Текст книги "С кем ты и ради кого"

Автор книги: Виктор Тельпугов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

ПИХТА ДОВАТОРА

Зимой сорок первого года конники генерала Доватора шли по тылам противника подмосковной землей. Привела их судьба и в село Лихово, где за день до того побывали немцы. Когда доваторцы появились там, их со всех сторон обступили крестьяне. От радости позабыв о том, что от большинства их домов остались одни пепелища, лиховцы наперебой звали солдат к себе:

– К нам зайдите.

– И к нам.

– И к нам…

Зимний день короток. Остановились конники в Лихове на привал. Вооружившись шанцевым инструментом, они всю ночь растаскивали обгоревшие бревна, рубили замерзшую землю, будто готовились к длительной, многомесячной обороне. А наутро ночевавшие в лесу старики, женщины, дети увидали длинный ряд землянок – с дверцами, с жестяными трубами, честь по чести.

– Получайте подарок от недонского казака! – сказал столпившимся вокруг него людям Доватор. – Может, и не по всем правилам инженерной науки сработано, но перезимовать можно.

– Это для нас?! – изумленно спросили из толпы.

– Так точно, – ответил Доватор. – А вы как думали?

Совсем старая женщина, до бровей закутанная в платок, опушенный инеем, подошла к генералу:

– Мы не так думали. Лихово – село малое. Вам же еще через всю Россию скакать…

– Через всю Россию, говоришь?

– Ну да, из края в край. А мы, лиховцы, что? Ноль без палочки.

– Вот и неверно, мать. За Россию мы вместе в ответе, и я, и ты, и они! – Доватор окинул взглядом собравшихся.

Старуха ответила:

– Мужики наши все как один под ружьем давно. Нынче до баб черед доходит.

– Ну вот, видишь, а ты говоришь – ноль. Побольше бы таких нолей – и с палочками и с ружьишками. И еще скажу: одно Лихово – Лихово, тыща Лиховых – Россия, – я так понимаю.

– Твоя правда, сынок! Только не резон на нас время тратить. Гоните вы его, ирода, шибче, гоните днем и ночью!

– А, вон ты о чем! Так знай: эту ночь мы в пути наверстаем. Завтра за Рузой будем. Кони у нас, сама видишь, курьерские. Ну, а на ребяток тем паче не жалуюсь. Одним словом, живите спокойно. Больше тут ему не бывать! Мы на него вот как насядем! – Генерал привстал в стременах и резко опустился в седло, будто изображал, как именно намерен он «насесть» на немца. – Ясно, граждане?

– Ясное дело.

– Ни пуха вам, ни пера…

Доватор развернул коня, поднес руку к съехавшей на затылок папахе и вдруг увидел прямо перед собой разбитое дерево, ощерившееся белыми щепками, как гигантский противотанковый еж.

– А это что тут у вас такое?

– А это, товарищ генерал, калека у нас. Одним словом, смертельно раненный.

– И еще раненые есть?

– Это один, товарищ генерал. И тот бессловесный.

– Все равно жалко. – Доватор еще раз глянул на обезглавленное дерево. – Пихта?

– Пихта, товарищ генерал. Красавица была.

Доватор спрыгнул на землю, бережно поднял крошечную сломанную ветку.

– Большая редкость в этих краях. А у нас вот, в Полесье… – сказал генерал и, вздохнув, задумчиво сбил рукавицей иней с мохнатой морды коня. Он снял папаху, аккуратно вонзил ветку черенком в жесткий, поседевший от мороза мех.

– Аж до самого Берлина сохраню. Кто ж ее так?

– Свои. Когда к Москве подавались, в спешке и зацепили, – опять отозвалась все та же старуха.

Доватор слегка улыбнулся.

– Свои? Ну тогда ничего! Весной, глядишь, оживет. Все вообще хорошо будет. А ты как думаешь?

Сказал он это так, будто в словах старухи хотел найти подтверждение своим собственным мыслям. Сказал и пристально так посмотрел в ее подслеповатые, слезившиеся глаза. Та, видимо, поняла, почувствовала его внутреннее состояние и, помолчав, ответила:

– Спасибо тебе, касатик. Хошь и не оживет, все одно спасибо вам, сыночки мои. Поклон вам низкий за все, а за доброе слово особо.

– Обязательно оживет! – уже совсем уверенно сказал Доватор. А мы на обратном пути еще проверим. – И чтобы уж окончательно был понятен смысл его слов, добавил: – Когда будем из Берлина до дому скакать. Нескорое это дело, но правое. Верно я говорю?

– Так точно, тырш нерал! – отрывисто, четко, как на параде, отчеканили конники.

– Дай вам господь доброго здоровья! – снова всем сразу поклонилась старуха.

В Лихове больше никто не видал доваторцев. Даже и потом, после конца войны, когда отполыхали все салюты Победы. Знать, из Германии домой по другой дороге прошли. Да и помнили ли они обещанье своего генерала, сложившего голову совсем недалеко от Лихова. Скорей всего позабыли.

Но в Лихове и до сих пор вспоминают Доватора. И старуха жива. Совсем плоха стала, но не запамятовала ни зиму ту, ни генерала в папахе, ни того, какие слова сказал он людям. Не забыла даже и о той малой веточке, которую он тогда с земли подобрал.

– Вот тут это, значит, и было. Во-от тут! – скажет она вам и постучит суковатым костыликом в корни могучего дерева.

Вы для приличия вслух удивитесь старухиной памяти, а про себя подумаете: «Ну разве все возможно упомнить? И где стоял, и что молвил, и как за отшибленной веткой нагнулся. Конечно, все давно перепутала бабка».

А та, словно угадав ход ваших мыслей, всплеснет руками:

– Не веришь?

– Нет, почему же…

– Не веришь, не веришь, по глазам вижу. А у нас тут всяк знает. И пихточку народ по нему окрестил.

– Как по нему? – уже не скрывая своих сомнений, спросите вы.

В разговор постепенно вступят ребята, незаметно окружившие вас и старуху:

– Все точно.

– Пихта генерала.

– Самого Доватора! – услышите вы со всех сторон.

И вот понемногу, слово за словом восстановится вся в общем-то несложная, но в то же время удивительная история пихты.

…Ускакали конники Доватора из Лихова. С каждым днем все реже и реже стали доноситься сюда раскаты орудийной стрельбы. Через неделю в селе было уже совсем тихо. Старики и бабы сперва робко, с оглядкой, потом все смелее начали выходить из землянок. Надолго ли? Этого, конечно, никто не знал. Только старуха, поговорившая в то утро с Доватором, убежденно сказала:

– Надолго.

Спорить с ней односельчане не стали. А скоро и сами увидели – все дальше и дальше уходил от Лихова фронт.

– Надолго! – совсем повеселела старая. А вместе с нею повеселело и все вокруг. Снова послышался детский смех. Блеснула на зорьке первым застекленным окном первая подлатанная хатка.

Даже обезглавленная пихта и та зашевелилась. Подумала, подумала и под весенним солнцем выбросила светлые перышки побегов. А потом, день за днем, неделя за неделей, с деревом стало твориться и совсем небывалое: верхние наклоненные к земле ветви начали постепенно распрямляться, сделались сперва горизонтальными, затем, медленно изгибаясь возле ствола, круто повернули вверх, будто стремясь заполнить собою ту пустоту, которая образовалась в небе после того, как рухнула на землю вершина.

Через несколько весен пихту невозможно было узнать: пятерка верхних ветвей, точно как по отвесу, устремилась в зенит. И вот вместо одной вершины стало у дерева целых пять – гордых, отточенных, одна другой краше и выше!

Теперь пихтой любуются многие люди. Когда подъезжаешь к Лихову, она уже верст за десять начинает над лесом показываться. Тот, кто раньше видел ее, никак не налюбуется, тот, кто встречает впервые, принимает издали за пять самостоятельных деревьев.

– А что это за чудо природы у вас? – изумленно спрашивает новый в этих краях человек.

– Пихта генерала Доватора! – отвечает какой-нибудь шустрый веснушчатый «старожил» лет семи или восьми.

И снова, в который раз уже, начинается неторопливый, гордый, со всеми подробностями рассказ о том, как Доватор был в Лихове, как землянки в одну ночь выстроил, как с людьми говорил.

Мальчишка рассказывает, и, кажется, внимательно слушает его даже само воскресшее дерево, притихшее в этот торжественный миг.

Кончился рассказ, и снова пять вершин, пять зелено-голубых сабель, вскинутых в выгнутое ветрами небо, со свистом рассекают воздух над землей подмосковного села Лихово.

СНЕЖНЫЕ ГОРЫ

И откуда она взялась тут такая? Каждое утро по Чкварели с лыжами на плечах вышагивает к Снежным горам!

Старики все глаза проглядели, понять не могут, что такое творится.

– Наши деревенские кровь проливают, а эта красотка…

Было и впрямь непонятно. Ни свет ни заря, еще и старики-то не все поднялись, девчонка – совсем молодая, в малиновом лыжном костюме, ладно, ой как ладно сидевшем на ней, – чеканила шаг по козьей тропке.

– Нашла время для лыжных прогулок! – все больше и больше сердились старики. – Спросить бы ее: не стыдно людям в глаза смотреть?

Но разве спросишь – в Чкварели с незнакомыми говорить не принято. Вот и косятся старые вслед уходящей девчонке. А Снежные горы покрыты снегом, как им и подобает даже в июльскую пору.

До войны со всей земли тянулись сюда спортсмены. Тогда от малиновых, синих, желтых костюмов рябило в глазах. Но то было мирное время, а нынче… Нет, это просто неслыханно!

– Заур, а Заур! Ты самый старший из нас. Что все это значит, по-твоему?

– Ума не приложу.

– На твоем веку случалось такое?

– Всяко бывает на длинном веку.

– А такое?

– Такого еще не было.

– Луарсаб, а Луарсаб, ты самый догадливый из нас. Куда и зачем ее все-таки носит?

– Я вижу перед собой те же горы, что и вы.

– Сколько верст до них, ты не забыл еще?

– Верст десять, не меньше.

– Ты сам-то бывал там?

– С отцом, когда под обвалом погибли овцы.

– Давно ли?

– Лет пятьдесят уж, пожалуй. С лишком даже.

– Но с тех пор там овец вообще не пасут, ты же знаешь.

– Не пасут.

– Так значит?

– Значит, спросите Отара. Он самый мудрый из нас.

– Отар, объясни, пожалуйста, что происходит в Чкварели?

– В Чкварели и на всем белом свете война.

– Вот именно, война. Немец уже у ворот Кавказа! Ты сколько войн перевидел?

– Я, как Луарсаб, половину всего помню только.

– Ну, было в той половине такое?

– Во время войны все бывает. Чего только не бывает во время войны, – уклонился от прямого ответа старик.

Отар был не только самым мудрым – он был еще и самым зорким в селении. Кто-кто, а он-то отлично видел, и уже не один раз, как поздним вечером возвращалась девчонка в Чкварели.

Лыжи по-прежнему на плечах. Но как несла их, как несла! Казалось, сделаны они из тяжелейшего в мире гранита. Костюм из малинового становился бог знает каким и уже не сидел, а висел на опущенных узких плечах девчонки. Сама она, изнемогая от усталости, едва передвигала ноги. Вот-вот сорвется со скользкой козьей тропы.

Но утром все повторялось сызнова. Мимо широко распахнутых от удивления окон Чкварели снова с легкими лыжами на плечах шагала к Снежным горам вчерашняя мученица. Камешки похрустывали под коваными ее каблуками. Этот звук сливался со звуком песенки, слов которой разобрать было нельзя, но по всему чувствовалось – песенка молодая, как сама певунья.

Соседский мальчишка Сосо под большим секретом сообщил как-то Отару, куда держит путь девчонка с лыжами, и старик никому не сказал об этом. Мало ли что бывает на войне!

Потом девчонка исчезла. День ее нет, второй не появляется, третий…

– Заур, а Заур, куда девалась эта, как ее?

– Луарсаб, послушай-ка, ты не видал?

– Отар, дорогой, ты случайно не скажешь?

– Откуда мне? И война есть война…

– Отар, ты же самый мудрый из нас, зачем говоришь такое?

– А я ничего не говорю. Мудрый так мудрый, пусть будет по-вашему.

– Как же узнать все-таки? – не унимались старики.

Отар выпрямил согбенную спину, посмотрел в сторону Снежных гор и сказал:

– Вот вы все спрашиваете самых старых, самых ветхих, самых горбатых. Хорошо ли это? Так вы ничего не узнаете о девчонке.

– Кого же нам спрашивать, как не самих себя? Кроме нас да старух, никого не осталось в деревне.

– Спросите-ка лучше Сосо.

– Какого еще Сосо? Память твоя начинает сдавать, Отар. Лет сорок назад твой покойный отец пил чачу на его поминках.

– Не сбивайте меня и слушайте внимательно, что вам говорят. Другого Сосо спросите – мальчишку. – Да, да, пострела, и шалопая, если вам угодно, и все-таки именно его, Сосо, спросите, – он таинственно улыбнулся и подумал: «Если я вам скажу, что девчонка тренирует в горах лыжные батальоны для фронта, вы же мне все равно не поверите? Не поверите».

– Ты смеешься над нами, старик. Смеешься?

– Спросите Сосо, я вам говорю: он самый молодой в Чкварели!

МАНУСКРИПТ

У меня на столе лежит толстая книга. Если вглядеться пристально, на ее уже давно потемневшей, покоробившейся от времени обложке можно прочитать… впрочем, не буду забегать вперед, расскажу все по порядку.

Саперная служба когда-то казалась мне легкой, как загородная прогулка. Это представление раз и навсегда было развеяно во время одной боевой операции, в которой мне довелось участвовать.

В начале Великой Отечественной войны нашей части, находившейся в Средней Азии, недалеко от Ирана, было приказано совершить марш вдоль границы. Чтобы выполнить эту задачу, нам предстояло пройти несколько сот километров по пустыне. И не только пройти – перебазировать боевую технику, погруженную в машины, мало приспособленные для движения по пескам.

Машины одна за другой выходили из строя, колеса их зарывались в раскаленный песок по самые оси. А тут еще ветер! Со всеми потрохами засасывало нас это чертово сопло пустыни. Но именно нам, саперам, надо было любыми средствами обеспечить благополучный переход автоколонны.

– И чтобы обязательно в срок! – закончил свое краткое напутствие представитель Ставки.

Семь дней и семь ночей кувыркались мы с бархана на бархан. За это время бог успел сотворить небо и землю, а мы на той земле, как беспомощные козявки, не проползли и половины положенного пути.

Даже у всегда веселого железного нашего старшины глаза ввалились и выцвели, а голос стал глухим, стариковским. Через силу, скривив рот, выдавливал он из себя нехитрые слова, призванные подбодрить изнемогших людей:

– Раз, два, взяли…

Но и это не помогло. Мне, например, даже казалось, что говорил он не «взяли», а «вязли»:

– Раз, два, вязли…

Так вот и вязли мы по колено в песках, и не было видно тем пескам ни конца, ни края.

– В настоящей пустыне, говорят, миражи попадаются. Хоть на горизонте нет-нет да мелькнет пальма или арычок какой, а тут и того не жди, – мрачно пошучивал кто-нибудь на привале.

– Не положено, – уже без всякой улыбки отвечал старшина.

На девятый день пути окончательно выбились из сил и люди и машины. Песок под ногами и колесами стал похож на расплавленное стекло. Ни шагу вперед, ни шагу назад. Колонна встала…

Приуныл саперный народ, пригорюнился.

И вдруг кто-то из нас совершенно случайно обратил внимание на кусок желтого камня, торчавший из одного бархана. Пустили в ход лопаты – откопали хорошо обтесанную продолговатую каменную плиту. Рядом с ней обнаружили другую, третью, четвертую… Доложили командиру. Тот велел всем продолжать раскопки.

– Да это же чудо, братцы! Мы тут целую автостраду построим!

Плиты двумя ровными рядами стали класть под колеса. Снова затарахтели моторы, грузовики ожили, поднялись на каменные рельсы и пошли. Машины опять становились машинами, люди – людьми.

Плиты, оставшиеся в хвосте колонны, переносили вперед, заставляя их работать снова и снова.

А раскопки меж тем продолжались. И каждый взмах лопаты приносил все новые и новые неожиданности. Из песка постепенно, камень за камнем, начали вставать перед нами какие-то древние сооружения. Сначала показалась приплюснутая луковка гофрированного купола, потом обозначился угол здания, сделанного все из того же желтого камня.

– Миража мы так и не дождались, но это похлестче всякого миража будет. Это же город, хлопцы! – заволновался старшина.

На наших глазах из-под песков действительно стена за стеной подымался и расправлял плечи город – древний, давно умерший, но будто воскресавший заново.

Это и в самом деле было его вторым рождением.

Радировали в Ташкент. Оттуда немедленно пришел ответ:

«Поздравляем открытием. Раскопки продолжайте. К вам направляется экспедиция Академии наук».

Колонна наша не могла долго задерживаться – война есть война. Но командир все-таки распорядился оставить в том месте особый пост до прихода ученых.

– Назначаю вас комендантом города, – весело кивнул он в мою сторону. – А вот вам и гарнизон. – Он ткнул пальцем в грудь моего земляка киевлянина Сани Стебуна. – Два сапера и две саперных лопатки – это сила! До прихода академиков город должен быть приведен в образцовый порядок. Ясно?

– Ясно, – ответил за меня вверенный мне гарнизон.

Где-то там, за колеблющейся линией горизонта, грохотала война. Рушились, рассыпались в прах города и страны, а здесь, в этом раскаленном, дымящемся тигле, на забытой и проклятой богом земле, просыпалась жизнь! Можно ли было представить себе что-нибудь более прекрасное?

И хотя мы только откапывали то, что за много веков до нас было воздвигнуто другими, работа эта вдруг показалась нам великой стройкой.

– Зовсим як у нас в Киеве перед войной, – вздыхал Саня. – Як на самом Хрещатике. Не хватае тильки каштанов.

– Что верно то верно, – соглашался я полушутя, полусерьезно.

Мы работали как черти, без отдыха, камень за камнем отвоевывали у зыбучих песков.

Город-сказка! Он уже задумчиво поглядывал на нас азиатскими, чуть раскосыми глазами узких окон, когда Саня, потрясая какой-то новой удивительной находкой, закричал на всю пустыню.

– Нашел! Нашел! Нашел!..

Я невольно выронил лопату, бросился к Сане:

– Где? Что? Рассказывай толком.

– Ма-ну-скррииипт! – исступленно ревел он, и голос его летел с бархана на бархан.

Саня дрожащими от волнения руками протянул мне предмет, от одного вида которого я тоже пришел в священный трепет: на ладонях его лежала старинная книга, обросшая со всех сторон песком! Мы сразу решили, что нашли чрезвычайно ценный для науки документ, с помощью которого ученые разгадают доселе незнакомое.

Бережно, боясь нарушить земляной покров, сковавший таинственные страницы, мы положили книгу на каменную плиту, накрыли своими гимнастерками и снова аккуратно присыпали песком. Возле холмика, под которым хранилась мудрость веков, мы проходили затаив дыхание. Решили даже по очереди не спать до прибытия ученых…

– Не дай бог, опять заметет…

Шли дни. Кончалась ржавая вода в канистре, иссякали и наши последние силы, а экспедиции академии все не было.

Когда же в одно прекрасное утро над нами все-таки закружил ташкентский самолет, мы сами подали ему сигнал, запрещавший посадку. Саня даже рявкнул, стараясь перекричать шум мотора:

– Куда ты, бисова голова! Тут садиться – только гробиться.

Несколькими минутами позже мы узнали, что летчик и не собирался приземляться. Он лишь выбирал место, куда половчее сбросить старика академика и грузовой парашют с провиантом.

Старик чуть не переломал все свои косточки, когда непогашенный купол поволок его по песку на отрытые нами стены.

Едва встав на ноги и выпутавшись из шелковых тенет, он закричал:

– Ну где он, ваш город? Показывайте!..

Мы привели его к месту наших раскопок. Он долго с молоточком и лупой молча ползал на четвереньках возле желтых камней, рассматривал их с тщательностью часовщика. Потом поднялся и крепко пожал нам руки:

– Великолепно. Благодарю, поздравляю вас, друзья мои!

Чтобы окончательно потрясти академика, мы раскопали заветный холмик и в торжественном безмолвии вручили старику манускрипт.

Старик даже зажмурился от волнения. Он снова опустился на корточки и, вооружившись лупой, опять стал похожим на часовых дел мастера.

Сознавая необычайную важность момента, почти священнодействуя, он осторожно запустил свой длинный ноготь куда-то в середину книги и, как окно в века, распахнул похрустывающие страницы…

Перед нашими глазами мелькнули какие-то иероглифы, схемы, рисунки…

Старик протер очки и… расхохотался.

Придя в себя, он уже без всяких предосторожностей отскоблил желтый песок с манускрипта и прочитал вслух так громко, что эхо запрыгало по желтым камням нашего города:

– «Развитие огородничества в Средней Азии. Издательство «Заря Востока». Ташкент, 1929 год…» Так закончилась история находки драгоценного исторического документа, который должен был пролить свет на черный мрак азиатской древности.

Мы с Саней скисли и приумолкли. Поглядев на нас, старик снова рассмеялся:

– Да что вы, мальчики! Вы же самые настоящие молодцы!

Вечером, чтобы совсем нас успокоить, старик рассказал нам тут же сочиненную им легенду о том, как некий пастух-узбек, перегоняя овец, спрятался от ветра, плюющегося песком, в выкопанную им самим яму и забыл в той же яме ненужную ему книжку, ибо не собирался разводить в пустыне свеклу и брюкву. Горячий ветер занес книжку песком, насыпал над ней высокий бархан.

Легенда говорила и о том, как солдаты, возвращая жизнь городам – молодым и старым, – откопали книжку, как берегли ее до прихода ученых, как из Ташкента прилетел старик с длинным ногтем на правой руке, гораздо более древний, чем найденный в песках манускрипт…

– Одним словом, не огорчайтесь, – весело закончил академик. – Будь моя воля, я бы о таких городах, как вот этот, в сводках Совинформбюро на весь белый свет сообщал: так, мол и так, наши взяли новый город.

Он помолчал, потом добавил совсем серьезно:

– А манускрипт мы еще отыщем! Уверяю вас!

Не знаю, сыскал ли старик еще что-нибудь среди желтых камней: на следующее утро мы расстались.

В моем вещмешке нашелся уголок для несостоявшегося манускрипта. Мне захотелось сохранить его. Просто так, на память о том, как в дни одной из самых разрушительных войн у нас на глазах поднялся из песков город, однажды исчезнувший с лица земли, но не пропавший бесследно, город, разбуженный нами.

А то, что книжка, найденная при его раскопках, оказалась не слишком древней, можно считать делом вполне поправимым. Ведь только на моем столе пролежала она уже больше тридцати лет…