Текст книги "Одна против зомби (СИ)"
Автор книги: Виктор Гламаздин
Жанр:
Ужасы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)
1
Только не надо обзывать меня «феминисткой», сестрицы. Я их не люблю. И феминизм тоже.
«Как!? – тут же воскликнет любая из вас. – Ты не любишь феминизм?! Ника, ты же девушка, а девушки просто обязаны любить феминизм! Феминизм это круто! Феминизм – это удар по грубым, сексуально озабоченным, постоянно воюющим и бандитствующим, грязным и вонючим животным, именуемым «мужчинами». Неужели тебе они дороже женской солидарности?!»
Я скажу вам, сестрицы, честно и откровенно, как перед жертвенником самого крутого из богов: я и в самом деле люблю этих сволочей-мужиков больше, чем баб. Такая вот уж я извращенка.
К феминисткам я не испытываю теплых чувств за профанацию Великой женской освободительной программы, сокращенно – ВЖОПы.
ВЖОПу сформулировали в конце XVIII – начале XIX веков такие могучие старухи, как Мэри Уоллстоункрафт и ее идейные соратницы.
Их до глубины кишок возмутило то, что эпоха европейских революций, освобождая мужиков от феодального и религиозного маразма и захватывая своими жадными буржуйскими лапками все культурные и материальные ценности Запада, никак не затронула судьбу женщин даже из самих буржуйских сословий.
Геройских женщин поднявших голос против наглого мужицкого жлобства звали суфражистками (от английского suffrage – право голоса).
У ВЖОПы в отличие от нынешних феминистских многословных, но совершенно абстрактных фолиантов имелось всего пяти очень простых и непритязательных требований: дайте право избирать и быть избранной, дайте право на образование, дайте право на государственную службу, дайте право распоряжаться своим имуществом и деньгами, дайте право работать не только прачками, уборщицами и швеями, но и шпалоукладчицами, бетономешательницами и президентами компаний, получая за эту работу не меньше мужиков.
И каждый из этих пунктов суфражистки пробивали ценой больших потерь. Над смелыми девчонками смеялись и издевались даже собственные братья и мужья. Их демонстрации разгоняла конная полиция.
И сторонницам ВЖОПы не раз приходилось удирать от ударов полицейской дубинкой или казачьей плеткой по соломенным шляпкам с ослепительно белыми страусовыми перьями. Дамы бросались от стражей порядка в обоссанные подворотни, пачкая кринолин под дорогими платьями во всяком говне.
Суфражистки приковывали себя к дверям правительственных учреждений, садились на рельсы, перекрывая пути паровозам, и стояли на улицах нью-йоркских и берлинских майданов с плакатами, общее содержание коих сводилось к ясной и простой идее: «Требуем свободы и равенства, а ваше долбанное братство нам и на хрен не сдалось!»
Особенно важной была борьба за избирательное право. Те, у кого оно имелось, моментально попадали в поле интересов политиков, скупающие голоса избирателей деньгами и обещаниями.
Поэтому, получив избирательное право, женщины моментально получили бы шанс на получение от правителей всяких приятных ништяков вроде пособий по рождению ребенка, бесплатных медицины и образования, а также пенсии и пр.
В России даже самым крикливым революционерам и в голову не приходило защищать права женщин. Более того, сами революционерки с улыбочкой на устах стреляли в губернаторов и бросали бомбы-самоделки в жандармов, но как только дело доходило до борьбы за равноправие полов, тут же трусливо поджимали хвост.
У нас суфражистки появились лишь в начале XX века и были известны как «равноправки» (поскольку учредили пафосный Союз равноправия женщин).
Зато русские женщины быстрее, чем все остальные добились своего – всего за несколько лет. И к 1917 году русская поговорка «Курица не птица, баба не человек», начала резко терять свою актуальность.
А уж когда после Октябрьского переворота женщинам дали маузер, кожанку и право ставить к стенке любого мужика, заподозренного в не слишком восторженном отношении к красным палачам, тогда женщин в России зауважали даже бородатые старообрядцы.
А попробуй не зауважай такую комиссаршу, коли она тебе в легкую в чекистском застенке может башку нашпиговать гвоздями…
А ведь тогда в Германии, Франции, США, Англии, Испании, Италии и прочих голимых швециях еще не вздутые дамочками чинуши на их вполне законные требования не обращали никакого внимания и только сладко зевали да почесывали друг другу покрытые мхом яйца.
Увы, на мой уверенный взгляд, современные феминистки не имеют ничего общего с героическими суфражистками, которые рисковали не только своими черепами, которые трещали под ударами полицейских дубинок, но и личной жизнью и положением в обществе.
Сегодня десятки миллионов женщин в конкретных странах находятся на положении рабынь, которых избивают до полусмерти за одни только «слишком смелый» взгляд конкретные люди.
Казалось бы, все феминистки планеты должны круглые сутки вопить об этом на всех площадях. А феминистки выходят на эти площади только ради того, чтобы потрясти сиськами в защиту каких-нибудь зоофилов и в знак протеста против некоего абстрактного «мужского шовинизма» и «гендерного фашизма».
В стране под названием ИГИЛ официально существуют рынки рабынь, где продают для сексуальных утех даже пятилетних девочек. Если они кочевряжатся, им отрезают голову, чтобы запугать остальной рабский контингент.
По-моему, великая подлость, трясти сиськами перед журналистами из-за понтов, в то время, как в этот же момент толпа мужиков в кровь насилует маленькую девочку, по сути, уже просто обезумевший от боли кусок мяса.
Нет, я не против, тряси себе сиськами, тем более если они у тебя натуральные. Но ты тряси ими в знак протеста против изнасилования реальными фашистами и шовинистами миллионов девчонок.
У этих реальных фашистов и шовинистов есть реальные имена и фамилии. Выйди с плакатом, на котором написаны эти имена и фамилии, и крикни в лицо политикам Запада, квохчущим про «права человека»: «Вы лицемерные твари! Я всем вам рыло начистю!»
И тогда я тебя зауважаю. И тогда я тебе скажу: «А чо, и среди феминисток появились правильные бабы. Так держать!»
Только хрена с два ты выйдешь. Ты поедешь на конгресс или симпозиум по «защите прав угнетенных европеек». И там будешь трепаться ни о чем в компании таких же болтуний и примкнувших к ним таинственных личностей почему-то именуемых в СМИ некими «активистами» (сейчас уже не модно писать: «Придурок приколотил гвоздем мошонку к асфальту», все пишут так: «Активист совершил акт протеста»).
Современный феминизм – это уже чистая политика, циничная и расчетливая. Никакой романтики, благородства и духовного мятежа.
Дело в том, что все проблемы, которые подняли суфражистки, давно же решила Вторая мировая война.
Когда на фронт ушли мужчины (настоящие мужчины, а не та мразь, которая ошивалась в тылу, прикрываясь справочками о мнимых болезнях) России, Франции, Германии, Англии, США и прочих румыно-венгерских японий, около 100 000 000 (!!!) женщин встали к фрезерным станкам, бухгалтерским счетам и конторкам чиновничьих канцелярий и офисов компаний, мигом получив равные с мужчинами права и зарплаты.
И так как 50 000 000 европейцев не вернулись с фронта, а еще 90 000 000 вернулись инвалидами и алкоголиками, то многие женщины так и остались на своих местах в сфере госбюрократии, мелкого предпринимательства, школьной педагогики и мн. др.
С тех пор в Европе вопрос о праве женщин на работу, учебу и руководство страной был закрыт. Чуть позже его закрыли в Южной и Северной Америке.
Теперь оставалось только обеспечить всеми правами женщин Африки и Азии и жить после этого долго и счастливо, умерев в один день от столкновения Земли с астероидом.
Но тут свою беспощадную роль сыграла политика, убившая всякую надежду на всеобщее женское счастье и долгую жизнь без изнасилований и побиваний камнями.
Поскольку евро-американские женщины получили избирательные права, то охмурять их стало выгодно всем либеральным партиям, а не только, как раньше, социалистам.
Чтобы окончательно запудрить тупым домохозяйкам их и без того разжиженные телевидением мозги, хитрые пиндосовские милитаристы из Госдепа, ЦРУ и Пентагона в конце 1960-х годов, одной рукой вспарывая животы женщинам и детям Кореи и Вьетнама, другой поднимая на щит некий «феминизм», превратили оный в совершенно клоунское движение.
И женский вопрос наряду с еврейским превратился в банальный товар, которым партии всех спектров во время предвыборных кампаний трясут перед избирателями, показывая свою заботу об оных.
Евреи прибрали под шумок о своих правах Палестину. И у меня создается впечатление, что скоро вопрос о создании женского государства где-нибудь в Калифорнии тоже встанет на повестку дня.
А в это время на территориях всяких там аль-каид живут на положении рабынь миллионы женщин, мечтая набраться духу и перерезать себе глотку. И всем евро-американским политикам на них насрать, поскольку Юг – это нефтедоллары. А Запад ради бабла продаст даже собственных младенцев, не то что чужих женщин.
Вот яркий пример. 20 марта 2015 года в Кабуле двадцатисемилетнюю афганку по имени Фарханда какой-то юродивый обвинил в надругательстве над верой и даже сожжении вагона священных писаний. Тут же на девицу накинулась сотня здоровенных мужиков – и молодой гопоты и почтенных старцев.
Фарханду выволокли из мечети. И сначала долго плющили булыжниками и молотили дубинами. Но поскольку девушка оказалась весьма живучей, ее под радостные крики толпы облили бензином и сожгли заживо.
Обгорелые останки жертвы были выброшены под восторженный рев толпы в пересохшее русло реки, превращенное местными в помойку. Там косточки Фарханды догрызли бездомные псы. А совершивших это зверство упырей вся местная общественность носила на руках как героев.
Естественно, все СМИ планеты в очередной раз стыдливо умолчали про этот случай (как и про тысячи им подобных). Ведь Афганистан оккупирован пиндосами, а значит, там не может случиться ничего подобного, иначе бы янки перестреляли бы маньяков.
Если бы я была лидером феминисток, то после такого случая бросила бы всех своих соратниц на фронт информационной войны. Мы бы такой шум устроили по всему миру – о-го-го! Я сдохла бы, но заставила бы пиндосов расстрелять, как бешеных собак, всю свору маньяков, замучивших Фарханду.
Увы, феминистки молчат обо всей этой жути. Не было ни одной массовой демонстрации на сей счет. И кто они после этого?
2
Вообще же, пора откровенно признать, что несмотря на все свои понты и стаи тараканов, шарящихся у нас по мозговым извилинам, мы, женщины – довольно закомплексованные существа. Только, умоляю, сестрицы, ни при каких дозах водки не сообщайте про то мужикам. Иначе они нас совсем загнобят.
Телек и кинотеатр убивают в нас чувство личной уникальности и стремление к совершенству. Обидно ведь, когда видишь на экране идеальных телок, которым все достается на халяву.
А тут вкалываешь, как Папа Карло, а золотые ключики хапают наглые соперницы. Поневоле чувствуешь себя принцессой… неудачниц и хочется на неделю уйти в шопинг-запой, чтобы хоть чуток развеятся.
Тебе говорят: «Настоящие дамы не ездят в метро». Или: «Настоящая женщина никогда не станет покупать такое дерьмо». И многое другое: «Истинная леди не делает… не ремонтирует… не знакомится… не пропускает премьеру очередной серии бондианы… не дружит… не опаздывает с приобретением…» И т. д., и т. п., и мн. др.
Из-за этого не меньше миллиарда придерживающихся европейских ценностей барышень на планете не по-детски плющит депрессухой от осознания собственной неполноценности.
Ей Богу, у диких народов женщинам даже легче жить – их с детства приравняли к домашнему скоту. Поэтому никакой душевной боли по поводу неудач в повышении социального статуса тут быть не может, ибо статус домашнего скота навсегда незыблем.
Сиди на женской половине дома, жуй плюшки, трепись о здоровье детишек и ценах на базаре и жди, когда тебя поимеют в позе, освященной традициями племени и одобренной его старейшинами на последней сходке.
И вот ведь парадокс: и там, и там – на Севере и Юге – женщина, как пес на цепи. Залаял не по делу на политическую или социальную моду, а то и еще хуже – на местные суеверия – получи палкой по морде. Я не сторонница революций, но в этом вопросе я готова взять в руки автомат и бутылку с коктейлем Молотова.
У моего боевого отряда будет написано на знаменах: «Эпиляция – отстой!», «К чертям силикон!», «Крашенных блондинок – в дурдом!», «Высокие каблуки – извращение!», «Нету – минету!», «Баба тоже может готовить шашлыки!», «Каждой по гарему!», «Наш идеал – 10 детей, черный пояс по карате и докторская диссертация!».
Но пока что мне предстояла не революция, а просто бой. Просто бой просто за то, чтобы не перестать уважать себя.
3
«Послушай, Ника, – обратилась я к себе. Ты мечтала о приключениях? Вот и радуйся. Да, это не то, что ты хотела, но реальность всегда испохабливает мечту. Так что, давай шустрее двигай батонами и не привередничай. Представь себе, что ты играешь главную роль в боевике. И все, что сейчас с тобой происходит, потом увидят десятки миллионов зрительниц. Что они о тебе подумают, глядя на твою унылую физиономию?..»
Замороченная своими философствованиями, я неспешно брела по вестибюлю к выходу из офиса. И вдруг в тишину моих мудрых мыслей безжалостно вторглись чьи-то громкие матерные вопли.
Я вздрогнула, повернулась к источнику воплей и увидела, как через проходную пара грузчиков везет тележки, груженные коробками с собачьими консервами.
При этом коробки настолько накренились на один бок, что один грузчик вынужден был придерживать их руками, мешая другому везти тележку. И этот другой материл на чем свет стоит своего напарника.
«Они тут чего, псин разводят? – удивилась я, глядя на коробки, обклеенные пестрыми этикетками с изображением пуделей. – Для охраны кладбищ, что ли?»
Я представила себе специально натасканную на охоту за грабителями гробниц стаю пуделей и хихикнула.
В этот момент грузчики загородили обзор вахтеру, сверяющему надписи на коробках с указанными в накладной товарами.
«Прорывайся, Ника! Все будет ништяк!» – крикнула мне интуиция. А разбуженный ею инстинкт охотницы за головами незастрахованных клиентов тут же вкатил дозу адреналина в мою кровь.
Я тут же забыла и про то, что собиралась уходить из офиса, и про мои терки с Толиком, и даже про страшные картины в холле. У меня вообще отключилась голова. Мои ноги, ведомые заложенными в подсознание за время работы страховщицей рефлексами офисного воина, сами по себе понесли мое тело к турникетам.
«Ты зря гнобила богов, Ника! – укорила себя. – Не такие уж они и засранцы! Не упусти свой шанс! Не будь раззявой!»
Я лизнула опасливым взглядом зрачок камеры видеонаблюдения, прикрепленной к стене кронштейном. И представила себе, как сидящий где-то неподалеку охранник сейчас видит на мониторе все мои заячьи финты возле проходной.
«Ну и фиг с ним! – подумал я. – Даже если и заловят, то не станут же бить. Конечно, не станут – по крайней мере, ногами. Ну уж ногами по голове-то точно не настучат… Ты готова, старуха? Еще как готова! Ну тогда – вперед!»
Я перепрыгнула через турникеты. Подбежала к кнопке вызова лифта. Несколько раз нервно ткнула в нее пальцем, пытаясь ускорить приезд лифта. Оглянулась. И настороженно глянула на проходную.
Но вахтеру было не до меня. Он пытался прочитать заляпанную черной краской надпись на коробке.
Двери лифта разошлись. Я вбежала в кабину. Рассмеялась. И от радости, закрыв глаза, станцевала дикую смесь аргентинского танго с боевой пляской африканских пигмеев.
Сзади меня тактично кашлянули.
4
Я открыла глаза и обомлела: пока я отрывалась в диком танце, в лифт успели пробраться двое сотрудников «ИNФЕRNО» (свидетельством чему служили надписи на их бейджиках) – сутулый низкорослый мужчина и женщина – дородная бабенция с двойным подбородком. Оба – в черных очках.
«Ни фига себе шустрость у очконосов! – изумилась я. – Всего на несколько секунд отключилась, да и площадка перед лифтом была пуста, и вдруг, бац, откуда-то примчалась сладкая парочка. Кто из нас тут, в конце-то концов, ниндзя!?»
Чтобы не показаться сбежавшей из психушки пациенткой, я демонстративно повращала руками в локтевом и плечевом суставах: дескать, я тут вовсе и не танцевала с дури, а просто разминала покоцанные ревматизмом хрящи.
– Вам к-какой этаж? – спросил мужчина.
– Тот, где вашенский гендир сидит, – почему-то сразу же раскололась я, даже не попробовав, как обычно, прогнать здешним аборигенам какую-нибудь туфту вроде: «Я, типа, на прием к министру сельского хозяйства топала и немного заблудилась. Где здесь у вас находится комитет по работе с колорадскими жуками?»
– «Г-гендиров» у нас нет, – объяснила мне женщина. – Есть п-президент к-корпорации – Андрей Яковлевич Х-хорькофф и его з-замы.
– Замы перебьются! Мне – к самому Хорькоффу. Кстати, классная фамилия. Наверняка он из рода остзейских дворян. У моей бабки любовник был из таковских. Образовеннейший человек. «Евгения Онегина» наизусть знал. Расстреляли беднягу за спекуляцию валютой. Суровые времена были.
– П-приемная Андрея Яковлевича на п-пятнадцатом этаже, – сообщил мужчина. – Нам тоже т-туда.
– Что ж, вместе и тещу хоронить веселее, – не стала возражать я.
– Как в-выйдите – налево и до к-конца к-коридора, – добавила к словам мужчины свои пять копеек женщина.
– Спасибочки, благодарю, – кивнула я даме.
Мужчина нажал на панели лифта кнопку «15». Его двери закрылись. И он повез: очконосов – на рабочее место, а меня – к славе, богатству и успеху.
Непонятно откуда взявшийся скверный запах насторожил меня. Я принюхалась к соседям по лифту и поморщилась от отвращения.
«Они тут что, все одним-единственным парфюмом пользуются? – подумала я. – Может, его откуда-нибудь на халяву получают? На халяву, пожалуй, и в нашей шараге тоже народ всяким дерьмом надушился бы. Да я, может, и сама б облилась им с головы до ног».
Тут я вдруг обнаружила, что мужчина и женщина с удивлением смотрят на меня. А через мгновение до меня дошло: я настолько погрузилась в свои размышления, что непроизвольно произнесла свои мысли вслух.
Я съежилась под чужими взглядами.
Нехорошие то были взгляды. Не смотрят так люди на людей.
Хотя черт там разберет, что на самом деле срывается за черными стеклами очков. Может, наоборот, там светящиеся добротой зрачки и полные отеческой заботы белки, а?
Я поймала себя на том, что заискивающее улыбаюсь соседям по лифту. И подумала: «Ну и черт с ним! Почему бы и не улыбнуться людям. Чай не сумеречные вампиры какие-нибудь, клыками не сверкают, не кусаются. Есть, конечно, в них что-то нечеловеческое. Можно даже сказать, неживое».
Повернув мыслями в сторону нежити, я наткнулась на страшное подозрение: «Е-мое!!! А вдруг тут кругом – одни зомби?! Зо-о-мби!? Зо-о-о-о-мби!»
– Вот ваш и наш этаж, д-девушка, – сказал мужчина, выходя из лифта вслед за женщиной.
– Идите н-налево и до к-конца к-коридора, – подсказала она мне.
Я сделала пару шагов в указанном направлении. Но тут решила узнать кое-что у бывших попутчиков. И спросила, не оборачиваясь:
– Мне тут случайно на глаза попалась целая гора собачьей жратвы. У вас тут чего, псин разводят?
– С-секрет, – раздался за моей спиной голос мужчины.
– Н-нельзя г-говорить, – произнесла женщина.
– Мне – можно, я, типа, своя, – сказала я, поворачиваясь к собеседникам. – Мои британские коллеги доказали, что…
И тут я с изумлением увидела, что рядом уже никого нет.
«Какой лаконичный ответ на вопрос «Кто из нас лучшие ниндзи?», – с досадой подумала я. – Шустрые ребята. Уровень – не ниже джонина Конохи… Но почему такие лихие ниндзи делают тайну из собачьих консервов? А вдруг у них здесь что-то ужасное происходит?»
Тут мое воображение разыгралось не на шутку. Я представила себе, что случится со мной, если на пути к Хоркоффу попаду в лапы к зомби. И передо мной предстало ужасное виденье. После подобных сходят с ума даже бывалые космонавты, акванавты и алконавты.
5
В огромной освещаемой факелами пещере среди обглоданных человеческих костей бегают, страшно рыча, зомби-собаки – таксы с горящими багровым огнем глазами и огромными клыками. У псов ободрана шкура на груди и боках и сквозь дыры проступают белые кости грудино-ключичных суставов и ребер.
Псы смотрят, как на железных цепях к ним опускается деревянный помост. На нем – я. А еще – вахтер им.
Они, заломив мне руки за спину, подпихивают меня к краю помоста.
– Отпустите меня, гниды-падлы-волки! – ору я, увидев внизу собак, с плотоядным интересом глядящих на меня. – Отпустите, а то хуже будет! Я вас на шнурки порежу, калоеды!
В трех метрах от дна пещеры помост останавливается. Вахтер и мымра тащат меня к его краю.
Я упираюсь и визжу от страха. А собачья стая внизу рычит, глядя на меня голодными глазами, и скалит клыки.
– Ну пошутили и хватит! – говорю вахтеру с Мымрой. – Каюсь: была неправа, когда сунула свой нос в вашенские секреты. Но никому не расскажу, клянусь здоровьем своего начальства – П.П. Прушкина и Пал-Никодимыча. Пусть они сдохнут от сибирской язвы, коли я нарушу такую клятву.
Вахтер и Мымра злобно ухмыляются, обнажая остроконечные акульи зубы, и сбрасывают меня вниз.
– На помощь! – ору я. – Спасите! Убивают!
Шуганутые моим визжащим ором таксы уматывают в дальний угол пещеры.
– Ох ты ж, блин! – вырывается у меня при соприкосновении со дном пещеры.
Пытаюсь сразу же вскочить на ноги. Но не могу этого сделать из-за ушибленного колена. И заваливаюсь на бок.
– У-у-у, всех убью – одна останусь! – угрожаю собакам-зомби. – Подходите суки… и кобели тоже! Всем пасть порву! Моргалы выколю!
Застонав от боли в ушибленном колене, хватаюсь за лежащую рядом длинную бедренную кость (наверное, тут баскетболиста схарчили). И осматриваюсь по сторонам.
Рядом никого. И только в укрытом мраком углу пещеры горят бордовые огоньки глаз собак-зомби. А еще из этого угла доносится ихнее нечеловечески злобное рычание.
Подползаю к стене пещеры и опираюсь об нее спиной, выставив перед собой кость, словно меч.
Одна из такс выходит из угла и неспешно приближается ко мне, радостно виляя хвостом и повизгивая от предвкушения чего-то архиприятного.
– Хорошая собачка! – говорю таксе, еще не потеряв надежду договорится с псинами по-хорошему. – Правильная собачка! Я тебя с нашим Мурзиком познакомлю. Будете с ним вместе крыс гонять.
Приблизившись ко мне, такса оборачивается и призывно тявкает в сторону угла, где скрылись другие зомби-собаки.
И они выходят оттуда, скаля клыки и принюхиваясь.
– Милые собачки! – говорю дрожащим голосом. – Очень-очень симпатичные.
Зомби-собаки приближаются ко мне.
Я, настороженно следя за их движениями, перекладываю кость в правую руку и разминаю ее, разогревая суставы в преддверии схватки.
Я не замечаю, как ближняя ко мне такса готовится к прыжку. И лишь тогда, когда зубы чудовища впиваются в мою стопу, я обращаю внимание на коварную тварь – кричу от боли и дрыгаю ногой, колотя головой впившейся в мою плоть твари по стене пещеры.
Пользуясь тем, что я перестала следить за остальными таксами, те дружно бросаются на меня. И под сводами пещеры эхом отдаются звуки разыгравшейся внизу трагедии – мои крики и рычание и лай собак-зомби.
Мне не удается применить в бою подобранную кость из-за того, что в каждое мое предплечье вцепились зубами по две-три таксы.
Кость выпадает из моих пальцев, и я под яростным напором собак-зомби падаю на спину, пытаясь отбросить их ударами ног.
Но все мои попытки оказать сопротивление кровожадным тварям бесполезны. И проклятые таксы вспарывают острыми клыками мое нежное горло. Из него столь сильной струей бьет кровь, что ее капли попадают на раскаленный факел и шипят, испаряясь.
Мое тело сотрясается от предсмертных конвульсий, словно по нему пустили ток. Я умир-р-р-р-р-р-р-р-аю!
А подлые зомби-собаки, повизгивая от наслаждения, рвут на куски мое тело…
