечных хозяек московского неба.

Город был мертв, и в этой смерти было что-то выжидающее. Словно миллионы тонн бетона и кирпича затаили дыхание, наблюдая за единственной живой искрой, посмевшей нарушить их покой. За мной.

Это была не Москва. Это был Кром. Пограничье.

Старые волхвы и деревенские шептуны называют это место «Преддверием Нави», серым лимбом, разделяющим мир живых и мир мертвых. Это мир, но вы не найдете его ни на одной карте, даже на тех, что рисуют безумцы своей кровью. Он кажется пустым, вымершим, но это обман. Куда бы ты ни пошел, в какой бы темный угол ни забился, ты всегда, каждую секунду, чувствуешь на затылке чей-то тяжелый, неморгающий взгляд. Взгляд тысяч глаз, которых нет.

Сюда нельзя попасть в плоти – тело, грубый кусок материи, не пройдет через игольное ушко реальности. Сюда входят только духом, через Врата Сна или в момент клинической смерти. Но не дайте слову «дух» себя обмануть. То, что происходит здесь, реальнее, чем удар кастетом по зубам. Боль здесь не имеет физиологического предела, а смерть разума – необратима. Твари, обитающие в этих сумерках, играют по правилам, которые человеческий мозг, заточенный под трехмерную Евклидову геометрию, просто не в силах переварить.

Даже самые матерые колдуны, боевики, что на «ты» с демонами и пьют с чертями на брудершафт, неохотно суются в Кром. Они знают: здесь ты – никто.

В этих серых переулках обитают Мары. Не просто призраки, а съехавшие с катушек мороки, ментальные паразиты. У них нет своего лица, поэтому они воруют чужие. Они любят надевать личины давно умерших друзей, первой любви или заклятых врагов. Они вытаскивают из твоей памяти самое дорогое или самое больное, чтобы заставить тебя остановиться. Обернуться. Поверить. Они водят путников кругами, сбивают с Тропы, нашептывая ложные истины, пока душа, запутавшись в лабиринте собственной вины, не потеряет дорогу назад навсегда.

Одни теоретики от магии говорят, что Кром – это коллективная галлюцинация, свалка подсознания, зеркало твоего собственного безумия. Мол, всё, что ты здесь находишь: монстров, страхи, пейзажи – это лишь то, что ты сам притащил с собой в черепной коробке.

Другие, те, что чтут Старую Веру, утверждают иное. Они говорят, что этот серый бетон под ногами – это и есть берег реки Смородины. Той самой, что смердит смрадом гнилой плоти. Что это перекресток миров, где Явь встречается с Навью, и если знать, куда идти, можно выйти прямо к Калинову мосту, на ту сторону бытия.

Не знаю, кто из них прав. Да мне и плевать на теорию.

Я знаю только практику. Лично видел сильных магов, которые засыпали с самонадеянным намерением «прогуляться по Крому», а просыпались овощами. Тела их продолжали дышать, сердца бились, но глаза были пустыми, как окна заброшенного дома. Или они не просыпались вовсе, умирая во сне от разрыва сердца, пока их душа, пойманная Марой, вечно блуждает в этом сером, бесконечном тумане, забыв, кто она и откуда пришла.

Я и сам был здесь однажды.

Десять лет назад, в ту самую ночь, когда я бежал из подвалов Воронова. Я не искал Врата Сна, я просто подыхал. Я лежал в сугробе где-то в лесу под Звенигородом, истекая кровью, с пробитым боком и выжженными резервами. Боль была такой, что сознание не выдержало и выскользнуло из тела, провалившись сюда. В Серую Зону.

Для врачей скорой, которые меня подобрали, я был в коме три дня. Для меня, блуждающего по этим мертвым улицам, прошли годы. Я помню этот холод, который не берет ни одна одежда. Я помню, как собственные воспоминания начинали выцветать, как старые фотографии. Я забыл боль, забыл страх, забыл даже свое имя. Здесь было спокойно. Здесь никто не бил и не требовал служить. Кром почти уговорил меня остаться, раствориться в этом белесом мареве, стать частью пейзажа.

Я выбрался чудом. Какая-то злость, какая-то заноза в душе не дала мне покоя. Я выцарапал себя обратно в мир живых, но часть меня… часть меня так и осталась здесь, на этих серых камнях. С тех пор я вижу этот туман периферийным зрением, когда очень устаю. И я знаю: второй раз Кром меня так просто не отпустит.

Повернувшись, вошёл в свою спальню. На столе и в шкафу лежали предметы, заманчиво поблёскивая, но я не остановился, чтобы взять их. Спустился по лестнице на первый этаж своей лавки. К тому времени, как достиг входной двери, мир снаружи изменился: вместо улицы Камдена дверь теперь открывалась во двор из потрескавшихся белых плит. Я вышел и услышал, как мои шаги эхом разнеслись по стенам. Окна смотрели вниз с балконов со всех сторон, и арка вела в то, что выглядело как ещё один двор. Оглянулся и увидел, что моя лавка исчезла. Позади была только глухая стена.

Двор перешел в бесконечную анфиладу арок – искаженную, вытянутую копию Гостиного двора или ГУМа, только без витрин и товаров. Сверху лился тот же мертвенный, белесый свет, от которого резало глаза. Он стирал границы, делая перспективу плоской.

По серым плитам бродили птицы. Белые галки-альбиносы. Они не отбрасывали теней и двигались дергано, как механические игрушки. Ближайшая была метрах в ста, но в вакуумной тишине Крома я отчетливо слышал сухой скрежет их когтей по камню.

Я шел вперед, пока бесконечность коридора не уперлась в глухую стену с единственной дверью. Она была деревянной, тяжелой, дубовой – единственное цветное пятно в этом черно-белом мире.

Через Кром можно коснуться чужого разума. Войти в сновидение, как в комнату, и вытянуть спящего на «нейтральную полосу». Для него это безопаснее, чем для тебя, ты здесь гость, а он хозяин своих кошмаров. Эта дверь вела в голову Леси. Войти или нет, зависело от того, насколько прочны её ментальные щиты.

Я толкнул створку.

Звук ударил в меня физической волной. Гул сотен голосов, смех, звон бокалов – шокирующе громко после мертвой тишины Пограничья.

Я оказался в бальном зале. Это была гротескная копия того зала в особняке Морозова, только стены здесь пульсировали, а люстры горели слишком ярко, выжигая сетчатку. Мне пришлось прищуриться, прикрывая лицо ладонью, пока зрение не адаптировалось.

Зал был битком набит людьми. Все они были в вечерних нарядах, но их лица скрывали не венецианские маски, а глухие личины – безглазые, белые, страшные. Все были по парам. Мужчины и женщины, слившиеся в объятиях, танцевали, шептались, смеялись, не размыкая рук. Это был праздник близости, которой Леся была лишена.

Мгновение спустя я увидел её.

В этом огромном зале, где все были приклеены друг к другу, она была единственной, кто шел один. На ней не было маски. На ней было то самое платье от Изольды, но здесь оно казалось белым саваном.

Куда бы она ни шагнула, толпа расступалась. Пары отшатывались, образуя вокруг неё «мертвую зону», идеальный круг пустоты радиусом в метр. Она шла сквозь этот живой коридор медленно, опустив голову, привыкшая к тому, что мир отторгает её. Проклятие одиночества, возведенное в абсолют её подсознанием.

– Леся, – позвал я тихо. Голос потонул в шуме.

Я набрал в грудь спертого воздуха сна и рявкнул:

– Леся!

Она вскинула голову.

И в ту же секунду всё замерло. Музыка оборвалась на полуноте. Фигуры танцующих застыли манекенами. Единственным звуком в мире остался стук её босых ног по паркету.

Она моргнула, глядя на меня через зал.

– Макс?

– Это я. Иди сюда. Быстро.

Она повиновалась инстинктивно. Двинулась ко мне, продираясь сквозь застывшую толпу. Как только она пересекла порог двери, декорации рухнули. Бальный зал, манекены, свет люстр – всё растворилось серым дымом.

Мгновение спустя она уже стояла рядом со мной в гулкой аркаде Крома.

Леся, казалось, даже не заметила перехода. Её каштановые волосы были распущены, падая на плечи крупной волной. Она зябко обхватила себя руками за плечи. Я опустил взгляд и увидел, что она стоит босиком на ледяных каменных плитах.

В этом странном, выбеленном свете она выглядела потерянной и пугающе уязвимой. Совсем девчонка, которую выгнали на мороз.

– Я думала, это сон, – прошептала она, глядя на свои босые ноги. – Просто очередной дурацкий сон про бал.

– Это Кром, – сказал я.

Аркада растворилась в сером тумане, как и дверь в её сознание. Мы остались одни посреди огромного, вымощенного белым камнем плато. Птицы-альбиносы никуда не делись – они сидели тут и там, нахохлившись, как немые стражи. Рядом из пустоты проступила длинная скамья из холодного мрамора. Я сел. Леся опустилась рядом, озираясь с недоверием.

– Если это сон, то я рада, – прошептала она, щурясь от белесого света, льющегося с небес. – Но это не похоже на сон. Слишком… четко.

Она подняла руку, разглядывая свои пальцы, потом потрогала камень скамьи. Перевела взгляд на меня.

– Это реально?

– Да, – ответил я. – И нет. Я реален. Ты реальна. Когда проснешься, ты всё вспомнишь. Каждое слово.

– А как насчет… – Леся сделала неопределенный жест рукой вокруг себя, подразумевая серебристую дымку проклятия.