Текст книги "Последний фарт"
Автор книги: Виктор Вяткин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)
– Ты иди вниз, а я останусь и разведаю ключ, – живо согласился Софи. – Нельзя нам больше вместе.
Но гнев Бориски уже прошел и ему не хотелось расставаться с Софи.
– Одна опять? Не сердись, дурной башка, жизнь шалтай-болтай прошла, Может, мириться будем, а? – сокрушенно спросил Бориска.
Но Софи не ответил. Он подошел к костру, взял топор и принялся сооружать шалаш. Бориска постоял, постоял и тихо пошел прочь.
…Два месяца бродил по тайге Бориска, но золота не находил.
День за днем, распадок за распадком уводили его все дальше от Софи. Продукты давно кончились, и он питался одной рыбой, но страсть поиска глушила голод, усталость, одиночество. Одежда на нем изорвалась, и он решил спуститься до юрты якута в устье реки.
Жилище он увидел вечером, но еще не подошел близко, как показался человек.
– Спирька, – огорчился Бориска, признав плутоватого каюра из транспорта Попова.
– Кургом! Кургом, пазалыста, – закричал тот по-русски, махая рукой. – Больсой беда. Чумка в юрте. Нельзя.
– Зачим так? Голод у меня, – пытался урезонить его татарин.
– Старуха больной, позалуй. Проссай! – уже сердясь, крикнул якут и решительно лязгнул затвором ружья. Бориска видел по лицу Спирьки, что он врет, покачал головой и пошел прочь от юрты.
Теперь оставалось одно: возвращаться к Софи мириться. Но, хотя он шел по разведанным им же местам, не брать пробы Бориска уже не мог. Он снова поднимался по ключам, распадкам и промывал пески.
Как-то Бориска вспугнул большой выводок глухарей. Две птицы угодили под густые ветви стланика, беспомощно били крыльями, и он поймал их руками. Несколько дней было мясо, а потом снова потянулись голодные дни. Питался Бориска только ягодами. Ночами начались заморозки, теперь он двигался только по основному руслу.
В однодневном переходе до Софи он наловил рыбу, сварил уху, напек ленков впрок и отдыхал целый день. Еще не спряталось солнце, а уже потянуло холодом. Туманное облако нависло над поймой. Ночь обещала быть холодной. Бориска нагрел камни в костре, набросал на них ветки, траву и лег. Поднялся он на рассвете. Костер потух. Небо было чистое с заметной сединой осени. На траве серебрился иней.
Бориска раздул угли, и, когда пламя огня осветило поляну, он ошалело вскочил. Мешок был развязан, и из него свешивались его пожитки, лоток валялся в стороне. Он собрал вещи. Все было цело. Недоставало, только узелка с пакетиками проб. Не зверю же понадобился он. А кому? Бориска опустился на колени, вгляделся в траву. На серебристом инее виднелась темная полоса следов. Уже ясно виден отпечаток ичигов. Тут человек постоял и повернул к воде. Дальше следы терялись.
И всю ночь размышлял Бориска над случившимся. Почему человек не подошел к костру? Зачем, как вор, рылся в чужом узле и взял одни бумажные пакетики с бедными золотыми блестками? К чему они, если неизвестно, где взяты?
Бориска выпил кружку кипятка, залил костер и пошел вверх по реке к шалашу Софи.
Вот и знакомая терраска, под ней внизу журчит ключ. Бориска прибавил шаг. У шурфов не видно свежей породы. Инструмент разбросан по отвалу.
Из шалаша донесся слабый стон. Бориска откинул полог, заглянул. Софи лежал на охапке сена с закрытыми глазами, и капли пота блестели на его лицо.
– Чего, дурной башка, заболел, а?
Софи открыл глаза и облизал губы.
– Какой-то шайтан поставил самострел. Гляди! – Он поднял рубаху. Засохшая кровь темнела на пояснице. А выше обручами выпирали обтянутые тонкой кожей ребра.
– Самострел? Тут самострел? – удивился Бориска.
Кто-то ходит за ними. Что надо этим неизвестным? Бориска наскоро приготовил ужин, накормил товарища. Всю ночь метался в жару Софи, – путая явь с бредом, и только к утру заснул. Бориска лихорадочно соображал, что же делать дальше. Ждать нельзя, скоро выпадет снег. Оставалось одно: приспособить китайские рогульки и тащить на себе Софи. А может, оставить Софи здесь, разве не пытался он его обмануть? Размышления Бориски прервал треск сучка. Он вылез из шалаша, прислушался. Под берегом осторожно свистнул чирок, и табунок с шумом снялся с воды, и снова зашуршала сухая трава и послышались крадущиеся шаги.
Бориска быстрыми неслышными шагами двинулся по следу. Натолкнулся он на человека так неожиданно, что растерялся. Тот притаился за лиственницей, прижимаясь к ее стволу. Дикая ярость охватила татарина. Он кинулся на незнакомца, но тот неожиданно обернулся, бросился под ноги, свалил Бориску, ловко вскочил, и только синяя роба мелькнула между деревьями.
Бориска даже не успел заметить его лица. Он гнался за ним, пока были силы, но незнакомец убежал.
…В дыры палатки проглядывали звезды. На столе, сбитом из досок, догорала свеча. В двери полога струился холод и расстилался по земляному полу. С болот доносилось разноголосое кряканье уток, всплески воды, свист крыльев. – С верховий распадка звучал, точно крик о помощи, зычный пришв сохатого. Таежный мир был наполнен осенними, тревожными хлопотами.
Полозов лежал на оленьей шкуре, подложив под голову руки, и глядел через дыру на тухнувшие звезды. На чурбане сидел Канов и чинил одежду.
Вечером они поздно закончили работу. Пришли усталые, мокрые. Надеялись застать возвратившихся Софи и Бориску. Вместо этого их встретило страшное разрушение. Палатка была разорвана. Кругом валялись полосы брезента. Мешки с мукой были тоже разорваны. Клочья зимней одежды серыми комками выглядывали из кустов. Чай, табак были рассыпаны по земле.
Не иначе как медведи забавлялись, решили старатели. Они остались без продовольствия и одежды. Значит, конец и работе. Все возможное было собрано и аккуратно сложено. Палатку кое-как зашили и снова натянули на каркас. Всю ночь занимались починкой.
– Зима подпирает, жратвы нет, – горевал Полозов. – Черт знает, что творится, а татары – ни звука о себе. Завтра отправлюсь на розыски, найду здоровыми – набью морды. Да и медведи ли разрушили все?
– Не сие суть, – вздохнул Канов. – Я мыслю, если этот богомерзкий соглядатай учинил нам зло, то кто ведает, где ввергнем мы себя большим мукам? Тайга скоро будет яко пустынь.
– Ты снова видел его? Надо бы поймать или выследить, где он прячется?
– Зрил издали. Борзо убег.
Полозов промолчал. Видимо, за ними следит Саяки. Тут того и гляди, как бы не получить пулю в затылок. Полозов тревожился за Бориску и Софи.
– Пару часов вздремну и двину.
Канов не ответил. Полозов только разделся и лег, как за палаткой захрустел ледок и послышались шаги уставшего человека. Раздвинулся полог, и свет луны упал на его лицо.
– Кто? – вскочил Полозов.
– Сными! – Бориска повернулся спиной. На рогульках, точно на скамейке, сидел привязанный Софи. Голова его бессильно свисала на грудь.
– Что с ним? – Полозов снял старика и внес в палатку.
Бориска сел на чурбан, расстегнул куртку, вытер куском мешковины вспотевшую грудь и отвернул воротник. На его плечах багровели мозоли.
– Гляди! Долго таскал, – вздохнул он, облизав обветренные губы.
Канов поставил чайник, принес лепешки и снова взялся за починку одежды. Полозов осмотрел Софи. Рана взбухла, пожелтела, а в середине чернел наконечник стрелы. Опухоль красными буграми расползалась по спине.
– Может, разрезать, а то как бы не помер? – разволновался Иван.
– Дотронуться не дает, как резать, дурной башка! Все помирать будем, – хмуро проворчал Бориска.
– Сия краснота опасна! – подошел Канов, покачал головой. – Токмо вскрыть, – заключил он, отводя глаза.
– Вскрывать так вскрывать. Не помирать же ему. Кто будет? – Полозов посмотрел на товарищей.
– Себе могу, другой нет! – отрезал Бориска и вышел из палатки.
– Ты постарше. Давай, – посмотрел Иван на Канова.
– Надобно, но не мощен.
Полозов видел, что медлить нельзя. Он плеснул на лицо Софи холодной воды, тот открыл глаза.
– Стрела у тебя в ране. Надо вынуть. Потерпишь? – спросил Полозов.
Софи замахал рукой, застонал, и в его глазах блеснули слезы.
– Не позволю умереть, черт возьми! – заорал Иван. – Биться будешь, сяду верхом, все равно разрежу! – Он приказал Канову подготовить кипяток, крепкую заварку чая и чистую рубаху.
Полозов понимал: жизнь Софи зависит от его решительности, – и он волновался. А что если старик не выдержит боли? Или еще что-нибудь? Но когда он сказал Канову, что ему придется помогать, и увидел, как вытянулось лицо старателя, рассвирепел…
– Уходи тоже к черту! Справлюсь один! Вы как крысы!
Когда старатели вернулись, Полозов уже все сделал. Софи лежал на животе. Рана его была перевязана чистой рубахой Ивана.
В углу валялись окровавленные тряпки. На столе лежал наконечник стрелы. Полозов сидел одетый.
– Куда твоя собрался? – спросил хмуро Бориска.
– Да ты разве сообразишь? – добродушно усмехнулся Полозов. – Софи надо к фельдшеру. Пойду добывать оленьи нарты. Дней через пять ждите! Соберитесь, да и больной пусть немножко оклемается. – Он встал, надел шапку.
– Подождал бы, сыне, скоро рассвет!
– Остаюсь тут! Разведкам делать будим! – заявил Бориска. – Место видел.
– А жрать? А одежда? – спросил Полозов.
– Палатка есть. Штаны шить будим, рукавицы. Рыбам ловить. Зимовье рубить. Хуже видел… – отрезал татарин. – По ключу спускался. Верный дело…
Полозов пожал плечами. Он собрал узелок и, не прощаясь, вышел.
Уже рассветало. Над лесом изогнутым листком ветлы висел молодой месяц. С тополей сыпались жухлые листы. Дым от печки синеватой гарью затягивал пожелтевший лес. Полозов пошел к перевалу, за которым была Буянда.
До стойбища оленеводов на Коркодоне Мирон добрался перед ледоставом. Осень затягивалась. По первому льду не прошло ни одной упряжки. Наконец, как-то ночью прибыл на стойбище среднеколымский торговец мясом. Он направлялся на ярмарку. За чаем они с Мироном разговорились, и торговец согласился довезти его до Сеймчана.
За несколько верст до Сеймчана, возле якутской юрты, упряжка, остановилась. Торговец остался у знакомого якута, приказав каюру-юкагиру довезти Мирона до поселка.
И уже с каюром добрался Мирон до Сеймчана. Показалась деревянная колокольня, крыши домиков, поселок разбитых на снегу юрт. Каюр остановил упряжку. Мирон забрал свой узелок и пошел побродить по поселку. Он попал в самый разгар Ярмарки.
Торговали в юртах, с нарт и просто на досках, разложенных на козелках. На пустыре толпилось оленье стадо. Пастух по заказу покупателя выстрелом выбивал облюбованных животных.
Мирон долго ходил от одной группы к другой.
Его удивляли цены: простой топор стоил пять лисьих хвостов. Юркий приказчик из якутов, посмеиваясь, совал эвену кусок отрезанной ткани.
– Бери, старый, бери. Еще одна революция, и за такую плату не купишь и лоскутка на бантик. Пусть покрасуется девка, пока не пришел Совет и не забрал в общие жены.
– Худое время настало, – вздохнул эвен. – Как жить без товаров?
– Неправду болтаешь о революции, – протолкался Мирон к приказчику. – Как здесь было? Товары у купцов. Власть и еда у богатых, вроде как у вашего Громова. Терпели, терпели бедняки и, договорившись между собой, взяли ружья и сказали; Громовых всего несколько человек, а нас, как лиственниц в тайге. Все одинаково родимся и умираем, и должно быть право у всех одинаковое… Выгнали царя, урядников и теперь свою власть создают – Советы.
– Да, так хорошо, пожалуй, – соглашаются в толпе.
– В Совет вы сами выберете хороших людей. И Совету будет подчиняться Громов. Совет и цены установит настоящие, – Мирон увидел, что его слушают, и старался говорить еще проще.
– Где брать мясо, если не будет многооленных? – донесся чей-то растерянный голос. – Как можно без стадов?
– Об этом будет думать Совет. Может, заберет оленей у богатых и сделает их народными. Может, пока оставит у хозяина, но установит цену на мясо и оплату пастухам.
Еще долго толкался Мирон среди людей. Ночевать он пошел к якуту Криволапову, у которого останавливался раньше. Вот уже и знакомая юрта. Мирон вошел. С ним вкатилась волна студеного воздуха. За столом сидело полно людей. Лица их блестели от пота. Они ловко отхватывали ломтики оленины: ножи то и дело мелькали у губ. На почетном месте восседал Громов.
– Непонятливый ты, я вижу. Волк резал олешек и будет их драть. Разве не для того у тебя ружье, чтобы наказать хищника? – говорит он громко.
– Злоба туманит твой разум, – сразу же обрывает его другой из угла: – Такого не бывало в нашей тайге.
– Тихая важенка становится лютой, если тронут ее теленка.
– Не теплый ветер приносит весну, а солнце. Ты имущий и послушай, что говорят простые люди.
Мирон снял шапку. Криволапов поднялся и вылез из-за стола.
– Здравствуй, друг, – Мирон пожал его руку. – Позволь отдохнуть с дороги, согреться? И не подскажешь ли попутчика до Элекчана?
– Тепло очага для каждого, – показал хозяин на скамейку. – А попутчиков с упряжкой поспрашиваю. – И он снова вернулся к столу.
Мирон поклонился всем, сбросил кухлянку, сел.
На печке булькает котел с мясом. Позвякивают крышками два больших чайника. Табачный дым висит в воздухе.
Мирон прислушался к разговору.
– Только ослепший не видел кровавые столбы на небе. А каким красным солнце сделалось? Горе подстерегает нас, – Громов блеснул заплывшими глазами. – Большевики забирают пушнину, собак, олешек, чтобы сделать всех бедняками. Кто тогда даст кусок мяса? Кто привезет товары? Кто позаботится о пастухах и охотниках?
– Комар тоже поет свою песню, – резко бросил высокий охотник. – Послушаешь тебя, и ум потерять можно.
– А глупый и голову потеряет, – отпарировал Громов.
– А ведь умные слова сказал охотник, – не выдержал Мирон. – Богатые и голосами поют звонкими. Советская власть не берет, а дает охотнику, пастуху все, в чем он нужду терпит, – повысил голос Мирон. – Берет у имущих и дает беднякам. И скоро не позволит за топор брать пять лисьих шкур!
В юрте притихли. Громов засмеялся:
– Знать наш язык, еще не значит родиться в юрте. Что понимаешь ты в нашей жизни, чужой человек? Зачем ты пришел? Может быть, тоже ищешь в земле то, что принадлежит Духу Леса?
Ишь, куда клонит подлец, – насторожился Мирон, зная, как боятся таежные люди Духа Леса.
– Нет. Я пришел рассказать людям о новой власти.
За стенами юрты раздались голоса, и сразу же послышались удары бубна.
– Шаман, – сказал Громов. – Идите и послушайте, что скажут Духи.
Охотники поспешно оделись и вышли. Теперь уже доносились не только звуки бубна, но и глухие завывания.
– …И окрасится земля пятнами раздавленной голубицы. Запылают юрты заревом заката!.. Смешаются слезы матерей с утренней росой и рыданием туч… Погибнут пышнорогие в пасти хищников… Растерзают звери непохороненные тела! – улавливал. Мирон отдельные фразы.
– Пусть сгинут чужие люди! – грозно выкрикнул Громов.
– Кого это вы тут отпевать договорились? – поднялся Мирон. И стал искать свою одежду.
Но крики и шум за стеной затихли. Охотники возвратились в юрту.
На стол поставили новый котел с мясом. Громов пригласил и Мирона.
– Горячий ты шибко, я вижу, – засмеялся он. – Зачем спорить? Время все скажет.
Скрипнула дверь. В юрту заглянул якут с унылым лицом и поманил хозяина. Тот вышел и сразу же позвал Мирона.
– Есть упряжка до Буянды… Если думаешь ехать, иди поговори с каюром.
– Хак! Хак! – покрикивал каюр на собак.
Мирон поглядывал из-под нахлобученной шапки. Кажется, снова повезло. Лишь бы не было пурги. Не нравилось Мирону, что сугробы дымили поземкой.
Собаки мчались по льду Колымы – только позванивали заструги. Небо тускнело, предвещая близкий рассвет. Луна мчалась вперегонки с потягом, мелькая желтым кругом в редколесье.
Выехали ночью. Упряжка полетела по льду Среднекана. Теперь во что бы то ни стало надо найти Полозова.
Рассвело. Показалось верховье Среднекана. Мирон опустил воротник и стал разглядывать долину. Подъехали к перевалу. На снегу ни пятнышка, ни вмятины. Долина молчала… К вечеру упряжка уже была на перевале. Дальше Герба. Ночевка в заброшенной юрте, а там еще несколько часов, и снова ждать новой оказии в юрте старика Слепцова.
Так и есть. В снежной метели показалась маленькая избенка, прижатая сугробом. Каюр притормозил, собаки сразу легли в снег. Он перевернул нарты, разбросал корм, разжег камелек. Так же молчаливо поставил чайник.
– Быстро движемся, это хорошо, но и собак следует пожалеть, – заговорил было Мирон, но каюр испуганно глянул на него и несвязно забормотал:
– Как могу не слушаться хозяина? Многосемейный я. Пастух при чужом стаде… – Он опустил голову на грудь, облокотился на колени и сразу заснул.
Когда вскипел чай, Мирон тронул каюра, но тот не отозвался. Уже засыпая, Мирон услышал, как каюр поднялся, налил чай, кашлял, что-то шептал.
Проснулся Мирон рано, но каюр уже возился с потягом, кричал на собак. И снова дорога. Каюр был расторопен, проворен, но молчалив. Начиналась пурга, но теперь уже было не страшно: перевал остался позади. Мирон закрылся воротником. Ему сладко дремалось под скрип полозьев и мерное покачивание нарты. Над головой свистел ветер. Кусочки снега мягко колотили по меху шубы. Скоро Ола, встреча с друзьями.
Но что такое? Почему нарты, повизгивая, прыгают по камням? Где же они едут? Мирон выглянул из воротника, ничего не понимая. Незнакомая узкая унылая долина. Чахлые лиственницы. Кругом все так отшлифовано, что видно только мечущуюся сухую траву.
– Не могу понять, где мы? – крикнул Мирон каюру.
– Многосемейный я. Куда деваться? – не оборачиваясь, глухо пробурчал он и свирепо ударил по вожаку.
Мирон встревожился. Он встал на колени, чтобы повернуться лицом вперед, но в этот миг каюр с силой метнул остол в вожака, и, как бы стараясь его ухватить, наклонился и перевернул нарту.
Мирон опрокинулся навзничь и, падая, еще хотел ухватиться за полоз, но рука скользнула по льду. А упряжка умчалась.
Он встал, вытер лицо, огляделся. Солнце вставало из-за горизонта, точно таежный пожар. Ветер сек лицо до слез.
Долина ничем не напоминала Буянду. Да, его завезли, чтобы он не выбрался. А если пойти по ветру и в каком-нибудь распадке разжечь костер? Он ощупал карманы, вздохнул. Как развести спасительный огонь, если спички остались в мешке вместе с продуктами, привязанными к нартам. Какая нелепость! Снег набился в бороду, леденил ресницы. Впереди длинная лютая ночь. И все-таки надо собрать все силы и идти. Он протер очки, поднял шапку, затянул покрепче шарф и пошел навстречу ветру.
Из Среднекана старатели выбрались с трудом. На второй день, после того как Полозов, оставив больного Софи, отправился на поиски кочевий, он натолкнулся на следы оленьего стада и через два дня был в стойбище. Встретил там знакомого пастуха Макара. Полозов уговорил Макара выпросить у хозяина упряжку и отвезти старателей в Элекчан.
В Элекчане старатели застряли на две недели, пока. Полозову не подвернулся торговец из Ямска. Тот развез охотникам дробь и порох и теперь возвращался обратно в Ямск. У него было двенадцать собак, и он согласился взять больного Софи. Но он торопился проскочить перевал, пока не разыгралась пурга.
Полозов разбудил Софи.
– Собирайся, старик, тебе повезло! Есть попутный потяг на Ямск!
Софи, забыв о ране, резко поднялся, но тут же схватился за поясницу.
– В Ямск? Так это совсем, хорошо. Приятель у меня там. А как же вы? – Он охал, но глаза выдавали радость.
– Переждем пургу и двинемся в Олу.
– Истинно, – прогудел Канов и принялся увязывать узел Софи.
Не успели они, собраться, как у зимовья уже скулили собаки и торговец стучал в дверь.
– Э-э-э, молодцы, давай! Эвон, как закручивает, сатана!
Полозов вынес Софи, усадил на нарты, укутал, и упряжка сразу рванулась.
Старатели молча вернулись в зимовье. Самая большая забота свалилась с плеч, но все же до Олы оставалось более двухсот верст. А ляжет глубокий снег – пешком не дойдешь.
Застонала под ветром труба. Канов поднялся, открыл дверь и долго вглядывался в мглистую долину. В мутном небе затухал закат.
– Не приведи господь в такую непогодь! – пробурчал Канов и прислушался. – Опять мерещится. Внемли, сыне.
– Давай спать. А то черт знает что только не лезет в голову, – Полозов заложил сырые дрова в печь и закрылся шубой.
Проснулся он от ощущения на себе взгляда. Над ним стоял человек в заснеженной кухлянке.
– Макар, друг, ты откуда?
– Застал тебя, шибко хорошо! Боялся, что уехал. Беда у нас. Лекаря надо или шамана.
– Что случилось? – Полозов заволновался.
Путаясь, Макар рассказал, что, возвращаясь в стадо, он завернул на Буянду, к старику Слепцову. А ночью примчался на собаках сын старика Маркел. Он сразу вызвал отца за дверь и долго охал, стонал. Старик вошел хмурый и сразу стал собираться. Сказал, что Маркел важного человека потерял в верховьях Красной речки. А там всегда метет…
– Потерял? Да как это можно? – перебил его Полозов. – Почему не вернулся, не искал по следу?
– Он работает у хозяина и побоялся сам, но к отцу потому и заехал, чтобы, значит, тот искал… Пришлось запрягать моих оленей.
– А-а-а, вот оно что! – понял Полозов. – И что же?
– Лайку взяли, пурга. Всю ночь водила. Далеко ушел. Нашли. Унты обмерзли. В наледь угодил где-то. Шапка и воротник тоже обмерзли так, будто его в прорубь совали. Подогнали нарты, а он все порывался убежать. Еле уложили, видим, совсем не в себе человек. Приехали в лес, костер развели, а он в бреду. Оглядели, ноги он шибко поморозил. Куда везти? К Слепцову далеко. Решили – к моему отцу. Пальцы на ногах почернели, лечить надо. Может, умеешь, а?
– Кто он? – спросил Полозов.
– Не наш, русский. – Макар сунул руку за пазуху и вынул большие выпуклые очки.
– Мирон! – узнал Полозов его очки. – Он набросил шубу, схватил шапку и выскочил из зимовья. Давай во весь дух! – И ударил по оленям.
