Текст книги "Заморыш (СИ)"

Автор книги: Виктор Коллингвуд

Соавторы: Дмитрий Шимохин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Тишина под сводами моста зазвенела натянутой струной. Мелюзга, перестав хрустеть сухарями, испуганно вжалась в камни, чувствуя грозу.

– Ах ты гнида… – просипел Кремень и, злобно ощерившись, вскочил. Лицо вожака перекосило. Его, короля Лиговки, развели как последнего пассажира, на тридцать пять копеек! Да еще и унизили перед собственной бандой…

– Розанистый⁈ Драконы⁈ Да я ему этого дракона…

Кремень заметался по пятачку, ища аргумент потяжелее. Пальцы сомкнулись на обломке кирпича.

– Идем! – ревел он, брызгая слюной. – Я ему витрину вынесу! Я ему банку эту в глотку забью поперек! Кровь пустим твари!

Штырь и Сивый тоже повскакивали, готовые к погрому. Горечь обиды жгла горло сильнее паленого чая.

– Стоять!

Мой голос под сводами моста, как окрик надзирателя, гулко ударил по нервам. Парни замерли.

Глава 18

Глава 18

– Куда собрался, герой? Стекла бить? – Прутик в моей руке лениво ворошил угли. – Ну, расколотишь витрину. Прибежит городовой. Свистнет. Тебя, дурака, с поличным возьмут. Или ты быстрее пули бегаешь? Из-за трех гривенников на каторгу пойдешь, лес валить?

– Так он же… – Кремень задохнулся от возмущения, грудь его ходила ходуном. – На арапа нас взял! Обул по полной!

Отрицать очевидное было глупо.

– Ну да, опрокинули нас. Потому что мы ушами хлопали и на картинки пялились. Но мстить, как баба базарная, визгом и битьем горшков – себя не уважать. Да еще и задарма…

– Что за шум, а драки нет? – произнес над нами веселый голос.

Из темноты нарисовались еще две юркие тени: Шмыга и с ним еще один босяк.

С глухим, влажным шлепком на песок у костра упал тяжелый холщовый мешок. Ткань шевелилась.

– Принимай, Пахан! – гордо сияя щербатой улыбкой, объявил Шмыга. – Снасти работают как часы! Там щука – во! И лещей пара жирных, еле в горловину пролезли!

Кот, шмыгая носом, уже развязывал бечевку, чтобы показать серебряное богатство, но, наткнувшись на мрачные, перекошенные злобой физиономии сидящих у огня, осекся. Руки его замерли.

– Э… Вы чего такие покойные? – настороженно спросил он, переводя взгляд с меня на Кремня. – Случилось чего? Али менты[1] хвост прижали?

– Случилось… – прорычал Кремень, с хрустом сжимая кулаки. – Обули нас, братцы. Как алешек.

Шмыга насупился, мгновенно подобравшись.

– Кто? Где?

– Да лавочник, гнида, на Лиговке! – Атаман ткнул пальцем в сторону города. – Мы сегодня, чтоб ты знал, свинца сдали – мое почтение! Семь с полтиной целковых подняли! Семь с половиной, понял⁈ Мы теперь при капитале, мы теперь люди! Решили чаю попить по-человечески, купили самого дорогого… А он нам – вот…

Он пнул носком сапога откатившуюся банку с драконом.

– Помои подсунул. Крашеные. В глаза улыбался, «господами» величал, а сам, небось, смеялся в кулак, как мы дерьмо это за чистую монету приняли.

Глаза Шмыги сузились, превратившись в две злые щелки. Кот сплюнул в костер, лицо его потемнело. Для уличной шпаны потерять деньги было обидно, но потерять лицо – нестерпимо.

– Ну, тварь… – процедил Шмыга. – За такое не стекла бьют. За такое «красного петуха» пускают. Семь рублей подняли, а он нас в грязь макнул?

Под мостом снова загудел ропот. Обида, помноженная на усталость и осознание собственного богатства, требовала немедленной крови.

Я поднял руку, обрывая базар.

– Вернем свое, еще и сверху возьмем. Шмыга, ты лучше о деле скажи.

Перевел взгляд на наших разведчиков-рыболовов.

– Район прочесали? Глуховских замков много нашли?

Шмыга тряхнул головой, сгоняя злость и переключаясь на деловой лад. Глаза его снова загорелись лихорадочным огнем, он задышал паровозом, сияя, как медный грош.

– Нашли! – выпалил он с порога, не замечая напряжения у костра. – Нашли, Пришлый, все по уму сделали! Глуховских замков – тьма-тьмущая!

Мальчишка присел к огню, протягивая озябшие ладони.

– У Лавры склад, там крупа и масло прованское, сторож храпит так, что вороны падают. Сарай с углем на Расстанной – замок вообще на честном слове держится. Пакгауз у канала – там сложнее, псина цепная брешет, но подойти можно.

– Добро, – кивнул я, поощряя старание. – А скажи-ка мне, Шмыга… Ты когда по Лиговке ходил, лавку колониальную видел? Ту, с витриной яркой, где драконы на банках нарисованы?

– Видел, – хлюпнул носом разведчик. – Мы мимо проходили, и не раз. Там дверь еще такая, дубовая, богатая.

– А замок? – Я подался вперед, ловя взгляд пацана. – Замок там какой?

– Да обычный, – пожал худыми плечами Шмыга. – Амбарный. Черный такой, пузатый. С ромбиком и буквой «Г» выбитой. Глуховский. На засове висит.

Кремень застыл. Он перевел ошалелый взгляд с меня на Шмыгу, потом попытался стереть синеву с губ рукавом.

Медленно поднявшись и отряхнув брюки, я улыбнулся той особенной улыбкой, что не предвещала ничего хорошего – кривой и острой, как осколок зеркала.

– Вот видишь, Кремень. Бог не слепой, он все видит. Этот упырь нам помои продал за наши кровные. Надул нас. Посмеялся. А мы ему, значит, вернем тару, – ухмыльнулся я. – Он нас кинул на тридцать копеек. А мы заберем у него кассу. И товар. Нормальный товар, а не этот мусор. Вернем должок.

Пальцы Кремня разжались. Кирпич глухо ухнул в песок. В глазах пахана слепая ярость уступила место холодному, расчетливому огоньку профессионального грабителя.

– Когда? – выдохнул он.

Я же задумался, придется возвращаться в приют за связкой ключей. По-хорошему бы перенести на завтра или послезавтра, чтобы о нас забыли. Но, глядя на лица парней, понял, что не стоит оттягивать.

– Сегодня. – Остатки пойла из кружки с шипением плеснул в костер, поднимая клуб пара. – Собирайтесь. Идем забирать свое.

Мы быстро снялись с места, на дело пошли в основном старшаки, оставив малышню под мостом.

У Обводного мы разделились.

– Кремень, бери пацанов, и дуйте к лавке. Сами в подворотне напротив засядьте, носа не высовывать. Пасите улицу, ждите меня. Мне нужно за инструментом.

Парни лишь переглянулись, и на их лицах промелькнуло сомнение, но спорить не стали. Даже Штырь предпочел промолчать.

Я же, прибавив шагу, рванул к приюту, к черному ходу – уже по отработанной схеме вскрыл запертую дверь и полез вверх по лестнице. На чердаке было тихо.

Скользнул взглядом на балку, где оставлял рыбу. Пусто.

«Съели, – мелькнула мысль с оттенком удовлетворения. – Значит, не зря старался».

На то же место я положил пухлый мешочек с сухарями, прихваченный с собой, – пусть подкрепятся, а после полез в тайник с общаком и вернул серебряную монету.

Долг в пятьдесят копеек за лопаты был возвращен.

Теперь – главное. Я запустил руку в глубокую щель за кирпичной трубой. Пальцы нащупали прохладу металла. Связка мастер-ключей скользнула в карман. Следом я вытянул тяжелый стальной кастет. На всякий случай.

Через двадцать минут я уже был у лавки. Кремень и Сивый обнаружились в глубокой тени в ближайшем переулке.

– Заждались уже, – прошипел Кремень.

– А ты не к фараонам ли бегал? – протянул Штырь.

– Айда свое забирать, – похлопал я по карману, где звякнули ключи, проигнорировав Штыря.

– Никого лишнего не видели? – уточнил я.

– Не, спокуха, – заверил меня Сивый.

Лиговский проспект ворочался в неспокойном, пьяном сне… Мы текли вдоль стен, сливаясь с густыми тенями.

Шмыга и Штырь беззвучно ушли дальше на перекресток – следить за округой.

А мы направились к заветной двери, у которой Кремень затормозил, сжимая кирпич. Я тут же перехватил его запястье.

– Брось каку. Мы люди вежливые. Войдем через парадный вход.

Кремень с тоской глянул на булыжник, потом на витрину, где издевательски поблескивали бока банок с проклятым «Ханским». Кирпич глухо стукнул о мостовую – пахан неохотно разжал пальцы.

– И как? – сипло выдохнул он. – Лбом вышибать будем?

Я лишь ухмыльнулся.

Подошел к двери вплотную. На массивных кованых петлях висел черный, пузатый амбарный замок. Сбоку гордо красовалось выбитое клеймо: ромб с буквой «Г». Глуховский. Аж сердце екнуло. Родной. Будто старого друга встретил.

Наступил момент истины. Теория против грубой практики.

Сердце, несмотря на внешнее хладнокровие, пропустило удар. А ну как мастер сменил профиль? Или нутро замка с секретом?

В чахоточном свете дальнего фонаря я выбрал ключ с самой ходовой нарезкой «трилистником».

Вставил. Не лезет. Жирноват.

– Что, съел? – злорадное шипение Кремня обожгло шею. – Дай я кирпичом…

– Цыц.

Попытка номер два. Профиль с боковым пропилом.

Ключ скользнул в скважину мягко, с легким натягом, словно патрон в патронник. Подушечки пальцев ощутили, как бородка уперлась в пружину сувальд.

Поворот.

Щелк!

Сухой металлический щелчок в ночной тишине грянул пистолетным выстрелом. Дужка отскочила. Железный цербер капитулировал перед куском металла.

Глаза Кремня полезли на лоб.

– Ну ты жук, Пришлый… – выдохнул он с благоговением. – Золотые руки… Хоть и из одного места растут.

Тяжелая скоба легла в карман, чтобы не брякнула. Дверь поддалась с легким, жалобным стоном несмазанных петель.

Внутри воздух можно было резать ножом – за день жара настоялась, сварив ароматы гвоздики, лавра и дешевого кофе в густой, удушливый кисель.

– Не топать. – Команда читалась по губам. – Работаем.

Первым делом – к прилавку. Рывок выдвижного ящика кассы. Пустота. Лишь пара сиротливых медных грошей, забытых в щели на размен.

– Умный торгаш, – кольнуло профессиональное разочарование. – Ну ничего. Возьмем натурой.

Кремень уже хищно нацелился на полки с «элитным» чаем. Лапа сгребла банку с драконом, явно намереваясь с наслаждением размозжить ее об пол.

– Не трожь! – шипение вышло змеиным. – Это мусор. Там ничего нет, кроме нашей глупости. Берем то, что весит мало, а стоит дорого. То, что продать можно или сожрать.

– Сахар! – алчно выдохнул Сивый, вертя головой в поисках синих конусов.

– Ты че, дурак? Сахар – по гривеннику фунт, а чай, даже самый скверный, – вчетверо дороже!

– И чо брать? – уныло протянул грузчик, опуская мешок.

Чиркнула спичка – риск, но оправданный.

– Вон те. «Кирпичи».

На нижней полке чернели плитки прессованного чая. Того самого, что лавочник звал солдатским. На вид – кусок гудрона, но товар честный, крепкий, неубиваемый. Валюта для любого рынка, для любой казармы.

– Грузи весь ряд, – по-хозяйски распорядился я. – Если чай в кирпич спрессован – он уж точно не спитой!

Пока парни сгребали плитки, наполняя холстину глухим, тяжелым стуком, взгляд зацепился за пестрые жестянки повыше. «Георг Ландрин».

– Оп-па. А вот и десерт.

Монпансье. Леденцы. Маленькие, звонкие баночки, набитые цветными льдинками. Товар легкий, ходовой. Дюжина банок исчезла в моих карманах, еще столько же с веселым грохотом посыпалось в мешок к Сивому.

– Хватит! – Команда прозвучала через две минуты. – Жадность всегда губит. Уходим.

Мешки набиты ровно в меру – бежать можно, не выплевывая легкие. На улице воздух ударил в ноздри прохладой, пьяня после этой пряной душегубки.

– Все? – Кремень смачно сплюнул на крыльцо. – А витрину?

– Погоди. Щас все будет.

Первым делом, нырнув обратно в лавку, я открыл форточку в боковом оконце. Затем, выйдя вновь наружу, закрыл замок.

Дужка скользнула обратно в петли. Провернул ключ. Рывок для проверки – держит. Теперь лавка выглядела так же невинно и неприступно, как пять минут назад. Все закрыто. Все надежно.

– Пусть утром сюрприз будет. – Кривая усмешка сама наползла на лицо. – Представь рожу приказчика. Замок цел, дверь закрыта, а внутри – шаром покати. Он же умом тронется, гадая, как мы сквозь стены прошли. А потом хозяин увидит, что форточка открыта. Решит, что приказчик забыл ее вечером закрыть и к ним залезли через нее. Выгонит эту гниду пинком под зад, да еще жалование удержит. А потом, через годик–другой, мы, пожалуй, еще раз к ним наведаемся. По старой памяти. Ибо не хрен!

Кремень перевел взгляд с закрытой двери на меня. В глазах мелькнул суеверный холодок.

– Демон ты, Пришлый…

– Двигаем. В тень. Живее.

Мы нырнули в черноту подворотни, оставив за спиной спящий проспект и ограбленного мошенника, который посапывал в своей постели, уверенный в надежности замков с клеймом «Мастерская Глухова». Красота.

Свистнули легонько, и к нам тут же вернулись Шмыга и Штырь.

– Ну чаво? Как? – полез сразу Штырь с расспросами.

– Кучево, – не удержался от похвальбы Кремень.

Мы уходили, петляя в переулочном лабиринте, как тени, тяжело нагруженные ароматной и сладкой добычей. В стае царило шальное, граничащее с истерикой веселье. Адреналин, схлынувший было после вскрытия замка, теперь пузырился в крови дурной радостью.

И тут шестое чувство шепнуло «Стой!», внутренняя сигнализация, отлаженная девяностыми и боями в горах, взвыла, прежде чем мозг осознал угрозу. Рука сама взмыла вверх, рубя воздух жестом «Внимание!».

Парни, едва не врезавшись мне в спину, застыли.

Тишина. Липкая, ватная тишина окраины спящей столицы. А потом сквозь нее, как гвоздь, проступил Звук.

Скрип… Цок… Скрип… Цок…

Где-то впереди, за поворотом. Подкованный каблук, чеканил по булыжнику приближающийся приговор…

Так не бредут пьяницы, возвращающиеся от девочек, не шаркают работяги. Так ходит Власть, проверяющая свои владения.

– Карман! – одними губами выдохнул Кремень, кивая на глубокую нишу – глухой проем заколоченных ворот доходного дома.

Мы вжались в спасительную щель, провонявшую сырой штукатуркой. Сложнее всего пришлось Сивому: с его габаритами медведя и двумя мешками в охапке он категорически не желал становиться невидимкой. Пришлось буквально утрамбовать его в угол коленом.

Шаги приближались – медленные, но неотвратимые. Обладатель сапог никуда не спешил – он знал, что эта улица, эта ночь и этот город принадлежат ему по праву сильного.

В дрожащее на ветру пятно света от газового фонаря вступила фигура околоточного надзирателя. Лет сорока, с лицом, вырубленным из мореного дуба, и жесткими щетками усов.

Выглядел он колоритно, хоть сейчас на лубок. Его торс плотно облегал темно-зеленый двубортный мундир.

В другой раз я бы, может, и хмыкнул над такой модой. Но сейчас было капец как не до смеха.

На шее этого щеголя змеился, уходя под мышку, ярко-красный витой шнур. А на поясе, оттягивая лакированный ремень, висела кобура. Этот шнур – нихрена не аксельбант. Это страховочный ремешок. Там, в коже огромной кобуры, спал «Смит-Вессон» нехилого калибра. Такая игрушка вышибает мозги и юношеские амбиции с одного выстрела.

Он прошел в паре метров от нашего убежища. Скрипнула амуниция. Звякнула цепь шашки о бедро. Дыхание перехватило, а пульс бился где-то в горле с таким грохотом, что казалось – эхо гуляет по переулку.

Надзиратель замедлил шаг. Повел носом, втягивая летний воздух. То ли почуял миазмы наших немытых тел и страха, то ли просто наслаждался прохладой.

Секунда растянулась в вечность. Тень фуражки скользнула по краю ниши. Спина в мундире начала удаляться.

«Пронесло», – мелькнула шальная мысль. Сведенные судорогой мышцы начали расслабляться. Сивый, до этого не смевший вдохнуть, позволил себе микроскопическое движение, чтобы сменить позу затекших рук.

Увы.

В недрах мешка, который Сивый прижимал к животу, что-то тренькнуло. Видно, одна жестяная банка с леденцами качнулась и прижалась к другой.

Дзынь.

Звук вышел тихим. Едва слышным. Будто комара прихлопнули. Но в ночной тишине он ударил набатом.

Ритм шагов на мостовой мгновенно оборвался. Скрип сапог смолк.

Мы замерли, превратившись в соляные столбы.

Околоточный медленно повернул голову в нашу сторону. Правая рука плавным движением легла на клапан кобуры.

В густой тени ниши нас не было видно.

– Кто здесь? – Его голос прозвучал спокойно, буднично и абсолютно без страха. – А ну, выходи!

[1] Мент – сыщик (Упоминается у В. Крестовского).

Глава 19

Глава 19

Молчание, повисшее в переулке, весило никак не меньше тонны. Тишина звенела в ушах, прерываемая лишь стуком крови в висках и сиплым дыханием Сивого, который вжимался в кирпичную кладку с грацией испуганного бегемота.

– Чего затихли, крысята? – лениво осведомился голос власти. В нем не было вопроса, только угроза. – Или мне самому вас вытащить?

Ситуация дрянь. Отходить некуда, атаковать – безумие.

Мой кулак чувствительно ткнул Кремня в бок.

«Твой выход. Торгуй лицом, ты здесь прописан».

А еще локтем пихнул Сивого, а потом Штыря: «Замрите и не дышите, даже если приспичит помирать».

Мы с паханом выступили на свет, щурясь и сутулясь, словно побитые собаки. Идеальная поза покаяния.

Околоточный стоял, по-хозяйски расставив ноги в модных шароварах, ладонь небрежно покоилась на кобуре.

Он всмотрелся в лицо моего напарника, и губы под усами дрогнули в усмешке.

– А, Кремень… Опять ты, пес шелудивый? – По ночам шакалишь?

Фуражка полетела с головы, Кремень замял ее в руках, мастерски включая режим «деревенского дурачка».

– Никифор Антипыч, ваше благородие… Да какое там шакалим! Воздухом дышим… До ветру вышли, живот прихватило…

Надзиратель хмыкнул. Взгляд, натасканный на поиск непорядка, пробежал по фигуре собеседника и зацепился за обновку.

– До ветру, говоришь? В чужом пиджаке? – Подбородок дернулся в сторону куртки Жиги, которая на Кремне сидела как на вешалке. – И карманы, я погляжу, у твоего дружка трещат. Видать, знатно вы до ветру сходили.

Тяжелый взгляд переместился на меня. Голову я держал опущенной, но боковым зрением ловил каждое движение пальцев у кобуры. Карманы, набитые жестянками с леденцами, действительно топорщились.

– Ну что, орлы? – Шаг вперед, сокращая дистанцию. – Пойдем? Бумаги писать! Или сразу казаков кликнуть, чтоб нагайками получили?

Околоток – это финиш. Обыск – это кастет и ключи на стол. А за спиной у парней в руках ворованный чай, тут уж не отвертеться…

Кремень почуял, что надо выворачиваться:

– Ваше благородие! Никифор Антипыч! Не губите! Сироты мы, бес попутал… Может, миром?

Полисмен затормозил.

До черной дыры «кармана», где не дыша сидел Сивый, оставался один шаг.

Атаман, рискуя лишиться зубов, метнулся наперерез, заглядывая снизу вверх в глаза служителя закона.

– Мы отблагодарим, ваше благородие! Век бога молить будем!

Надзиратель замер. Рука лениво зависла ладонью вверх. Жест универсальный, понятный на любом языке мира. Язык коррупции.

– Отблагодарите? – задумчиво покручивая ус, он смотрел в никуда. – Ну, ежели есть чем… Ночь нынче сырая, промозглая. На горячий чай бы государеву слуге не помешало. Для сугреву.

«Чай». Какая злая ирония. У нас его мешки, а погореть можем на «чаевых».

Кремень панически зыркнул на меня. Касса-то у меня.

Зубы скрипнули от досады. Только утром я распинался, что деньги – это фундамент. И вот фундамент треснул. Но выбор оставался небогатый: кошелек или жизнь. Свобода стоила дороже.

Пальцы нащупали в кармане мягкий комок. Тот самый рубль, выбитый из Жиги. Трофей.

Стиснув зубы, я вытянул купюру и сунул Кремню. Тот, трясясь, передал эстафету.

Никифор Антипыч принял подношение двумя пальцами, брезгливо, словно заразную тряпку. Глянул на номинал. Едва заметное движение кисти – и ассигнация исчезла за широким обшлагом мундира.

Но с места он не сдвинулся.

– Это за беспокойство, – произнес он скучным голосом, разглядывая фонарь. – И штраф за нарушение режима. С тебя.

Взгляд опустился, буром ввинчиваясь мне в переносицу.

– А за подельника? – кивок в мою сторону. – И за… багаж?

Голова слегка качнулась в сторону ниши.

Сердце ухнуло в пятки. Он слышал. Все слышал. Звон банки в мешке. Знал, что там кто-то прячется. И сейчас он просто доил нас, по полной.

– Рубль – вход, рубль – выход, – философски заметил околоточный, постукивая пальцем по эфесу шашки.

Тварь ненасытная.

Рука снова нырнула карман. Там лежал полтинник серебром. Последние деньги.

Выгреб все до копейки. Горсть металла тускло блеснула. Шагнув вперед, я положил монету в подставленную, обтянутую лайкой ладонь.

– Больше нет. – Голос хрипел. – Хоть обыскивайте. Только леденцы остались.

Никифор Антипыч глянул на ладонь, удовлетворенно кивнул, и добыча перекочевала в бездонный карман шаровар.

– Леденцы оставь, зубы целее будут, – великодушно разрешил он. – Ладно. Свободны.

Отступив на шаг, он вернулся в пятно света.

– Но чтоб духу вашего тут через минуту не было. И тихо мне. Услышу шорох – вернусь и сгною в кутузке. Усекли?

– Так точно, ваше благородие! – гаркнул шепотом Кремень, сгибаясь в поклоне.

Надзиратель развернулся через левое плечо, сверкнув красным шнуром, и неспешно, с достоинством хозяина жизни, зашагал прочь. Ему было плевать, кого мы обнесли и что у нас в карманах. Государственная машина взяла налог и покатилась дальше.

Я сверлил взглядом широкую спину в зеленом сукне. Ногти впились в ладони до боли.

Мы снова нищие. Голые и босые. Но на воле, и за спиной у нас несколько чая и центнер сахара.

– Ушел… – выдохнул Кремень, сползая по стене. – Вот же упырь. Обобрал до нитки.

– Скажи спасибо, что не посадил, – буркнул я. – Валим. Нам теперь здесь точно не стоит появляться.

Кишки проходных дворов скрыли нас, надежно спрятав от гостеприимного Никифора Антипыча. Тормознули мы только у облупленной стены брандмауэра, где штукатурка висела струпьями. Сивый с гулким, похоронным стуком опустил мешки на землю и согнулся пополам, уперев ладони в колени.

Ладонь хлопнула по карману. Пустота отозвалась глухой тоской. Ни звона, ни шороха. Весь стартовый капитал, кровь и пот двух суток, перекочевал в бездонные шаровары представителя власти. Мы были чисты перед законом, как ангелы, и голы, как соколы.

– Вот вам наглядный урок политэкономии. Если бы вы вчера меня послушали и пропили все или на табак спустили, где бы мы сейчас были?

Штырь шмыгнул носом и затравленно покосился в черноту арки, словно оттуда мог выпрыгнуть второй околоточный.

– В околоток отвели бы, – буркнул он. – А то и в «Крестах» уже вшей кормили бы.

– Именно. А так – заплатили налог на тупость и свободны. Общак, братцы, – это вам не свинья-копилка. Это наша защита от каторги.

Парни угрюмо молчали, переваривая потерю, но в глазах читалось согласие. Мой рейтинг как казначея пробил потолок. Моя скупость спасла их шкуры, и спорить с этим мог только идиот.

Вроде бы пронесло. Но внутри, под ребрами, скреблась гнусная, профессиональная паранойя. Взгляд упал на собственные руки. В лавке я хватался за прилавок. Сжимал дверную ручку. Лапал. И все голыми руками, без перчаток.

– Слышь, Кремень. – Я дернул его за рукав. – Просвети… Этот «карман», Антипыч твой, или кто чином повыше… Они там, в полиции, сильно башковитые?

– В смысле? – На лице вожака отразилось искреннее непонимание.

– Ну, завтра, когда все обнаружат да осматривать будут… Они там стекла с лупой разглядывают? Следы пальцев ищут? Есть у них наука такая? Может, по отпечаткам вычислят?

Кремень вытаращился на меня как на юродивого, а потом заржал – нервно, хрипло, сплевывая накопившуюся желчь.

– Ты, Пришлый, точно не от мира сего. Белены объелся? Кому твои грязные грабли нужны? Пальцы… Скажешь тоже!

Он выразительно постучал себя костяшкой по лбу.

– Тут на рожи смотрят. На приметы особые. Шрам там, нос на сторону свернут, наколка какая. Уши еще, говорят, меряют линейкой – мода такая новая у сыскарей пошла, французская. А чтоб пальцы разглядывать… Ты ж не на высокоблагородие покусился, чтоб за тобой с лупой ползать. Если никто тебя в харю не видел – то и не найдут.

Я выдохнул так шумно, что с губ сорвался свист. Ну слава тебе, господи. Дактилоскопию еще не завезли. Можно лапать хоть самого губернатора за эполеты – если не поймали за руку, доказать ничего не смогут. Бертильонаж с его замерами ушей мне не страшен – меня в картотеке нет.

– Но булки не расслабляй. – Кремень вмиг посерьезнел, хищно поводя носом. – Антипыч – это полбеды. Его не зря «карманом» зовут. Околоточный – он хозяин на районе, барин, но с ним перетереть можно. Он как купец – товар, деньги, свобода. Торгаш в погонах.

– А с кем нельзя? – Холодок пробежал по позвоночнику, намекая на новые неприятности.

– С духами не договоришься, – начал лекцию Кремень, загибая грязные пальцы. – Городовые. В шинелях серых, столбами на перекрестках торчат. Тупые как пробки и свистят по любому поводу. Толку от них мало, но, если толпой навалятся, сапогами забьют.

– Это пехота, – отмахнулся я. – Дальше.

– Дальше – шпики. – Голос Кремня упал до заговорщицкого шепота. – Ходят в штатском, всякими прикидываются, уши греют по чайным да ночлежкам. Их не видно, но они везде, как вши. Сдал кто – и привет. Но самое страшное…

Он сделал паузу, словно боялся вслух произнести имя демона.

– Легавые. Или борзые. Сыскная полиция. Вот эти – звери лютые. Охотники. Им твои гроши не нужны, им надо человека затравить.

– Наслышан, – кивнул я.

– Был тут такой… Путилин. – Кремень перекрестился, будто помянул нечистого к ночи. – Иван Дмитрич. Говорят, сам дьявол ему на ухо нашептывал. Он, бывало, в бродягу переоденется, сядет с тобой за стол, водку пьет, за жизнь трет, душу выворачивает… А потом – хрясь! И ты в кандалах. Он мысли читать умеет. Вроде как в отставку собрался, «абшит» получил, но дело его живет. Щенки его подросли. Если Сыскная за нас возьмется – суши сухари, Пришлый. Из-под земли достанут. Не откупишься.

Сивый зябко передернул плечами, перехватывая мешки поудобнее. Аромат чая, пробивавшийся сквозь грубую холстину, уже не казался запахом победы. Он пах риском и казенным домом.

Я задрал голову, глядя на низкое, свинцовое небо Петербурга. Пока мы щиплем мелочь по карманам и таскаем банки с леденцами – нами занимаются антипычи. Это бизнес, часть экосистемы. Но взлом замка, пусть и на вшивой лавке, – это уже заявка на высшую лигу. Начнем работать по-крупному – придут борзые.

И тогда знания из будущего про отпечатки пальцев мне помогут не больше, чем представления об устройстве атомной бомбы. Против полицейской системы работает только другая, своя система.

– Усек, – сказал я жестко, подводя черту. – Значит так. Надо место менять. Под мостом мы как на витрине – любой дух найдет, а шпик срисует. Нужна нора поглубже и потише. И, пока не переедем, с добычей не светить.

Мы двинулись дальше, в темноту, унося на плечах ворованный чай и тяжелое, как могильный камень, знание: в этом городе даже на крыс есть свои хищники.

Своды моста встретили родной сыростью и амбре, которое теперь казалось ароматом домашнего очага. Сивый с облегченным стоном, похожим на выдох парового котла, сбросил ношу на грязный песок. Холстина глухо ударилась о землю – звук вышел тяжелым, плотным, так звучит настоящее, полновесное богатство.

Вокруг серело. Питерское небо наливалось цветом грязной половой тряпки, обещая скорый и промозглый рассвет – самое время для тоски и ревматизма.

– Надо глянуть, чего мы там, – хмыкнул Кремень и тут же принялся развязывать узлы.

Мы молча уставились на сокровище.

Два пуда «кирпичного» – черные, плотные плитки, спрессованные в камень. Выглядели они как куски сланцевой породы, которой только мостовые мостить, но на деле это была твердая валюта. Чай, который не портится, не мокнет и всегда в цене у простого народа. Золотой стандарт нищеты.

Рядом пестрело десятка два бумажных пачек: «Царский», «Байховый», «Фамильный». Товар деликатный, господский. Легкий по весу, неподъемный по цене.

И россыпь веселых жестянок. «Георг Ландрин». Монпансье. Штырь, не утерпев, тут же вскрыл одну, и теперь за его щекой перекатывался леденец, а на чумазой физиономии блуждала блаженная улыбка клинического идиота.

Плитка «кирпичного» легла в ладонь, приятно холодя кожу. Добротно. Но радости не было. Вместо триумфа внутри росло четкое понимание: мы сидим не на мешках с чаем, а на бочке с порохом, к которой уже поднесли фитиль.

– Налюбовались? – Взгляд уперся в переносицу Кремня. – А теперь собирайтесь. Уходить надо. Насовсем.

Пахан, который уже примеривался, куда бы припрятать мешки в нише опоры – обустроить уют, так сказать, – замер.

– В смысле – уходим? – Бычья шея напряглась, выдвигая челюсть вперед. – Ты, Пришлый, не гони. Это мое место. Я его два года держал, каждую крысу тут в лицо знаю. Тут Лавра рядом, там огольцы по праздникам сшибают столько, что купцы завидуют. Река, опять же, под боком… Куда идти-то? В чисто поле, задницу морозить?

– В тюрьму. – Ответ прозвучал буднично, как прогноз погоды. – Если останемся – прямая дорога на каторгу.

Пришлось встать, отряхивая с колен песок и остатки иллюзий.

– Сам подумай, Кремень! Никифор нас срисовал. Он тебя как облупленного знает. Знает твою рожу, твой новый пиджак, знает, что ты под этим мостом живешь, как жаба в болоте.

– Так я ж ему заплатил! – Праведное возмущение в голосе пахана могло бы разжалобить камень. – Мы в расчете!

– Он мент… тьфу, он околоточный. Его слово стоит ровно столько, сколько звенит у тебя в кармане. Сегодня он взял с тебя рубль за ночное шатание. А утром придет лавочник в участок. Расскажет, что у него вынесли товару на сотню целковых. И что замок вскрыли, не разбив.

Шаг вплотную, глаза в глаза.

– Это, друг мой ситный, уже иное. Начальство начнет Никифора дрючить во все щели: «Найди воров!» И что он сделает? Вспомнит нас. И поймет: вот они, голубчики. Придет сюда с нарядом городовых, возьмет тепленькими, еще и медаль получит. Твой рубль его не остановит. Рубль он уже пропил.

Кремень побледнел под слоем копоти. Железобетонная логика крушила его мир. Уютное феодальное владение под мостом рассыпалось в прах.

– И… куда? – Голос вожака дрогнул, дав петуха. – У нас добра – воз. Не на горбу же по городу таскать, как цыгане.