Текст книги "Заморыш (СИ)"

Автор книги: Виктор Коллингвуд

Соавторы: Дмитрий Шимохин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Через пару минут мы добрались до ивняка.

– Не то, – решил он, деловито обламывая ветку и пробуя ее на изгибе. – Ломкая. А вот эта – в самый раз!

Уяснив, какие именно ветки ему нужны, мы принялись за работу, с сочным звуком ломая прутья.

Спица сел на землю, расчистив пятачок для работы. Его длинные пальцы работали быстро и уверенно. Несколько толстых прутов он согнул в обручи – каркас. А потом, взяв тонкую, гибкую лозу, начал оплетать их, формируя тело ловушки. Прут за прутом, крест-накрест. В его руках родилась ловушка, сплетенная из ивовых прутьев.

– Главное – вот!

Он показал нам, как сделать вход. Это должна быть воронка из гибких, заостренных веточек, уходящая внутрь.

Первая верша у Васяна сильно напоминала пьяного ежика. Грачик тоже сплел что-то кривобокое и плоское. Но Спица терпеливо показывал, подправлял. И через час работы перед нами лежали четыре уродливые, но крепкие корзины-ловушки. Еще через час их стало восемь.

С готовыми вершами мы выглядели как племя дикарей, собравшихся на охоту на мамонта. Оставался главный вопрос: куда их пристроить?

– Здесь и кинем, – предложил Спица, указав на мутную, стоячую воду Обводного канала. – Тихо, рыбаков нет.

Я покачал голову. По всем приметам, в этой тухлой канаве можно было поймать саблезубую тифозную палочку, но никак не приличную рыбу.

– Нет, – отрезал я. – Пойдем к большой воде. Где канал в Неву впадает.

Пройдя с полверсты, мы пересекли железную дорогу. Здесь через канал был перекинут тяжелый мост.

– Чугунка, – уважительно произнес Грачик, хотя рельсы, похоже, были стальные.

За дорогой потянулись унылые пакгаузы, сараи, какие-то казармы, у которых о чем-то своем разговаривали бородатые казаки, Затем показалась низкая толстая стена, за которой в сером небе проступали маковки церквей и огромной высоты купол Александро-Невской лавры.

Наконец мы вышли на берег Невы. Пейзаж вокруг был достоин кисти художника, которого только что выгнали из Академии художеств за беспробудное пьянство и лютую меланхолию.

Слева за каналом виднелся островок цивилизации: насколько я помнил, это была сама лавра. А справа, на соседнем берегу канала, раскинулся огромный, закопченный Императорский стеклянный завод. Его похожие на крепостные стены кирпичные корпуса дымили в серое небо десятками труб. Воздух тут был едким, со стойким привкусом дыма и какой-то химозы. Землю под ногами покрывал шлак и осколки битого стекла, которые тускло поблескивали, как драгоценные камни в куче навоза.

Пришлось идти еще метров триста выше по течению от этого гиблого места.

– Ставим здесь, – скомандовал я, когда мы миновали завод, выйдя в место, где мутные воды канала уже не смешивались с чистым течением Невы.

Для приманки ребята вытащили свои ломти черного хлеба и, разломав, затолкали по куску в каждую ловушку. Негусто, но рыбе хватит. И так от себя отрывали.

Первую вершу мы осторожно опустили в воду в самом устье, где создавался небольшой водоворот. Второй конец бечевы Грачик ловко замаскировал, привязав к коряге, торчащей из воды. Вторую ловушку закинули чуть ниже по течению, за россыпью камней. Третью и четвертую пристроили у самого берега, под нависающими подмытыми водными потоками старыми ивами. Остальные поставили еще выше по течению.

Все верши были заложены. Восемь ловушек, не хухры-мухры. Мы отошли и посмотрели на воду. Ничего. Поверхность была такой же серой и бесстрастной. Но мы знали, что там, в течении, наши маленькие, сплетенные из прутьев ловушки уже начали работать.

Дело сделано. Теперь остается только ждать.

Верши решили проверить завтра утром: чем больше ждем, тем больше рыбы поймаем. Опьяненные вольным летним воздухом, мы брели вдоль бесконечной кирпичной стены стекольного завода. Васян шлепал ладонью по карманам, выискивая завалявшуюся крошку, Спица с Грачиком вполголоса обсуждали, сколько рыбы может набиться в вершу, как и где мы ее будем готовить. Впервые за долгое время мы были не забитыми сиротами-воспитанниками, а просто беззаботными пацанами.

Но когда подходили к мосту через канал, наше безмятежное странствие было внезапно прервано. Из-под моста вылезли пятеро оборванных, чумазых подростков.

И они молча перегородили нам дорогу.

Глава 8

Глава 8

Главным у них был жилистый парень лет шестнадцати с жестким, колючим взглядом. От него веяло не дешевой бравадой, а такой закаленной в уличных драках уверенностью, что Жига рядом с ним показался бы напуганным гимназистом. Он был настоящим хозяином дна. А потому начал первым, поигрывая отточенным осколком зеленого бутылочного стекла.

– Тю, смотри-ка, братцы. Какого ляда алешки приютские на нашей земле забыли? – хриплым, прокуренным голосом проскрипел он. – Вы кто такие, что тут ошиваетесь? Чего ищете?

Я окинул их оценивающим взглядом.

Одетые в немыслимое рванье, чумазые, загорелые до черноты, держались они с хищной уверенностью. Что за город – шагу нельзя ступить, чтобы не встрять в историю.

Васян же тут вышел вперед.

– А ты купил эту землю, что ли⁈ – с угрозой спросил он, сжимая кулаки. Спица и Грачик растерянно переглянулись.

Босяки, напротив, оскалились и полезли за пазухи. Воздух наэлектризовался до предела. Казалось, еще слово – и начнется драка, в которой мы проиграем. Нас меньше, Спица и Грачик явно слабее этих лбов.

Надо срочно разруливать!

– Стоять!

Я шагнул вперед, положив Васяну руку на плечо, задвигая его назад. Затем обернулся к вожаку.

– Слышь, тормози. Ты чего зря стекло вынул? Мы здесь не затем, чтоб ссориться.

Парень, выглядевший главным, на мгновение опешил. Тут же из-за его спины вылез какой-то низенький, но плотный хмыреныш со злыми глазами.

– А ты на кой лепишь, стрелок приютский? – заверещал он, опасно покручивая перед моим носом куском тряпки, в которую, видно, был обернут камень. – Какой еще «ссориться»? Да пошел ты, срань казенная! Кремень, не слушай этих. Давай им бока намнем и накидалища сымем!

– А ты куда лезешь? – тут же обрушился я на наглого коротышку, повышая голос. – Куда поперед старшого лезешь? Я не с тобой, а с человеком говорю! Отлезь, гнида!

Кремень на мгновение опешил: не ожидал, что я буду так дерзко осаживать его приятеля, и я тут же посмотрел на него.

– Тебя как звать-то? – спросил, спокойно глядя ему прямо в глаза. – Кремень, что ли? Слыхал, как твой подручный тявкнул.

Тот угрюмо набычился, но стекло опустил чуть ниже.

– Ну, Кремень. А ты кто такой будешь?

Я поморщился, вспоминая, как меня окрестила Даша, а за ней и Грачик. Не нравилось мне это слово, но здесь, на улице, оно звучало как надо.

– Пришлым зови, – криво усмехнулся я.

– Пришлый, значит… – протянул он. – А тебе что за дело, Пришлый?

– А мне есть дело, Кремень, – так же ровно ответил я. – Мы тут с тобой как люди гуторим, а твой встревает… Нехорошо. Особенно этот шкет борзый. – И я кивнул на говнюка с самодельным кистенем.

Кремень зыркнул на мелкого. Он и сам понимал: в разговор вожаков лезть – это авторитет подрывать.

– Тут, конечно, твое дело, Кремень, но у деловых так не положено, чтоб бакла[1] поперек слово вставлял!

Парень изучающе уставился на меня колючими глазами. Не знаю, каким шестым чувством, но я понял, что хожу по краю. Мой язык был смесью современного жаргона и того, чего я успел нахвататься здесь.

– Странный ты, паря, – наконец процедил он. – Бармишь[2] вроде складно, но чудно. Не поймешь, кто ты такой есть!

Я чертыхнулся про себя. Точно. Другая эпоха. Мой современный жаргон здесь звучит так себе. Пришлось перестраиваться на ходу, искать слова попроще, местные.

– Говорю, зря на рожон лезешь, – поправился я, меняя интонацию на более низкую, угрожающе-спокойную. – Мы не фраера залетные. И не алешки, чтоб нас шпынять.

Он прищурился. Слово «фраер» было южным, одесским, но, видимо, уже добиралось до Питера через гастролеров. Он что-то почуял.

– Ишь, какой… А я гляжу, ты не простой, хоть и шкет. Где нахватался?

– Жизнь научила, – уклончиво ответил я. – Короче. Мы жрать хотим. В натуре… тьфу, в смысле, кишки к спине прилипли. Вот и шастаем. Ходим, никого не трогаем. Если задели чем – ну, извиняй, не со зла. Не знали, что вы это место держите. Чего нам бодаться-то?

Я сделал паузу и кивнул наверх, туда, где за пакгаузами виднелись фуражки охраны.

– Опять же, казачки тут у вас под боком… А ну как услышат, что мы шум подняли? А мы-то и впрямь приютские, казенные. Будете нас бить – прибегут. Загребут всех, – давил я. – Нас-то просто выпорют, не привыкать. А вас? В дядин дом[3] сдадут. Или в варнаки запишут, если старые грешки найдут. Оно тебе надо, Кремень? Из-за пары драных штанов свободой рисковать?

Последний довод про тюрьму явно произвел на Кремня впечатление. Я не просил, не угрожал. Просто выдавал расклад. Он молчал, изучающе глядя на меня.

– Да давай их ашмалаем[4]… – высунулся было вновь мелкий шпендрик, но Кремень не глядя сунул ему в рожу грязную пятерню, и тот, пискнув, скрылся за спинами.

– У кого брать? – Я развел руками, показывая наши казенные обноски. – В приюте голяк. Шаром покати. А тырить на улице… Ты ж видишь, что кругом. Чуть что – в околоток потащат. А нам это без надобности. Мы не драться сюда пришли, – продолжал я, чувствуя, что лед тронулся. – Ты знаешь, как кормят в приюте? Водой пустой. Зачем нам с вами сцепляться? У вас тут река, рыба! Маза[5] есть… Вместе.

– Маза… – протянул Кремень. – Так вы мазурики, что ль?

Ну, наконец-то, дошло. Определил в «свои», хоть и с натяжкой. Слово «мазурик» было самым верным. Плут, воришка, свой человек.

– Фартовые[6] мы, – твердо сказал я. – А на шмот наш не смотри.

Кремень спрятал свое стекло в карман.

Напряжение сменилось осторожным, хищным любопытством.

– Ну, коли так… – Он смерил меня взглядом, в котором уже не было желания немедленно пустить мне кровь, зато проснулся коммерческий интерес. – Отчего и не погуторить? Только, чур, если арапа заправляешь [7]– я тя сам гостинцем отоварю! – Он кивнул на своих ребят, и я увидел, как один из них неохотно разжал кулак, в котором лежал увесистый булыжник.

– За слова отвечаю, – коротко бросил я.

Кремень сплюнул под ноги.

– Ну, пошли, Пришлый… – хмыкнул он, оценивающе оглядывая нашу четверку. – Раз голодный, значит, пошли, похрястаем. Глянем, чего будет.

Васян напрягся, сжимая кулаки, но я остановил его коротким, тяжелым взглядом. Это было приглашение… или проверка на вшивость. И мы молча пошли за местными, нырнув в узкий, пахнущий сыростью пролом в кирпичной кладке. Их место оказалось прямо под мостом, перекинутым через Обводный.

Нас встретила стылая сырость, смешанная с едким дымом от костерка, тлеющего в углу на груде закопченных кирпичей. Тут же в беспорядке валялись кучи грязного тряпья, какие-то доски, дырявые ведра – все, что тащит в нору городская крыса.

На огне, подвешенный на проволоке, чернел мятый котелок, в котором бурлило варево. Один из босяков сбил с него крышку палкой. В нос ударил густой, терпкий дух.

Не ресторан «Максим», конечно. Вареные раки! Красные, исходящие паром.

Кремень выудил одного, самого крупного, обжигая пальцы, и небрежно протянул мне.

– На, похрястай, раз брюхо свело.

Я принял угощение. Спокойно, без суеты оторвал хвост, очистил от хитина и впился зубами в белое, упругое мясо. Желудок тут же свело сладкой судорогой. Ни один лангуст под соусом термидор в Рио не казался мне сейчас таким вкусным, как этот рак, выловленный в Обводном канале и сваренный без щепотки соли.

– Думал, в приюте-то сытнее, – хмыкнул Кремень. Он уселся на какой-то перевернутый ящик, явно украденный из лавки, и принялся с хрустом дробить панцирь, поглядывая на нас.

– Казенные харчи, все дела. Баланда серая, – ровно ответил я, выплевывая кусок панциря. – Вода с капустным листом. Тарелку заставляют вылизывать, чтоб добро не пропадало, а толку-то.

Грачик, видя, что нас не бьют, а кормят, осмелел и подошел к огню, грея руки:

– У нас за лишнюю крошку хлеба, если дядька увидит, – в карцер на ночь. На голый камень, в темноту.

Один из босяков, щербатый, криво усмехнулся, вытирая нос рукавом:

– Зато у вас крыша есть. И не дует. А мы как псы: где ночь застанет, там и логово. Летом еще ладно, можно и в обжорке[8] перекантоваться, а вот зимой… Зимой, братцы, дубаря даем десятками.

– Зато вас не порют дядьки по субботам для острастки, – мрачно буркнул Васян, машинально потирая спину.

– Нас не порют, – согласился Кремень, высасывая клешню. – Дядек над нами нету. Зато нас кто хошь учит. И гаврила[9] метлой, и гужеед кнутом перетянет, если под колеса сунешься. А уж фараоны… Без всяких правил. Кому как повезет – кто в канаву, а кто и на погост.

Он кивнул на мою перевязанную голову, где сквозь тряпку проступило пятно.

– Это где тебя так приложили?

– Мастер, – коротко ответил я. – Деталь ему не понравилась.

– Бывает. А у нас за ошмалаш чужого кармана можно и перышко под ребро схлопотать, – так же просто, как о погоде, сказал Кремень.

Мы жевали жесткое мясо речных падальщиков, и напряжение потихоньку уходило. Хоть мы и были из разных миров: они вольные бродяги, мы казенные узники, – но говорили на одном языке. Языке голода и боли. Мы были не врагами, а просто разными стаями одного вида в этом каменном лесу.

– Лады. – Кремень вытер жирные руки о штаны, нарушая тишину. – Так вы чего сюда приперлись-то, мазурики?

– Рыбы половить. Снасти поставить, – угрюмо ответил Васян, доедая своего рака.

– Места эти у реки наши, – веско заметил вожак. – Мы тут ночуем. Но река длинная, мы там не каждый день бываем. Там, ниже, за поворотом, щука берет. Но уговор такой: если мы придем, а вы там – улов пополам. Поняли?

– Поняли, – кивнул я. – Только раз так, котелок – с вас. У нас казенной посуды нет.

– Подходяще! – чуть подумав, согласился Кремень. – Небось не прохудится. Дровишек только принесите, а то лень собирать.

– Слушай, – вдруг вспомнил я содержимое приютской кладовки. – А может, вам соли надо? Или крупы какой? Гречки?

Глаза Кремня жадно блеснули.

– Соли? Это дело! Соль денег стоит. Это пригодилось бы! – Он даже привстал. – А чем еще поразжиться там можно?

– Покумекать надо. Глядишь, и накидалища какие найдем, вам на зиму, – закинул я удочку. – Старые шинели или дерюгу какую.

– За накидалище я тебя расцелую, Пришлый, – серьезно сказал Кремень.

Вдруг массивные деревянные балки над нашими головами мелко задрожали. Сверху раздался нарастающий, зубодробительный грохот, лязг железа и тяжелое, ритмичное шипение. Весь мост буквально заходил ходуном, с него посыпались труха, сажа и дорожная пыль, просачивающаяся сквозь щели настила прямо в котел. С непривычки это было жутко – казалось, что прогнившие опоры сейчас подломятся и вся эта махина рухнет в канал, похоронив нас заживо.

Грачик вжал голову в плечи, закрываясь руками, а Спица побелел, вжимаясь спиной в склизкую опору моста.

Кремень же и бровью не повел. Он лишь сплюнул в сторону и ухмыльнулся, глядя на наши перекошенные физиономии.

– Не дрейфь. Это паровик летит.

– Кто? – переспросил Спица, отряхиваясь от пыли.

– Машина паровая. По рельсам ходит. Скоро смена на заводе заканчивается, вот он за работными и пришел. Сейчас пустой, а обратно битком пойдет.

Любопытство пересилило страх. Мы осторожно выглянули из-под моста. По набережной, громыхая на стыках, ползло чудовище. Маленький, коренастый паровоз, наглухо обшитый железным коробом, чтобы не пугать лошадей. Он пыхтел, изрыгая из короткой трубы клубы жирного черного дыма и снопы искр, и натужно тащил за собой вереницу тяжелых вагонов. Выглядело это игрушечно и грязно одновременно. Паровик со свистом выпустил струю пара, обдав набережную белым облаком. До нас донесся запах раскаленного масла, мокрого металла и угольной гари. Тяжелый, удушливый запах надвигающегося железного века. В моем прошлом мире он уже умер, а здесь – только рождался, скаля стальные зубы. Мы провожали его взглядами, пока он не скрылся за поворотом, оставив в воздухе шлейф сажи.

– Ну и бандура, – уважительно буркнул Васян. – Силища.

– Ладно, Кремень. Пойдем мы, – произнес я, взглянув на темнеющее небо. – Жди теперь с гостинцами. И насчет соли – я серьезно.

– Жду, – кивнул вожак. – Идите с богом, пока архангелы не повылазили. Мы теперь вроде как в доле.

Мы вышли из-под их моста не друзьями – на улице друзей нет, – но будущими подельниками.

Мы отошли от моста на приличное расстояние, прежде чем напряжение отпустило. Шли молча, торопливо переставляя ноги по грязной набережной Обводного. Первым не выдержал Спица. Он все оглядывался, словно не верил, что мы выбрались оттуда целыми.

– Сенька… – выдохнул он, хватая меня за рукав. – Ты это… Ты как это сделал?

– Что сделал? – не оборачиваясь буркнул я, хотя прекрасно понимал, о чем он.

– Ну… с Кремнем этим! – Глаза Спицы были круглыми, как пятаки. – Он же варнак чистый! У него стекло в руке было! Я думал, всё, попишут нас сейчас! А ты…

– А ты с ним как с ровней, – подхватил Грачик. В его голосе звучало не столько восхищение, сколько опаска. – И про тюрьму ему, и про дело. Откуда слова такие знаешь, Пришлый?

Васян шел рядом, угрюмо сопя. Он был самым сильным из нас, но там, под мостом, явно почувствовал себя беспомощным. И теперь смотрел на меня по-новому. Не как на равного, а как на старшего.

– Слова – это тоже оружие, – усмехнулся я, поправляя картуз. – Иногда посильнее кулака будут.

Остановился и посмотрел на них. Четверо заморышей в казенных обносках против целого мира.

– Запомните, – жестко сказал я. – Такие, как Кремень, понимают только силу или выгоду. Если бы мы испугались – нас бы растоптали. Если бы полезли в драку – нас бы порезали.

– А так? – спросил Васян.

– А так мы им полезны, – ответил я. – Мы для них теперь не жертвы. Мы – деловые. Еду приносим.

– Ну ты и жук, Сенька… – покачал головой Спица, и на его лице расплылась широкая, щербатая улыбка. – Пришлый, говоришь? Точно Пришлый! Наш Сенька двух слов связать не мог, когда страшно, а ты… Ты этого атамана как щенка развел!

– Не развел, а договорился, – поправил я. – Теперь у нас есть место, где можно пересидеть, если что. Это, братцы, дорогого стоит.

– Соль, – вдруг сказал Грачик. – Ты обещал ему соль. Где брать будем?

– В кладовке, где же еще, – подмигнул я. – Засов-то мы уже открыли.

Парни переглянулись. Страх в их глазах окончательно уступил место азарту. Они поняли: правила игры изменились. Мы больше не терпилы.

– Ладно, – буркнул Васян, сплевывая в канаву. – Соль так соль. Лишь бы рыба была. А то придется Кремню объяснять.

– Будет рыба, – уверенно сказал я, глядя на мрачные воды канала. – Куда она денется.

Тут из здания стекольного завода раздался мощный гудок: нечеловеческий, протяжный вой, который, казалось, исходил не из трубы, а из самих недр земли. Огромные чугунные ворота со скрежетом поползли в стороны, и из них полилась людская река. Мужчины и женщины в грязной, местами прожженной одежде. Их лица были одного цвета с небом и заводским дымом. Они не шли – они вытекали, волоча ноги. Не говорили, не смеялись, даже не кашляли. Среди взрослых брели и дети. Многих из них нельзя было даже назвать нашими ровесниками!Мальчишки и девчонки лет десяти-двенадцати, с такими же мертвыми, пустыми глазами, как у тряпичных кукол. Кто-то полез на второй этаж вагонов «паровика», другие побрели «до дома» пешком.

Мой взгляд зацепился за одного мальчишку. Он споткнулся, и его машинально удержал шедший рядом рабочий. На руке мальца, от кисти до локтя, алел страшный, наспех перевязанный грязной тряпкой ожог – видимо, от раскаленного стекла. Мальчик не плакал. Он даже не морщился. Его лицо не выражало ничего, кроме тупой покорности судьбе.

Толпа работяг медленно растеклась по убогим улочкам. Я посмотрел на своих товарищей.

– Вот, что нас ждет, ребята! – произнес я, ни к кому конкретно не обращаясь. – Если мы ничего не изменим – будем лямку тянут, как эти вот бедолаги. Пока не сдохнем от сивухи.

И мы молча пошли обратно.

Так и брели дальше вдоль забора, пока не свернули в проулок, который вдруг вывел нас к настоящему Эльдорадо для босяков.

Это была гигантская свалка, раскинувшееся за задворками завода. Кладбище ненужных вещей. Здесь было все: скелеты сломанных станков, горы битого кирпича, спутанные клубки ржавой проволоки, треснувшие формы для литья стекла, похожие на панцири доисторических черепах. Рядом же стояла пара покренившихся сараев.

– Гляди-ка! – Васян, чей практичный ум, сразу оценил выгоду, кинулся к куче хлама и вытащил из нее почти целый, хоть и покрытый коркой ржавчины, молоток. – Почти как новый!

Мы, как стая ворон, набросились на хлам, выискивая что-нибудь полезное. Грачик нашел моток проволоки. Я присмотрел добротный железный прут – неплохое оружие на крайний случай.

Тук… тук…

Мы замерли. Звук был тихим, но отчетливым. Дерево о камень.

Тук…

Из-за покосившейся будки, сколоченной из старых ящиков и кусков жести, к нам медленно двигалась фигура. Старик. Сухой, на одной ноге, опираясь на самодельный костыль. Палку он держал не как опору, а как дубину.

Остановился в десяти шагах. Огромная бесформенная шапка, седая щетина на впалых щеках. Но глаза у него были живые и злые, как у хорька, который застал крысу в своей норе.

– А ну, положь, где взяли. – Голос у старика был скрипучий, как несмазанная телега.

Васян сжал молоток и подался вперед.

– Ты че лезешь, старый? Да оно же ничье…

– Ничье⁈ – Дед усмехнулся беззубым ртом и стукнул костылем о землю. – Это мой склад. С моего склада не берут. С моего склада покупают. Или ноги ломают. Это уж на выбор…

Васян уже был готов ответить, но я положил ему руку на плечо.

– Тихо.

Видел я таких стариков. Они иной раз опаснее любого громилы, потому что им нечего терять.

– Хозяин, значит, – сказал я спокойно, окидывая его оценивающим взором. – Мы не знали.

Он прищурился, тоже, видно, оценивая меня.

– А если на твой склад будут приносить? Мы много где бываем. Мало ли чего под ногами валяется. Мы тебе – товар, ты нам – копейку. Или разрешение взять что-то отсюда. Что, ежели так?

Старик замолчал. Оглядел нас и что-то прикинул в уме.

– Ладно, голодранцы… – наконец проскрипел он. – Слушайте сюда. Медь, латунь, свинец – это лучше всего. За это хорошо заплачу. Тряпки, кости, железо, чугун тоже берем, но за них плата – гроши. Ну, или меняемся баш на баш. Но сначала я смотрю, что вы принесли. И если хоть раз увижу, что вы тут без меня шаритесь…

Он многозначительно похлопал по своему костылю.

– Мы поняли, – ответил я. – Ладно, тогда пойдем.

Уходя, я обернулся. Старик все так же стоял, опираясь на свой костыль, и провожал нас ясным, внимательным взглядом.

Васян зло сплюнул.

– Жмот старый.

– Не жмот, – поправил я его. – Нам такие знакомства нужны! Ежели он всякий хлам покупает, то нам он, выходит, человек полезный!

– Старьевщик поди, – вставил Грачик. – Да и не один он там.

И я кивнул соглашаясь.

Возвращались мы немного другим путем, не там, каким шли на канал. Впрочем, вид по сторонам от этого не стал лучше. Путь наш лежал мимо вонючего проулка, из подвальной двери которого несло сивухой и слышались пьяные голоса. Мы ускорили шаг.

– Гони пятак, гнида! Сказал, гони!

Хриплые крики заставили нас замереть и вжаться в тень арки. Из подвальной двери, толкая друг друга, вывалились два тела.

Пьяные мастеровые, оба крупные, заросшие. Один – рыжий, другой – чернобородый.

– Ты мухлевал! Я видел! – взревел Черная Борода.

– Мухлевал? – икнув, оскалился Рыжий. – Да я тебе сейчас в харю намухлюю!

И, не откладывая дела, так сказать, в долгий ящик, тут же дал ему в зубы

Началась пьяная, неуклюжая свалка. Они обменивались размашистыми, неточными ударами, от вида которых, однако, по телу пробегал холодок. Пьяные кулаки с влажным, тошнотворным звуком врезались в скулы и челюсти. Спица и Грачик смотрели с ужасом. Васян – с мрачным интересом, будто и сам готов был прыгнуть в драку.

Свалка закончилась быстро. Рыжий, оказавшись проворнее, нырнул вниз, ухватил чернобородого за ногу и дернул на себя. Тот рухнул на землю с тяжелым, глухим стуком, приложившись затылком о камень.

Рыжий поднялся, отряхнулся, тяжело дыша. Подошел к неподвижному телу. И с оттяжкой расчетливо ударил его сапогом по лицу. Раз. Потом второй. Затем сноровисто, деловито перевернул бесчувственное тело и спокойно, без суеты, начал методично обшаривать карманы своей жертвы. Вытащил несколько мелких монет. При тусклом свете пересчитал их, зажав в грязной пятерне. Выругался – видимо, улов был невелик. Вытер рукой о штаны, презрительно сплюнул на стонущее тело и не оглядываясь побрёл прочь.

Полиции, понятно, поблизости не было. Свидетелей, кроме нас, – тоже. Победитель ушел с добычей. Проигравший остался в грязи, ограбленный и побитый.

Мы торопливо пошли дальше, оглядываясь по сторонам.

– Сволочь, – прошипел Васян.

– Да кто их разберет! Может, этот хмырь по заслугам отхватил! – не согласился Грачик.

А я молчал. Только что мы увидели в действии самый надежный и эффективный бизнес-план в этом городе. Дал кому-то в зубы – и у тебя теперь есть деньги. Что там принесут наши верши завтра – еще вопрос. А этот рыжий мужик преуспел прямо сейчас.

Мои размышления вдруг прервал тихий, сдавленный женский плачь и пьяное, гнусное бормотание.

Я жестом приказал всем замереть. Мы прижались к шершавой, мокрой стене и осторожно выглянули из-за угла.

У приоткрытой двери в подвал, откуда несло сивухой и дешевым табаком, громадный пьяный мужик, в котором легко угадывался мастеровой, пытался задержать девочку-подростка. Он сжимал ее тонкую руку своей лапищей, а свободной рукой неуклюже пытался обнять, бормоча:

– Пойдем, пташка, приголублю… Не бойся, говорю…

Девочка, наша ровесница, отчаянно упиралась, мотая голова. Слезы текли по ее щекам. У ее ног на липкой брусчатке валялась опрокинутая ивовая корзинка, из которой выпал аккуратный сверток белой ткани. Чистое, свежее шитье в этой грязи выглядело чужеродным.

Вот черт. Любят меня неприятности…

[1] Бакла– неопытный человек, новичок.

[2] Бармишь – говорить/рассказывать

[3] Дядин дом, – тюрьма.

[4] Ашмалаем – обыскать.

[5] Маза – я, мне.

[6] Фартовые – удачливые.

[7] Арапа заправляешь – нагло врешь.

[8] Обжорка – Обжорный ряд на рынках

[9] Гаврила– дворник, Гужеед – Извозчик, Фараон – полицейский.