Текст книги "Слой 1"

Автор книги: Виктор Строгальщиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Кротов смотрел в сверкающие искренностью и волей глаза депутата и не знал, что думать: то ли мессия сидел перед ним, то ли сумасшедший. Борясь с обволакивающей луньковской аурой, он все-таки выдавил из себя вопрос:

– И ради этой светлой цели вы готовы пустить по ветру деньги несчастных вкладчиков «Народного доверия»?

Луньков театрально прикрыл глаза ладонью и откинулся на спинку дивана.

– Юра, ради бога, объясните этому святому человеку, что к чему!

– Вкладчики не пострадают, – сказал джинсовый «эксперт». – На этом и построена вся операция.

– Ничего не понимаю. Сами же сказали: ограбят, сбегут…

– Совершенно верно. Притом так далеко сбегут, что их днем с огнем не отыщут. И вот тут на сцене появитесь вы с господином Луньковым и возглавите борьбу за возвращение денег пострадавшим. И что самое важное: вы их вернете.

– Откуда же возьмутся два миллиарда?

– Вы их получите от нас.

– Те же самые?

– Какой вы непонятливый, однако… Те деньги исчезнут. Понимаете? Просто исчезнут вместе с плохими финансистами из очень плохого «Доверия». После чего «Регион-банк» по инициативе депутата…

– Кандидата в губернаторы! – поднял палец Луньков.

– …Кандидата в губернаторы господина Лунькова начнет кампанию по сбору средств для погашения долгов населению. Эти деньги – с бору по сосенке – выделят очень солидные и респектабельные фирмы, в том числе и сам «Регион-банк». Кому от этого будет плохо?

– Ладно, – согласился Кротов, – а как же эти парни из «Доверия»?

– Что, жалко их стало? – спросил Юрий. – В общем, этим вы нам и импонируете, Сергей Витальевич: хороший вы человек… Эти, как вы только что выразились, «парни» уже перевели в оффшорную компанию на Кипре восемьсот тысяч долларов и намеревались дать дёру. Мы их просто вовремя остановили.

– И взяли за яйца, – резюмировал Кротов.

– Да, если вам доставляют удовольствие подобные выражения.

– Ну, а те восемьсот тысяч откуда взялись? Таких сумм по моим счетам не проходило.

– Тогда о чем забота, Сергей Витальевич? Пусть за ними Интерпол бегает.

– Красиво получается, – медленно произнес Кротов. – И неконтролируемую наличку на избирательную кампанию получим, и вкладчиков-избирателей спасем, еще и воров напугаем. Очень красиво… Умные люди собрались у вас в команде, Алексей Бонифатьевич.

– Вот мы и предлагаем вам присоединиться, Сергей Витальевич.

– Спасибо за предложение. Только от него почему-то ультиматумом попахивает.

– Ай-ай-ай! – воскликнул Луньков. – Любите вы, батенька, крайности словесные. Уль-ти-ма-а-тум! Гораздо больше похоже на ультиматум, когда Дума тихо шепчет тебе: «Верни к завтрему три миллиарда!». А взять-то их негде, да и Филимонов не даст… Вот это, я понимаю, ультиматум! А мы же с вами друзья, соратники, можно сказать. Нам такие методы глубоко противны.

Кротов помолчал, массируя пальцами нос.

– Хорошо… Один вопрос: вы сможете своими силами погасить этот пожар в Думе? У меня вроде бы появился выход на Слесаренко: у него какие-то бумаги, и только я могу их передать по назначению. Но черт его знает, как еще разговор пойдет и что он взамен попросит. В общем, было бы неплохо подстраховаться.

– Вопрос принят, – коротко сказал Луньков. – Не пора ли нам?

– Пора, – ответил банкир, и они с депутатом поехали на Дмитриевские поминки, а утром следующего дня Кротов отправился в Тобольск, и вот теперь возвращался оттуда; сидел в кресле у окна, автобус летел по тракту, приближаясь к Тюмени, а Кротов дремал и сквозь дрему размышлял, как ему выбраться из всей этой передряги.

Сразу после ночного разговора со Слесаренко Кротов решил, что по возвращении пошлет господина депутата и его странного друга Юрика куда подальше. Определившись тогда в этом решении, он почувствовал облегчение в душе и настолько зауважал себя, что сам себе пожал руку, вскочил с постели и полез в мини-бар, откуда достал маленькую сувенирную бутылочку джина, свернул ей головку и выпил из горлышка, а потом почти моментально заснул. И в бумаги слесаренковские он полез сейчас из вполне осознанного желания еще раз убедиться с их помощью в правильности принятого решения, а также в том, что господин Луньков – большая сволочь, и что он, Кротов, никаких дел с ним иметь не будет.

Насчет большой сволочи он оказался прав, а вот собственная позиция уже не представлялась ему столь однозначной, как это было всего лишь несколько часов тому назад.

В той нефтяной сделке, которую «втемную» профинансировал Кротов, не было ничего откровенно криминального, за исключением одной «мелочи»: банкир использовал деньги вкладчиков и клиентов для личного обогащения. «Покрутил» их и вернул все до копеечки, не нанеся урона никому, и заработал на этом почти четверть миллиарда. То есть, с одной стороны, состав преступления был налицо, но с другой стороны, никакого преступления и не было, потому что никто не пострадал, а брал ли Кротов комиссионные доллары – попробуй докажи, он ведь нигде не расписывался.

И все-таки Кротову было неспокойно. Если документам дадут ход и начнется большой скандал, то господину депутату, чтобы «отмазаться», придется кого-нибудь «сдать», и цепочка начнет раскручиваться. В конце концов лопнет ее самое слабое, самое незащищенное звено, а в данной операции таковым звеном был именно он, банкир Кротов Сергей Витальевич. Депутата спасут его московские хозяева, «Инвестнефть» защитится правительственными разрешительными бумагами, Филимонов сделает вид, что ничего не знал о преступной самодеятельности тюменского директора, и тогда – чем черт не шутит? – не оказалось бы вдруг, что процесс передачи денег снят на пленку какой-нибудь скрытой камерой или записан с помощью секретного магнитофона. А могли бы поступить с ним куда проще и яснее: пришел бы к нему невзрачный паренек и сказал: «Хочешь жить – иди в «сознанку», бери все на себя». И не спас бы Кротова даже припрятанный в его коттедже многозарядный карабин СКС, купленный им с рук и никак не оформленный к тому же – в отличие от лежавшего в банковском сейфе рядом с официальным на него разрешением пистолета Макарова, который и вовсе спасти его не мог, потому что тот, кто защищается, всегда стреляет вторым, но те, что стреляют первыми, очень редко промахиваются.

Однажды ступив на тропу больших денег, Кротов отдавал себе отчет, что это связано с определенным риском для жизни его и семьи, но так уж устроены люди: все это бывает с другими, но не со мной. Да, самолеты падают с неба и пассажиры гибнут, но это другие самолеты, а не тот, в котором я лечу. Автобусы тоже сходят с трассы, разбиваются и горят в грязных кюветах, но мы уже почти доехали, уже видны на горизонте две разные черточки тюменских телевышек, и дым от тэцовских труб стелется полого на восток, и ничего страшного не случилось и уже не случится.

Автобус въехал в центр через мост по улице Профсоюзной. Это было на руку Кротову – гараж рядом. Очень хотелось есть, и дом был в двух шагах, но он пошел в гараж, вывел «джип» и поехал в банк, потому что в три часа к нему должны были зайти Луньков и Юра, и Кротову надо было успеть до той поры основательно переговорить с Лузгиным и решить, что и как делать дальше.

Домашний телефон Лузгина не отвечал. На студии трубку сняла какая-то девка и манерным голосом сообщила, что «Владимир Васильевич убыли». Кротов поругал друга за безалаберность и попросил секретаршу приготовить в микроволновке пару горячих бутербродов.

Было начало первого, когда запиликал его прямой городской телефон, номер которого был известен очень немногим. Кротов снял трубку и сказал:

– Слушаю вас.

– Это Сергей Витальевич? – спросил незнакомый мужской голос.

– Да, Кротов слушает.

– Здравствуйте, Сергей Витальевич. – У звонившего была хорошая дикция, мягкая, интеллигентная тональность речи. – С возвращением вас. Как прошла поездка?

– Мне кажется, вы забыли представиться, – сказал Кротов. – Могу я узнать, с кем говорю?

– Вы говорите с человеком, которому меньше всего хотелось бы доставить вам неприятности.

– Вот как? – Кротов хмыкнул в телефон. – Интересное начало… И все-таки…

– Не настаивайте, Сергей Витальевич. Содержательная часть нашей беседы не имеет ни малейшего отношения ко мне лично.

– Тогда к кому же она имеет отношение?

– К вам, Сергей Витальевич.

– Послушайте, не надо темнить. Говорите, что вам нужно, или я кладу трубку.

– Спокойнее, господин Кротов, спокойнее. Поверьте, я желаю вам только добра. Вам и вашей семье. Поэтому выслушайте меня внимательно. Мы договорились?

– Допустим, – сказал Кротов и дернул из пачки сигарету, чуть не сломав ее.

– Вам неплохо жилось в последнее время, Сергей Витальевич. Это не вопрос, это констатация факта. Мы отдаем должное вашей предприимчивости, даже если последняя и не всегда легитимна. И нас чрезвычайно огорчила та единственная крупная ошибка, которую вы недавно совершили. Я подчеркиваю: единственная ошибка, и еще не поздно ее исправить. Теперь вы можете меня спросить, что это за ошибка, если вы сами не догадались.

– Не догадался, – сказал Кротов. – Не нравится мне наш разговор.

– Он вам не понравится еще больше, если мы не придем к взаимопониманию. Так что спрашивайте.

– Хорошо, я спрашиваю вас: что вы имеете в виду?

– Зачем вы полезли на рынок нефтепродуктов, Сергей Витальевич? Это ведь не ваша сфера. Ну, работали бы с кредитами, с бюджетными деньгами, нефтью потихоньку приторговывали… Зачем вам новые хлопоты? Вы же, простите меня за искренность, в торговле нефтепродуктами абсолютный дилетант. Кто вас соблазнил этой глупостью? Неужели вы не понимаете, что торговля бензином предполагает огромный оборот наличных денег, а потому связана с криминалом, рэкетом, откровенным бандитизмом. И вы, не зная броду, полезли в эту мутную воду… Не надо, Сергей Витальевич. Поберегите себя, свою семью.

– Но я ведь только деньги дал, – сказал Кротов. – Торговлей я не занимаюсь.

– Правильно. Поэтому я и говорю, что ошибку еще можно исправить. Отзовите деньги немедленно, а остальное предоставьте решать нам.

– Невозможно. Нефть уже выкуплена и прокачана на завод.

– И это прекрасно. Кстати, как вам удалось пробиться вне графика на трубу? У вас свои люди в нефтепроводном управлении? Если так, то мы могли бы как-нибудь вернуться к этой теме – к обоюдному, так сказать, удовольствию.

– И вы не боитесь об этом говорить по телефону? – спросил Кротов. – Вы сумасшедший, да? Или провокатор?

Мужчина на том конце телефонной линии тихо рассмеялся.

– Отзывайте деньги, Сергей Витальевич. Будем считать это первым шагом к нашему с вами грядущему сотрудничеству.

Еще раз говорю: это невозможно. Денег просто нет.

– Тогда мы вас сами выручим.

– Каким это образом?

– Мы покупаем у вас этот контракт.

– За сколько?

– Два с половиной.

– Но я же вложил три!

– Будем считать, что вы сами наказали себя за допущенную ошибку.

– Сам себя наказал на пятьсот миллионов? Нет, вы точно сумасшедший. И не пошли бы вы, грубо говоря, на хер со всеми вашими дурацкими разговорами? Все, я кладу трубку, – сказал банкир и замер в ожидании.

Пауза была долгой, почти бесконечной, потом все тот же мягкий, ровный голос произнес:

– Ну и что же вы её не кладете?

– Гад, звездюк, пошел ты в жопу! – заорал Кротов и швырнул трубку на аппарат.

Минуты две он сидел, переводя дыхание и уставившись на телефон. Мощный «Панасоник» – по сути дела мини-АТС – был устроен так, что линия отключалась только после нажатия специальной кнопки, и Кротов забыл про нее, а когда вспомнил, то сначала почти машинально схватил трубку и поднес к уху, и услышал гулкую тишину. Он тихонько дунул в микрофон, и мужчина на том конце провода сказал почти дружески:

– А кишка-то у вас тонковата, Сергей Витальевич. Привет семье.

В трубке брякнуло, пошли гудки отбоя.

«Господи, – подумал Кротов, – что же это за кошмар такой? Одно к одному, одно к одному…».

В дверь постучали; получив разрешение, секретарша внесла поднос с бутербродами и кофе.

– Сергей Витальевич, я сказала, что у вас обед.

– Кому сказала? – буркнул банкир.

Пришли тележурналист Лузгин и генеральный директор фонда «Народное доверие» Окрошенков.

– Вместе пришли? – удивился Кротов.

– Нет, Лузгин раньше.

– Лузгина ко мне, директору – на завтра, пусть утром позвонит.

– Но Окрошенков настаивает…

– Будет ерепениться – вызови охрану. И ни с кем не соединяй. К трем часам – побольше кофе, легкую закуску. И чтоб в приемной к тому времени ни одного лишнего!

Слегка обидевшаяся секретарша пожала плечами, исчезла за дверью. Вскоре в кабинет ввалился друг Лузгин: ехидный, опухший и какой-то растрепанный.

– С приездом, начальник. Что-то морда у тебя слишком суровая. И секретутка зверем смотрит. У вас что, неприятности? Кто-нибудь удрал с большим кредитом?

– Привет, Вовян, – сказал Кротов. – Садись и не мельтеши. Много новостей есть, обсудить требуется.

Они уселись на диван. Лузгин поднял брови и кивнул в сторону бара.

– Обойдешься, – сказал банкир. – Кофе пей, кури. А я поем немного, с утра в брюхе ни крошки.

– Со Слесаренко переговорили?

– Угу, – ответил Кротов уже с набитым ртом.

– Бумаги видел?

– Угу.

– Можно посмотреть?

Кротов помотал головой, глотнул кофе.

– Пожрать не даешь спокойно!.. Документы у Слесаренко, он их сам тебе передаст. Договорились завтра утром созвониться.

– А что тянуть? – удивился Лузгин, – Почему бы не сегодня.

– Не спеши, Вова, очень все непросто получается… Ты знаешь, что в этих бумагах?

– Полагаю, компромат какой-то.

– Правильно полагаешь… И как ты думаешь – на кого?

– Понятия не имею, – беззаботно ответил Лузгин. – Главное, что не на нас с тобой, остальное мне по фигу.

– Ой, Вова, не скажи-и! – протянул банкир. – Сейчас я тебя очень крепко удивлю.

– Ну, давай, не тяни… На кого?

Кротов ответил.

Лузгин повалился на спинку дивана, щелкнул пальцами.

– Едрит твою мать! Ну, попались… Ну, вляпались!..

– А еще мне был звоночек, хрен знает от кого. Требуют свернуть операцию на омском заводе.

– Но ты же договорился со Слесаренко!

– Это кто-то другой. И самое хреновое в том, что я не знаю кто. Угрожал, собака, просил передать привет семье. У-у, сволочи, поубивал бы всех! Собственноручно по стенке бы размазал!

Кротов до дрожи сжал кулак, потряс им перед лузгинским носом.

– Слушай, черт с ним, с этим Омском, – раздраженно сказал Лузгин. – Давай подумаем, что нам с Луньковым делать.

– Тебе-то какая печаль? – Лузгин показался Кротову каким-то излишне взвинченным. – Передашь бумаги Золотухину и – свободен.

– Если бы так, Серега… – Лузгин поскреб ногтем по столу. – Дело в том, что Луньков сделал мне предложение.

– Ты что, барышня?

– Заткнись, а? – Друг Вова чуть не подпрыгнул на диване. – Брось ты эти педерастические намеки!.. Луньков предложил мне работать на него. За очень хорошие деньги.

– И ты согласился.

– Еще нет. Но думаю.

– Значит, согласишься. Деньги и в самом деле серьезные?

– Для меня – очень. Я же не банкир, мать твою…

– М-да, дела-делишки… Меня, между прочим, тоже Лунькову сосватали. Филимонов.

– А я-то гадаю: чего это вы на пару к Дмитриевым на поминки заявились? Слушай, а ты Слесаренко про это рассказал?

– Конечно, нет.

Лузгин присвистнул и снова поскреб по столу. Кротов глядел на друга: что-то в его поведении было ненатуральным, неискренним. Кротов знал, что друг Вова есть большой актер, способный менять маски по нескольку раз на дню, но делал это исключительно по собственному желанию, зачастую из простого озорства, а в сегодняшнем его лицедействе было что-то заданное, чужое, и Кротов спросил Лузгина:

– Что случилось, Вова? Договаривай…

– Так, бля, не наливаешь ведь, друг называется!

– Перебьешься, сказал… – Кротов двинул по столу кофейник. – Вот твоя выпивка на сегодня. – Он посмотрел на часы. – Кстати, в три Луньков будет здесь.

Лузгин вскочил, одернул пиджак.

– Все, я сматываюсь.

– А вот и хрен, – сказал Кротов. – Сейчас нажму кнопку, охрана тебя остановит.

– Что, бить будут? – зло спросил Лузгин. – Ну, Кротяра, ты даешь.

– Пока не расскажешь, что к чему, я тебя не выпущу. Хотя, впрочем, почти догадываюсь… Вова, ты уже взял у Лунькова «бабки». Взял?

Лузгин кивнул, развел руками и рухнул задом на диван.

– Пять тысяч «баксов».

– Ну, это семечки, – сказал банкир. – Вернешь с извинениями, и дело с концом.

– Слушай, ты, буржуй зажравшийся! Для тебя пять тысяч «баксов» – это семечки, а для бедного журналиста это огромные деньги, понял? А, во-вторых, этих денег у меня уже нет, – печально закончил свою тираду друг Вова.

– Такие «бабки» за ночь не пропьешь… Отдал кому?

Лузгин кивнул.

– Долги, что ли?

Лузгин помедлил и кивнул снова.

– Надо учиться жить по средствам… Ладно, я тебе займу. Дать сейчас? – Кротов ткнул пальцем за спину, в сторону сейфа.

– Да ладно тебе! – отмахнулся Лузгин. – В принципе, эти «баксы» я могу и не возвращать. Я их уже отработал.

Теперь пришел черед удивляться Кротову.

– Это каким же образом?

– Ну, неважно, Сережа, неважно!.. – Лузгин теперь старательно разглядывал узор на ковре, пошевеливая длинный ворс каблуком. – Я ему пленки продал. Черновую видеозапись передачи с Рокецким.

– А на хрена она Лунькову?

– Какая разница? Ну, настригут там кадров, намонтируют какую-нибудь гадость… Уж если из говна конфетку можно сделать, то из конфетки говно – куда проще…

– Слушай, Серега, это же чистой воды формальность! Что им мешает записать передачу с эфира и потом делать с ней все, что захочется?

– Ты кого сейчас агитируешь: меня или себя?

– Да себя, твою мать! – почти выкрикнул Лузгин. – Ты-то мне на хрен сдался!

– Привет, поговорили, – сказал Кротов. – Нет, трезвый ты еще невыносимее, чем пьяный. Налить?

– Лучше выпусти меня отсюда, – взмолился Лузгин.

Никакого желания видеть луньковскую рожу.

– Нет, Вова, это не дело, – покачал головой банкир.

– Что толку прятаться? Оставайся, разом со всеми покончим. Еще раз предлагаю сто грамм для храбрости.

– Да черт с тобой, наливай…

Пока Кротов звякал стеклом в баре, друг Вова сидел с полуприкрытыми глазами, закинув голову на диванную спинку, молча дымил в потолок.

– Ты знаешь, я ведь Лунькова все-таки прокинул, – сказал Лузгин, когда банкир со стуком поставил перед ним стакан. – Главную пленку я ему так и не дал, он о ней вообще не подозревает.

– Что значит – главную пленку?

– Да так, маленькая шалость наша… Ну, когда передача закончилась, там у нас, как обычно, фуршет. А мы камеры выключать на стали, весь банкет на пленку записан. Ну, шампанское, коньяк, тосты за здравие, анекдоты…

– Рокецкий знал, что запись продолжается?

– Конечно, нет.

– Это подло, Вова.

– Мы же без задних мыслей. Так, на всякий случай. Люди ведут себя раскованно, естественно… Вдруг хороший кадр получится? Слушай, это же обычная телевизионная практика: так сказать, метод скрытой камеры… А ты чего? Я один пить не стану.

– Ну и не пей. Говенный, кстати, этот твой метод. Раньше за такое руки не подавали.

– А сейчас не только свою подадут, но и твою руку оближут, – презрительно сказал Лузгин. – Я им нужен, начальникам. Они на мне карьеры делают. И уж если на то пошло, Серега… Ты думаешь, они ко мне теплые чувства питают за это? Хрена с два. Они меня ненавидят. Но боятся. Бо-ят-ся! И как результат – уважают. Но поверь мне, Серега: стоит только Лузгину выпасть из обоймы: ну там, язык себе откусить или морду искалечить, чтобы в кадр больше не пускали, – они в пять секунд забудут, как его звали, и при удобном случае затопчут на ходу, не глядя. Так что у меня перед ними никаких реальных обязательств. Запомни это, друг Сережа, и в следующий раз поосторожней с выражениями. «Это по-о-одло!». Тоже мне, Махатма Ганди теневой российской экономики! Как я тебя, а? Ну, не сердись, Серега, не куксись, я же тебя люблю, собаку изрядную.

Выпитое виски начало действовать на Лузгина: глаза заблестели, движения стали оживленными, даже нервическими, но Кротов знал, что это – на четверть часа, не более, а потом или резкий спад, или продолжение. «Жалко парня, если все-таки сопьется», – подумал Кротов.

В этот момент распахнулась широко дверь, и в Кабинет отрепетированным шагом вошел депутат Луньков, за ним – худощавый джинсовый «эксперт» Юра. Затем из полумрака тамбура на свет выплыла пухлая бледная физиономия Окрошенкова, директора фонда «Народное доверие».

– Как удачно, право слово! – вскричал Луньков, завидев сидящего на диване Лузгина. – Вся команда в сборе! И какая команда! Да мы с вами горы своротим, не то что губернатора! Не правда ли, Юра? Рад видеть вас вместе, друзья. – Луньков пожал банкиру руку, а телевизионщика обнял за плечи, потом присел рядом.

– Что же вы, Сергей Витальевич, хороших людей в приемной маринуете? – спросил депутат, кивнув на Окрошенкова. – Наш коллега чуть не замерз там под леденящим взглядом вашей секретарши. Впрочем, понимаю: совет в Филях, чисто дружеский тет-а-тет. Так что без обид, господин Окрошенков, без обид! Ну, а вам, уважаемый Владимир Васильевич, я искренне благодарен. Вчера до ночи смотрели ваши пленки – сплошное удовольствие. Вы прекрасный ведущий, Владимир Васильевич, у вас отменная реакция на собеседника. В Москву еще не приглашали?

– Поздно. Староват уже, – с притворной скромностью ответил явно польщенный «кумир».

– Ну, а что касается финала… Что скажете, Юрий Дмитриевич?

– Просто восхитительно, – сказал «эксперт». – Особенно кадр, где Рокецкий жрет бутерброд с икрой, а челядь ему в рот заглядывает. А тосты какие, какие тосты! Прямо-таки «наш дорогой и любимый Леонид Ильич!». Прекрасная работа, Владимир Васильевич, чрезвычайно профессиональная.

– Интересно, – спросил депутат, – они и вправду не догадывались, что камеры не выключены? Поразительное легкомыслие. Нет, а кадр с бутербродом – это шедевр!.. Да не бледнейте вы, Владимир Васильевич, от комплиментов порядочные люди краснеют, а вы бледнеете… Странная реакция.

Луньков искоса посмотрел в лицо Лузгину, вздохнул и ободряюще потрепал его по щеке.