Текст книги "Последний фарт"
Автор книги: Виктор Вяткин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)
Часть четвертая
Глава первая
– Так, что же, мне уходить, или как? – снова спросил Миколка, опустив голову. Он стоял у порога с узелком на спине. Возмужавший, высокий.
Гермоген, сутулясь, сидел в углу и посапывал трубкой. Шрам на виске приметно пульсировал.
– Я шел к тебе, а ты вот как?
– Долгонько добирался до своего очага. Уж если моя кровь стала лживой, кому верить? Разве не велел я тебе хранить тайну пришельца?
Миколка притих: не мог же он выдать Машу. И верно, лживым приходится быть.
– Не купцу для наживы это золото. Новая власть будет строить новую жизнь. Бедная власть-то еще, – пробурчал он едва слышно и отвел глаза.
– Плохой ты. Уходи, пожалуй. Видно, мало драл я твои уши! – крикнул старик, уловив неискренность внука.
Миколка поправил котомку и попросил:
– Поговорим еще. Может, не умею я. Послушай…
– От лжеца худо пахнет, – старик затянулся трубкой.
– А разве не бывает ложь нужнее правды? – спросил Миколка. Два раза он видел следы лыжни деда, но тот не признавался, что тайно приходил на Буянду.
Старик не пошевелился. Миколка потоптался и вышел. Он остановился на пригорке и оглянулся. Старик не выглянул.
Но как только Миколка скрылся в лесу, Гермоген суетливо собрал узелок, привязал чайник, кружку и пошел лесом к перевалу.
Тут у него давно проторенная тропа. Часто он ходил к месту, где живет нынче Миколка. Сердце его болело за внука. Вырос парень.
Молодец, хорошо держал себя: гордо и почтительно. Гермоген улыбнулся, вздохнул. Пожалуй, Машка сболтнула. Разве утерпит девка? – размышлял он.
Старик подобрал на ходу палку. Вот и склон сопки. Видна река, поляны. Закрываясь ладонью от солнца, он оглядел долину.
– Ага-а. Вот он, разбойник, – пробормотал старик с нежностью, заметив внука.
Тот шел быстро. Стройный и красивый, как олень. Гермоген, прячась за деревьями, пошел напрямик, чтобы выйти к ключу раньше Миколки. Вот и проклятый распадок. Гермоген поправил вылощенный штанами пенек. Он его притащил сюда еще при татарине. Развязал узелок, уселся и вынул еду. Славно тут. Снизу-то не заметят, а отсюда перед тобой и ключ, и весь распадок. Старик уже знал, что работает шесть человек, что Миколка землю не копает.
Надо думать, побаивается деда. Он только охотится, кормит артель. Показался Миколка. Он тащил трех глухарей. Выстрелов не было слышно. Значит, ловушкой поймал.
Удачливый в охоте, пострел, ухмыльнулся Гермоген.
Ага, вот и Машка вышла из барака с Иваном. Пожалуй, хороший он, не погнушался сироты. Ишь, как ласково держит за руку, шепчет что-то, хохочет и целует ее. Не зря ли выгнал его тогда?
Гермоген сдвинул брови. А может, и верно, напрасно он так? Может, теперь время молодых.
Он увидел, как Миколка подошел к бараку. Его сразу окружили. Вышел бородач с полотенцем и мылом. Миколка сбросил рубашку, моется, фыркает. А бородач поливает.
Любят парня, – улыбка осветила старое лицо Гермогена.
Маша поднималась на сопку с туеском в руках. Гермоген быстро встал, забросил узелок на сипну и пошел ей навстречу.
– А-а, дед? Здравствуй! – обрадовалась она. – Откуда это идешь?
– На ключе Крохалином росомаха заявилась. Олешек, поганая, изводит. Западню сделал да обратно сопками подался, а то гнус тревожит внизу, – ответил он. И в свою, очередь спросил: – Как живешь? Не обижает белоголовый?
– Что ты? Не-е-ет! – протянула Маша, и лицо ее разрумянилось. – Да он, страсть какой добрый.
– Забыла старика. Все позабыли. Пришла бы, унты там починила, одежду. Старый стал, совсем плохо вижу, – пожаловался Гермоген.
– Да хоть сейчас. Можно с тобой?
– Верши у меня на Озерном, поглядеть надо, – он подумал. – Ты вот что, если можешь, приходи утром к шалашу, что в устье ключа. Там ночевать буду. – Гермоген торопливо попрощался и, опираясь на палку, пошел.
Заночевал Гермоген на берегу озера. Он разжег костер, достал еду, поставил чайник и долго сидел задумавшись.
К устью Озерного Гермоген пришел на рассвете. Сел, закурил.
У галечных наносов Колымы ключ сбивался в омуток и стеклянными струями разбегался по косе. Уткнувшись носом в большой камень, стоит в омуте огромная щука и тяжело шевелит жабрами. Мраморная раскраска выцвела, почернела. На отощавшем брюхе висят складки кожи. Неопытный глаз не сразу отличит ее от затонувшего бревна.
И снова старик загрустил. Сколько лет прожила эта щука в Озерном? Другие, более сильные рыбы выросли, а ей, горемыке, нет простора, да и постарела сильно. Э, как бока-то отвисли. Куда же она?
– Эх-х! – вздохнул старик. – Видно, каждому свое время и место в жизни.
Когда же с устья Среднекана ветер донес лязг металла, грохот, глухие крики, Гермоген встревожился и заспешил к себе.
У берега стояла маленькая шхуна. На галечный откос были переброшены трапы. У наваленных на берегу мотков троса, ящиков трое мужчин. Один высокий, худой, с усами. Второй – коренастый детина с желтыми поблескивающими на солнце зубами. Третий – бородатый человек, в темных очках, с длинной трубкой в зубах.
Гермоген остановился у скалы.
– Эге-е! Гермоген! Привет, почтеннейший! – закричал человек в очках и, помахивая шляпой, пошел по берегу.
Знает имя? Кто же такой, удивился старик.
– Не узнал, любезнейший? Принимай гостей! Тут и тебе подарки-с! – Человек снял очки.
Купец Попов? Видать, снова привез чужеземцев. – Гермоген резко повернулся и направился к юрте.
– Ну-ну, не сердись. Теперь хорошо тебе будет. Тут столько добра, – говорил купец, но старик захлопнул дверь перед его носом.
Плотный человек с золотыми зубами, заглядывая в записную книжку, проверял груз. Усатый складывал в кучу медные трубки, краны. Гермоген подошел к ним.
– Сологуб, поговорите со стариком сами, – шепнул Попов желтозубому и повернулся к худому с усами. – А вы, Адам, пойдите к юрте, соберите вещи, все повыбрасывал старый.
– Кто вы? – спросил Сологуба Гермоген.
Тот заулыбался:
– Свои мы. Поляки из Америки – Аляски, знаешь? Работать будем, дружить. Поладим, – бормотал он на ломаном русском языке. – О-кей, товарис!
– Ты документик-с! Документик ему покажи-с! – подсказал Попов.
Сологуб порылся в карманах и подал вчетверо сложенный лист.
Гермоген развернул бумажку, повертел.
Попов усмехнулся. Старик перехватил его взгляд, понял: смеются над ним. Он сложил бумагу и протянул обратно.
– Уходите! Грузите все и уходите!
– Милейший! Да это же соглашение «Норд-компании» с новой властью о торговле на побережье, – вмешался Попов.
– Ты худая компания. Вон! – повторил старик. – Ты нарушаешь закон! Ответишь перед консулом! – покраснел Попов. Он специально ввернул это слово, чтобы сбить с толку старика. Скандалить не входило в его планы.
– Орленый лист давай. Печать! Не пущу! – заявил Гермоген, вспомнив виденный, им когда-то документ.
Матросы захохотали. Попов приказал продолжать разгрузку и поднялся на палубу.
Старик бросил взгляд на юрту и, увидев Машу, повеселел. Кстати пришла девка-то! Послать ее за подмогой. Пусть придет Иван.
Полозов оставил старателей за юртой в лесу, а сам с Кановым пошел к шхуне. С наганом на боку он выглядел как настоящий представитель власти, хотя никаких полномочий не имел.
Гермоген сидел на обрубке бревна у юрты и курил свою неизменную трубку.
Разгрузка шхуны закончилась. На берегу лежали штабеля груза, закрытые брезентом. Попов расплылся в улыбке, почтительно наклонив голову.
– А-а-а, любезнейший господин Полозов! Рад, очень рад-с видеть вас в таком благополучии-с!
Полозов заглянул под брезент.
– Вы отстали от событий. Господ тут не осталось с прошлой весны! – Он повернулся к купцу. – Позвольте познакомиться с документами на право въезда в Россию, да еще с таким грузом.
– Вы шутник, почтеннейший! Я никогда не покидал родины-с! Документы у меня, естественно, старые-с. Но вполне… вполне… – Он полез в карман и вытащил паспорт.
– А на груз? – все тем же тоном спросил Полозов.
– Согласно заключенному соглашению Советского правительства с «Норд-компанией», здесь партия товаров для инородцев…
В бесцветных глазах Попова отразилось беспокойство.
– А экскаватор? – оборвал его Полозов, – тоже для питания населения Севера? Шутник получаетесь вы, Попов?
– Сологуб, кажется, у Вас документ?
Сологуб пожал плечами.
– Да-да, у вас. Помните, на лощеной бумаге. Дайте-ка сюда! – крикнул Попов.
Сологуб быстро сбежал на берег.
– Ну вот же! – Купец вытащил из его накладного кармана лощеные листы на английском языке и подал Полозову.– Извольте-с!
– Посмотрите, что там? – Полозов, не разворачивая, передал их Канову.
– Оный документ – есть инструкция для монтажа экскаватора, – усмехнулся старатель, глянув на заглавный лист.
– Вы владеете английским? – растерялся Попов.
– Жулики! – вспыхнул Полозов. – Придется прогуляться вам до Олы. А вы кто? – повернулся он к Сологубу.
– Поляки мы, американский поданный, – и он показал паспорт.
– Придется задержать и вас!
– Зачем же? Мы золотоискатели. Господин Попов сказал, что это берег открытых возможностей. Все это наше! – показал он на груз и махнул рукой Адаму. Тот вмиг оказался рядом.
Попов поднялся на палубу.
– Вам придется немедленно уехать, или я арестую вас, – задумчиво повторил Полозов, а про себя подумал: если задержать, то куда с ними денешься? Не сопровождать же их до Олы?
Поляки переглянулись.
– Господин Попов привез изумительные пробы. Мы вложили весь капитал, добытый нами за десять лет работы на Аляске. Нам нечем заплатить за обратный проезд, – жалобно проговорил Сологуб.
– Вы знаете, что по законам Советского правительства частная собственность национализируется. – Полозов подумал: – Но если положение ваше безвыходное, то мы могли бы принять вас в свою артель. Конечно, без права на эти машины, – предложил он нерешительно.
– А что нам остается? – вздохнул Сологуб.
Адам согласно кивнул. Они тут же поднялись на палубу и вернулись с мешками. Следом по трапу спустился Попов. Он мягко взял Полозова под руку и пошел по берегу.
– Пройдемся. Как, говорится, в гостях хорошо, а дома лучше-с! Да, да! Не удивляйтесь, – заговорил он, волнуясь. – Одиночество, тоска-с. Я, конечно, не ангел. Но у меня есть дом, Лиза! Короче, я хотел бы остаться…
– Вы все лжете, – перебил его Полозов, хотя в голосе Попова и прозвучала искренность. – Лиза? Да если вы могли оставить семью в таком положении…
– Но вы, кажется, были рядом, – озлобился Попов.
– Замолчите, черт вас возьми! – прошептал Иван.
– Ну зачем же, почтеннейший? Мы могли поладить.
– Да не глумитесь вы над ней, хотя бы после смерти. – Полозов сжал его руку. – Уезжайте по-хорошему.
– Что вы сказали? – ошалело переспросил Попов.
– Лизы нет, ее убили бочкаревцы, вот что.
Попов остановился и как-то недоуменно оглядел берег. Затем, сгорбившись, поднялся на шхуну. Матросы убирали трапы.
Иван долго сидел на берегу и глядел в потемневшую в сумерках реку. Разговор с купцом разбередил боль. Со шхуны доносились песни. Затух и костер у юрты. Полозов прошел к Гермогену. Старатели спали на полу, старик дремал у стола. Он приветливо кивнул и молча показал на нары.
Полозов выпил чаю и лег. А утром всех разбудил крик поляков.
– Пся крев! – ругался Сологуб. – Ушла шхуна, а все наши консервы на ней остались. Что делать будем?
Шхуны не было. Голубоватые полоски масла, поблескивая на солнце, расползались у прибережных камней…
Когда с холма открылась Элекчанская долина и показался новый рубленый склад и белый домик госторга, Слепцов остановил оленей. Он вместе с Гермогеном ехал на собрание кочевников.
– Разве собрание кочевников и бедняков – праздник какой? – спросил он удивленно.
Гермоген не ответил. Прихрамывая, он слез с нарт, обошел упряжку и, сдвинув шапку на затылок, осмотрелся.
На склонах сопки паслись олени, зарываясь головой в глубокий снег. Над белым домиком полоскался красный флаг. Двери были открыты, и к небу уползал пар. Люди неспешно выходили из двери и расходились к кострам.
Тоскливая осень выдалась для Гермогена в этом году, Поляки собрали экскаватор и по первому льду угнали на участок старателей. Миколку осенью вызвали в ревком помогать новой власти. Никто не заезжал больше в юрту Гермогена, да и сам он не ходил больше по тропе к распадку татарина. Теперь там уже большая артель. Машина скрежетала и пронзительно посвистывала, пугая зверя. А тут еще выпал глубокий снег и засыпал юрту до крыши. Худо.
И вот теперь он ехал повидать внука, Как-то он встретит деда? Сурово обошелся с ним тогда старик.
Гермоген оглядел стойбище, домик, вздохнул.
Из домика вышел Петька.
– Почему опоздали? Сейчас можно говорить во весь голос, как равный среди других.
– И овод жужжит, да не он собирает мед, – заметил Гермоген.
– Думаешь, пустое болтали? Послушал бы Миколку! А еще выберем родовой Совет из стариков…
Друг Гермогена Слепцов проворчал:
– Разве Совет поймает за меня зверя? Ты порох дай, припасы.
– Всего будет вот сколько. – Петька поднял руки.
Они вошли в дом.
Кочевники толпились у стола, шумели.
За столом сидели учитель Куренев и Федот Амосов. Миколка стоял перед учителем. Гермоген услышал его голос:
– Сразу в Институт народов Севера? А как же Петька, Маша?
Гермоген сел на скамейку.
– Не все сразу, – усмехнулся учитель. – Ты способный. Вернешься, Петра пошлем. А Маша? Маша сначала походит в кочевую школу. Договорились и со стариками, откроем школы в Сеймчане, Таскане. Много нам грамотных надо. Самим учиться и других обучать. Врачи будут нужны, ветеринары, чтобы олешек лечить. Вон их сколь гибнет…
– Полозов считает, что шибко богата наша земля. Золото искать надо! – вмешался в разговор Федот. – Глядишь, еще горным инженером будешь.
– Разговаривал? – шепнул Слепцов, усаживаясь рядом с Гермогеном. Он только вошел в дом.
– Занят он. Видишь, какие разговоры ведет.
Но тут Миколка оглянулся и увидел деда. Подошел.
– Скоро уезжаю учиться. Поговорить бы. Разве чужими сделались?
Гермоген поднялся и поглядел на опущенную голову внука.
– Верно сказал, разве чужие? – Он вытер глаза и обнял внука.
В бараке угарно. Пахло припаленной шерстью, портянками. Полозов поднялся. Сквозь ситцевую занавеску проглядывает отсвет печи. На закопченном потолке шевелятся розовые тени. Видно, близко от трубы сушатся торбаса. Как бы не сгорели. Он вышел, передвинул по шесту обувь и снова лег.
Во второй половине барака похрапывают старатели. Их привел Канов, он за ними ездил в Якутск.
Полозов засветил жирник, поднял руку, нащупал на полочке первую книжку, раскрыл. «У бар была сила. У бар была нива!» – бросились в глаза жирные строчки. Машин букварь.
Он улыбнулся. Сколько бессонных ночей просидели они за этой занавеской, пока она освоила азбуку, а после дело пошло веселей. Ничего, соображает. А как старалась. Как она там в Сеймчане? Съездить бы, да не на чем, а пешком далеко.
Полозов закрыл книжку, сунул обратно и достал пачку газет. На него из траурной рамки глянуло родное всем лицо Ильича с умным прищуром пытливых глаз. Он разыскал газету с планом электрификации страны. Надо почитать мужикам.
Но вот тихо встал Канов, подложил дрова в печь, приподнял занавеску и осторожно вошел к Полозову.
– Повели поднять артель? Ленивы, варнаки! Надобно либо заставить работать, дабы взыскать долги, либо отпустить их с богом. Зело накладно кормить…
– Сегодня воскресенье. Пусть отдыхают. – Полозов сбросил ноги с нар, освобождая место для Канова: – Напрасно убиваешься, старина.
– Содеял, аки глупец: ни расписки долговой, ни обязательства. Столь капиталу ухлопал, а чего привез… – Канов сел, собрал в кулак бороду, вздохнул: – Скорблю, Иване. Переведем последние крохи.
– Брось. В нашем деле всякое бывает. Сами виноваты. Нам бы поиски продолжать, а мы уткнулись в борискинскую россыпь, да еще по-хищнически – только богатый спай выбирали, ну и запакостили забои. А тут новые люди подошли. – Полозов призадумался.
Два сезона неплохо отмывались, а в это лето хуже… Привезенные Кановым старатели думали, что золото здесь лопатой гребут. Работали они плохо, а зимней разведкой отказались заниматься. Пришлось платить с шурфа. Разбитые выше по ключу разведочные линии оказались пустыми. Значит, надо перехватывать ниже. А весной отрядить кого-либо за перевал.
Хлопнула дверь.
– Ребя-я! Глядите, олени прошли! – закричал за дверью Басов и, вернувшись, попросил Полозова. – Дай пяток патронов, нагоню.
Полозов порылся в сумке. Вынул три патрона. Подумал.
Осталось с десяток. А если пристигнет нужда?
– Скоро весна, будет рыба, дичь. Не жмись.
Все стосковались по мясу, и Полозов дал четыре патрона. Басов быстро оделся, взял лыжи, ружье и ушел.
Наступил полдень, а Басова все еще не было. Все сильнее прижимал мороз, и небо пожелтело. Белесая хмурь затягивала долину. Полозов надел шубу и отправился по следам Басова. Он шел долго. Уже наступил вечер, но Полозов все еще не нагнал Басова. По его следам он поднялся вверх по долине. Вот разворошенный снег, крошки ягеля, сухой травы: тут кормились животные. Здесь Басов круто свернул в лес. Значит, пошел в обход. На притоптанном сугробе при свете луны Полозов разглядел пустую гильзу и оленьи следы. Выходит, подранил только. И верно, скоро лыжня вывела на след оленя, снова свернула в лес и, сделав крюк, вернулась к тому же месту с другой стороны. Здесь Полозов увидел тоже две пустых гильзы. Да-что он, с ума сошел? Сколько патронов на одного оленя.
Дальше Басов бежал уже без лыж. Его следы вели к лесу. Наверное, промокли торбаса и он решил у костра обсушиться, – догадался Полозов. Так и есть! Из-за валежины струилась полоска голубого дыма.
Иван поспешил на дым.
Обняв колени и сжавшись в комок, Басов сидел над самыми головнями в одних меховых носках и спал. Торбаса он снял и повесил на валежину.
– Вставай! – рявкнул Полозов над ухом.
Басов, не открывая глаз, зло оттолкнул его и еще плотнее припал к коленям. Плохо дело. Полозов быстро сдернул с себя торбаса и натянул их на ноги Басова. Сам же обулся в его еще не просохшие торбаса.
– Замерзнуть решил, дурак? Проснись! – тормошил его Полозов.
Басов только глубже зарывался в воротник. Полозов свалил его на ветки и стал мутузить кулаками.
– Не тронь. Мое, – наконец открыл мутные глаза Басов. Полозов встряхнул его, поставил на ноги и, подталкивая в затылок, заставил двигаться.
– Иди! Слышишь!
– Устал, не могу, – хныкал Басов.
– Иди! – безжалостно подгонял его Полозов.
Когда же Басов совсем обессилел, Полозов вырубил палки, сколотил салазки и повез его.
Снова весна. Снова зазеленели сопки. Как и прежде, сидит на своем неизменном чурбаке Гермоген. За столом тихо сопит Маша: она старательно готовит уроки.
Всю зиму безвыездно просидел старик у себя в юрте. Земляки избегали его. Считали, что Гермоген с чужими спознался, внука на Большую землю отправил, родственнице с русским сойтись не запретил, старыми законами пренебрегает.
Гермоген не находил покоя. Новая власть и нравилась, и внушала беспокойство. Зимой его другу в госторге на шкурки дали муку, соль, табак, консервы. Захотел мясного – разогрей и ешь. Зато, когда после зимней охоты вернулись промысловики, у Петьки не оказалось товаров для оплаты пушнины, – бумажками рассчитался.
Совсем было извелся один Гермоген. Да вот Маша к Ивану приехала. Нет-нет и прибежит на денек. Посмотришь на ее радостное лицо, ситцевое платье – и на душе легче. Не так уж худо стало молодежи.
Он вышел из юрты, поднялся на сопку и увидел на реке несколько плотов. Один уже причаливал к косе. Снова приплыли чужие люди. Что теперь будут говорить про него старики? Ведь они считают, что он показал дорогу к желтым камням. И теперь будет гневаться Дух Леса. Пожалуй, верно, что вся беда идет в тайгу от его юрты. Гермоген зябко поежился, закрыл глаза. Как правильно жить? Где дорога к счастью таежных людей, поди угадай?
Канов разложил костры на выступе, поджег, спустился к воде, вымыл руки и долго вглядывался в свое отражение.
– Никак жениться собираешься? – насмешливо спросил Софи.
– Нет. Просто житие обретает смысл, – ответил Канов серьезно.
Он подошел к огню и, выложив пакетики с пробами, стал заносить их в поисковый журнал. Так приказал Полозов, считая свою работу государственной службой.
Софи долго рассматривал золотые крупинки на мокрых бумажках и тихо тронул Канова за локоть.
– Кажись, добрая россыпь наклевывается. Сколотить бы проходнушку, и пока сыр да бор… Смекаешь, а? – прошептал он.
– Тебе ведомы наши обязанности поисковиков? Не зарься! – оборвал его Канов.
Софи обулся и ушел. Канов еще долго писал, рисовал карту. Когда он поднялся на берег, Софи уже крепко спал.
Разбудил Канова странный шорох. Внизу на косе как будто кто-то ходил, шуршал галькой. Неужели Софи? Нет, тот, зарывшись в сено, сладко похрапывал. Кто же? Канов поднял голову, вгляделся.
В омуте что-то бултыхнулось, и на берегу показался медведь. Осторожно переступая, он остановился над костром. Головни зашипели и окутали его паром. Медведь постоял, отряхнулся и снова полез в омут.
– Ах, каналья! Да он, яко пожарный, огонь тушит, – догадался Канов.
Зверь снова окунулся и опять стряхнул с себя воду над углями. Но теперь все потухло, и только нагретая галька слабо курилась. Медведь разметал золу и, косолапя, лениво побрел по отмели. Канов швырнул в него камнем. Зверь оглянулся, прыгнул, брызнула из-под лап щебенка, и он скрылся.
Канов молча спустился к ключу и принялся рассматривать следы, оставленные зверем. Здесь он вдавил когтями крупную гальку, А тут, уже в воде, выворотил груду скалистой щебенки. Выскакивая на берег, медведь свернул куст.
Канов бродил по отмели, удивляясь проворству зверя. И вдруг в прозрачных струях воды что-то блеснуло. Он наклонился и поднял самородок, похожий на обломанный край лепешки.
– Софи! А, Софи! – крикнул он. – Ликуй! Не тщетны наши поиски! Возри, что сие есть? – Канов поднял над головой самородок.
– Самородок? Где? – Софи вмиг оказался рядом.
Канов показал на отмель, где виднелась трескавшаяся скала, и пошел к костру. Он взял журнал и только хотел записать результаты проб, как примчался Софи и выхватил у него тетрадь.
– Брось! Такой фарт!
– Истинно! – спокойно ответил Канов и поднял голову.
Софи задыхался. Он стоял взбудораженный, красный.
Глаза его бегали по сторонам. Канов не узнавал товарища.
– Писать, говорю, подожди. Поглядим сперва, что есть тут. Я вот опробую русло, берег, – Софи махнул рукой.
– Можно, – нехотя согласился Канов. – Токмо без соблазна. – Он взял у Софи тетрадь, спрятал и направился вверх по ключу, прихватив лоток. Софи его поразил, но он успокаивал себя: остынет старик, устыдится. Столько лет вместе.
Вернулся он поздно. Софи все еще ковырялся в русле.
– Кончай, брате, потешился, и хватит. Давай, – мягко попросил Канов.
– Слышь, друг! Не глупи! Помалкивать будем. После вернемся – и хватит с нас. Годы ведь… – не поднимая головы, отозвался Софи.
– Опомнись!
– Уйди! – заорал Софи, ощерившись. – Не дам, и все…
– Нечестиво так. Возьму, – твердо сказал Канов.
Софи стремительно вскочил и приблизил к нему свое озверевшее лицо.
– Мое это! Вот тебе! – И он ткнул ему кукиш под нос.
– Не вводи в грех! Слышишь, брате! – бледнея, прошептал Канов.
– Выкуси! Если ты болван… – совсем побагровел Софи и вцепился в бороду Канова.
Тот тихо простонал и, прежде чем Софи успел уклониться, схватил его за волосы и прижал к земле.
– Не греши!.. Не соблазняйся!.. Не искушай!.. – раскачивал он его голову, тыча лицом в песок. – Выкладывай все, негодник!
Софи, видимо, не ожидал такой силы в пожилом человеке. Отплевываясь, он завопил:
– Бери, сатана! Бери, святоша, подавись! – И, сунув за пазуху руку, вышвырнул рукавицу с золотом.
Канов подхватил ее и отпустил старика.
– Не гневайся, брате! По-другому не мог. Служба! – сказал он виновато, вытирая руки о куртку. – Да и тебе на пользу сия трепка.
Софи тяжело поднялся и поглядел исподлобья.
– Уйду от тебя. Сейчас же уйду! – повторил он, покосившись на берег.
– Да, уйди лучше от греха, – согласился Канон.
Софи быстро собрал котомку, еще раз бросил цепкий взгляд на берег и скрылся в кустарнике.
Канов раздумчиво постоял, вернулся и костру и сел заполнять поисковый журнал.
Тихо струился дым по песку. Ночь торопливо затягивала небо. Вылез молодой месяц, и золотая дорожка засветилась на глади омутка.
Канов убрал журнал, связал узелок и положил на вещи. Затем набил шапку сеном, прикрыл ее сверху курткой, а сам затаился в кустах. Медленно тянулась ночь, и казалось, ей не будет конца. Он устал, ему хотелось спать. Может быть, он напрасно заподозрил товарища? Может, не способен Софи на убийство? Канову стало стыдно. Он уже хотел пойти к постели и лечь, как уловил треск сухой ветки.
Таясь за деревьями, Софи подкрадывался к куртке. Вот на мгновенье обрисовался силуэт с поднятым над головой камнем. Мягкий удар по шапке – и все затихло.
– И ты, брате, решился на такое? А ведь сколько лет вместе? – тихо проговорил Канов за его спиной.
Софи шарахнулся в сторону, схватился за рукоятку ножа, но тут же опустил руку.
Они стояли и глядели друг другу в лицо.
– Прости, старик… Видно, бес… – прошептал Софи.
– Я-то что? А вот как Иван, мужики? – Канов подумал и вздохнул: – Скорблю, но наши пути разошлись. Я рядом с жизнью, а ты эвон куда.
– Не говори никому. Уйду я! В Ямск уйду! Не услышите обо мне! Видно, скоро конец… – Софи опустил голову.
– Еще вечером я понял это. Истинно, конченый ты человек. Ладно, давай к костру. Если уйдешь поутру, никто не узнает.
– Сказано же, – Софи протянул Канову нож. – Возьми! Отдашь, как соберусь! Ай-яй, да как я мог решиться на такой грех! – схватился он за голову и сокрушенно поплелся к костру…
В бараке старателей нары были завалены мешками и узлами. Собралась вся артель. Горный инструмент грудой лежал в тамбуре. Поляки снимали палатку. Над поредевшим лесом застыла стрела экскаватора, напоминавшая пеструю шею жирафа.
Полозов стоял у двери, опершись о косяк, точно преграждая выход.
Лицо его покрылось красными пятнами, но говорил он сдержанно и спокойно:
– Вы хотите только брать, но ведь нужно здорово работать. Мы, здесь давно, и было всякое. За эти годы мы узнали, чем лошадиное копыто пахнет, мы не ушли и не уйдем! Все, что имели, мы вложили в поиски. И будем их продолжать. А если у вас нет совести, то можете уходить, держать не стану.
– Не подыхать же тут?
– Ты харч дай, а потом говори о работе!
– Тихо, черт возьми! – уже заорал Полозов. – Софи унес письмо в ревком. Уверен, через неделю, а может, две, придет транспорт. Тогда, пожалуйста…
– Тебе-то чего. Объякутился, голодным не будешь, – перебил его хмурый старатель и стал натягивать шубу. – А ну, вольные бродяги, за мной. Не то как завинтит пурга…
Старатели кинулись одеваться. Полозов понял, что их не удержишь, и отошел от двери. К двери прорвался Канов и поднял обе руки.
– Сыны, братия, взываю! Остановитесь!
Толпа вытолкнула его и двинулась к берегу. Канов бежал позади, размахивая руками, уговаривал, но никто даже не оглянулся.
Полозов сел к столу и уронил голову на руки. Может быть, так лучше. Кто знает, придет ли транспорт?
Вернулся Канов, сел рядом с Полозовым и погладил его по голове шершавой рукой.
– Возвести ты о том ключике, что разведали мы с Софи, остались бы все до единого, – он сжал бороду и отвел глаза. – Я корил Софи, а сам втайне помышлял, яко молодой монах о блуднице… – Он вздохнул. – Не жил ты еще, сыне. Ежели мутит соблазн, может, следует содеять оный грех, а?
Полозов промолчал. Канов глянул ему ласково в лицо. Полозов поднял голову.
– Да ведь мысли-то, черт возьми, как мошка, не поймешь, куда пролезают. Думал, старина, думал, чего греха таить, потому и велел молчать. – Он вскочил и сел. – Но не краснел я еще перед совестью. Нет.
– Истинно, Иване, истинно. И не надо. Я стар, но боялся помешать тебе, токмо посему и изрек сие! – Канов взял его руку, пожал. – Не покину тебя, сыне. Обретем твердость духа. Днесь мужики зрили рядом с юртой Гермогена оленьи головы, ноги. Пошли…
На следующий день, когда они возвращались с устья, их обогнала собачья упряжка Громова. Он чуть притормозил.
– А-а, товарысы? Здорово! – крикнул он по-русски. – Продукта нет, однако? То-то зе!
– Не ликуй, исчадие ада! – рявкнул вдогонку Канов.– Внемли, каналья, все равно не уйдем!
Бывает же такая отвратительная зима. Сначала лег мелкий снег, а потом сразу ударили морозы. Затем после обильного снегопада две недели дул теплый, пуржистый ветер, а после снова стало морозно. На перевалах снега – не пролезть, потому то и транспорт не мог пробиться.
Полозов проснулся рано. В бараке было холодно, как на улице. Дверь подернулась инеем. Даже ведро и чайник покрыла изморозь.
– Вставай, – тронул Полозов Какова.
– Иване… – простонал тот под грудой одежды. – Рановато, сыне. Опочим малость…
– К черту! Нельзя, а ну живо! Еще цинга скрутит! – Полозов вскочил, сорвал с него все шубы, одеяло и отбросил в угол. – Потуже ремни – и двинули! Впервые, что ли?
– Э-эх, сыне! – вздохнул Канов скорбно и, поднявшись, долго протирал глаза.
Полозов разжег печь. Дрова занялись сразу. В трубе загудело, пар серым пологом завис под потолком. Он выглянул из барака. Все закрывал серый дым, не различишь даже ближайших деревьев.
– Жмет! – пробурчал он и скорее вернулся к печке. – Вот где хорошо-то!
Он казался еще длиннее. Лицо его вытянулось и просвечивало. Слабел старик на глазах, но держался. Только с постели приходилось поднимать его чуть ли не силком.
Полозов встал, потянулся и снял шубу с гвоздя. В эту минуту за бараком послышался шорох.
– Едут? – Канов суматошно вскочил, схватил шапку и выбежал за дверь в одной рубахе.
С волной холода в барак ввалился заснеженный человек с ружьем в руках и с огромным мешком на спине. За ним тихо вошел Канов.
– Кто в тереме живет? А ну, отзовись? – с шутливой строгостью проговорил путник, постучав по косяку.
Голос знакомый вроде, но глохнет под панцирем обледеневшего шарфа, закрывающего лицо. Что за веселый чудак? В таком виде не до смеху бы. Полозов помог ему снять мешок.
– Не признали? Ну ничего, разберемся, – он сорвал шапку, примерзшую к воротнику, и протянул руку. – Не опоздал еще?..
– Куренев? Откуда? Почему один? – засыпал его вопросами Полозов.
– Он самый! Не ждали! На то она и тайга… – хмыкнул он, сбросил кухлянку, резво подошел к печке. – Узнали от Софи о трудности у вас с продовольствием. А вскорости от Березкина с низовий Колымы радиограмму из Наяхана привезли. Беда у юкагиров. Осенний паводок оставил их без рыбы. Пока Якутск расшевелится, мы принимаем меры. Березкин сам поведет упряжки вниз по Колыме.
– Но сейчас-то вы откуда? – не утерпел Полозов.
– Транспорт застрял на перевале, там снега на сажень. Пока Федот пробивается с оленями, я подсобрал кое-что для вас – и на лыжи, – Куренев подошел к нарам и стал выкладывать из мешка консервы, масло, муку. Затем вынул сверток газет, отобрал кое-что и бросил на стол. – Эх, поскорее бы закончить нам разработку эвенской письменности. Столько дел! Столько дел… – Он сел.
