Текст книги "Заморыш (СИ)"

Автор книги: Виктор Коллингвуд

Соавторы: Дмитрий Шимохин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Глава 13

Глава 13

– Кто идет? – Голос солдата сорвался на фальцет. В нем был страх, смешанный с казенной злобой. – Стой! Стрелять буду!

Сухой, лязгающий щелчок затвора прозвучал в ночи как выстрел. Та-ак… Патрон в патроннике.

Кремень дернулся подо мной еще сильнее. Он, уличный волчонок, привык, что лучшая защита – нападение. И не понимал, что против винтовки на расстоянии в три метра у него нет шансов. Пуля калибра 4,2 линии – это примерно, как у мощнейшей снайперской винтовки. С такого расстояния она его не просто убьет – все кишки наизнанку вывернет!

Секунды текли как густая смола. Солдат топтался на месте, глядя в темноту под валом.

И в тот момент, когда, казалось, нервы уже лопнули, из кустов раздался странный звук.

Сначала жалобное, тонкое поскуливание. Так плачет побитая шавка, которую прищемили лапу. А затем, мгновенно набрав силу, звук перерос в злобный, захлебывающийся лай.

Гав-гав! Р-р-р-гав!

Штырь, залегший в бурьяне, гениально отрабатывал свой хлеб. Улица учит лучше любой театральной школы. Если бы я точно не знал, что это он, наверняка бы решил, что там сидит голодная, брехливая дворняга, которая, судя по звукам, раскопала что-то вкусное и теперь яростно защищает свою находку.

– Тьфу ты, пропасть… – выругался солдат, закидывая винтовку обратно на плечо.

В этот момент из темноты со стороны складов донесся зычный, уверенный бас:

– Эй, Дмитрук! Какого дьявола тебя там носит? Тебе где стоять велено⁈

Часовой подтянул ремень, вытягиваясь во фрунт перед невидимым в темноте начальством.

– Да вот, господин унтер… Шум услышал. Почудилось – лазутчик, иль злоумышляет кто. А это, вишь, сука какая забежала, роет, паскуда…

– Сучка, говоришь? – проорал унтер тоном, наглядно показывавшим, что он думает про такие оправдания. – Сам ты, Дмитрук, сука брехливая! Тебя где, паскуда, поставили? Тебя на пост у порохового магазина поставили! А ты по валам шатаешься, вор-рона! А ну на место! Еще увижу, что спишь на ходу или собак гоняешь – ей-ей, зубов не досчитаешься!

– Слушаю… – уныло протянул часовой, и его шаги заскрипели по гравию, удаляясь.

– И чтобы тихо у меня! – донеслось напоследок.

Мы лежали не шевелясь еще минуты две, пока шаги и ворчание наконец не растворились в шуме ветра.

Я медленно убрал ладонь с лица Кремня. Тот жадно глотнул воздух, перевернулся на спину и вытер грязь со лба рукавом ворованной куртки. В лунном свете я видел его блестящие, расширенные от страха глаза.

– Пронесло… – одними губами прошептал он. – Я уж думал – всё, хана… Штыком к земле приколет. А Штырь-то, а? Ну дает!

– Хорош болтать, – оборвал я его, поднимаясь на корточки. – Давай рыть, пока луна за тучи зашла. Потом светло будет, как днем. Работаем. Быстро!

Страх схлынул, уступив место холодной, злой энергии.

И мы по-пластунски поползли на гребень разрытого вала.

В темноте закипела работа. Кремень, рыча от натуги, вгонял заступ в спрессованную, твердую, как камень, землю.

– Быстрее, – подгонял я, чувствуя, как медь сетки врезается в ладони. – Еще заход!

Мешки, начали наполняться пугающе быстро. И делались при этом жутко тяжелыми. Свинец обманчив. Маленькая горсть оттягивает карман, а половина мешка становится неподъемной гирей.

– Харэ! – скомандовал я, когда небо на востоке начало наливаться едва заметной розовой акварелью. – Больше не унесем.

Мы быстро «свернули удочки». Затолкали лопаты в кусты – заберем в следующий раз, тащить их с собой было самоубийством.

Оставалось уйти с добычей.

Я подхватил свой мешок и покачнулся. Пуд с лишним больше шестнадцати килограммов веса. На спине каждого из нас висело по такой гире. В прошлой жизни я такое даже не ощутил бы, а тут еле на ногах устоял! Ноги сразу отяжелели, сапоги начали вязнуть в рыхлой земле.

Мы скатились с вала, стараясь не шуметь, и двинулись прочь от казарм, петляя между кустами, как перегруженные ослики.

Уже у самой границы плаца я оглянулся. Далеко, у порохового склада, блеснул огонек папиросы и тускло сверкнуло лезвие штыка. Часовой все так же мерял шагами свой пост.

Долго мы шли до моста. Наконец, когда на востоке уже вовсю розовел рассвет, рухнули на сырой песок в нычке.

– Живем… – прохрипел Кремень, разминая затекшую шею. – А ну, Штырь, тащи щепки. Огонь нужен. Зуб на зуб не попадает.

Штырь, все еще взбудораженный своим ночным бенефисом, быстро натаскал плавника. Вскоре под гулкими балками моста заплясал робкий огонек.

Кремень вытащил из тайника закопченную, давно дышавшую на ладан жестянку.

Щепотка бурых листьев упала в кипяток. Вода мгновенно окрасилась в густой, темный цвет.

– Пей, Пришлый. – Пахан первым протянул мне горячую жестянку, обернув пальцы краем рукава. – Чай копорский. Брусничный лист да иван-чай. Господа нос воротят, им настоящий, китайский подавай, а наш брат пьет и нахваливает. С хлебом – еда, без хлеба – сугрев.

Я сделал глоток. Горьковато, терпко, пахнет веником, но тепло разлилось по желудку живительной волной.

Мы пили по очереди, передавая банку по кругу. Свинцовая грязь на наших пальцах оставалась на жести, но никто не обращал внимания.

Напротив меня сидел, обхватив колени, Сивый.

– Ты, видать, не городской, – заметил я, кивая ему. – Лопату держишь привычно. Землю чувствуешь.

Парень поднял на меня тяжелый взгляд исподлобья.

– Тверские мы, – буркнул он неохотно. – От земли, вестимо. Только земли той у нас, почитай, и не осталось.

Он помолчал, глядя в огонь, потом, видно, решив, что скрывать нечего, продолжил:

– Батя надорвался на отхожем промысле, уже три года как. Мать с мелкими осталась. А тут недород да налоги подушные. Корова пала… Мироед наш, Ерофеич, в долг дал, да вернуть с лихвой надо. Ну а нам как вернуть-то? Ну и все. Сначала лошадь увел за недоимки, потом и надел, вишь, отобрал. Мать кричала, в ногах валялась – без толку. Вот и отправила в город, все одно с голоду пухнуть, надеялась, в люди выбьюсь.

Сивый сплюнул в костер.

– Вот я и выбился. Полгода по стройкам, по подвалам. Теперь вот свинец грызу.

– Не горюй, Сивый, – хлопнул его по плечу Кремень. – Тут у нас воля. А в деревне что? Ярмо одно.

Он перевел взгляд на Шныря. Тот сидел, обхватив плечи руками, и смотрел в одну точку остекленевшим взглядом. На мелком пареньке болтались остатки когда-то хорошей ситцевой рубахи, теперь превратившейся в лохмотья.

– А вон «герой» наш, – кивнул на него Кремень – Из-под Ярославля он. У них там мода – всех парней в сюда в половые отдавать. Родители, небось, последнюю скотину продали, управляющему взятку сунули, чтоб сыночку в «ресторацию» на Невском пристроить. Думали – деньгу слать будет, человеком станет, при фраке да при салфетке.

Кремень усмехнулся, но зло, без веселья.

– Только не ко двору Штырь пришелся. Там ведь как? Управляющий штрафует за каждое пятнышко. Повара подзатыльники раздают почем зря, спят на полу в кухне, объедки жрут. Жалования не положили, даже чаевые и те отбирают. А Штырь как-то раз возьми, да и урони супницу. Барин какой-то разорался… А Штырь и не сдержался, давай отвечать. Ты же знаешь, он на язык несдержанный, не ведает, когда говорить можно, а когда помолчать надобно. Ну, его старший и отделал до полусмерти. А там и вышвырнули на мороз, без гроша, да еще с волчьим билетом.

Штырь вздрогнул, услышав про ресторацию, еще ниже опустил голову, пряча глаза.

– Домой ему нельзя, – понизил голос Кремень. – Стыдно. Родители на него надеялись, последнее отдали, а он бродяга. Вот и прибился к нам. А лает хорошо – потому что там, при трактире, в конуре отсиживался, с дворовым псом дружбу водил, пока его на кухню не пускали.

Исповедь маленьких людей.

Я смотрел на их чумазые лица, на дрожащие руки Штырья, Сивого, и меня накрывало жестким, как похмелье, дежавю.

Один в один, сука. Картинка складывалась до скрежета зубовного знакомая.

Прямо как мы в восемьдесят девятом. Вернулись «из-за речки», загорелые, злые, с ранами, контузиями, полные непоняток на тему «а что это было». Думали – ну, интернациональный долг выполнили, сейчас Родина примет в объятия. А страна уже по швам трещала, новые хозяева жизни пирог делили, и мы со своим умением жать на курок оказались списанным инвентарем. Ржавыми гильзами на асфальте.

Тут та же песня, только аранжировка старинная. Империи жрут людей с одинаковым здоровым аппетитом. Пережует, соки вытянет, и все, до свидания. Ты отработанный и никому не нужный.

Никакие они не уркаганы по рождению. Ни Кремень, ни Сивый, ни этот мелкий Штырь. Отец Кремня погиб на стройке, потому что подрядчик сэкономил на лесах. Семью Сивого пустил по миру кулак-мироед. Штыря вышвырнули, как сломанную куклу, из ресторана, где обедают те самые подрядчики и кулаки. Обычные пацаны, которых жизнь поставила раком и штаны спустила.

Социальный лифт во всем великолепии. Только едет он, сука, не вверх, в роскошные кабинеты, а вниз – прямиком в преисподнюю, в подвалы и могилы.

Ну ничего. В аду мы тоже обустроимся. С комфортом. Плавали, знаем. Главное – чертей правильно построить, вилы отобрать, котлы с****ть и им потом обратно втридорога продать.

Я допил остывающую бурду, чувствуя на зубах скрип песка. Над головой, заставив дребезжать воздух, взорвался свистком паровик. Железный монстр звал рабочх к станкам, но для нас этот призыв звучал как изощренная издевка.

Кремень с тоской пнул носком сапога туго набитый мешок. Свинец внутри отозвался глухим звуком.

– Ой, ты ж… Опять эту тяжесть на горбу тащить? – простонал Кремень, скривившись так, словно у него уже отстегнулась поясница. – До Лиговки верст пять шлемдать. Плечи отсохнут к чертям собачьим. Буду при деньгах, но буквой «зю».

Я кивнул на ходивший ходуном настил, откуда на нас сыпалась труха:

– А на кой черт копыта убивать? Вон карета казенная идет. Может, подкинет в город?

Кремень сдвинул фуражку на лоб и грязной пятерней почесал затылок.

– На паровике-то оно, конечно, барство… Да только проводники там лютые, хуже цепных псов. Заметят нас – на ходу скинут, потом костей не соберешь.

В этот момент гудок наверху сменил тональность. Вместо обычного однотонного воя раздался залихватский, хулиганский перелив: трижды короткие гудки, затем один с простуженной хрипотцой – длинный.

Лицо Кремня, только что выражавшее вселенскую скорбь, вдруг просветлело, как у протертой спиртом иконы.

– Хотя… Слышь, как сипит? – Пахан растянул губы в щербатой улыбке. – Если там сегодня за рычагом Пров – а по гудку, зуб даю, это он, – то поговорить можно.

– Что за Пров? – уточнил я, уже прикидывая, какие тут тарифы на грузоперевозки.

– Машинист местный. Мужик он с пониманием, – уверенно заявил Кремень. – С ним и поговорить можно. Ему хоть черта лысого в тендерной посади, лишь бы налили. Долетим как баре!

– Ну, раз с пониманием… – Я выпрямился.

«Братцы» похватали мешки. Свинцовая ноша тянула к земле. Кряхтя и спотыкаясь, мы выволокли мешки наверх, к блестящим рельсам узкоколейки. Три, а то и четыре пуда веса. Да, если переть это на горбу, устали бы и добрались хорошо если к обеду.

Машина стояла на запасном пути, у водокачки, тяжело и ритмично дыша, словно загнанный зверь. Вблизи этот агрегат выглядел еще страшнее, чем из-под моста. Маленький, коренастый паровоз «Коломенка», зашитый в угловатый железный короб, пыхал дымом и шипел стравливаемым паром.

Из бокового окна будки высовывалась голова. Если бы не белки глаз и влажно блестящие зубы, её можно было бы принять за кусок угля.

– Дядя Пров! – гаркнул снизу Кремень, придерживая одной рукой ношу, а второй сбивая фуражку. – Здорово!

Машинист медленно повернул голову. Глаза его, красные от угольной пыли, сощурились.

– А, Кремень… – Голос у него был как скрежет колеса на повороте. – Живой, шельма? Кого это ты с собой притащил?

И он кивнул на меня.

– Это свои. Наша гамля! – весело выкрикнул Кремень.

– А что в мешках? Ежели краденое – идите лесом. Мне проблемы не нужны, я честный человек.

Он потянулся к рычагу, явно собираясь дать свисток и тронуться. Ситуация висела на волоске. Сивый, увидев черного, как черт, машиниста и огнедышащую топку, попятился и перекрестился.

Пришлось мне выступить вперед, мягко оттесняя Кремня.

– Не краденое, дядя. С-под земли добытое. Все честно! – стараясь перекричать шипение пара, заявил я.

Кремень тем временем залез за пазуху и достал сверток. Развернул тряпицу, и в сером утреннем свете блеснула золотистая чешуя.

– А это тебе, Пров Силыч. Свежак, на ольхе копченый, еще теплый. Лещ – во! Аж жир течет!

Ноздри машиниста дрогнули. Ветер донес до него аромат дымка и рыбы, перебив серную вонь угольного дыма.

– Мы и с углем подмогли бы, – тут же добавил Кремень, почуяв слабину. – Ребята мои двужильные! Чтобы тебе, Пров Силыч, спину лишний раз не сгибать!

Машинист хмыкнул, вытирая руки промасленной ветошью. Предложение даровой силы ему понравилось даже больше леща – кочегара у него не было, крутился в одиночку, а спина – она, как известно, не казенная и не железная.

– Ладно, – сказал он наконец, признавая нас за своих. – Подброшу до города. Только не суетитесь, стойте пока. Мне воду набрать надо, баки сухие. Сейчас зальемся и поедем взад.

Он протянул черную лапу, сграбастал рыбу и исчез в недрах кабины. Паровоз, сердито шикнув паром, медленно, со скрипом прополз десяток метров вперед и замер точно под нависшим брезентовым хоботом водокачки.

Пров ловко, по-обезьяньи, вскарабкался на боковой железный ящик и с грохотом откинул крышку люка.

Полилась вода. С шумом, бульканьем и брызгами она хлынула в недра железных коробов, опоясывающих котел.

– В танки льет, – со знанием дела объяснил Кремень Сивому, смотревшему на все это, раскрыв рот. – Это танк-паровоз. Вода у него с собой, по бокам, чтобы пореже заливать.

Когда вода потекла через край, Пров перекрыл вентиль и гаркнул:

– Всё! Напоили кормилицу! Ну что, вшивая команда, сигайте в тендер, на уголь. Только быстро! И чтоб тихо мне там, как мыши под веником.

Мы начали закидывать мешки через высокий железный борт. Железо лязгало. Сивый, закидывая последний мешок, поднатужился так, что, казалось, лопнут штаны, а потом сам кулем свалился на кучу угля. Следом запрыгнули мы.

Внутри было тесно, как в бане по-черному, и так же жарко. Но это был не банный, влажный дух, а сухой, испепеляющий зной. Остро и пряно пахло пропитавшим дощатый пол машинным маслом, угольной пылью и крепким самосадом.

Пров Пантелеев устроился на откидном сиденье с правой стороны, положив руку на длинный, отполированный ладонью рычаг регулятора. В зубах у него дымилась кривая, слюнявая самокрутка – «козья ножка».

– Ну, орлы, – вальяжно протянул он, выдыхая в закопченный потолок клубы вонючего дыма. – Кто там хвалился силой? Давай к лопате. Пар падает, кормить чуду-юду надобно!

Первым пошел Сивый. Он, привыкший к крестьянскому труду, уверенно схватил совковую лопату, зачерпнул блестящий уголь.

Пров лениво, не вставая с места, пнул сломанным сапогом педаль рычажного механизма шуровки.

Лязг!

Круглая чугунная дверца топки распахнулась на две половинки.

В полумрак будки, выжигая кислород, вырвался слепящий, бело-желтый свет. Жар ударил в лицо так, что у меня, казалось, затрещали брови, кожа мгновенно стянулась. Гудение огня заглушило перестук колес.

– Кидай! – командовал машинист, стряхивая пепел на пол. – В дальний угол сыпь, там прогорело!

Сивый, щурясь от нестерпимого света, метнул уголь в огненное жерло.

– Мало! – прикрикнул Пров, входя в роль начальника. – Подбавь еще! Веером кидай, чтобы легло ровно! Ищщо подбавь! Не жалей угля, он казенный!

Шварк! Шварк! Уголь летел в топку, пожираемый пламенем.

Бах! Пров убрал ногу с педали, и зажимы топки захлопнулись, отсекая адский жар.

Пока Сивый переводил дух, я огляделся. Кабина, несмотря на грязь, завораживала. Перед носом машиниста, в медных, начищенных оправах, два больших манометра. Стрелки плясали от тряски, но упрямо ползли вверх, к красной черте. Вдоль котла змеились трубки, блестели латунные вентили, а в толстой стеклянной трубке – «водомерке» – плескалась мутная вода, демонстрируя уровень уровня жизни котла.

Паровоз тронулся с рывком, от которого мы едва устояли на ногах. Состав набирал ход, и качка стала немилосердной. Нас буквально швыряло от борта к борту. Мимо проносились мрачные, закопченные кирпичные стены фабрик, бесконечные серые заборы, редкие деревья с почерневшими листьями. Мы обгоняли пешеходов и ломовых извозчиков, которые тащились по тракту. Многие, видя наш «поезд», вставали и брали лошадь в поводу: видно, боялись, что животное «понесет».

– Смена! – гаркнул через пять минут Пров, носом, как дракон, выпуская мощные струи махорочного дыма. – Следующий!

Теперь лопату взял Кремень.

Пров взглянул на манометр, довольно хмыкнул и потянул за свисающий с потолка шнур.

Ту-у-у-у-у! Пронзительный гудок резанул воздух, распугивая ворон.

Вскоре мы выехали на Лиговку.

– Эй, бродяги! – крикнул машинист сквозь грохот. – Скоро Знаменская площадь! Там конечная!

– Нам раньше! – заорал я. – У Свечного притормози!

Пров Игнатыч тут же начал прикрывать регулятор. Лязг стал глуше, ход замедлился.

– Сейчас! – гаркнул он. – Валите, пока ход малый!

Мы не стали ждать. Свечной переулок был рядом – тут рядом как раз и находилась свалка желчного старикана-старьевщика.

Сначала на улицу полетел мешок со свинцом, взбив облако пыли на обочине. За ним второй, третий. Потом посыпались мы. Я прыгнул, спружинив ногами. Рядом соскочили Штырь, затем приземлились и Сивый с Кременем. Паровик, набирая ход, обдал нас напоследок клубами пара и сажи и удалился в сторону вокзала. А мы, чумазые, как черти, с пудами свинца в мешках, остались стоять на твердой земле. Оставалось превратить этот свинец в звонкое серебро.

– Ух, чертяка… – выдохнул Сивый, отплевываясь черной слюной. – Ну и адская же повозка!

– Поднимай мешки, – скомандовал я, отряхиваясь. – Деньга близко. Теперь самое главное – не продешевить.

Кое-как переведя дух после комфортной поездки на паровозе, мы, сгибаясь под тяжестью ноши, поплелись к знакомому тупику – тому самому месту, где обитал одноногий повелитель мусорной империи.

В его дворе, огороженном забором из гнилых досок, стоял запах, который невозможно спутать ни с чем – сладковато-приторный дух прелых тряпок, старой кожи и вываренных костей.

– Скинуть бы по-быстрому, – прохрипел Кремень, с шумом втягивая ноздрями этот тошнотворный воздух, который казался ему сейчас запахом денег. – Сил нет тащить, плечи горят.

– Терпи, казак, – буркнул я, поправляя лямку. – Атаманом будешь.

На звук наших шагов из дощатой пристройки выполз уже знакомый мне хозяин. Он опирался на самодельный костыль, похожий на дубину, и смотрел на нас маленькими, колючими глазками из-под нависших седых бровей.

– Явились, – проскрипел он вместо приветствия. – Гляди-ка, живые. А я уж думал, вас дворники камнями побили.

Он узнал меня. В его взгляде мелькнуло удивление – видимо, не ожидал, что приютские окажутся людьми слова и вернутся так скоро.

– Дело есть, хозяин, – произнес я, бросая мешок к его ногам. Глухой, тяжелый удар о землю заставил старика слегка поднять седую кустистую бровь. – Принесли, как договаривались, барахлишка!

Кремень и Сивый поспешно скинули свою ношу рядом. Три мешка, полных корявого свинца и наших надежд, лежали в пыли двора.

Старик, кряхтя и переставляя костыль, подошел ближе, ткнул концом деревяшки в бок мешка.

– Тяжелое… Что слямзили? Чугун, что ль?

– Покажь!

Штырь молча развязал горловину ближайшего узла.

– Гляди.

Старьевщик нагнулся, запустил узловатую, черную от въевшейся грязи руку в мешок, выудил пригоршню бесформенных серых комочков. Поднес к глазам, щурясь на солнце.

– Пули… – протянул он, и голос его дрогнул. – Свинчатка!

Вытащив из-за голенища кривой ножичек, старый хрыч ловко сковырнул с одной пули налипшую грязь. Под серой коркой тускло блеснул чистый металл.

В глазах старика вспыхнула искра – жадная, хищная. Определенно, он знал цену свинцу. Но огонек тут же погас, сменившись выражением брезгливой озабоченности.

Старикан выпрямился, оглядываясь по сторонам, словно ожидая засады.

– Вы где взяли это, ироды? – зашипел он, понизив голос.

– А тебе какая печаль откуда? – огрызнулся Кремень, которому тон старика явно не понравился. – Товар – вот. Свинец добрый, мягкий.

– Добрый⁈ – Старик скривился так, будто лимон проглотил. – Это ж казенное имущество! Военное! Вы что, окаянные, не знаете? За такое по головке не погладят! Ежели квартальный увидит – всех в острог, в кандалы! И меня с вами, старого, за скупку краденого казенного добра загребут! На каторгу захотели?

Кремень попятился. Слова «острог» и «каторга» действовали на него магически. Он был готов к драке, но не к тюрьме. Вся его уличная удаль начала сдуваться под напором «опытного человека».

– Так мы же… мы нашли… – забормотал он, ища поддержки в моих глазах. – Никто не видел…

– «Никто не видел», – передразнил старик. – А пули меченые! Увидит жандарм – сразу поймет. В общем так. Рисковать я из-за вас, щенков, не буду. Забирайте эту дрянь и проваливайте.

Он сделал паузу, давая нам «осознать» безнадежность положения. А потом закинул крючок:

– Хотя… Жалко вас, дураков. Пропадете ведь. Так и быть, спасу. Возьму грех на душу.