Текст книги "Последний фарт"
Автор книги: Виктор Вяткин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)
Виктор Вяткин
Последний фарт
Часть первая
Глава первая
Подняться на вершину перевала оказалось трудным даже для такого парня, каким был Полозов в двадцать один год. На каждом шагу ноги скользили по щебеночным оползням, путь преграждали каменные глыбы. Наконец он взобрался на вершину, сел и вытер лицо. Сопки внизу теперь не казались громадными и походили на круглые холмики, теснившие друг друга. За перевалом виднелись новые распадки.
Солнце пряталось за горы, и его огненная верхушка далеким костром догорала на горизонте. Полозов поднялся, зарядил винчестер и, скользнув взглядом по каменистым выступам, замер.
На высокой скале стоял снежный баран. Багрянец заката подсвечивал его силуэт. Тонкие ноги скрадывал блеск камня, и, казалось, он застыл в величавом полете.
Эх, поближе бы шагов на пятьдесят. – Полозов пополз. Расщелина вывела его к обрыву. Он подтянулся на руках, вылез на камень. Еще немножко… Еще… Но тут с шумом поднялся выводок куропаток. Полозов притаился. Птицы могли спугнуть осторожное животное.
Нет, баран все так же стоял. Так… Хорошо!.. Полозов опустил курок, одновременно грянул второй выстрел, и правее расплылась полоска черного дыма. Полозов увидел, что баран упал… Кто мог выстрелить? Полозов вгляделся. Вдали между глыбами камней мелькнула серая шапка и скрылась. В такой глуши и охотник? Полозов забросил винчестер на спину и, цепляясь руками за расщелины, полез за бараном.
Путь ему преградила почти отвесная стена, а выше виднелась ровная площадка с чахлыми лиственницами.
Эх, как бы вскарабкаться? – Он попытался шагнуть, но нога соскользнула и повисла в воздухе. Куда же теперь? Пожалуй, назад!
Но сколько он ни нащупывал какого-нибудь выступа, ничего похожего, словно кто-то все мигом сгладил.
Он покосился вниз. Под ним чернел обрыв, а в глубине ущелья белели булыжники. Свалишься – и костей не собрать!
Как же это я забрался сюда? Может, наверх? – Полозов вытянул руки. – Черта с два, не подпрыгнешь.
Закат потускнел. Из распадка потянуло свежестью, но раскаленные камни излучали тепло. Еще немного, и ночь застигнет его над обрывом, а дальше? Разве долго продержишься на одной ноге?
Его охватил страх. Что же делать? Звать на помощь того, кто стрелял? – Полозов закричал.
Где-то далеко откликнулся голос. А может – эхо? – Ош снова позвал. Кто-то, покрикивая, торопливо приближался… Вот уже слышны шаги… Вот уже над головой зашуршала кусты.
– Э-ээй, друг! Не свали что-нибудь на голову! – уже веселей закричал Полозов.
Сверху посыпалась земля, пыль.
– Ого-о! – услышал он крик. – Ты чего там делаешь?.. А? – спросил по-якутски молодой, задорный голос.
Полозов поднял глаза. Между камней выглядывало смуглое румяное лицо.
– Может, догадаешься спустить мне конец веревки или хотя бы палку?
Парнишка вскочил. Тут же свалился и гулко загрохотал камень.
– Э-эй! Вниз я могу и без тебя! – прижал голову к скале Полозов.
Парнишка притих, и на плечо Полозова упала петля аркана, такие оленеводы всегда носят у пояса. Он просунул в нее руку, голову.
– Зацепи свой конец за дерево! Слышишь, малыш?
– Держись! – Бечева натянулась и сдавила грудь. Полозов подтянулся на веревке, ухватился за край камня и, облокотившись, легко выскочил наверх.
– Кажется, выполз с того света.
Парнишка сидел на лиственнице и, щурясь, посмеивался. Это был хрупкий подросток в вытертой меховой рубахе и таких же штанах. Из-под рысьей шапки поглядывали лукавые черные глаза. Полозов подошел к дереву и подставил руки:
– Прыгай, малыш! Ну-у…
– А не уронишь?
– Боишься? Ну хорошо, тогда я выдерну тебя вместе с лиственницей. – Полозов навалился плечом. Парнишка, оплетая ногами дерево, пополз вниз.
– Такой воробей, а славно управился. Откуда ты?
– С Колымы.
– С Колымы?! – Полозов далее растерялся. За эти годы он впервые встретил земляка. – Надо же, черт возьми! – наконец, проговорил он и, расхохотавшись, принялся подбрасывать мальчишку.
Тот ухватился за его шею и, прижавшись к бородатому лицу, смолк.
– Не бойся! С Колымы, говоришь? Да ведь это здорово! Понимаешь, как здорово! – Полозов в порыве охватившей его радости еще крепче стиснул парнишку и поцеловал.
– Эх, и сладко-то! – ахнул тот и теперь уже сам прижался к щеке. – Ну, обними еще. Поцелуй, – услышал Полозов шепот и ощутил грудь женщины.
– Постой, постой… Да ты никак девчонка? – пробормотал он изумленно.
– Сильный, как лось, а глупый-то… – И она еще крепче его обняла.
В распадке закричала кукушка. Полозов отстранился. Девушка, закрыв глаза, лежала у него на руках. Он усмиренно опустил ее на землю.
– Ты чего так, а? – спросила она простодушно, но тут же насупилась. – Не любо тебе? Может, другая есть? Зачем тогда пришел, а? – В ее чистых глазах было недоумение. – Как можно ломать дерево и разводить очаг, если не ищешь тепла? – Она отвела глаза и тихо добавила. – Весной мне минет три раза по пять. Ты узнал, что я никому не обещана? Разыскал по следу стада? Да?
– Не разыскал, а встретил! – засмеялся Полозов.
– А разве не все равно? Ты же обнимал меня.
– Эх ты, простота. Да тебя так всякий обманет.
– Обманет? Разве я зверь? – Она непонимающе глядела ему в глаза.
– Никого у меня нет. Хорошая ты, да молода, вот что! Подрасти малость! – проговорил он мягко.
– Можно подрасти. А почему нет? – усмехнулась, она лукаво.
Он не ответил и стал искать глазами барана. Она поняла, махнула рукой на распадок и побежала по склону сопки. Он за ней. Где кончалась осыпь щебенки и зеленел кустарник, белела туша барана.
Ниже у родника стояла пастушеская юрта. Склонившись, у костра сидел старик.
Дым от костра скапливался в распадке, стлался по склонам сопки. Там паслось небольшое стадо оленей. Шерсть их сливалась с цветом ягеля. Лишь сухими кустиками темнели рога. Вот старик поднял голову и, поднявшись, поплелся к барану.
– Если не меня искал, зачем ты здесь? – спросила девушка. – Неужто взаправду охотился на баранов?
– Артель тут в распадке. Золото ищем. Да пустое это дело, уходить надо. Вот раздобуду мясо впрок…
– Золото – это корни какие или норы? – спросила она.
– Так, ерунда, – усмехнулся он и не стал пояснять. – Не такое положение, отдал бы тебе добычу. Как тебя зовут? Не обижайся. Подрастешь, приеду сватать, Ладно? – уже снова шутил Полозов.
– Приезжай. А зовут Маша, – вспыхнула она. – А тебя как?
Полозов назвал свое имя. Маша лихо забросила ружье за плечо и припустила вниз, Полозов за ней. Осыпь зашевелилась, поползла, и коричневый поток щебенки двинулся под ногами. Он еле догнал Машу и взял ее за руку.
– Колыма велика. Из каких ты мест?
Она рассказала, что сирота, живет у родственника – пастуха Маркела в верховьях Колымы, на реке Буянде. А теперь с отцом Маркела она гонит оленей чиновникам в подарок от оленевода Громова.
– Ну, чей? – спросил Полозов, – наклонившись над бараном.
– Твой! Прямо в сердце. Моя пуля рядом. Вот! – Маша ткнула пальцем в рваную рану на лопатке. – Не говори, что я тоже попала. Ладно?
Подошел высокий старик с морщинистым лицом и хитроватыми глазами.
– Твой? – спросил он Машу.
– Его, – кивнула она на Полозова. – Стреляла мимо, худое ружье.
Взгляд якута с недоверчивым беспокойством пробежал по лицу девушки и задержался на винчестере Полозова.
– Целиком разве утащишь? Почему, бы не распотрошить у очага? – усмехнулся он.
– Утащу, – уверил Полозов.
– Разве нельзя освежевать здесь?! – Как бы не расслышав, якут вытащил нож, попробовал пальцем острие.
– Унесет! Он, страсть, какой сильный! – с решительностью вмешалась Маша и протянула старику ружье. – Подержи, я помогу! – И ловко оттеснив его, перевернула тушу.
Полозов, быстро подхватив барана, закинул на спину. Засмеялся.
– Как воротник! Хорошо! – Он кивнул старику и подмигнул девушке. – Через годик жди! Приеду!
– И верно, подожду! – заулыбалась она и побежала рядом. – Приходи. Это в устье, где Герба впадает в Буянду.
Старик сердито закашлял. Маша, остановилась, и Полозов залюбовался ее детским лицом.
– До свидания! Расти, малышка, быстрей! – крикнул он и, тяжело ступая по рыхлой осыпи, стал подниматься на сопку. На перевале он разжег костер и острием ножа вскрыл рану на лопатке туши. На землю вывалилась желтая пулька. Что бы это могло быть? – Он взял ее на ладонь, подбросил. Тяжелая, как свинец. – Неужели золотая? – поскоблил ножом. – Точно! Только золото было с красным отливом и не походило ни на ленское, ни на охотское.
Полозов призадумался: Герба? Буянда? Это совсем глухие места. Глухие…
В памяти ожил далекий Средне-Колымск с деревянными избами, запахом рыбы и грязью. «Колымская республика», – как прозвали дом купца Павлова, в которой коммуной проживали ссыльные. Там была отличная библиотека, собранная за долгие годы.
А вот отца он не помнит. И не странно. Прибыл отец с партией народовольцев в тысяча восемьсот девяносто третьем году. Там он женился на такой же ссыльной. Отец неожиданно умер, когда Полозову было всего пять лет. А мать до сих пор так и стоит перед глазами: высокая, сероглазая, улыбающаяся, с толстыми русыми косами и нездоровым румянцем…
Полозов подбросил в костер стланик. Трепетный свет навеял новые воспоминания. Самые яркие и печальные.
…Вьючная тропа на несколько тысяч верст, связывающая Якутск с нижними поселениями на Колыме. Этот переход он никогда не забудет.
Полозов ясно видел тот дождливый вечер и небольшую поляну на тракте, груды вьюков. За кустами похрустывающие лошади и много-много костров. Мать сидит под лиственницей.
Она кашляет, прикладывает платок к губам и задерживает украдкой на нем свой взгляд. Рядом с ней товарищ отца студент-медик Мирон.
Мог ли Иван, тогда еще мальчишка, понимать серьезности ее состояния? Он, как всегда, подал ей горячего чаю.
Она погладила его по голове.
– Позвольте, Варя, мы вас уложим, укроем. Согреетесь и уснете… – Мирон наклонился к ней, поглядел в лицо. – Заметьте, позади всего пятьсот верст.
– Да-да… Я должна!.. – зашептала мать. – Мне бы только до Иркутска… Там товарищ мужа Алексей… Если что, передадите ему Ванюшу. – Она попыталась подняться, но снова закашлялась и беспомощно села.
Этот отрывочный разговор врезался в память.
Помнится, Иван тут же притащил несколько войлочных потников. Мирон из них устроил постель. Мать легла, он прикрыл ее стареньким одеялом. Теперь мать напоминала серый холмик на зеленой траве под лиственницей.
Ночью пошел сильный дождь. Ваня сидел рядом, накрывшись оленьей шкурой. Матери, видимо, было очень плохо. Она металась, кашляла. Он не заметил, когда задремал. Разбудил его легкий толчок в спину. Костер прогорел. Светало. От падающих капель дождя тихо шуршали листья. Рядом стоял Мирон и испуганно глядел на мать. Ваня схватил ее руку. Пальцы были холодными и уже не гнулись…
Старатели закончили работу на ключе. Рыжеволосый пожилой татарин Софи уже отдирал доски от помоста бутары. Другие собирали инструмент, снимали колеса от тачек. У колоды крутился белобрысый Мишка Усов, воровато заглядывая под грохот.
С лотком к шлюзу поднялся длинный и худой со всклокоченной бородой к унылым лицом человек лет за сорок, по фамилии Канов.
– Прочь, отрок! Сие дело разумения требует… – проворчал он мягко и, оттеснив Мишку, принялся снимать мешковину со дна бутары.
Один Бориска все еще копался в забое, покачивая широкими плечами.
– Бросай, Хан! Бросай! Ежели сам не припрятал, ничего не найдешь! – окликнул его усмешливо Полозов.
Тот оглянулся и снова зарылся в выработку. Странный это был человек. Всегда молчалив, всегда угрюм: ни слова, ни улыбки. Но работал азартно и свирепо.
В тайге не принято расспрашивать: кто, откуда. Старатели не рассказывали о себе. И о Бориске тоже никто не знал.
А как-то весной, когда они еще жили в палатке, ночью их разбудил треск дерева. Кто-то пытался своротить палатку.
– Медведь! – заорал перепуганный Усов и бросился бежать.
Бориска схватил топор и раскроил череп зверю. Полозов вдвоем с татарином добили медведя.
А после Бориска, как ни в чем не бывало, принялся поправлять палатку. С тех пор все побаивались татарина.
…Солнце жарко пекло. Нагретый воздух прозрачными струйками расплывался над лесом, будто сахар в горячей воде. Со стороны Охотска ледяными глыбами выползали кучевые облака. Тепло. Хорошо…
Канов сидел у воды и деловито отмывал в лотке собранные с мешковины пески. Была в облике этого нескладного мужчины какая-то поразительная мягкость.
– Суета и томление духа, – Канов поднял лоток к глазам. – Тщетно все.
– Врешь, поди? Покажи! – потянулся к нему Усов, но Канов швырнул лоток на отвал и устало поплелся к зимовью. За ним пошли остальные.
Полозов вывернул из бутовой кладки котел вместе с похлебкой и поставил на стол. Все сели вокруг, приуныли. Нелегко оставлять обжитое место и тащиться неведомо куда. Канов долго звенел бутылками в углу. Пусто. В последний раз спиртоносы приходили дня четыре назад. Они постоянно наведываются, и все намытое золото исчезает в их карманах. Один Бориска держится обособленно. Пьет редко.
– Эх, ма-а! Неужто по лампадке не заслужили? – вздохнул Полозов и глянул на Софи. – Может, поищешь, а?
– Плати! Вечером будет, сейчас нет: далеко шагать. – Софи безучастно отвернулся. Полозов переглянулся со старателями, и тут же на столе появились пакетики с золотом, добытые за последние дни.
– Коль мед, так уж ложкой! Волоки, черт скупой!
– Вечером, – повторил Софи.
Бориска вскочил, вышел и тут же вернулся с четвертью денатурата.
– Зачем твой мордам платить? Пей так, – буркнул он хмуро и снова уселся за стол.
– Хан! Да ты, черт возьми, великий человек! Вот удружил! – заорал Полозов, разливая денатурат по кружкам. – Целое Охотское море. Пусть это коньяк бедных, но какая крепость.
Выпили, повеселели, разговорились. Полозов полез в сумку и вынул потрепанную книжку.
– Вот лешак. Опять новая? Поди все у корейцев? – покосился на него Усов. – Сколько денег дарма просадил! Отколе только они их берут?
– Смолкни, отрок неразумный, – одернул его Канов. – Не токмо хлебом сыт человек, – он посмотрел на Полозова. – О чем сия книжица?
– Чукотские рассказы Тана-Богораза. Он отбывал в низовьях ссылку. Прошел пешком всю Чукотку, – заговорил серьезно Полозов. – Для вас раздобыл, чтобы знали, куда зову…
– Не баламуть, – снова вмешался Усов. – Ну ее к лешему, твою Колыму.
– Стезями неведомыми тысячи верст? Страшусь, Иване, робею.
– Я в десять лет прошел полторы тысячи и жив, – Полозов встал. – Еще как доберемся! Ну-у?
– А жрать? Жрать что будем? – сердито проворчал Софи. – Ты эвон какой здоровый-то…
– А разве я не добываю мяса? Или оставлял вас без еды? С меня спросите. Отвечу. Ну как? – Полозов настаивал.
– Студено там шибко. Ни денег, ни одежонки, – не унимался Софи.
– Будет, черт возьми! Без этого не выйдем!
– Мастак он лясничать. Насулит только, нешто поверите? – Усов вскочил.
Бориска молча сидел в углу. Полозов махнул рукой и задумался.
Канов затянул было что-то заунывное, но тут же повесил голову, захрапел. Старатели принялись укладывать пожитки. Софи прихватил дырявый котелок и отрезанные голенища от ичигов: пригодятся.
Мягкий ветер донес прохладу воды. Журчание ключа стало звонче, грустней. Все вышли на берег, задумчиво курили.
Бориска выбил трубку, подошел к избушке, подхватил конец бревна, торчащего из угла, приподнял сруб, сдвинул. В нижнем венце было выдолблено углубление. Из него Бориска взял мешочек с золотом.
– Гляди-кось, где оно у него? – раскрыл удивленно рот Усов. – А мне и невдомек, – промямлил он, не то сожалея, не то с завистью…
– Иване! Сыне!
Полозов открыл глаза. В маленькое оконце, затянутое тряпкой, еле сочилось утро.
– Слышишь, сыне, – простонал Канов, приподняв голову. – Терзаюсь!.. Воспрянуть бы! – Глаза его блестели в темноте.
– С удовольствием, но… – Полозов похлопал себя по карманам. В поясе у него еще с Лены хранился пакетик с золотом и пуля, но он помалкивал, а вдруг возникнет крайность.
– Тщетно, – сокрушенно вздохнул Канов.
Зашевелился Бориска. Канов посмотрел и, повернулся на другой бок. Татарин успокоился и снова засопел. Доносилось лишь однообразное журчание ключа.
Но вот заворочался Усов, подталкивая локтем Полозова. Под столом метнулся белым комочком горностай и юркнул в щель.
Усов вытянул руку, поцарапал стену.
– Вот же лешак, диво, – засмеялся он и затих.
Единственный, кто с удовольствием рассказывал о себе, так этот толстогубый парень с веснушками на круглом лице. Отец его работал на строительстве телеграфной линии от Якутска до Охотска. В 1910 году строители дошли до побережья. Старого Усова привлекло изобилие рыбы, морского зверя.
Он купил домик, вызвал семью и прижился в Охотске. Парень подрос и начал работать на японских рыболовных заводах, но, решив быстро разбогатеть, пошел в старательскую артель.
Легкий сон вырвал Полозова из тесной избушки и понес…
Вот он уже ловит рыбу на островах Колымы. Видит родной, захолустный поселок. Эх ты горькая родина, разве тебя забудешь?..
Где-то назойливо кружится комар… Нет, это не звон комара, а монотонные звуки морзянки. Он видит себя в Иркутске уже гимназистом. Перед ним много книг, карты Сибири и реки Колымы. Живут они с приятелем отца вдвоем, в здании телеграфа. Дядя Алексей работает за стеной телеграфистом, и аппарат стучит и стучит, выколачивая точки и тире…
И снова слышатся шорохи и приглушенный шепот. Точно так же, как при обыске у дяди Алексея, когда пришли за ним жандармы…
– Ну-кося поближе. Слышишь… Вот бы спиртоноса за грудки, да в буерак. А его мошну… Он никлый и не пикнет.
– Опомнись, сыне. За такое – четыре кайла и к земле на веки вечные.
– Я ловок, кто узнает?
– Вот скажу Иване.
– А я отопрусь… Эх, голова-кадушка. Выпить бы? Раз уж почали, давай! Приберег самородочек Бориска. У него и возьму.
Да это же голоса Канова и Мишки. Полозов плотнее закутался. Разговоры сразу стихли.
– Предаю себя в лапы дьявола… Пропал, братия, – донесся глухой рыдающий голос.
Полозов сбросил одеяло.
В зимовье никого. На столе убрано. На нарах завернутые в оленьи шкуры пожитки старателей. Когда только успели собраться?
Полозов поднялся и выглянул в дверь. Уже высоко поднялось солнце. Пронизывая ветви лиственниц, оно испещрило лужайку желтыми пятнами. Ключ, рассекая долинку, стремительно убегал вниз и терялся в траве. На другом берегу мелькнула синяя роба спиртоноса. И больше ни души. Где же все?
– Э-э-э-э!.. – крикнул во весь голос Полозов. Заухало эхо и, раскатившись по тайге, затихло. Тут же он услышал голос Канова:
– Соблазнился… Грешен!
Полозов мигом перемахнул ключ и бросился к спиртоносу. Это был знакомый кореец Пак.
– Выкладывай, что тут стряслось? – схватил он его за шиворот и приподнял. Кореец испуганно залопотал:
– Твоя не моги… Моя честно торгуй! Русика толстогубая спирта бери, самородок плати…
Полозов быстро распорол пояс, отсыпал золото и сунул корейцу.
– Давай сюда, что дал тебе толстогубый. Да еще возьми за две бутылки спирта и молчок. Понял? – И он поднес к носу корейца свой загорелый кулак.
– Молсю, молсю… – залопотал тот, вытягивая из кармана весы.
– Спирт отнесешь в зимовье, – приказал Полозов и хотел уже бежать в забой, как Пак ухватил его за руку и предостерегающе поднял палец.
– Урядника, – зашептал Пак, скаля крупные зубы. – Живи в тайге больше нету, помирай на войне есть. Таежника уходить надо.
– Урядник? А ты откуда знаешь? – насторожился Полозов. Слухи о войне с Германией и предстоящей мобилизации в Охотском уезде уже давно ползли по тайге.
– Мало-мало торгуй, много плати надо, – вздохнул кореец.
– Берет урядник?
– А кыто не берет? – ухмыльнулся нагловато Пак. – Мало дашь – шибко хоросо глядит. Много дашь – совсем слепой. Хоросо! – Он доверительно подмигнул и тут же шмыгнул в кусты.
Полозов кинулся в забой. У развалин бутары толпились старатели. Канов сидел на земле, раскинув длинные ноги и уронив голову на грудь. Он был так пьян, что мало что, соображал. Усов стоял за его спиной и держал его за плечи. Бориска на корточках с жестокой деловитостью прилаживал кайло, чтобы пригвоздить ногу Канова к земле. После так же пригвождают руки, шею и оставляют в забое мучительно умирать. Таков неписаный таежный закон.
– Уже разделались? – холодно усмехнулся Полозов. – А разве не всей артелью судить положено?
– Цхе, шайтан! – окрысился Бориска. – Какой суд, дурной башка? Самородка таскал, пропивал. Сама признался.
– Душу мою предаю. Долгом своим почитаю, – жалобно замычал Канов, мотнув бородой.
– Его и трезвого немудрено обвинить, – заступался Полозов. – А что скажешь, Хан, когда твой самородок найдется? А вдруг за спирт заплатил я?
– Врет, твоя мордам! – крикнул тот.
– Слышите? – Полозов показал на лес. – Сейчас тут появятся власти. Тогда поглядим на «твой мордам»…
Где-то близко послышалось фырканье лошадей. Старатели беспокойно переглянулись. Бориска вскочил и быстро убрал кайло. Канов повернулся на бок и сразу уснул.
– А ну, в зимовье, – раздался сердитый окрик, и на отвал въехал всадник в форме якутского казачьего полка.
Все притихли. Бориска пригнулся и юркнул в кусты.
– Зачем же в зимовье, когда приятнее беседовать здесь? – насмешливо отозвался Полозов. Казак не ответил, разглядывая пьяного.
– Ишь, надрызгался. Тут, однако, спиртоносы?
– Опоздал, служивый, – засмеялся Полозов, – были и ушли.
– Я что сказал? Ну быстро! С урядником толковать будешь! – уже свирепо рявкнул всадник.
– Урядник здесь? Так чего же молчал? – всплеснул руками Полозов. – Наконец-то, чертов кум, собрался навестить, – крикнул он и побежал к зимовью.
У избушки помахивала хвостом привязанная лошадь. Урядник расхаживал по тропинке.
– Господин пристав? – уважительно поклонился Полозов и распахнул дверь в зимовье. – Прошу. У нас чисто, прохладно.
– Кто такие? Документы! – строго спросил урядник, оглядывая нары.
– Какие документы, когда тут вот полный мешочек, – улыбнулся Полозов и, пытаясь немного отсыпать золота, задержал руку в кармане.
Но урядник значительно крякнул.
– О чем разговор? Пожалуйста. – Полозов великодушно выбросил мешочек на стол. – Да, паспорт? – Он вытащил бумажник. – Только зачем он вам, если половина добытого артелью, будет пересылаться в пользу Красного Креста по адресу, указанному вами.
– Да-с, времени в обрез, – урядник выглянул в дверь, спрятал золото в карман.
– Может, с дорожки? – Полозов налил спирта и отрезал кусок балыка. Тот выпил, сплюнул в угол, понюхал рыбу и бросил под нары.
Старатели подходили к зимовью и волокли Канова. Подъехал и казак.
– Ты смотри мне, Полозов! Где бы ни был, найду! – погрозил урядник, заглядывая в паспорт. – Куда явиться, в повестках указано. За всех отвечаешь ты. – Он вынул бланки и бросил на стол. – Тут на всех!
Старатели втащили Канова, уложили на нары и робко расселись. Урядник попил воды, что-то проворчал и заторопился.
Полозов помог ему забраться в седло. Лишь только стих топот лошадей, поставил на стол спирт, кружки и пригласил всех садиться. Тут и Бориска появился.
– Твой? – протянул ему самородок Полозов.
– Откудова твоя брал? – схватил он его и принялся рассматривать. – Мой, дурной башка! Мой…
– Да, тот самый, за который ты человека едва к земле не пришил, – кивнул Полозов на похрапывающего на нарах Канова. – Взял у тебя Мишка. Вот с него мы и спросим!
– Напраслина! Вот же, лешак, че выдумал. – Усов отвернулся.
Полозов ухватил его за куртку, подтащил к двери и вытолкнул. Вслед полетел и узел Усова.
– Думаю, хватит с него. Теперь о деле. – Полозов рассказал, зачем к ним приезжал урядник. – Не думаю, что кому-то охота убивать людей, том более умирать невесть за что и кого. Оставаться тут нельзя. Перед нами одна дорога – на Север.
Старатели притихли. Софи потеребил рыжую бороду, подумал:
– Ты все свое гнешь, Ванька! Упрямый, шельмец. Башка у тебя есть, и варит, а вот куда зовешь? Тут думать надо.
– Зачем долга думать надо! – вскочил Бориска. – Колыма шагать можно, На Чукотке золото есть, почему там не будет? Ходить будем, Искать будем. Канов с нами шагать будет…
– Заберемся, а посля? Не пропасть бы! – Софи почесал за ухом. – Не отказываюсь Как все, так и я…
– Доберемся. Спешить нам некуда, – засмеялся Полозов. – Расспросим у охотников, как лучше. Где олень проходит, там и человек пройдет.
В верховьях Колымы, на протяжении шестисот верст до реки Буянды, всего два улуса. И находятся они в долинах двух притоков: Оротука и Таскана. На берегу же Колымы, в устье Среднекана, стоит единственная юрта. Живет в ней якут Гермоген со своим внуком Миколкой. Заметить юрту с берега трудно.
Рядом с юртой у Гермогена летний очаг, у двери иссеченный топором обрубок бревна – любимое место старика. Со стороны леса изгородь из кольев. На нее наброшена сеть. Она сплетена из белого конского волоса, и солнце серебристыми отливами искрится на паутинке ячеек. Гермоген с удовольствием перебирает ее блестящие нити. Старая трубка с медным колечком на чубуке тихо струит голубую ленточку дыма.
В вытертой меховой куртке, выношенных штанах, камусовых торбасах и старенькой пыжиковой шапке он похож на медведя.
– А-а-а… – доносится звонкий ребячий голос. Из лесу выскочил черноглазый мальчишка в меховой куртке. Он юркнул в юрту, вынес молоток и ружье. Пристроившись на камне, начал чего-то колотить. Гермоген вгляделся и рывком поднялся.
– Покажи!
– Еще бы маленько подколотить и шибко славно будет. Осенью лося завалю. – Миколка разжал кулак, на его ладони лежала желтая пуля. Старик поспешно сгреб ее заскорузлыми пальцами, сунул за пазуху.
– Когда собака не слушается вожака, он рвет ей уши. Я говорил тебе – не сметь! – Он ухватил внука за волосы и пригнул к земле.
– Кто учил меня ступать по следам старших? Ты запретил брать из сумки, а эту я сам нашел, – захныкал мальчишка.
– Что можно хозяину тайги – медведю, не позволено волку! – Старческий румянец пробился через желтизну щек старика. – Камень этот проклят Духом Леса. Чужие люди гоняются за ним, как хищники за стадом оленей. Приведет след в наши края – и будет беда. Понял?
– Все! – Миколка вытер слезы и проговорил слова клятвы: – Пусть глаза мои сделаются черным камнем. Пусть лопнут мои кишки…
– Не надо, не надо! – испуганно замахал руками старик. – За малый ум наказал. – Он погладил Миколку по голове. – Приготовь лопату. Завтра на рассвете пойдем туда, где бывают такие камни. Покажешь, где нашел.
– Пока солнце перевалит эту вершину, будем на месте, – показал Миколка на сопку. – Это в распадке, где лосевая тропа.
Гермоген поднялся на вершину перевала, разделяющую низину Среднекана и ключа Озерного. Сняв шапку, он вытер рукавом потное лицо и, приложив к глазам морщинистую руку, огляделся.
Внизу блестела вода. Где-то перекликались гуси, курлыкали выводки лебедей, но он видел только серые пятна на озере. Глаза заслезились, и он опустил голову. Многое изменилось с тех пор, как он в последний раз поднимался на этот перевал. Бледно-зеленые березки решительно вытесняли лиственницу и теперь клиньями пестрили тайгу. И воды стало меньше: заросли берега.
Снова заныла поясница и кольнуло в боку. Старик глубоко вздохнул и принялся считать: сколько же раз за свою жизнь он проводил солнце на отдых?
Два раза по десять, как он пришел на Среднекан и поставил юрту. А сколько до того? Нет, не припомнить.
Гермоген набил трубку, раскурил. В лесу трещал валежником Миколка.
Вспомнилась Гермогену зимняя ярмарка, когда он встретился с сотенным казаком Калинкиным. Тогда Гермоген был молодым и удачливым охотником. Да и не странно: дикие олени паслись как домашние. Снежные бараны спускались с гор и бродили по полянам. Никто не пугал зверя и птицу. Хорошо было в тайге. Тихо.
Кто же свел его с Калинкиным? Нет, забыл… – На лице старика отразилась горечь. – А как угощал хитрый казак. Вот тогда и проговорился Гермоген, как просто и быстро гонять транспорты до Буянды. И не только проболтался, но и показал дорогу. – До сих пор ему стыдно за это! А через год поползли на Буянду нарты с ящиками, мешками. Пришли плотники строить карбасы. Появились купцы, чиновники. В Сеймчане построили церковь, привезли попа. Купцы, охотники, оленеводы стали осенью съезжаться для торговли.
Он забрал семью и переселился в Среднекан. И тут на него обрушились несчастья. Сначала умерла жена. В то же лето медведь задрал старшего сына. Младший утонул во время осеннего паводка, а сноха, родив Миколку, вскоре скончалась.
Он не роптал. Обрушившиеся несчастья считал возмездием Духа Леса. Потекли однообразные тоскливые годы.
Трубка затухла. Гермоген выбил огонь, погладил ноющие колени.
– Как старые торбаса: так и норовят подвернуться. Износился, видно. Скоро подыхать, пожалуй, буду? – проговорил он громко и тут же испуганно оглянулся, точно тайга могла подслушать его беспокойные мысли.
Торопливо спустившись к воде, он разжег костер, поставил чайник на огонь и крикнул Миколку. Тот откликнулся и вскоре подбежал к костру с ворохом сучьев.
– Шибко славно в тайге. Ноги сами бегут. – Миколка присел рядом.
– Опять набрал? Зачем? – нахмурился старик.
– Погляди, как они на зверей и птичек похожи.
– Брось, – оборвал его Гермоген. – Таежный человек и в юрте, и в лесу – во власти Духа Леса. Растревожишь, разгневается – и не будет тебе даров охоты. – Он закрыл глаза и строго спросил: – Говори, что поведала тебе тайга?
– Много мышей в лесу. Норы мелкие – зима снежная будет, лисы не уйдут искать корм, – заговорил Миколка. – Белка высоко грибы сушит – глубокий снег ляжет. Заяц рано выйдет из тайги. – Он улыбнулся, хитро сощурился и, вынув корешки смородины, засыпал в чайник. – Пей! Спешить надо, ночью худая погода придет, дождь с ветром.
Похожие на оленьи шкуры рваные облака поползли с севера. Они собрались в тучу и столкнули солнце за каменистый перевал. Стало темно. Но вот выглянула луна, лес заблестел. Старик вздохнул.
– Стар делаюсь. Старшина нашего рода живет в Оле, и долг ему давит мне сердце. Случись беда…
– Не говори так! – испуганно схватил его Миколка за руку. Он никогда не слышал от деда таких слов.
– Поедем, пожалуй, на берег моря. В случае чего…
– Не надо! – снова прошептал Миколка, теребя его сухую руку.
– Молчи и слушай! – прикрикнул старик. – Приходит ночь, угасает свет дня, и никто не изменит время. Разве боится медведица столкнуть сосунка с крутого берега? Не робей, я буду приглядывать.
– Далеко до берега моря?
– Верхом на олешках два раза по десять, будем спать у костров.
По листьям ударили первые капли дожди. Кусты зашевелились, зашуршали, но за поворотом реки уже чернела пятном юрта.
