Текст книги "Заморыш (СИ)"

Автор книги: Виктор Коллингвуд

Соавторы: Дмитрий Шимохин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Глава 9

Глава 9

Сдавленный женский крик оборвался на высокой ноте, будто рот ей заткнули. Осталось только натужное сопение и влажные звуки борьбы в грязи.

Мы застыли в тени кирпичной арки. Васян тяжело дышал. Спица вытянул тонкую шею, пытаясь разглядеть, что происходит в тупике. Грачик же вжался в стену, стараясь слиться с мокрой, покрытой плесенью кладкой.

В тупике, у заваленного гнилыми досками забора, разворачивалась гнусная сцена.

Огромный мужик в картузе и засаленном, распахнутом на груди пальтишке, похожий на вставшего на дыбы медведя, вдавил девчонку в угол. Она была, наверное, чуть старше нас, но на фоне этой пьяной туши выглядела тряпичной куклой.

Однако девчонка явно была не робкого десятка: она изо всех сил сопротивлялась, извиваясь ужом, а когда его лапа на секунду соскользнула с её рта, заорала во всю мощь легких:

– Пусти! Изыди, ирод! Помогите!

Мужик рыкнул, снова наваливаясь на неё всем весом:

– Тихо ты, краля… Чего ломаешься… Дай пощупать…

Меня резко дернули за рукав.

Я повернул голову. Грачик вцепился в меня побелевшими пальцами, глаза у него были круглые от ужаса, как у пойманного зайца.

– Пойдем, Сеня! – зашипел он, брызгая слюной. – Не наше это дело! Валим отсюда! Ты глянь на него, он же здоровый, как бык! Пришибет и не заметит!

Я медленно перевел взгляд на его трясущуюся руку, потом снова на перекошенное страхом лицо.

В прошлой жизни я таких осторожных повидал немало. Они всегда находят причину, чтобы не ввязываться. «Не наше дело», «полиция разберется», «самих виноватыми сделают». Это была не осторожность. Это была липкая, въевшаяся в подкорку трусость. Психология вечной жертвы. «Терпилы», который надеется, что, если будет стоять тихо, хищник его не заметит.

Плюс это был идеальный тест. Мне требовалась не просто толпа голодных ртов, мне нужна была команда, которой можно доверить спину.

– Раз зассал – стой в стороне и сопли жуй, – бросил я, грубо стряхнув его руку. – А мы впишемся за девчонку.

Грачик отшатнулся, словно получил пощечину. Вжался спиной в стену еще больше, но не убежал, хотя и боялся лезть в драку.

Я повернулся к остальным.

Васян сопел, раздувая ноздри, как бык. Спица нервно кусал губу, но в их глазах не было желания отступить. Да, я видел страх, но вместе с тем и злость. Нормальную, мужскую злость!

– Васян, Спица, – одними губами зашептал я. – Слухайте сюда. Хватайте камни, мусор, что под руку попадет. Заходите, вон от той кучи хлама. Только тихо.

Парни кивнули, ловя каждое слово.

– Как только махну – кидайте в него. Орите, шумите, базланьте во всю глотку. Нужно, чтобы он к вам повернулся. Чтобы спину открыл. Поняли?

– Ага, – сипло выдохнул Васян, подбирая с земли увесистый обломок кирпича.

– Действуйте.

Они пригнулись и бесшумно, как тени, нырнули в обход – и Грачик с ними.

Я остался один.

Бросил оценивающий взгляд на врага. Центнер пьяного, агрессивного мяса. Мои нынешние кулаки для него – что горох об стену. Лезть врукопашную с моим весом в сорок килограммов против такого лося – чистое самоубийство. Я не герой из книг и фильмов.

Нужен аргумент. Весомый.

Взгляд упал на валяющиеся под ногами булыжники – вечное оружие пролетариата.

Решение пришло мгновенно. Я одним движением начал расстегивать пуговицы на своей казенной курточке.

Быстро присев, нащупал несколько увесистых обломков, каждый размером с гусиное яйцо. Шершавые, тяжелые, холодные. То что нужно.

Затолкал их в правый рукав куртки. Протряс до самого манжета, чтобы легли плотно, один к одному. Затем быстро, перекрутив жесткую казенную ткань, завязал рукав узлом, затягивая так, что затрещали нитки.

Взвесил получившуюся конструкцию в руке. Получилось грубо, но эффективно. Импровизированный кистень. Центробежная сила – великая вещь, если уметь ею пользоваться. Главное – попасть куда надо и не дать ткани порваться раньше времени.

Чуть высунувшись, я замахал рукой, давай знак.

– Эй, козел! – тут же из темноты раздался бас Васяна.

В широкую спину мастерового полетел мусор. Один булыжник гулко, костяным звуком стукнул его по лопатке.

– Получай, гнида! – срывающимся фальцетом крикнул Спица, запуская в него куском кирпича.

Амбал зарычал, дернувшись от неожиданности. План сработал.

– Чаво⁈ – взревел он, тяжело, всем корпусом поворачиваясь к мелким обидчикам. – Кто там? Убью!

И выпустил девушку, разворачиваясь к ребятам, а соответственно, открыл мне самое главное – свой незащищенный затылок и шею.

«Пора».

Выскочив из тени арки, я рванул к нему. Бежал бесшумно, на носках, на ходу ускоряясь, чтобы набрать инерцию.

Правая рука уже раскручивала куртку над головой. Камни в рукаве натянули материю, превращая жалкую одежку в боевой молот. Воздух свистнул, разрезаемый тяжелым узлом.

Мастеровой только начал понимать, что главная угроза не там, куда он смотрит. Хотел повернуть голову, но безнадежно опоздал.

Я вложил в удар все, что у меня было.

– Х-хэ!

Узел с камнями со смачным, влажным хрустом врезался ему точно за ухо, в основание черепа.

Громила даже не вскрикнул. Его будто разом обесточили. Колени подогнулись, и бугай, нелепо взмахнув огромными ручищами, кулем рухнул в грязь, едва не придавив собой девчонку.

Тяжелый шлепок тела о землю прозвучал в тишине неестественно громко.

Девушка застыла, прижав руки к разорванному вороту платья. Она смотрела на лежащую у ее ног тушу расширенными от ужаса глазами. В полумраке лицо казалось белым, мертвенным пятном.

«Готов», – холодно констатировал я, останавливаясь и тяжело дыша. Руки слегка подрагивали. Но дело было сделано.

Я подскочил к ней, хватая за холодное запястье. Времени на сантименты не было. Если этот боров очухается или на шум прибегут другие – нам конец.

– Бежим! – рявкнул я ей в лицо. – Быстро!

Мы пробежали всего на полсотни шагов, завернув за угол, когда девчонка вдруг уперлась. Она затормозила так резко, что подошвы проскользили по грязи, и попыталась вырвать руку из моего захвата.

– Пусти! – задыхаясь, крикнула дурында. Глаза на мокром от слез лице казались бешеными. – Корзина! Там же корзина с шитьем осталась!

Я дернул её на себя, не давая рвануть обратно.

– Те чё, жить надоело⁈ – рыкнул я. – Плевать на корзину! Уходим!

– Ты не понимаешь! – Она вцепилась в мой рукав с неожиданной силой. – Там заказ! Батистовое шитье для барыни! Если потеряю, мне век не расплатиться! Хозяйка в долговую яму посадит!

Да ёп твою мать!

Я заглянул ей в глаза и увидел, что девчонку трясет уже не от страха перед мужиком, который только что пытался её изнасиловать. Это был другой страх. В этом веке экономическое рабство пугало почище любого ножа.

В этот момент за углом послышался тяжелый, сбивчивый топот. Я напрягся, сжимая кистень. Но из темноты вынырнули свои.

– Сеня! – выдохнул Васян, тормозя юзом. – Ты его… того? Убил?

В их глазах я читал смесь дикого восторга и страха. Они видели, как рухнула та гора мяса.

Девчонка снова дернулась в сторону тупика.

– Сам схожу, – отрезал я, принимая решение. – Один. Так тише будет. Васян, держи её. Если кто чужой: гаврила или фараон, – появится, хватайте девчонку в охапку и тикайте сразу. Меня не ждите.

После чего развернулся и нырнул обратно в темноту.

В тупике было тихо, только снизу доносилось булькающее, хриплое дыхание. Мастеровой лежал в той же позе – мордой в грязи, раскинув руки.

Я подошел не таясь. Присев на корточки, потрогал шею. Жилка бьется. Ровно, мощно.

«Жить будет, — хмыкнул про себя . – Просто свет выключили. Скажи спасибо, что я тебя в грязи не утопил, урод».

Но и уходить пустым не хотелось, раз пришлось возвращаться.

Оглянувшись, я быстро начал шмонать его одежду.

В кармане широких портов звякнуло. Пальцы скользнули внутрь, нащупывая металл. Я выгреб все подчистую.

В темноте не разглядеть, но на ощупь – пятака три меди и что-то покрупнее. Серебро. Кажется, ламышник – полтинник.

Негусто, но для сирот целое состояние.

Небрежно ссыпав монеты в карман, я прижал их ладонью, чтобы не звякали. Совесть молчала. Этот ублюдок только что хотел сломать жизнь девчонке. Считай, легко отделался.

Оглядевшись, я поднял валявшуюся у стены плетеную корзину.

Грубо затолкав материю обратно, бросил последний взгляд на поверженного гиганта и быстрым шагом направился к выходу.

– Ну что? – шепотом спросил Грачик, когда я вынырнул к ним.

Увидев корзину в моих руках, девчонка всхлипнула.

– Проверяй, – коротко бросил я, сунув ей добычу. – Всё на месте?

Она судорожно ощупала сверток.

– Да… Вроде да. Грязная немного сбоку, но шитье цело… Господи, спасибо…

– Тебя как звать-то? – глянул я на нее.

– Варя, – протянула она.

– Пошли отсюда, – скомандовал я. – Быстро. Веди, красавица. Куда тебе этот клад доставить надо? Проводим. Одной тебе сейчас только на беду напороться.

Варя кивнула, трогательно, как ребенка, прижимая корзину к груди.

Поминутно оглядываясь, мы двинулись прочь с проклятого места.

– Ох, дура я, дура я набитая… – бормотала Варя, пока мы почти бегом направлялись к набережной Фонтанки. – Думала срезать через дворы. Хозяйка, мадам Попова, ужас как серчает, если срок пропустишь!

Она прижимала корзину так, словно там был не кусок тряпки, а золотой слиток.

– А там батист! – повернула Варя ко мне бледное, все еще перепачканное грязью лицо. – Тончайший, французский! Две ночные сорочки шитые. Если бы этот ирод их порвал или запачкал… Я бы год бесплатно спину гнула, отрабатывала!

– Ладно, все уж позади, – буркнул я. – Ты лучше скажи, нам долго еще пилить? Темнеет. В приют опаздываем, ворота скоро на засов.

– Да вот, рядом! – махнула она рукой. – Доходный дом купца Елисеева, черный ход. Сдаю работу и… ой, мамочки, а вы что, приютские?

– С «Шаховского», – подал голос Спица, шмыгая носом.

Варя споткнулась на ровном месте и посмотрела на нас с какой-то новой, острой жалостью.

– Приютские… Я сама в том году с Ольгинского выпускалась. Знаю, как у вас там… не сахар.

Мы вышли на широкую улицу. Здесь уже горели газовые фонари, а булыжник был уложен ровно, без зияющих ям. Варя юркнула в боковую подворотню, ведущую к черному ходу богатого дома.

– Ждите здесь, – шепнула она, поправляя сбившийся платок. – Прислуге через парадное нельзя. Я мигом!

Она скрылась. Мы остались в сыром, гулком колодце двора.

И тут нас накрыло.

Из приоткрытого полуподвального окна кухни, забранного решеткой, несло так, что у меня самого рот наполнился слюной. Пахло ванилью, сдобным тестом, топленым молоком и жареным мясом с луком.

Это был запах другой жизни – сытой, недостижимой, где нет баланды и вшей.

– У-у-у… – тихо заскулил Васян, втягивая воздух носом, как гончая. – Едою тянет… Телятиной, кажись…

В его животе заурчало так громко и требовательно, что эхо, казалось, отскочило от каменных стен.

Грачик нервно переминался с ноги на ногу, косясь на полоску темнеющего неба над крышами.

– Сеня… – заныл он. – Мы попали. Точно попали. Ужин в приюте уже все, тю-тю. Спиридоныч шкуру спустит…

– Не спустит, – отрезал я, хотя сам понимал: дело – швах. – Заткнись и жди.

Дверь черного хода скрипнула. На пороге появилась Варя. Лицо её сияло, даже грязь на щеке казалась не такой заметной. Видимо, барыня осталась довольна и не заметила, что упаковка побывала в помойке.

– Уф! Сдала! – выдохнула она, спускаясь к нам. – И даже не ругалась, представьте!

Она торопливо развязала узелок носового платка. Там звякнула мелочь.

– Ребята… – Девчонка посмотрела на нас, задержав взгляд на моем лице. – Если б не вы… Пропала бы я. Вот. Возьмите гривенник. Купите себе булок… или что хотите.

Она протянула мне на ладони серебряную монетку. Десять копеек.

Бешеные деньги для нас. На них можно набить животы всей нашей компании. Можно купить булок или обрезков колбасы…

Васян дернулся. Его огромная, грязная рука непроизвольно потянулась вперед. В глазах читался откровенный, животный голод. Грачик тоже жадно уставился на серебро.

– Берите, берите! – настаивала она. – Это честно! Заслужили!

Я поймал тяжелый взгляд Васяна. Секунда – и он возьмет монету.

И мы станем кем?

Нас поблагодарили, нам заплатили – и забыли.

А мне нужно было другое – связи. Я хотел иметь своих людей в городе. Дружба и долг стоят дороже.

Я спокойно, но жестко отвел руку Васяна.

– Убери граблю, – сказал ровно.

Васян скрипнул зубами, мышцы на челюстях заходили ходуном, но руку опустил.

– Ты чего? – растерялась Варя. – Мало?

– Мы со своих денег не берем, – сказал я, глядя ей прямо в глаза.

Слова эти прозвучали, быть может, слишком пафосно для пятнадцатилетнего оборвыша, но сработали безотказно.

– Не за деньгу полезли. А потому что не смогли пройти мимо. К тому же ты приютская, мы тоже. Сирота сироту не грабит.

Варя замерла. Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами, и в них плескалось неподдельное удивление, смешанное с уважением. В её мире, где каждый норовил урвать кусок, где за копейку глотку грызли, такие жесты были редкостью.

– Чудной ты, Сеня… – тихо произнесла она, пряча монетку обратно в узелок. – Взрослый какой-то. Ну, спасибо тебе… Век не забуду.

– Домой тебе надо, – оборвал я, пока Васян не передумал. – Проводим до угла. Не хватало еще, чтоб тебя у самого порога обидели.

Она жила на Гончарной – улице бедноты, доходных домов третьего разряда и дешевых трактиров.

– Вот здесь, – указала Варя на облупленную дверь в полуподвал. – Комнату с подругой снимаем. Запомнишь? Гончарная, дом 12, спросить Варвару-швею.

– Запомню, – кивнул я. – Память у меня цепкая. Бывай, Варя. Береги себя.

Она улыбнулась нам на прощание какой-то теплой, домашней улыбкой и скрылась за дверью.

Я остался стоять посреди улицы. Васян угрюмо пинал стену дома, отколупывая штукатурку.

– Зря не взял… – буркнул он, не глядя на меня. – Жрать охота – сил нет. Дурак ты, Пришлый.

– Я те дам «зря», – хлопнул себя по карману, и монеты пьяного мастера предательски, сладко звякнули. – Есть у нас деньга. А последнее брать – это не по-нашему. Понял?

Васян поднял на меня удивленные глаза. Он услышал звон. Потом расплылся в широкой, щербатой улыбке.

– Откуда? – раздался удивленный возглас Спицы и Грачика.

– Карманы обчистил того мужика. Что зря добру пропадать.

– А-а-а… Ну ты, Сеня, и жук!

Я усмехнулся.

– А Варька нам еще пригодится. Шмотки починить или пересидеть. Это, брат, дороже гривенника.

И в этот момент где-то вдалеке, со стороны гулко ударил колокол.

Бум… Бум… Бум…

Я считал удары, и с каждым звуком внутри холодело.

Десять.

Десять вечера.

В приюте ужин давно кончился. Ворота на засове.

Мы стояли посреди ночного города, грязные, голодные и опоздавшие.

– Ля… – выдохнул Спица.

– Ноги в руки! – рявкнул я. – Бегом!!!

Мы неслись по темным улицам, сбивая дыхание. Наконец свернули в тот самый глухой, пыльный проулок, куда выходила черная лестница приюта.

Здесь было темно, хоть глаз выколи. Я на ощупь нашел шершавую стену. Сердце бухало в горле, отдаваясь в висках. Если кто-то заметил приоткрытую дверь или просто пнул камешек, которым я её подпер…

Пошарил рукой по низу двери, пачкая пальцы в дорожной грязи.

Есть! Камень был на месте.

Потянул тяжелую, рассохшуюся створку на себя. Она подалась с тихим, жалобным стоном.

– Ныряем, – выдохнул я. – Быстро.

Мы просочились внутрь, в сырую, затхлую темень служебной лестницы. Здесь несло гнилым деревом, пылью и крысиным духом.

– Дверь прикрой, – шепнул я Васяну, который заходил последним. – Только чтоб не хлопнула.

Мы начали подъем. Ступени здесь были крутыми и скрипучими, рассчитанными на торопливую прислугу, а не на крадущихся воров. Приходилось ступать на самые края, вжимаясь в стену, где доски меньше «гуляли».

Поднялись на самый верх, упершись головами в низкий потолок. Я толкнул люк плечом. Он неохотно поддался, осыпав нас трухой.

Сквозь слуховое окно падал тусклый лунный свет.

Я подошел к толстой деревянной балке – третьей от трубы. Просунул руку в щель между деревом и кирпичной кладкой, проверяя глубину. Идеально. Сухо и незаметно.

Полез в карман и выгреб добычу, спрятал.

После чего повернулся к парням.

– Слушайте меня внимательно, – сказал, глядя каждому в глаза. – Это наш общак. На черный день. На подкуп, на еду, на побег – если прижмет.

– Общак… – повторил Васян, словно пробуя новое слово на вкус.

– Взять отсюда можно только с общего согласия. Кто крысятничать начнет – пожалеет. Поняли?

Они молча кивнули.

– Вот теперь всё. – Я отряхнул руки. – А теперь вниз. Через кладовку. И молитесь всем святым, чтобы Спиридоныч уже храпел в своей каморке.

Спуск прошел быстрее, но напряжение росло с каждым шагом. Мы шли по другой лестнице – той, что вела внутрь, в продуктовую кладовую.

Прокрались между мешками, стараясь не задеть пустые ведра, которые могли загреметь на весь этаж.

Выход в коридор. Самый опасный момент.

Я приоткрыл дверь кладовой на щель. Вроде тихо. Шепотом велел:

– Идем.

Мы выскользнули в холодный, гулкий коридор первого этажа и на цыпочках, гуськом, двинулись дальше мимо каморки дядек.

– Порядок, – выдохнул Грачик. – Пронесло…

– Заходим с рожами «кирпичом», – проинструктировал я. – Если кто проснется и спросит – ходили до ветру. Все разом.

Надежда проскочить незамеченными умерла через три шага, как только мы свернули за угол.

Прямо перед входом на табурете сидел Спиридоныч. Рядом с ним на тумбочке чадила керосиновая лампа.

Услышав наши шаги, он медленно поднял тяжелую голову. В глазах не было ни злобы, ни удивления – только усталость.

– Явились, – не спросил, а констатировал он. – Полуночники хреновы…

Мы застыли, как кролики перед удавом.

– Спиридоныч, мы… – начал Спица, мгновенно включая режим «бедный сиротка». Голос его задрожал, стал жалобным. – С работы… Задержали!

Легенда была так себе, шитая белыми нитками, но хоть что-то. Учеников действительно часто гоняли допоздна, и хозяева мастерских творили, что хотели. Это здесь никого не удивляло.

Дядька смерил нас мутным, тяжелым взглядом. Почесал небритый подбородок.

– Мастера, значит… Ну, допустим.

Перевел взгляд на Васяна, который старательно втягивал голову в плечи, пытаясь казаться меньше.

– С ними, – кивнул он на парней.

– Понятно. Опоздали, бывает. Завтра у мастера спрошу. А вот ты…

Он тяжело, с кряхтением поднялся с табурета. Тень качнулась на стене, накрывая меня с головой.

– А ты, Тропарев? Ты ж вроде у нас больной. «В лежку лежу, помираю», говорил? Утром подыхал, а к ночи воскрес?

Я выпрямился, стараясь выглядеть как можно увереннее. Врать надо было быстро и нагло.

– Так я лечиться ходил, Спиридоныч, – выдал заранее заготовленную ложь, глядя ему прямо в переносицу. – К бабке-знахарке, на Сенную. Она заговор сделала, чтоб завтра встать мог и в мастерскую пойти. Вы ж сами говорили – дармоедов не терпите. Вот я и пошел, через силу… Заплутал немного на обратном пути.

Спиридоныч поднялся и подошел ко мне вплотную. Керосиновая лампа качнулась в его руке, осветив мое лицо – грязное, с размазанной сажей под глазами. Он прищурился, разглядывая меня, как диковинного жука.

А потом вдруг потянул носом воздух. Раз. Другой. Шумно, с присвистом.

Его лицо изменилось. Усталое равнодушие сменилось недоброй, жесткой ухмылкой.

– К знахарке, говоришь? Лечиться?

Он ткнул толстым, пахнущим махоркой пальцем мне в грудь, в самую середину прокопченной у костра куртки.

– А чего ж от тебя, «болезный», дымом несет, как от бродяги с обжорки? А? Кострами лечился? Или, может, савотейки на углях пек?

Ну зашибись. Штирлиц еще никогда не был так близок к провалу. Запах. Я совсем забыл про едкий дым костра под мостом, которым пропиталась одежда, пока мы ели раков. Алиби рассыпалось в прах. Сгорели мы, поймал дядька за руку, и крыть нечем.

К тому же в животе у Васяна громко заурчало – молодой организм требовал своего, не понимая драматизма момента. Этот звук в тишине коридора прозвучал как пушечный выстрел.

Спиридоныч тяжело вздохнул, будто я лично оскорбил его своей глупой, неумелой ложью.

– Всё ясно. Шлялись. Бродяжничали.

Он отступил на шаг, убирая руку с моего плеча, и махнул в сторону двери дортуара.

– А ну по койкам. Ужин вы пропустили – будете теперь животами бурчать до утра, чтоб неповадно было шляться.

Парни, не веря своему счастью, шмыгнули мимо него в спасительную темноту спальни. Я тоже потянулся за ними, надеясь, что отделался малой кровью.

Но в спину мне ударили слова, тяжелые, как приговор судьи:

– А ты, Тропарев, погоди радоваться. Завтра свое сполна получишь. Я Владимиру Феофилактовичу с утра доложу. Хватит с тобой нянчиться. Розги по тебе давно плачут. Завтра ввечеру, после работы, выпорем тебя так, что неделю на задницу сесть не сможешь. А теперь – пшёл!

Дверь захлопнулась за нашими спинами. Грохот засова оглушил в тишине.

Мы стояли в темноте спальни, слушая сопение сорока дрыхнущих пацанов. Воздух был тяжелым, спертым, пропитанным запахом немытых тел и ночных горшков.

– Сеня… – прошептал Грачик из темноты. Голос его дрожал, срываясь на визг. – Тебя ж завтра… Забьют ведь…

– Спи, – отрезал я не оборачиваясь.

И прошел к своей койке, не раздеваясь, упал на жесткий, бугристый матрас и уставился в невидимый потолок.

Розги. Завтра. Вечером.

Да охренеть.

Старый хрыч Спиридоныч думал, что делает мне хуже, заставляя ждать казни целый день. Это древняя тактика: ожидание боли ломает волю сильнее, чем сама боль. Человек начинает накручивать себя, трястись, представлять, как свистит лоза, как рвется кожа… И к моменту наказания превращается в дрожащее желе, готовое валяться в ногах и молить о пощаде.

Но Спиридоныч не знал, с кем связался. Просчитался.

«Нет, дядя, – мысленно усмехнулся я. – Я здесь не останусь. Хрен вам, а не моя спина».

Решение пришло само собой, простое и твердое.

Система собирается меня унизить. Сломать об колено. Превратить в послушного раба, который будет целовать руку, держащую розгу.

Не выйдет. Я не Сеня Тропарев. Мне доводилось переживать и не такое.

Надо валить.

Если бы пороли меня с утра – пришлось бы рвать когти прямо сейчас. А так у меня есть день. Целый рабочий день.

Я не уйду пустым. Мастерская Глухова – это железо. Там я смогу подготовиться, сделать себе «подарок» на дорожку.

Именно туда мне и надо. В последний раз.

В голове сложилась картинка.

Если я правильно все разыграю, выдержу смену, не сорвусь на Семена, буду изображать покорность и страх перед поркой, то выйду из мастерской с оружием в рукаве.

Так. А что ребятам сказать?

Я осторожно повернул голову. На соседней койке сопел Васян, раскинув мощные руки. Через три ряда, у стены, свернулся калачиком Спица. Грачик ворочался и бормотал что-то тревожное во сне.

Кольнуло где-то под ребрами. Жалость. Непривычное, забытое чувство.

Но брать их с собой нельзя. Куда? В бега? Васян заметный как слон, Грачик трусоват, Спица иногда болтает лишнее. Мы пропадем все вместе через два дня.

«Простите, парни, – мысленно произнес я, глядя на их силуэты. – Но тащить вас с собой сейчас я не могу. Надо сперва встать на ноги. А уж потом, если выживу, найду вас».

Общак на чердаке останется нетронутым. Не возьму оттуда ни копейки. Это мой им прощальный подарок. Если умные – найдут деньгам применение. Подкупят дядек, достанут еды. Если нет – значит, судьба такая.

С этими мыслями я уснул и, казалось, только закрыл глаза, как раздался удар палкой по спинке кровати. Возвещая начало моего последнего дня в этом аду.