Текст книги "Последний фарт"
Автор книги: Виктор Вяткин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)
Часть вторая
Глава первая
Солнце разогнало туман. Зеленоватые наледи огромными полями сверкали на Колыме. Вздрагивая, сбрасывали лиственницы хлопья снега. Тайга просыпалась, Уже спустились с сопок стайки куропаток и жировали по насту, общипывая набухающие почки карликовой березки.
Всю зиму Гермоген проболел – разогнуться не давала спина. Но лишь закурилась тропинка к реке, он вылез из юрты и пристроился на старом обрубке бревна. Миколка на оленьей шкуре примостился рядом.
Тоскливо с дедом. Теперь его мысли часто уносились к Петьке.
– Чего голову повесил? – Старик поглядел на внука. Кажись, испортил парня поездкой к берегу моря. Разгневался на него Дух Леса. Сохнет мальчишка. Тоскует.
Миколка сдвинул с уха шапку.
– Нарты, – прислушался он.
Старик оглядел реку.
По гладкому льду бежала упряжка. На высоких узлах сидел человек спиной к потягу и дремал, Он был в огромной медвежьей шубе, песцовой шапке. Второй стоял на коленях и притормаживал остолом разгоряченных собак.
– Громов, – узнал Миколка.
Гермоген поплелся в юрту ставить чай.
Потяг вбежал на берег и повернул к жилищу. Каюр навалился на остол. Собаки попадали в снег и принялись обкусывать кусочки льда, примерзшие к лапам. Каюр оказался знакомым. Это был Маркел.
– Нарты в снег! Ездовым корм! – властно бросил оленевод, взял сумку и пошагал важный, как сытый медведь.
Маркел разбросал вяленую горбушу. Собаки набросились на еду, и, когда слизали последние крошки, он растянул тяговые ремни. Миколка помог оттащить нарты, затоптать полозья в снег. Собаки, поджав лапы к брюху, улеглись, засунув морды под метелки хвостов.
Миколка нарубил дров и вошел в юрту. Громов сидел за столом и строгал ножом мерзлую нельму. Перед ним стояла бутылка спирта, кружки. Гермоген, склонившись у камелька, попыхивал трубкой, подбрасывая дрова. Маркел затаскивал меховые сумки и сваливая их в угол.
– Мясо-то утром съели все. Ты бы, Миколка, зайцев принес, – проговорил тихо Гермоген. Миколка удивился, но промолчал. Мяса давно не было, а на юрте лежала половина замороженной тушки беляка.
– Брось собакам! Я не кормлю зайчатиной своих работников, – поморщился брезгливо Громов. – Разберется Маркел и принесет жирный кусок молодого бычка.
Гермоген, как бы что-то высматривая на полу, не разгибаясь, прошел в свой угол и сел.
Ишь какой дед! Не только бедность, но и болезнь свою скрывает, – догадался Миколка и присел на корточки у огня.
– Сильный хозяин не ведет счета своим богатствам. Я не был безоленным, пока твои стада не прокатились тут, как паводок, – заметил тихо Гермоген. Лицо его не выражало ни обиды, ни огорчения.
– Слова твои ранят сердце, – заерзал оленевод и сосредоточенно потер пухлые руки. – Искали пастухи важенок с твоими метками – нет, говорят. Иди в стада, ищи, а?
– Большая река вбирает в себя мелкие ключи. Кто ищет в воде свою рыбу?
– В твоей голове правильные мысли, – сразу же подхватил Громов. – Давай выпьем, а?
– Пить чужое – становиться должником. Твоя книга пухнет от моих долгов, – печально ответил старик и опустил голову.
Миколка заметил, как было зажглись глаза деда.
– Времена меняются, а ты все по-старому гордый? – Громов поправил красный лоскуток, приколотый к груди. Лицо твое хмуро, я вижу. Почему не признаешь новых законов товарищества?
Старик не ответил, только недоуменно покосился на грудь оленевода. Вошел Маркел, повесил над огнем ведро с мясом, сбросил кухлянку. На его груди алела такая же тряпочка.
– Вот мой товарищ по новой власти. Садись, Маркел! – Оленевод уважительно подвинулся и пожаловался на Гермогена. – Приглашал хозяина, да, видимо, он незнающий. Все досадует на старое.
Громов выпил, бросил в рот лепесток строганины, крякнул и вытащил книгу. Перелистнув несколько страниц, ткнул пальцем в исписанный лист.
– Плохие вести поднимают цену. Пожалуй, еще две связки горностаев да три красных лисицы, и рассчитаемся.
Гермоген недовольно крякнул. Оленевод посмотрел на старика, потеребил лоскуток на груди.
– Государевы люди изменили присяге и захватили власть. Слабый царь был, пожалуй. Теперь в Охотске и Оле вместо прежних правителей комитет. – Громов положил руку на плечо Маркела, усмехнулся: – Вот так же, как мы, – сидят рядом купец и рыбак.
– Да, да, – промямлил польщенный батрак. – Хорошо с хозяином за одним столом. А ясак? Как славно, что его отменили.
– Слабеет твой ум, – отдернул руку с его плеча оленевод. – Ясак отменили, а товаров в тайгу не везут. Теперь самим торговать надо.
Маркел припал к столу и, обжигаясь мясом, пробурчал:
– Славно говорит хозяин. Правильно, пожалуй! Сытно живется в стадах пастуху, – бросил он несмелый взгляд на оленевода и покосился на бутылку. – Ой, как ладно жили, когда не пускали чужих. Дружно шибко жили. Правильно, а?
– Пей, Маркел. Ты умные думы имеешь. – Громов заговорил о новой власти.
Гермоген рассеянно слушал, мало чего понимая. Да и какое ему дело до царя, пристава, урядника, комитета? Торговал он с Громовым, когда у того не было красного лоскутка, а что изменилось?
– Вот уже русские появились в долине. Копают землю, рубят тайгу. А скоро еще придут и выгонят тебя на старости лет. Куда пойдешь?
Заволновался Гермоген:
– Зачем они пришли?
– Тускнеет твой взор, старик. Да разве не видишь, как новая власть роет могилу? Что делать-то будем? – Громов навалился всей грудью на стол. – Пусть не будет царя! Пусть мы наденем красные лоскутки, пусть! Нам своя власть нужна, свои порядки. Так следует говорить всем. Спроси у Маркела, как хорошо мы нынче с ним живем.
– Это, пожалуй, верно, – робко согласился Маркел.
– Теперь, старик, дорога у нас одна, – продолжал. Громов. – Бери у меня все, что надо. Не бойся, будем товарищами по торговле. – Он повернулся к Миколке и окинул его оценивающим взглядом. – Чего парень без дела? Посылай ко мне в стада. Товарищем хозяина сделаю.
– Нет! – Старик блеснул сердито глазами. – Где щука, там не место мальку!
Оленевод смолчал. Он побаивался старика. Гермогена почитали таежные люди, да и не время для раздоров.
Второе лето встречают старатели в тайге. Весь май семнадцатого года держался с заморозками. Весна подступала неуверенно, а в конце месяца подул ветер, нагнал черные тучи и запуржило. Выпал метровый снег. Снова зима. Впору забираться в меховую одежду. Мело и крутило четыре дня, а затем небо очистилось. Выглянуло неузнаваемо теплое солнце, и поплыл снег.
Вода хлынула, и Среднекан забурлил. Вскоре долины было не узнать: снега как не бывало, а пойма оказалась под водой, и старатели прекратили работы.
Вчера они опять поругались. Бориска хотел опробовать Оротуканскую долину выше по реке. Полозов настаивал на системе. Считал, что надо обследовать одну реку, но со всеми впадающими в нее ключами. Да нелегко переспорить татарина.
Прошлым летом спустились до Сеймчана, достали сахару и несколько мешков муки, а осенью Софи вернулся пустым. Не продали даже табаку. А за всю эту зиму хоть бы один транспорт прошел. Что-то там стряслось в Оле. И от Мирона ни одной весточки.
– Ну как там у нас? – спросил Полозов Софи.
– Норму будете получать. До следующей весны тянуть надо. Рыбу жрите! Бориске промышлять прикажи. Делают же якуты рыбную муку.
Молодец Софи. Без его экономии давно бы сидели без хлеба.
– Придется к Машке. Без запаса никак! Добывай! – прицепился к Полозову Софи.
– Маша сама у чужих. Слепцов или выгонит или пальнет из ружья.
С прошлого лета ни в одной юрте их больше не принимали. Таежные жители боялись, что Дух Леса разгневается на них за пришельцев.
– Иди к Гермогену! – настаивал татарин.
Полозов только усмехнулся. Он уже ходил. Встретил его старик за полверсты от юрты, точно заведомо подстерегал. Даже на приветствие не ответил, хотя заговорил он с ним по-якутски. Пришлось повернуть ни с чем.
Софи отстал и принялся чинить рукавицы. Канов улегся на столе, свесив длинные ноги. Бориска уже храпел, растянувшись на ветках стланика.
Вода поднялась еще выше. Солнце пекло, как летом. Уже показались зеленые травинки. Как торопится природа на суровом Севере!
– Ай, сукин сын, ну чего тебя туда занесло? – пробормотал Софи, повернувшись к реке.
– Кого? – посмотрел туда же Полозов.
– Гляди на коряге, – махнул рукой Софи и снова склонился над рукавицей. Держась за корни, на пне плыл маленький медвежонок.
– Цхе, шайтан! Зачем лазил туда, дурной башка! – Бориска вскочил.
Медвежонок услышал его голос, вытянул морду, повел по сторонам, обнюхивая воздух. Бревно качнулось, и он едва не свалился в воду.
– Пропал, чертенок! – захлопотал Полозов, выискивая шест.
– Зачем пропал? Доставать будим! – Бориска сбросил штаны, и не успел Полозов сообразить, как тот плюхнулся в воду.
– Вниз давай!.. Вниз!.. – заорал Полозов и кинулся с шестом по берегу. – Утонет, дурень.
Течение относило корягу и подхватило Бориску. Канов и Софи бежали с жердями. Ругались. Но татарин уже приближался к цели. Резким толчком он поднялся над водой, ухватил зверя за загривок и, держа над головой, поплыл обратно.
Старатели бежали на помощь. Но Бориска уже достиг заводи, встал и, покачиваясь, побрел по мели, прижимая медвежонка к щеке.
– Рад, дурной башка? – засмеялся он, когда медвежонок лизнул ему лицо и тут же ласково шлепнул его по ушам: – Ну-ну, не балуй. Бить буду! Понял?
– Лихо, но глупо! Ради чего рисковал? – рассердился Полозов, швыряя одежду татарину. – А простудишься, черт корявый, кто возиться с тобой будет?
– Цхе! Что твоя понимай, дурная башка! Зверю помог! Сильней паводка оказался! Понял?.. – Он быстро оделся, сунул медвежонка за пазуху и ушел в палатку.
Целый день он возился со зверьком. Ласкал, добродушно бранил, кормил.
Впервые Бориска смеялся.
Он и спать лег вместе с медвежонком. А утром зверя нашли в ящике с продуктами. Медвежонок сидел толстенький, довольный и, шельмовато поглядывая, облизывался.
Первым заметил его Софи. Он вскочил, ощупал мешок с сахаром. Заругался, сгреб медвежонка и размахнулся, но тут же был сбит сильным кулаком Бориски.
– Башкам долой! Не тронь! – набросился он на Софи.
Не подскочи Полозов, кто знает, чем кончилась бы их стычка.
– Опомнись! – ухватил Бориску за руку Полозов. – Ты на кого?
Бориска рвался, но Полозов держал его крепко.
– Брось нож! Брось! Софи прав! И самим жрать нечего, а тут еще зверя надо кормить.
Бориска все еще непонимающе глядел на Софи. Тряхнул головой.
– Значит, таскал дурной башка, сахар? А? – Бориска вздохнул и подошел к медвежонку, ласково потрепал его по морде.
– Половину пожрал, подлец! – зло пробурчал Софи, собирая остатки.
Бориска обвел глазами старателей и, не найдя поддержки, снова повернулся к зверю.
– Воровал, а? Ну, зачем твоя так? – голос его сорвался. Медвежонок заморгал, как бы понимая, и боком за ящик. – Закон знаешь? Украл – умирать будишь, дурной башка! Ай, яй, яй, что делаишь со мной! – Лицо татарина жалко сморщилось. Он суетливо запихнул зверя под рубаху, ссутулился и, пряча глаза, вышел.
– Жалко, черт его забери. Может, оставим, пусть живет? – взволнованно спросил Полозов, но никто не отозвался.
Бориска пропадал весь день. А вечером, когда зашло солнце, вернулся Бориска, молча швырнул на стол освежеванную тушку и плюхнулся на лежанку лицом вниз.
Сколько ни уговаривали его подняться к ужину, он так и лежал, не пошевелившись.
Зашелестел ветер. Скрипнула на петлях калитка. На страницу раскрытой книги упал жук и, прижав лапки, замер. Лена оторвалась от книги и посмотрела вдаль.
По тропинке в якутский поселок Гадля уходили Мирон и учитель Куренев. Мирон что-то оживленно говорил. Лена смотрела вслед и, улыбаясь, вспоминала, как радовался Мирон революции в России. Взбудоражили они с учителем весь поселок. Митинговали.
Но Лена не знала, что через день поступило из Охотска секретное сообщение о падении самодержавия и о переходе власти к Временному правительству. В директиве уездному начальнику предлагалось создать волостной комитет общественной безопасности и не нарушать установленного уклада жизни.
Лена задумалась.
Может быть, на Большой земле и происходят важные события, да кто знает? Поселок оторван от ближайшей радиостанции на сотни и сотни километров. С весенним бездорожьем даже местная почта не поступала. Пароходы не приходили.
Только японцы не теряют времени. Вон уже снова в бухте.
– Леночка, погуляй у реки! – Лиза распахнула окно и положила ученическую тетрадь на подоконник. – Там меньше пыли! Смотри, какая ты бледная.
Леночка сдержала улыбку. Еще весной она примерила платье сестры: коротковато и узко в бедрах, а Лиза не замечает и все считает ее ребенком.
Лиза уже что-то писала тут же на подоконнике. Писала, рвала листы и снова писала. Солнце падало на ее лицо, и она щурилась. Леночка впервые приметила, как много морщинок появилось в уголках ее глаз и на лбу.
Так и не ладится у Лизы с мужем. После той размолвки Лиза, видимо, пыталась что-то сгладить. Она встречала Василия Михайловича весело и ласково, а после часами молча сидела на диване.
А Лену не оставляло ощущение чего-то нового с тех пор, как этот сильный старатель подхватил ее на руки. С того дня она стыдилась его, себя и в то же время очень хотела его видеть.
Лиза встала, сложила записку, сунула в конверт и ушла в поселок.
– Добру ден, мадам! – раздался певуче-гортанный голос за спиной. Леночка вскрикнула от неожиданности. В приоткрывшуюся калитку заглядывал худенький кореец, выпячивая в улыбке крупные зубы.
– Вам кого? – Она закрыла книгу, поднялась.
– Весима просим купеза Попова! – поклонился кореец и, продолжая улыбаться, смело вошел. – Моя повар. Мало-мало ходи в тайге, золото мой. Тепереса купеса служи думай. Хоросо, а?
– Хозяина нет дома и не скоро вернется! – отрезала Леночка.
Кореец осклабился и поклонился.
– Хоросо. Моя сизу тут. Моя торопися не надо. – Он прошел к скамейке.
– Здесь нельзя. Приходите в другой раз. – Лена подошла к калитке и распахнула ее: – Прошу!
– Хоросо. Я не буду сидеть тут. – Он покорно вышел. – Здесь моя моги. Здесь твоя ругайся права нету, – сказал он все так же мягко, но взгляд его показался Лене дерзким, и она ушла в дом.
Под окном послышалось знакомое покашливание Попова, и он вместе с корейцем вошел в дом.
– Ну что ж. Поедешь сторожем на перевалку. Там в зимовье, найдется и еда, и одежда, и охотничьи припасы. До Среднеканской долины рукой подать. Смекаешь?
– Твоя хоросо плати. Моя хоросо слузи. Твоя одно слово говори, моя сыбко много понимай. Хоросо, а? – Кореец сел на стул, оплел руками худые колени и принялся смело разглядывать Лену.
– Пошла бы погуляла, – предложил ей Василий Михайлович.
– Не хочу. – Лена раскрыла книгу.
Попов вдруг вспомнил, что не закрыл склад, и попросил корейца проводить его.
Кореец кивнул, отвесил почтительный поклон Леночке и пошел с Василием Михайловичем.
Лена закрыла книгу. Ей так хотелось, с кем-то посоветоваться, поговорить, но с кем? С Лизой? Нет, только с Мироном. Он чужой, но куда ближе, нежели сестра.
Мирон отнес на кухню чайник, кружки. Вернулся и продолжил разговор с Павлом Григорьевичем.
– Признаюсь, для меня все же не ясно, что делать дальше? Сидеть сложа руки и ждать? Нелепо. Действовать, но каким образом, когда и как? Вы-то что думаете, Павел Григорьевич?
Тот хитровато прищурился:
– Ты вот газетку внимательно просмотри. – Он подал ему «Красное знамя». – Там и о съезде большевиков и о Дальневосточной конференции. Я только старый рыбак, батюшка мой, а ты ученый, вот и соображай. Раз большевики говорят: вся власть Советам, – знать тому и быть.
– Вот-вот, – встрепенулся Мирон. – Но ведь нужны указания, согласованность действий, а при наших возможностях и связи все это не просто. Хотя силенки и собираются. За учителем Куреневым молодежь пойдет, охотники. Амосов Федот приехал…
– Постой, – оборвал его Павел Григорьевич. – Ты погляди на непрошеных гостей. Чего, думаешь, они крутятся здесь? – Он показал в окно на японские рыболовецкие суда, стоявшие в бухте.
– Так что же намерены предпринимать у вас в Охотске?
– Тут все серьезней, Мирон, чем где-либо. Потому и готовиться надо. Вон те же эсеры по таежным наслегам разъезжают. Агитируют население за свою программу. Народ, сам знаешь, темный. Нам тоже бы не дать маху.
– Вот это разумно,– живо подхватил Мирон.– Пока не наступили горячие дни, двину в тайгу. Якутский язык я знаю.
– А ты не горячись,– снова остановил его рыбак.– Посоветуйся со своими. Покумекай! А мне вот думается, тебе бы здесь остаться надо.
– По зимней дороге вернусь. В тайге должны все знать, чего хотят большевики.
Павел Григорьевич подумал:
– Тут, верно, пока тишина. А где заводь, там коряги и крупная рыба отстаивается. Немного вас тут. А случись что-нибудь? Рулевой не тот, кто на корму попал, а тот, кто море понимает и знает волну.
Мирон в душе уже решил непременно ехать, но спорить не стал.
Павел Григорьевич собрал сумку и, чуть прихрамывая от длительной езды верхом, направился к лошадям. Мирон вышел его проводить. Кони терлись о привязь, хлестались хвостами. Лена в накомарнике, вытягиваясь на носках, сгоняла с них гнус веткой березы.
– А-аа, дочка. Ты чего? – улыбнулся ей Павел Григорьевич.
– Я к Мирону, дядя Паша.
– Ну, ну! – Рыбак легко вскочил в седло. – Так вы тут глядите как надо, – сказал он на прощанье и тронул поводья.
– Ко мне? – подошел к Леночке Мирон.
– Да.
– Я слушаю вас?
– Не знаю, как начать, – она сжала его локоть. – Так нехорошо дома, что ушла бы куда глаза глядят.
– Ну вот так сразу и ушла. И с чего бы?
– У нас появился один кореец. Зовут его Пак. Он заходил к Попову. Чего-то говорили о тайге, о разведке золота. – Лена замолчала.
Мирон остановился. Снял очки, протер стекла.
– Уже делят шкуру неубитого медведя. Значит, работы Полозова значительны. Да, это так, – сказал он как бы для себя и надел очки.
– Вы едете? – воскликнула она. – Теперь я буду спокойна. Но почему мне так просто и хорошо с вами? Почему?
– Я старше вас вдвое. Потому, видимо!
– Нет-нет, – оборвала она Мирона. – Вам доверяешь и уважаешь страшно.
– Вот как? Значит, «и страшно!» – шутливо повторил Мирон.
Они посмеялись и разошлись.
– Сегодня Мирон с Розенфельдом после обеда уезжает на Буянду, – мимоходом сказала Лиза сестре и прошла в свою комнату.
Леночка засуетилась, примялась искать тетрадь, не замечая, что лежит она перед глазами на столе. Затем долго чинила цветной карандаш и уж после увидела чернильницу и ручку. Она написала записку, вложила ее в конверт, заклеила и побежала к Мирону.
Розенфельд, увидев ее, приподнял шляпу и ушел в избу. Из дверей показался Мирон. Он уже был одет по-дорожному. Леночка молча передала конверт. Мирон его положил в сумку, еще раз заверив Лену, что передаст все нужное.
Вышли. Розенфельд отвел лошадь к завалине, тяжело влез в седло и дернул поводья, на ходу вставляя носки ичиг в стремена.
Мирон попрощался, привязал сумку.
Лошади лениво зашагали.
Лена стояла и глядела вслед удаляющимся всадникам. Вот уже они спустились к реке и скрылись за кустарником. Уехали, а когда вернутся? Когда привезут весточку? Да, без Мирона совсем будет тоскливо.
Хлопнула дверь, из избы вышел Федот Амосов – стройный парень с красивым смуглым лицом.
– Японцы перехватывают косяки горбуши в бухте. И вверх по реке идет мало рыбы. Худо у таежных людей. Они к нам спустились заготовить юколу. Помочь бы надо.
– Конечно.
– Хорошо, что сразу согласилась. Пошли.
– Помогать? – Леночка оглядела свое платье. А Федот уже сбежал под берег.
Бесцеремонен он, – подумала Лена, но отказаться было неловко.
За поворотом реки, на косе, темнели юрты. Рядом с ними вешала с юколой. На всей отмели полно людей.
По пояс в воде бродили ловцы с маленькими неводами. Выхватывая рыбу из мотни, они бросали ее в плетеные корзины. Другие уносили ее к местам разделки.
Чистильщики ловкими движениями надрезали жабры, одним махом вспарывали брюшко и отбрасывали внутренности. Разрезали горбушу вдоль позвонка на две половины и кидали в корзины.
– Когда человека перестают просить, это худо, – раздался за спиной Леночки голос Федота. Она оглянулась и покраснела. Он глазами показал на корзину с рыбой. Лена взялась за плетеную ручку.
После весеннего паводка Бориска и Софи отправились на опробование берегов Оротукана. Полозов и Канов до половины августа бродили с лотками по верхним притокам Среднекана.
Как-то Полозов вернулся в палатку раньше Канова и решил наловить к ужину рыбы. Дело нехитрое. Крючки и лески у него всегда были в кармане. Оводы то и дело садились на засмоленную куртку. Сильные хариусы достигали вершин мелководных ключей. Знай швыряй их на берег.
– А-аа-ааа… У-уу-ууу! – раскатилось по долине.
Кто бы мог? И снова:
– Э-ээ-эээ!.. Ва-ню-ша-аа!..
Ванюша! Только один Мирон называл его так. Неужели он тут, в тайге? Полозов схватил рыбу и побежал на голос.
Через, кустарник продиралась якутская лошаденка с чернобородым всадником в седле. Так и есть – Мирон!
Увидев Полозова, он сполз с седла и, покачиваясь, протянул руки. Они обнялись и пошли рядом. Лошадь, пощипывая траву, тащилась позади. Скоро подошли к палатке. Полозов принялся чистить рыбу.
– Как ты нас разыскал? – все удивлялся он.
– Разыскать не мудрено. Вся тайга говорит о чужих людях в долине. Кулаки и шаманы распространяют нелепые слухи. Поблизости не осталось ни одного кочевья, – весело усмехнулся Мирон.
– А чему ты тогда радуешься?
– Да неужто вы ничего тут не ведаете? В России революция. Самодержавие пало, – торжественно произнес он.
– Пало самодержавие? Постой, постой… – Полозов бросил нож на рыбу и распрямился. – Ты мне все толком расскажи.
И пока Полозов жарил рыбу, Мирон рассказал о приходе к власти Временного правительства и о задачах большевиков.
Мирон достал из сумки четвертинку спирта. Полозов принес лепешки, кружки, заварил чай смородиновыми корнями.
Мирон переживал, что торговцы и кулаки времени не теряют. Они нацепили красные ленточки и ездят по стойбищам, бессовестно грабя инородцев, запугивая их голодом и всяческими небылицами.
Полозов разлил спирт по трем кружкам.
– Для Канова. Он скоро подойдет, – пояснил он.
Выпили. Беседа затянулась. Канов где-то задержался, хотя уже настойчиво ползли сумерки. В вечерней тишине звонче звенел ключ.
– Раз ты уверен в существовании промышленных россыпей, – наставительно говорил Мирон, – продолжай поиски. России туго. Война все жилы вымотала, везде разруха. Золото очень нужно. Да, на всякий случай, не худо, чтобы наши люди были в тайге. Одним словом, пока твое место здесь.
Мирон сказал ему о подозрительном корейце, об интересе Саяки к поискам золота и передал письмо от Лены.
Полозов разорвал конверт, вынул записку. – От Леночки.
«Помним. Волнуемся. Ждем. Прислушайтесь внимательней к Мирону и будьте умницей. Лена». – Полозов молча вертел записку в руках.
Появился усталый и хмурый Канов. Молча кивнул Мирону и сел за стол.
Полозов подвинул противень с рыбой и кружку.
– Зело к месту с устатка, – Канов выпил и сосредоточенно принялся за рыбу.
Мирон посмотрел на обувь Полозова и вытянул ногу в новом добротном ичиге.
– Возьми. Достану себе другие.
– И не думай! – отмахнулся Полозов. – Лучше скажи, когда дальше поедешь?
– Поутру двину. Хочу подняться вверх по реке до Таскана, побывать в Оротукане, затем на лодке спуститься ниже Сеймчана и уже зимней дорогой возвратиться на побережье. Лодку возьмем у старика Гермогена.
– Так он тебе и даст.
– Я ведь приехал вместе с Розенфельдом. Лодка принадлежит ему. Он как-то оставил ее у старика. А тот чужое – избави бог.
– С Розенфельдом? – всполошился Полозов. – Зачем он тут?
– Ты слышал о его кварцевых жилах? Он хочет сделать зарисовки и ехать во Владивосток с ходатайством.
– Зарисовки? А стоит ли их делать сейчас?
– Никакими сведениями о золоте он не располагает. Для беспокойства оснований нет. И к тому же кто может ему запретить? – Мирон пошел к ручью умываться.
Густела северная ночь. Над костром покружилась сова и села где-то за деревьями, Канов уже дремал за столом. Полозов принес сено, постелил, все улеглись на полу. Мирон сразу же заснул. Полозов еще долго крутился. Когда он поднялся, Мирона уже не было. У стенки стояли его новые ичиги.
…В юрте тихо. Под скалой бурлит вода, и в ее глухом бормотанье тонут голоса, что давно звучат за юртой. В это лето к Гермогену частенько заезжают.
– Дывасать мешков рисова мука. Чай, сипирт, табак. Моя много-много давай. – Зачем старый люди худо живи? – расслышал Миколка певучий голос на ломаном русском языке.
– Дед, почмокивая, сосал трубку.
– Сама торговать будешь. Мало-мало торгуй, много сибыко деньга будет. Большой купеса сделаешься. Как солнце, поднимешься над тайгой. Хоросо. Моя еще ружье дари, патроны, сибыко много припаса давай…
Старик не отвечал.
Миколка поднял голову. Что мука, табак – все израсходуется, а ружье? Ружье – это все! Неужели дед откажется? А может, слабеть умом начал? Миколка поднялся и надел торбаса. Ружье не выходило у него из головы.
– Зачем делаешь печаль? Мой желает тебе сычастья! – сокрушенно протянул гость. – Нехоросо! – Брякнула кружка. – Чай мало-мало есть. Поставь кипяток. Спирта маленько найдется. Расапить бы, а?
Дед засуетился, снял с угла ведерко и, позванивая, пошел к реке. Миколка вышел из юрты и оглядел пришельца.
Это был худенький человек с узкими глазами и с большими, выступающими вперед зубами. В своем синем брезентовом костюме он казался парнем.
– Какой славный мальсика? – засмеялся гость, протягивая руку. – Добрыу ден!
Миколка с достоинством поздоровался. Незнакомец порылся в узле, вынул перочинный ножик с перламутровой отделкой, подал парнишке и ласково погладил по голове.
– Подарка тебе. На память. Сипирт пьешь? Нет? Дед сыбко сердитый? – Посмеиваясь, он полез в карманы, и – тут же в его руке оказались два шарика – красный и голубой. – Красивый, а? – Подбросив шарики, он ловко поймал их, щелкнул пальцами и расправил ладонь. – Где, а?
Шариков в руке не было. Миколка изумленно раскрыл рот. Гость легонько схватил его за нос и подал красный шарик.
– А это сего? Беры, беры, тебе будет.
Заулыбался и Миколка.
– А где другой? – И он вытащил шарик из уха мальчишки. – Тебе, беры.
Миколка держал на ладони оба шарика, боясь прикоснуться. А вдруг снова запрыгнет в нос или в ухо?
Теперь гость притронулся к карману Миколки, щелкнул пальцами.
– Тывоя, а? – оскалил он большие зубы и разжал кулак. На ладони лежала желтая пулька.
– Моя! Отдай, – опешил совсем парнишка. Ведь старик запрятал ее в сумку, а гость и не заходил в юрту. Лесной Дух, видно.
– Моя высе знай! Сказать, где бывает такой камни, а? Вон там вверх по долине в третьем ключе, да?
– Нет, в первом направо. – Миколке стало смешно: не угадал худенький человек.
Покрякивая, на тропинку с ведром воды вышел Гермоген. Миколка, спрятав шарики за пазуху, все еще зачарованно поглядывал на удивительного гостя.
Старик повесил ведро над очагом и настороженно покосился. А пришелец уже держал в руках бутылку спирта.
Миколка ждал, что его позовут в юрту, но его не приглашали. Он присел на бревно и стал переобуваться. Отсюда видны были стол, нары и окошко.
Гость разлил спирт и жалостно сказал:
– Моя беднячка. Моя служи у других. Обижай не надо. Раздели, что тут есть. Пусть будет нам обоим приятность.
Гермоген подумал, вздохнул:
– Да-да, бедняк делится, а богатый покупает и продает. С бедняком можно.
И он долго пил маленькими глотками. Притихли оба. Старик приободрился. Выпили еще. Гость вынул из кармана пульку. Миколка замер.
– Мальсика все болтай. Чито опять будем в прятки играть? Ай-яй-яй! Старый селовек, а так.
Гермоген вздрогнул.
– Много жил, много бродил в тайге. Может, и находил такие, да забыл уж. Старый совсем, – сказал он холодно, разглядывая ее с таким безразличием, вроде бы и верно забыл.
– Опять твоя хитри, – раздраженно перебил гость. – Моя скажет другим. Много люди ходи сюда. Тебе живи совсем нету. Все копай, все ищи. Бедный старик, уходи надо, – он печально улыбнулся: – А можино хорошо делать: охранная грамота получай и сама дело веди. Хоросо, а?
Гермоген кивнул головой.
– Твоя делай мне радость! – Гость поднялся, и его раскосые глаза утонули в сетке веселых морщинок. – Еще бутылосика есть. Верынемся, полоскать друзба будем.
– Пойдем покажу. – Хватаясь за стены, Гермоген вышел из юрты. Пришелец его заботливо поддерживал.
Гермоген остановился и оглядел вершину сопки, где в лучах солнца желтыми огнями горели кварцевые глыбы.
– Вон они. Не жалко! А других у меня нет.
– Ты чито? А? – только и сумел выдавить из себя пришелец. Непонятно залопотав, он подхватил свой узел.
Когда пришелец скрылся, Гермоген вынес сумку и, покачиваясь, двинулся к скале. Миколка схватил деда за рукав.
Старик грубо оттолкнул паренька и подошел к обрыву. Он опрокинул над обрывом сумку, встряхнул. В воду посыпались желтые камни большие и маленькие.
После третьего перевала Бориска и Софи достигли верховий Оротукана. Вечерами, после опробования ключей, они сходились у костра, варили еду, пили чай и молчаливо коротали ночи.
Молодой лес плотной стеной теснился по берегам, а внизу, точно в глубокой траншее, бурлила и металась речонка. Вечер. Ни облачка, ни ветерка. Солнце едва просвечивало через густой лес. Вот уже тенью проплыла над рекой полярная сова, выискивая выводок чирков, а старатели все еще не прекратили работу.
Бориска разбирал скребком разрушенную породу и постоянно поглядывал на товарища.
Софи на корточках промывал в ключе взятую щебенку и тоже косился на Бориску.
Днями на привале Бориска вместо табака открыл коробку с пробами Софи и, увидев мокрый пакетик, развернул. Там блестела весомая крупинка золота. Значит, товарищ утаил находку. И он стал ждать Софи.
– Как твои дело? – лениво спросил Бориска.
– Ничего путного, – ответил тот равнодушно, подвешивая ведро над огнем.
– Врет, твой мордам? – вспылил Бориска.
Софи пояснил, что крупицу эту он нашел в подошве скалы, а не в песках и не придал ей значения. Бориска притих, но в его глазах затаилось холодное недружелюбие. Насторожился и Софи. Доверие нарушилось.
Этот ключик по всем признакам был обещающим, и, не замечая времени и усталости, Софи брал и брал пробу за пробой.
Вот в бороздке лотка блеснула желтая крупица. Софи отмыл породу и долго глядел на находку. Бориска был занят своим делом и, казалось, но обращал на него внимания. Но стоило Софи только сунуть в рот золотинку, как сильные пальцы Бориски сжали ему щеки.
– Башка долой снимать буду, – проговорил он тихо, но так грозно, что Софи выплюнул ему На руку крупицу, вытер губы и сел.
– Дурак. Да куда же я должен положить, как не за щеку?
– Цхе! Как твоя клал, а? За такое, знаишь? Чего будим делать? Так худо может. Моя тебе не доверяет.
