Текст книги "Слой 1"

Автор книги: Виктор Строгальщиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Слесаренко давным-давно понял, что любая война неэффективна, и всегда избегал конфликтов, ежели ситуация тому не препятствовала. И, надо признать, его покоробили настойчивость и чуть ли не приказной тон, которым бывший его коллега по горкому, а ныне президент «Промспецбанка» Бондарчук выразил пожелание иметь на своих счетах терехинские деньги. Виктор Александрович пытался было разговор замять, но Бондарчук сунул ему телефонную трубку и сказал: «Не понял – звони первому» (так они по сей день именовали в своём кругу бывшего горкомовского босса). Слесаренко никому звонить не стал – не забыл еще, кто такой первый и каково бывает тем, кто идет с ним не в ногу. Поэтому в тот же день к вечеру он сам зашел к Терехину и сказал, что есть мнение перевести деньги в «Промспецбанк». Терехин слегка побледнел, поинтересовался, чьё же это мнение. Слесаренко без обиняков сказал, чьё. Больше к этой теме не возвращались: Терехин в недавнем прошлом работал в райкоме и понимал, что к чему, когда «есть мнение».

– Дойдет, не дойдет – не важно, – сказал Виктор Александрович. – Ты давай сам не тяни с этим делом, а бумагу мы тебе пришлем.

– Но я все-таки хотел бы присутствовать, – с явным нажимом произнес Терехин.

– Тогда жди, – ответил Слесаренко и пошел в зал.

Поднимаясь по лесенке, а затем спускаясь наклонной

дорожкой вниз, к столу президиума, Виктор Александрович обратил внимание, как мало в зале народу – нет и трети тех, кто утром перекрывал улицу. Он и раньше догадывался, что на нынешних массовых сборищах в публике больше половины зевак, случайных прохожих и любителей поорать по любому поводу, и наконец убедился в этом воочию.

Мэр заметил его и кивнул на кресло рядом с собой. Когда Слесаренко прошел на сцену и занял указанное ему место, мэр подчеркнуто крепко пожал ему руку, вгляделся в лицо, покачал головой и сказал в микрофон:

– А сейчас, товарищи, Виктор Александрович Слесаренко, заместитель председателя городской Думы, чело

– век хорошо известный и уважаемый, принесет вам свои извинения за те… мм… неосторожные слова, которые он имел несчастье произнести публично… ээ… сорок пять минут назад.

Виктор Александрович опешил и замотал в недоумении головой.

– Вот видите, он извиняется, – твердым голосом сказал мэр. – Будем считать вопрос исчерпанным. Продолжим, товарищи. Кто хотел бы высказаться по содержанию четвертого пункта соглашения? Тут некоторые товарищи желают изменить формулировку: вместо «в первоочередном порядке» записать «в обязательном порядке». В принципе, я не против, можно и поменять, но тогда нам придется переголосовывать и пункт второй, а мы его уже приняли, товарищи, и под вашим же давлением, в вашей формулировке. Как же нам быть? Как избавиться от этого противоречия? Или примем пункт четвертый за основу и доверим согласительной комиссии его доработать? Все согласны?

«Да, – подумал Виктор Александрович, – у мэра мне еще учиться и учиться. Как он меня из героев в виноватые задвинул!».

Никакой обиды по этому поводу он не испытал – таковы были правила игры во власть, и Слесаренко их принимал без внутреннего кокетства, спокойно и осознанно. Не была для него секретом или неожиданностью и разворачивавшаяся сейчас на его глазах новая игра – «восстановление справедливости». Виктор Александрович прекрасно знал, что все эти соглашения, протоколы, согласительные комиссии и инициативные группы нужны только для того, чтобы похоронить в бюрократических изысках главное, за чем пришли эти люди: возврат денег. Никто из сидящих в президиуме и не собирался ничего «возвращать», так как покрытие убытков обманутых вкладчиков за счет городского бюджета явилось бы обманом и ограблением десятков тысяч других горожан-налогоплательщиков, которым хватило ума не поддаться на сладкое мычанье «МММ» или хвастливое карканье «Артона».

По-человечески Виктор Александрович жалел обманутых людей, особенно пожилых, и ненавидел наглых обормотов, их ограбивших: вот их бы он точно перестрелял без суда и следствия прямо на площади возле мэрии. И в то же время как взрослый человек, в силу профессии своей привыкший и научившийся анализировать мотивы людского поведения, он не мог сбросить со счетов обыкновенную человеческую жадность, жажду быстрой наживы. Семьсот обещанных процентов годовых! За что, позвольте спросить? И каким образом? Едва ли сидящие в зале старики и старухи задавали себе эти вопросы. Их всех, и молодых в том числе, поманила сладкая возможность получить в семь раз больше, чем они отдали, – получить, ничего не делая. Вывод жестокий, но объективный.

Конечно, совсем не давать денег было нельзя. Слесаренко догадывался, что произойдет дальше: город все-таки выделит какую-то минимальную сумму и отдаст ее на распределение инициативной группе, которая должна будет определить первоочередно нуждающихся и наверняка погрязнет в скандалах, жалобах и тайном желании удовлетворить не в последнюю очередь самих себя. Таким образом власти добьются искомой передышки, свалив вину за нерасторопность на самих вкладчиков.

Виктор Александрович откровенно скучал в президиуме. Мэру сейчас он был не нужен, тот вполне успешно справлялся с ролью сам, но отпроситься или уйти без спроса было неудобно: если мэр держал его рядом, даже в качестве реквизита, значит, того требовала ситуация.

От скуки Слесаренко принялся разглядывать зал, рассматривать в неярком свете людские лица. Он отметил для себя, что почти весь состав Думы присутствовал в зале, но в процесс никто из депутатов не вмешивался, даже Низовских. Виктор Александрович наткнулся на встречный взгляд депутата Павлова, тридцатилетнего инженера, большого умницы и такого же большого циника, чем поневоле тот и нравился Слесаренко. Павлов сцепил ладони замком и одобрительно помахал ими Виктору Александровичу. Слесаренко кивнул в ответ, улыбнувшись. Приятно, когда тебя понимают. И вдруг увидел, как вечный его вражина Низовских повторил павловский жест, и он даже растерялся поначалу, но белеющее в полумраке лицо депутата выражало одобрение и уважение. Слесаренко кивнул и ему, подумав при этом, не слишком ли поверхностно и однозначно он, Виктор Александрович, относился к Низовских, и не поискать ли им достойные возможности сближения? Слесаренко честно признался себе, что в конфронтации с Низовских он ни разу не предпринял даже слабой попытки заключить перемирие, сам задирал вспыльчивого коллегу, за что сейчас поставил себе «неуд». А мэру поставил «пятерку», потому что именно в эту минуту мэр произносил в микрофон:

– От состава городской Думы, я полагаю, мы попросим войти в согласительную комиссию депутата Константина Яковлевича Низовских. Нет возражений у уважаемого депутата? У его коллег? У вас, Виктор Александрович? Очень хорошо, предложение принимается. Какие будут кандидатуры на пост председателя комиссии? Пока тут пауза, позволю себе высказать собственное мнение: товарищ Школьников! У него есть богатый опыт депутатской работы, он уже проявил себя как хороший организатор… «Чего организатор? – подумал Слесаренко. – Моего избиения?» – Вижу, вижу, большинство со мной соглашается, значит, мы с вами, товарищи, все лучше и лучше понимаем друг друга, это меня очень радует, не скрою…

Закончив с назначением комиссии, мэр пожелал ей успешной работы и покинул зал, напомнив депутатам, что заседание Думы возобновится через десять минут. Низовских, естественно, остался в зале как член комиссии, и Виктор Александрович еще раз мысленно поаплодировал городскому голове.

Секретарши Танечки не было в слесаренковской приемной: болталась где-то с такими же застарелыми канцелярскими девицами. «Уволю», – в сотый раз сказал себе Виктор Александрович и прошел в кабинет.

Статус заместителя председателя Думы был весьма невысоким, о чем в первую очередь свидетельствовали скромные размеры кабинета: у самого последнего по рангу заместителя мэра «хата» была в три раза просторнее. Сказывалась и двойственность самой должности – официально председателя Думы не существовало в природе, главой самоуправления был мэр, так что Слесаренко по логике вещей был заместителем кресла, в котором восседал городской голова, и по этому поводу в коридорах большого дома на Первомайской ходили байки разной степени обидности. Виктора Александровича это задевало, но не слишком. Прямая должность подчас ничего не значила в административной иерархии. Определяющим было место во властных отношениях, которое занимал человек, его полномочия и разрешенные возможности, по большей части не обозначенные должностной инструкцией и закрепленные за ним неким негласным договором наверху. Примером подобного являлся бывший ханты-мансийский окружной начальник Чурилов, потихоньку исчезнувший в московских «кругах», притом отнюдь не самых верхних. Не утративший связи с родным ему Приобьем, Виктор Александрович частенько слышал от старых друзей-северян, что и поныне, однако, стоит только ткнуть пальцем в более-менее серьезную государственную или деловую структуру в округе, как под первым-вторым слоем наткнешься на Чурилова.

Свои собственные возможности и положение Виктор Александрович не идеализировал, но и не горевал по сему поводу. Хорошего чиновника карьера несёт сама, а честолюбивые выскочки первыми падают с лестницы.

Зазвонил городской телефон, и почти минуту в кабинете звучал занудливо мерзкий звук. Секретарши всё не было, и Слесаренко в сердцах сорвал трубку, гаркнул начальственное «да», переводимое как «пошли вы все в задницу».

– Господи, что случилось, Витя? – раздался в трубке напряженный голос жены Веры. – Как ты себя чувствуешь?

– Нормально. А ты откуда знаешь?

– Татьяна позвонила…

– Уволю дуру! – не сдержался Слесаренко.

– Ну, как ты можешь так говорить, Витя. Она так о тебе заботится, так переживает…

– Она переживает, что я её выгоню. И я её выгоню, это однозначно.

– Вот всегда так, – сказала жена. – Теперь я буду чувствовать себя виноватой. Ты всегда добиваешься, что все вокруг чувствуют себя виноватыми перед тобой.

Проснувшаяся совесть куснула Виктора Александровича. Слова жены напомнили ему воскресное послеобеденное возвращение домой из «заимки» Чернявского, его якобы вылет из Москвы утренним рейсом, якобы поиски машины в аэропорту, якобы имевшее место неожиданное приглашение Шафраника на министерскую дачу, отказаться якобы не мог, а позвонить не успел. Не любивший и не очень умевший врать Слесаренко с каждой новой ложью всё больше злился на себя, но злость сорвал, понятно, на жене, прицепившись к тому, что в его отсутствие заболел внук: съел какую-то импортную сладкую гадость, а ведь он запретил строго-настрого!.. Досталось и сыну со снохой, и внуку тоже, и даже раздача московских сувениров не прибавила потом настроения ни Виктору Александровичу, ни другим, тем более что в качестве подарка внуку Слесаренко, как обнаружилось, привез заморское шоколадное яйцо.

– Ладно, Вера, успокойся, – извинительно сказал Виктор Александрович. – Ничего страшного, немного крови натекло из носа. Зато теперь твой муж – герой, авось премию дадут в качестве компенсации. – Он глянул на часы. – В два тридцать буду на обеде. Другую рубашку подбери, пожалуйста. Ну всё, пока.

Заседание Думы прошло без неожиданностей, в два пятнадцать приняли решение прерваться на обед: получалось, что Слесаренко все рассчитал точно. Он складывал бумаги в портфель, когда мэр, поднимаясь с кресла, негромко сказал ему:

– Зайди на пару слов, Виктор Александрович.

Подхватив портфель, Слесаренко пошел за начальником. В приемной мэра толпились вечные просители, за что секретарша получила сердитый взгляд хозяина: мэр не любил, когда в приемной сидели одновременно больше двух человек. Для посетителей напротив двери приемной был небольшой, уютный холл с удобными креслами, но настырные ходоки все равно пёрли в приемную: там было больше шансов проскользнуть в заветную дверь.

Они уселись у большого стола, сервированного под кофе на двоих. В конце кабинета была дверь, ведущая в комнату отдыха, и обычно напитки подавались там; кофе в кабинете, «по-походному», определял собой короткий и официальный разговор.

– Однако ты молодец, Виктор Александрович! – сказал мэр. – Умеешь держать удар. – Оба усмехнулись. – Ты мне очень помог сегодня, спасибо. Но я не об этом. Бумагу привез?

– Привез, – ответил Слесаренко и полез в портфель.

– Не надо, у меня есть факсовая копия. Сам передашь Вершинину, договорились? И возьми это дело на персональный контроль. Сам знаешь: документ – это еще не деньги. Будет задержка, даже на неделю, – немедленно сообщи, стесняться нечего, надо будет – выйдем на Совмин, подключим Рокецкого. Прав Шафраник: эту проблему надо закрывать однозначно… У нас на вечер намечена встреча в поселке Нефтяников. Поедешь туда, поговоришь с людьми. Бумагу покажешь, только сделай копию, а то уведут, захватают. Договорились? Вот и хорошо. Пообедаем вместе?

– Извините, обещал жене быть дома.

– Раз обещал – выполняй.

Мэр допил кофе, ткнул в пепельницу полусгоревшую сигарету.

– Да, вот еще что… У меня был Терехин, он на тебя обижается, Виктор Александрович. Вам вдвоем виднее, как надо поступить. Ты ведь знаешь, я в мелочи не лезу, мне важен результат. Только одно хочу сказать тебе, Виктор Александрович: вы оба – мои ближайшие помощники, и никаких скандалов между вами я не потерплю. Работать надо, а не выяснять отношения. Договорились?

– Я обязательно учту ваши пожелания, – ответил Слесаренко.

– Это не пожелания, дорогой мой. Желают здоровья, а работу – требуют. И спрашивают за нее. Ну всё, не смею задерживать. Привет от меня жене.

– Спасибо, передам, – сказал Слесаренко, поднялся и пошел к двери.

– И последнее, Виктор Александрович, – в спину ему произнес мэр, Слесаренко полуобернулся у двери. – Насчет Лунькова. Ты же понимаешь, что министр во всей этой комбинации прослеживаться не должен.

– Извините, – возразил Слесаренко, – а где же тогда я взял эти бумаги? Украл со стола, что ли?

– Ну зачем же так… Помозгуйте там с Чернявским. Всегда можно что-нибудь придумать. Ведь придумал же сегодня с этой теткой! Наверняка сам подговорил ее, чтобы она тебе нос разбила? Шучу, однако, – со смехом закончил мэр. – В общем, думайте. Но особо не тяните. Как говорится, вопрос назрел. Ну, и деньги на поселок. Теребите с Вершининым министра ежедневно. Константиныч вас проклянет, зато народ спасибо скажет. Успехов, Виксаныч. Действуй, дорогой, действуй!

В коридоре восьмого начальственного этажа Виктору Александровичу встретился Терехин: то ли поджидал его, то ли просто шел куда по делу. Слесаренко хотел было заговорить с Терехиным прямо сейчас, но замешкался и разминулся с ним не сказав ни слова.

Единственной, пожалуй, серьезной привилегией Виктора Александровича как заместителя председателя Гордумы было наличие персональной служебной машины. Неновую черную «Волгу» и водителя Василия он «напрягал» строго в рабочие дни, по выходным сдавал в общий дежурный наряд, что не шибко нравилось Василию, привыкшему с прежним хозяином уикэндничать на дачах и рыбалках, а не сидеть в подвальной дежурке в ожидании вызова. Даже по субботним своим возвращениям из Москвы Слесаренко не беспокоил шофера: всегда подвозили попутчики. Общались они с Василием на «вы», и помимо начальственной вежливости в этом присутствовал и элемент страховки: как и секретарше Татьяне, он не доверял шоферу, тоже доставшемуся ему в наследство от предшественника, и подчеркнуто держал его на служебной дистанции, не допуская в личную бытовую жизнь. Слесаренко знал, что шоферня промеж собой обсуждала своих начальников и со слов Василия считала его барином и пижоном, что лишний раз доказывало Виктору Александровичу: люди несправедливы в своих оценках. Вот гонял бы Слесаренко своего шофера по бабам и кабакам, заставлял ночевать в машине у своего и чужих подъездов – был бы он в глазах водителя нормальным мужиком.

Виктор Александрович спустился на лифте в подвал, нажав кнопку с цифрой «один». Вестибюль программировался «двойкой», и новички, не знавшие этого, обычно давили «единицу» и потом недоуменно шарахались по подвалу в поисках выхода.

Жил Виктор Александрович неподалеку, за драмтеатром, и вполне мог за пять минут дойти пешком, но шофер Василий жил в том же доме – поспособствовал на прощание прежний хозяин – и тоже любил есть домашнее: говорил, что для брюха полезнее, и Слесаренко в этом был с ним согласен; его собственный желудок все чаще напоминал о себе.

По утрам Виктор Александрович от машины отказывался, любил прогуляться по свежаку, и с шофером Василием сегодня еще не виделся, а потому поздоровался, подойдя к машине.

– С приездом, Виктор Саныч, – приветствовал его шофер. – Когда прибыли?

– В воскресенье, – сказал Слесаренко и зафиксировал в уголке памяти вопрос: почему спрашивает – из вежливости или по другой причине? Собственная мнительность подчас раздражала Виктора Александровича, но тут уже ничего не поделаешь, поздно ломать характер.

– За полчаса «заправитесь»? – спросил он Василия. «Заправкой» шофер именовал любой прием пищи, и это словечко нравилось Слесаренко и тоже прилипло к нему.

– В три десять надо отъехать.

– Отъедем, – сказал Василий. – Нет проблем, Виктор Саныч.

Дети были на работе, приболевший внук спал. Перекусив постным борщом и картофельными котлетами в сметанном соусе, Слесаренко пошел менять рубашку. Когда снимал использованную, нашел в кармане брюк испачканный кровью платок и бросил в корзину для грязного белья.

– О, господи! – ахнула жена за спиной.

– Ничего страшного, – сказал Виктор Александрович, – не бери в голову, Вера.

Жена приподняла платок за уголочек и повертела его перед бледным лицом.

– Это чей, Витя?

– Как это чей? – удивленно спросил Слесаренко, не сразу осознав причину вопроса. – Да кто-то подал в толпе, даже не видел, кто. Не до этого было.

– Ты очень испугался, когда тебя ударили?

– Почему это я должен был обязательно испугаться?

Наивность сорокасемилетней учительницы словесности приводила Виктора Александровича то в восторг, то в бешенство, но чаще всего умиляла до жалости: как смогла эта женщина за четверть века ежедневного общения с детской жестокостью и тупостью сохранить душу в чистоте и целости? Сам Слесаренко любил детей, но до пяти лет и старше двадцати; промежуточный возраст был ему неприятен.

– Тебя же могли просто растоптать! Я так боюсь толпы… Скажи мне, Виктор, почему люди, собираясь в большом количестве, аккумулируют в массе своей самые темные инстинкты? – Академичность вопроса подсказала Слесаренко, что он готовился давно: наверное, еще со времени татьяниного звонка. Он представил себе, как жена Вера панирует котлеты и размышляет о странностях человеческой души.

– Зря тебя Татьяна запугала своими рассказами. Всё было куда прозаичнее: поорали – разошлись.

– Нет, что-то с людьми происходит, – сказала серьезным голосом жена. – Как могла женщина, русская женщина, наверняка мать, ударить человека, который желал ей добра? Только добра!

– Ну, хватит, хватит драматизировать. Вера! – Виктор Александрович обнял жену и погладил её ладонью по спине. – Ты бы лучше рубашку подгладила: смотри, воротник загибается.

Верины слова вызвали у Виктора Александровича неловкость и чувство безвинного обмана. Совсем не добра желал Слесаренко той золотозубой женщине в норковой шубе: по его мнению, такие истеричные и наглые бабы заслуживают хорошей порки – в первичном смысле этого слова. В одном он был солидарен с женой: в нелюбви к большим скоплениям народа. И его не очень прельщала сегодняшняя вечерняя перспектива ехать вместо мэра на встречу в поселок Нефтяников.

С нынешним главой города Слесаренко многие годы ходил параллельным курсом во властных коридорах, но редко пересекался с ним в конкретной работе и почти не знал как человека. В последнее время пригляделся на Думе, кое-что понял в нем и оценил по достоинству, но по-прежнему не знал главного: чей он человек, нынешний мэр.

Совершенно независимых людей на чиновничьей лестнице отродясь не бывало, за каждым кто-то стоял, открыто или потаённо. Мэр в этом смысле выглядел загадочно и странно: какой-то конкретной крупной личности, группы влиятельных (или жаждущих влияния) людей за его спиной не просматривалось. Человеком Рокецкого мэра тоже нельзя было назвать без оговорок: они никогда не работали вместе и не имели общих друзей. Слесаренко в который раз поймал себя на мысли, что до сей поры не знает, кто же у мэра ходит в близких друзьях. Формальные приятельские связи прослеживались, но ни одного сокровенного друга – такого, которому душу открыть не боишься, – Виктор Александрович у мэра так и не вычислил. И не мог уяснить для себя, хорошо это или плохо. Настоящие друзья – это счастье человека и уязвимое место политика. Виктор Александрович к городскому голове относился хорошо и зла ему никогда не желал, считая его толковым руководителем, без авантюры и самодурства, но жесткий опыт аппаратной работы подсказывал ему, что отсутствие информации о начальнике есть слабость и страх подчиненного; надо непременно что-то знать, и это «что-то» обязательно найдется у каждого, стоит поискать основательнее. «Скелет в шкафу», – так, кажется, говорят англичане. Копать под мэра Слесаренко не собирался. Более того, связывал именно с ним свою будущую карьеру, но не отказался бы от возможности заиметь на начальника любой доказательный компромат. Земля – она круглая, кто знает, как завтра повернется…

В три с минутами позвонил из машины водитель, и Слесаренко вернулся в мэрию, где до половины седьмого заседал с депутатами. Повестка двигалась достаточно гладко, вопрос о деньгах комитета по строительству Виктор Александрович предложил перенести на следующее заседание. Присутствовавший в зале Терехин никак не выразил своего отношения к переносу, а после, в коридоре, по дороге к лифту, сказал Слесаренко:

– Ну что, едем вместе? – и, предваряя вопрос, добавил: – Сам посоветовал.

Терехин был лет на десять, пожалуй, моложе Слесаренко, но тоже успел за недолгую и неяркую райкомовскую карьеру нахвататься словечек типа «сам», «первый», «хозяин» – этой фени второразрядной партийной номенклатуры.

Вот и отлично, – сказал Виктор Александрович. – Половина тумаков на твою долю достанется, я не против.

Думаю, никаких тумаков не предвидится. С хорошими вестями едем, успокоим людей. Ты же это умеешь, Виктор Александрович.

От этих слов Слесаренко рефлекторно схватился за нос, и Терехин рассмеялся, уважительно коснулся слесаренковского плеча: мол, понимаем, ценим…

В том, что мэр решил направить Терехина вместе с ним на встречу с жителями, не было ничего необычного. В конце концов, именно Терехин отвечал в администрации за городское строительство. Тем не менее весь не слишком долгий путь от мэрии до окраины города – поехали на слесаренковской машине, оба сидели сзади, перешучивали утренний инцидент – Виктор Александрович ожидал от соседа если не прямой атаки, то явных поползновений насчет перевода денег, однако Терехин даже и не пытался к этой теме приблизиться, чем еще больше насторожил Слесаренко. Ему почти дословно припомнился разговор с мэром, и Виктор Александрович с нарастающей тревогой подумал: «Неужели и мэр здесь завязан?». Ежели так, плохи были его, Слесаренко, дела.