Текст книги "Заморыш (СИ)"

Автор книги: Виктор Коллингвуд

Соавторы: Дмитрий Шимохин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Вдруг взгляд Спиридоныча остановился на моей физиономии.

– Тропарев! А ну пойди сюда!

Сделав лицо попроще, я подошел, делая вид, что просто прогуливаюсь.

– Чего тут уши греешь? – без церемоний спросил дядька, с нехорошим прищуром глядя на меня.

– А я че? Я ниче! – с честными глазами ответил я.

Спиридоныч смерил меня взглядом, в котором ясно читалось «я тебя, сучонок, насквозь вижу».

– Ну, смотрю, тебе делать нечего. А батюшка Филарет тебе епитимью назначил – десять раз «Отче наш» читать. Начинай!

И тут я понял, что попал. В прошлой свей жизни я не был религиозен.

В голове – абсолютная пустота. Вакуум.

– Я жду, – проворчал Спиридоныч, доставая кисет и начиная делать самокрутку. Нужно было что-то делать. Я откашлялся.

– Отче наше… – Голос прозвучал хрипло и чужеродно. – Иже еси…

И тут случилось странное. Как только я произнес эти первые, вымученные слова, что-то щелкнуло. Тело, долбившее эту молитву каждый день годами, взяло свое, и слова сами полились из меня.

– … на небесех! Да святится имя Твое, да придет Царствие Твое…

Я говорил как заведенный. Монотонно, без интонаций. А сам был лишь внешним наблюдателем, слушающим, как тело отбивает заученную программу.

Спиридоныч прикурил и затянулся. Он слушал, и лицо его было мрачным.

– … и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем…

– Стой! – рявкнул он.

Я замолчал на полуслове.

– Ты что мне тут скороговорку устроил? – презрительно процедил он. – Давай с чувством молись, а не тарабань!

– Да нормально я молюсь! – возмущенно ответил я.

– Ты мне тут не дерзи! – прорычал Спиридоныч. – Совсем, я гляжу, от рук отбился! На Выборгскую сторону захотел⁈

Память сразу подсказала, что такое «приют на Выборгской стороне», и по спине пробежал холодок… По слухам, это место, где возами расходуют розги.

– Там тебе быстро и гордыню, и бесовщину твою из башки выбьют! – зло прошипел дядька, нависая надо мной. – Там из тебя человека сделают! Шелковый будешь!

И я понял, что нужно изменить тактику. Прямо сейчас, пока реально не схлопотал серьезных неприятностей.

Поднял на него глаза, изобразив самый смиренный вид.

– Я, когда вслух начинаю молиться, все мысли разбегаются. Только слова на языке. А вот когда про себя, каждое слово до самого сердца доходит. Можно, я про себя буду молиться? Чтобы, значит, по-настоящему было!

– Про себя, значит… – проворчал он, уже не так уверенно. – Чтобы дошло, значит… Ладно, – махнув рукой, наконец буркнул он. – Читай про себя, хрен с тобой. Но до самого отбоя чтобы сидеть и не шевелиться!

Он круто развернулся и не оборачиваясь пошел к выходу.

Ну наконец-то! Вместо этого невнятного бормотания хотя бы можно посидеть и спокойно подумать. А подумать мне было о чем!

Ведь завтра в мастерскую. К людям, которые уже один раз пробили мне башку. Плюсом к ним в наличии Жига. Прямо здесь, в этих стенах, даже ходить никуда не надо! Он явно не простит своих побитых шакалов. Будет мстить. Жестоко, по-здешнему.

А над всем этим – самая гуманная в мире система российского призрения. Дядьки, батюшки и приют на Выборгской стороне.

Я сжал кулаки. Никакой силы, кожа да кости. Эх, Сеня, Сеня, чего же ты такой слабенький был?

Впрочем, за ответом далеко ходить не нужно. Каждый миг, что находился здесь, я чувствовал пустой, сосущий холод под ребрами. Голод! Именно он и делал меня слабым. Все упирается в отсутствие нормальной жратвы. Без нее я останусь заморышем, которого может пнуть каждый.

Драться с Жигой – нужна сила. Чтобы выдержать побои в мастерской – нужна выносливость. Чтобы думать, как обмануть эту систему, – нужен ясный ум.

А для всего этого остро требуется главное – еда. Нормальная еда, а не та серая бурда, которой нас кормили.

Ну что, подведем некоторые итоги. Наверно, даже не стоит пытаться понять, как я здесь очутился. Просто принять это как неоспоримый факт. Зато в полный рост стоял другой вопрос: а что мне, собственно, делать дальше?

Просить милостыню? Унизительно. Да и с временем проблема. Мы то в приюте сидим, под присмотром, то по своим мастерским и лавкам расползаемся – учиться, так сказать, постигать азы профессии. Работать усерднее? Что-то сомневаюсь, что за это перепадет дополнительная пайка!

Думай, Саныч, думай… Решение должно быть где-то рядом. Здесь. В этих стенах. Где-то должен быть источник. Место, где еды много.

И ответ был до смешного прост. Кухня. Тут ведь есть кухня! Пойду-ка я попытаю там счастья… На кухне всегда есть что сожрать!

Украдкой оглянулся по сторонам. Дортуар гудел своей жизнью, никто не обращал на меня внимания. Одним кающимся грешником больше, одним меньше – какая разница. Бесшумно, как тень, я выскользнул в коридор и направился туда, откуда всего час назад нас выгнали – в трапезную.

Здесь было пусто и гулко. Длинные, голые столы стояли в полумраке. В воздухе еще висел кислый дух остывшей каши и дешевого чая. Моя цель – неприметная, обитая войлоком дверь в дальнем конце зала. Из-под нее сочился тонкий ручеек света и доносился едва слышный гул. Оттуда приносили еду. Туда уносили грязные миски.

Я толкнул тяжелую, неподатливую створку и шагнул в другой мир.

В лицо ударил жар – густой, влажный, как в бане. В воздухе стоял натуральный туман – смесь пара от вареной капусты, едкого лукового чада, дыма от шипящего на сковороде прогорклого сала, сладковатого душка мяса и надо всем этим висел мощный дух копоти и застарелого человеческого жилья.

Нда… Ну и видок! Не кухня, а пещера троглодитов какая-то! Низкий сводчатый потолок, черный от сажи, с которого свисала жирная бахрома паутины. Стены, выложенные грубым камнем, вечно мокрые от пара, покрытые слоем въевшейся грязи. Пол, вымощенный треснувшими плитами, липкими от жира и засыпанными слоем грязной соломы, которая чавкала под ногами. В углу стояла огромная деревянная бочка с мутной водой, на поверхности которой плавали щепки и дохлая муха.

В центре возвышалась русская печь. Вдоль стен тускло поблескивали медные котлы и чернели чугунные чаны. С потолочных балок на крюках свисали копченые свиные окорока и длинные, сплетенные в косы, связки лука.

На длинном дубовом столе, чья поверхность была изрублена до состояния лунного пейзажа, творилась кулинарная магия. В стороне, рядом с главным котлом, где булькало фирменное блюдо «Сиротская радость», стояли две оловянные миски побольше. В них, кроме каши, плавали бледные куски требухи. Ужин для «дядек» – чтобы служба медом не казалась. А рядом на относительно чистой тряпице стоял фаянсовый судок с крышкой. Островок цивилизации в этом царстве отчаяния. Из-под крышки пробивался оскорбительно-божественный аромат жареного мяса, грибов и сметаны. Бефстроганов. Пища богов! Видимо, для воспитателя.

У печи, помешивая в общем котле варево огромным, похожим на весло черпаком, стояла крепкая, пышущая здоровьем и очень толстая женщина. Простоволосая – сальные пряди были кое-как скручены в узел на затылке. Лицо глупое и вздорное, с красными от печного жара щеками. Кожа на этих щеках казалась пористой, как у старого апельсина. Сенина память тут же подсказала – это кухарка. Зовут Агафья. Характер скверный. Любит выпить. И сейчас она, скорее всего, прогонит меня подзатыльником.

За столом стоял плюгавенький мужичок с плохо выбритым, испитым лицом: Прохор, «кухонный мужик» – ее помощник и, судя по всему, полюбовник. Он методично, с глухим, ровным стуком шинковал на грязной доске капусту диковинным тесаком с широким лезвием.

Тук… тук… тук…

Агафья, не прекращая помешивать варево, с брезгливым раздражением повернулась в мою сторону. Маленькими, глубоко посаженными глазками смерила меня с ног до головы с тем же радушием, с каким смотрят на выползшего на середину комнаты таракана.

– Что тебе здесь надобно, заморыш? – низким, простуженным голосом протянула она. – Ты что, Прошка, опять засов не задвинул? – это уже мужику. Тот покосился на меня с крайним неудовольствием. Щас точно прогонят!

Ну что, шансов мало, но раз уж пришел – надо попытаться!

– Да я, тетя Агафья, спросить хотел – может, помочь чем? – сказал я, стараясь, чтобы голос жалостливо задрожал. – Могу воду носить, картошку чистить, котлы драить. А у вас, может, найдется корка лишняя?

Агафья перестала мешать, медленно вытащила весло из варева, и с него густо закапала серая жижа. Она оперлась на поварешку, как на копье.

– Корку тебе, значит? – переспросила повариха, и в ее голосе прозвучал яд. – А ну пшел вон! И без тебя тут дармоедов хватает!

Она сделала шаг ко мне.

– Нам тутоти ртов лишних не надобно! Здесь все наперечет! Каждая крошка, каждая плошка. А кто не при деле – тот вор. Ты воровать пришел?

– Нет, работать…

– Не положено! – рявкнула она так, что в котлах, казалось, дрогнула вода. – У кажнего тутоти свое место! Твое – в дортуаре сопли на кулак мотать! А ну, пошел вон отсюда!

Прохор, перестав рубить капусту, поудобнее перехватил шинковку и надвинулся на меня.

– Тебе што сказано, оглоед! Вон!

Спорить было бесполезно. Я молча развернулся и пошел к двери. Она захлопнулась за моей спиной, возвращая в холодную трапезную.

В дортуар возвращаться не хотелось. И я сел на ближайшую лавку. Мозг работал лихорадочно, перебирая варианты.

Что дальше? Жрать-то хочется…

Ловить рыбу в Фонтанке? Чем? Руками? На самодельную удочку из ниток и гвоздей? Все это – выживание.

Чую, опять я пойду по той же дорожке, что и в первую свою жизнь. Потому что единственный надежный источник еды в этом мире – чужая тарелка.

Тень, упавшая на меня, оборвала мысль. Я поднял голову.

Надо мной, перекрывая тусклый свет, стоял Жига. Он наклонился так близко, что до меня донеслось его кислое, тяжелое дыхание.

– Сенька, – прошипел он, кривя губы в усмешке. – Смотрю, ты тут все молишься. Правильно. Молись!

Он выдержал паузу, явно наслаждаясь моментом.

– Завтра в мастерской мы тобой займется. Ходи да оглядывайся! Всю дурь из башки выбьем!

Он наклонился еще ниже, почти касаясь моего уха.

– Навсегда.

Жига выпрямился, хмыкнул и не оборачиваясь лениво ушел к своей кодле. У двоих были перевязаны ноги, и они хромали при каждом шаге, вот уж кто со злостью и ненавистью на меня смотрел.

«Плохо, конечно, но и не таких оленей мы валили на охоте, – промелькнула мысль. – Будет новый день, а там посмотрим».

Глава 5

Глава 5

Глаза открылись сами, за мгновение до того как скрипнули петли двери.

В спальне стояла густая, липкая тьма. Я лежал, слушая дыхание спящих пацанов.

Слабость во всем теле была такая, что хоть вой.

«Ничего, – подумал я, сжимая и разжимая кулаки под дерюгой. – Мясо нарастет. Главное – голова на месте».

По проходу, тяжело ступая, уже шел дядька-надзиратель и методично, с ленивым садизмом лупил палкой по спинкам кроватей.

– А ну вставай, рвань, – уныло бубнил он. – Вши уже проснулись, а вы дрыхнете.

Я сел, ощутив ногами холод пола, за секунду до того как палка опустилась на мою койку. Дядька прошел мимо, даже не взглянув.

Как только все встали, пришлось топать в умывальню. Это был темный закуток с цинковым корытом. Вода ледяная, аж скулы сводило.

Мальчишки толкались, визжали, норовили пихнуть друг друга. Какой-то вихрастый заехал мне локтем в бок:

– Куда прешь!

Я даже не повернулся. Тратить силы на щенка? Много чести.

Просто ввинтился в толпу молча и жестко, как клин, и оказался у воды.

Плеснул в лицо, смывая остатки сна и липкое ощущение чужой жизни. Фыркнул.

«Притворись ветошью, Саныч. Не отсвечивай».

В коридоре гулко, надсадно ударил колокол.

Звук проехался по нервам, вызывая мгновенное выделение слюны. Павловские рефлексы, мать их. Толпа, только что вялая и сонная, рванула к дверям столовой, давя друг друга. Стадо бежало к кормушке.

Я занял место с краю, спиной к стене.

На завтрак дали затируху – мучную болтушку на воде. В ней сиротливо плавали ошметки чего-то зеленого. Плюс ломоть черного, кислого хлеба.

На таком далеко не уедешь, но выбора не оставалось.

Вокруг поднялся галдёж и крики.

– Строиться! На выход! – рявкнул Ипатьич, ковыряя в зубах.

Натянув картуз на самые глаза, я попытался ссутулиться, изображая бедного и забитого сироту. Но всем нутром чувствовал: не выходит.

Двор встретил сыростью и туманом. У ворот уже топтался Спица, озираясь по сторонам.

«Вот и мой проводник. Осталось лишь уболтать его. Чтоб эта белобрысая Ариадна показала путь».

Я сделал пару шагов и картинно схватился за висок.

– Эй… Спица, – позвал я. – Погоди-ка.

Пацан глянул на меня.

– Постой, – сказал я как можно спокойнее. – Ты на работу?

– Ну да, в лавку. А что?

– Да я, братец, что-то дороги толком не помню. Проводишь?

Спица удивленно вскинул брови.

– Ты чего, Сень? С дуба рухнул? Уж года два туда ходишь!

– Голова еще кружится, – соврал я не моргнув глазом и снова коснулся виска. – Все как в тумане.

Спица нахмурился, критически глядя на меня. Но затем в глазах его появлилось сочувствие.

– Ладно. Пошли, провожу твое благородие. Только давай живее, а то с меня шкуру спустят за опоздание!

Я кивнул, и мы вместе зашагали к выходу.

– Держись правее, – проговорил Спица, сноровисто лавируя в толпе.

Я молча следовал за ним, пытаясь не вляпаться в лошадиный навоз. Вокруг стоял зубодробительный грохот, который здесь называли уличным шумом. Железные обода телег, пролеток и экипажей грохотали по камню, создавая адскую какофонию. Одна-единственная пролетка создавала больше шума, чем десяток автомобилей! Этот грохот прорезали только хриплые, яростные крики извозчиков: «Па-ади! Пади!» – этакий местный аналог клаксона.

Мы вышли на широкую улицу. Мимо со звоном и лязгом медленно проползла вершина технологической мысли – трамвай на био-тяге, или, как его тут звали, конка. Пара замученных кляч тащили по рельсам набитый людьми вагон. Экологичненько так. Мечта современной зоошизы. Вот бы сюда всех этих блаженных на пару деньков… Сразу бы мозги прочистились.

Мы проходим мимо артели мужиков в лаптях и рваных рубахах. Они на коленях, с какой-то первобытной тоской на бородатых лицах вручную укладывали булыжник в грязное месиво дороги. Я посмотрел на их сбитые в кровь руки, усталые пустые глаза. Кому-то в грязи ковыряться, мостовые делать, кому-то – ездить по ним. Просто конные коляски сменили шестисотые «мерины».

Добро пожаловать в прекрасное прошлое. Кажется, меня уже от него тошнит.

Наконец, Спица свернул в переулок. Здесь уже не так грохотали экипажи.

– Отчаянный ты, Сенька. У меня-то еще лафа, – сочувственно проговорил от. – Целый день ленточки да пуговки перебираю в галантерейной лавке. Скука смертная. Хозяин – паук, за каждой копейкой следит. Но хоть тепло и по башке не стучат.

– Ну, что не убивает, делает нас сильнее, – хмыкнув, произнес я себе под нос.

– Чего? – с непониманием покосился на меня Спица.

– Переживу как-нибудь, говорю. А как остальные? – перевел я тему.

– Ты что, правда не помнишь? – нахмурился мой провожатый.

– Говорю, голова трещит все время! – раздраженно ответил я.

К счастью, Спица не обиделся.

– Да ладно тебе… Ну, в общем, у нас все при деле. Мямля наш в банях на Невском прописался. За копейку туши купеческие парит да веником охаживает. Жаловался на днях: какой-то барин его чуть этим самым веником не пришиб. Показалось ему, что Мямля над ним… Над его достоинством рассмеялся. А тот просто икнул не вовремя.

Я снова хмыкнул. Отличная перспектива у этого Мямли: умереть на рабочем месте из-за производственной травмы, нанесенной распаренным клиентом с комплексами.

– Васян конопатый, что в скобяной лавке служит, опять с приказчиком своим сцепился на неделе. Так Васян ему немного подправил мордас. Он же здоровый, сам знаешь. Выгонят его оттуда, как есть выгонят!

– А Грачик где? – вспомнил я сутулого.

– В типографии. Буковки свинцовые в строчки набирает. Работа непыльная. Только пальцы все время черные да кашляет он постоянно. От свинца, говорит. Зато помрет тихо-мирно, не то что мы с тобой.

– Да ты, я смотрю, нос не вешаешь! – шутливо ударил его по плечу. Он вздохнул и посмотрел на меня с искренней жалостью, как на приговоренного.

– Оно, конечно, Сенька, у нас у всех будущее не сахар. Но ты, брат, самый несчастливый билет вытянул. Остальные-то просто на каторге, а ты – на каторге у самого черта. Вишь, как он тебя приложил…

– Ничего. Буду внимательнее. Напильником железо шкрябать – дело нехитрое, – мрачно ответил я.

Cпица как-то странно покосился на меня.

– Чудной ты стал, Сеня. Рассуждаешь, будто не от мира сего. И правда – пришлый.

Разговор заглох. Сенина память наконец-то соизволила проснуться и подсказать, что мы подходим к нужному переулку. В конце его виднелись массивные, глухие ворота. Из-за ворот что-то громко ухало. Гм. Похоже, не зря так и называют, Глуховская. Тут оглохнешь…

– Ну, вот и причапали. – Спица остановился, не решаясь подойти к воротам ближе. – Узнаешь мастерскую-то?

– Спасибо, Спица, – ответил я. – Выручил!

А пацан, похлопав меня по плечу сочувственным жестом, быстро пошел дальше по улице, к своей скучной, но относительно безопасной жизни – к ленточкам и пуговкам. Мне бы так!

Это была не деревенская кузница. Это был завод в миниатюре. Огромное, длинное помещение, забитое людьми. Человек тридцать, не меньше. Настоящий муравейник. Под закопченным потолком крутясь тянулся длинный стальной вал. От него вниз, к станкам, шли десятки кожаных приводных ремней. Они хлопали, свистели, крутили точила и сверлильные станки. Все дрожало, лязгало и выло. Стены вибрировали.

К оглушению добавилась головная боль, а потом меня накрыли воспоминания Сеньки, которые показали, кто есть кто.

В мастерской царила жесткая иерархия. Над входом громоздилась вывеска: «Механическая мастерская купца 2-й гильдии Глухова».

Самого купца здесь, конечно, не было. Здесь имелся другой бог. В дальнем конце цеха на высоком помосте в застекленной будке сидел Игнат Сидорович Карежин – старший мастер и управляющий. Сухой старик в сюртуке. Он смотрел на копошащийся внизу люд сверху вниз как коршун. Его боялись все: и ученики, и подмастерья, и мастера.

А внизу, «на земле», цех был поделен на зоны влияния. У огромных горнов командовал Кузьмич – черный от копоти гигант. У токарных станков – желчный старик Петр Ильич. На сборке суетился Горбунов.

А прямо посреди прохода, на слесарном участке, стояли двое. Первый мастер Семен. Он отвечал за черновую слесарку – петли, скобы, грубые замки. Вторым был мастер Федор.

Вокруг кипела работа.

«Так, – скомандовал я себе. – Аккуратненько и незаметненько».

И шмыгнул к своему верстаку в самом темном углу, стараясь слиться со стеной. Но не вышло.

– О! Гляди-ка! – раздался над ухом глумливый бас. – Воскрес падаль!

Семен стоял надо мной, уперев руки в боки.

– Я думал, ты сдохнешь, – разочарованно протянул он. – Живучий гад…

Он покосился наверх, на будку Карежина. Старик как раз смотрел в нашу сторону. Семен тут же изобразил бурную деятельность: порылся в ящике с браком и швырнул на мой верстак ржавую, кривую дужку от замка.

– Обдирай. Чтоб к вечеру блестела! И в размер чтоб попал! Если Игнат Сидорович брак найдет – я тебя в горне у Кузьмича сожгу! Понял⁈

Следом на верстак полетел напильник.

– Держи.

Жига, который тоже работал в этой мастерской, оказался за соседним верстаком, хотя обычно батрачил дальше. Он был в любимчиках у Семена и бегал ему за водкой. Пацан усмехнулся, глядя на меня, рядом с ним загоготал Секач – подмастерье.

– Работать! – рявкнул Семен на всех и пошел дальше.

Я покорно кивнул, шмыгнул носом, руки уже крутили заготовку, зажимая ее в тиски. Губки убитые, держат плохо, пришлось подкладывать щепку, злость внутри закипала холодной волной.

Я повертел напильник в руках. Если тереть плоскостью – толку ноль, буду только гладить металл.

«Хрен вам, – зло подумал я. – Не дождетесь. Я этим обмылком работать не буду».

Нужно искать грани.

Я наклонил инструмент под углом. У самой кромки, на ребре, сохранилось немного насечки. Совсем чуть-чуть, но она там была, злая и острая.

«Значит, будем работать краем. Врезаться. Снимать по миллиметру».

Взяв этого инвалида слесарного труда, еще раз проверил, с какой стороны насечка поживее, и налег на инструмент.

Вззи-ик… Вззи-ик…

Звук был противный, скрежещущий, от него сводило зубы. Тощие плечи сразу отозвались болью. Натурально, я тут же начал потеть, сопеть и кривиться от натуги. Ну и отлично: пусть видят, как мне тяжко, как трясутся коленки и с носа капает пот. Им это нравится.

Но под этой маской руки делали дело.

Угол, нажим, движение. Угол, нажим, движение.

Медленно, неохотно, но металл начал поддаваться. Появилась первая светлая полоса на ржавой заготовке.

Я работал не поднимая головы. Вживался в ритм.

Вззи-ик… Вззи-ик…

«Ничего, – думал я, слизывая соленый пот с губы. – Терпи, босяк, хулиганом будешь. Бывало, в грязи сутками лежали, и ничего. А тут тепло, крыша есть. Выживем».

Семен, проходя мимо, пнул мою ногу.

– Шевелись, дохляк! К вечеру не сделаешь – получишь у меня.

Не отвечая, я зашаркал инструментом быстрее, пряча злой, колючий взгляд.

Внезапно гул станков перекрыл звонкий удар по рельсе.

– Обед!

Цех выдохнул. Толпа повалила во двор. Обед здесь был священным временем.

По нынешним временам горячая еда в середине дня – это роскошь, которую Глухов давал. Во дворе уже стояла телега с котлом. Рядом – кухарка Маруся. Очередь двигалась строго по чину. Сначала – мастера. Семен, Федор, Кузьмич, Горбунов. Они ели степенно, сидя на лавке, и им Маруся клала мясо. Потом – подмастерья и наемные рабочие, городские ученики. Они доставали из узелков свои пироги и яйца, принесенные из дома. И только в конце – мы, приютская рвань.

Я получил свою пайку. Мутная вода, капуста. Хлеб черствый. Я отошел к поленнице. Живот сводило. Вдруг повезло. В жиже всплыл кусочек мяса! Маленький, жесткий, но мясо. Сердце екнуло. Я потянул ложку ко рту… Хрясь!

Удар деревянной ложкой по пальцам. Мясо плюхнулось обратно. Надо мной нависла туша. Секач. Рядом ухмылялся Жига и еще пара приютских «шакалов» из его свиты.

– Делиться надо, гнида, – пробасил Секач. Его ложка залезла в мою миску. Он выудил мой кусок и сожрал, глядя мне в глаза. – Вкусно.

Рука дернулась.

«СТОП!» – заорал мозг.

Обидно было до скрежета зубовного.

«Не потянешь ты сейчас, Саныч. Не потянешь, – признался я себе. – Потом!»

Я медленно выдохнул. Расслабил плечи.

– На здоровье… – прошептал я.

Секач загоготал и пошел к своим.

«Жри, тварь. Проценты будут страшными».

После обеда я продолжил точить деталь, экономя силы. Она была почти готова – гладкая, в размер.

Отошел к бочке попить воды. Меня не было всего минуту. Я вернулся к верстаку и замер. В тисках была зажата не моя деталь. Вместо аккуратно выведенной дужки там торчал уродливый кусок железа. Глубокие, рваные царапины перечеркивали всю работу.

Я медленно поднял глаза и обвел взглядом цех.

КТО?

У стены, ковыряя в зубах щепкой, стоял Жига. Он смотрел на меня и ухмылялся. Глаза наглые, довольные. А руки… Руки у него были в свежей металлической пыли.

«Ага. Вот и крыса».

Я шмыгнул носом, вытирая несуществующие сопли, и снова взялся за лысый напильник. Начал счищать зарубки с испорченной детали. Придется продолжать скоблить, делать ее тоньше… Но я сделаю.

«Ладно, – сказал я себе. – Правила ясны. Правил нет. Вы хотите войны? Вы ее получите. Но воевать мы будем не силой. Силы у меня нет».

Исподволь посмотрел на Жигу, потом на спину Семена. Ничего. Дождетесь, сволочи.

«Нет, я не буду искать правду. Просто сделаю так, чтобы вам стало больно. И вы даже не поймете, откуда прилетело».

Я сильнее нажал на напильник. Злость ушла, осталась работа. Час за часом, медленно, по миллиметру, я вытачивал деталь.

– Шабаш! По домам!

Все начали суетиться с вениками и ведрами для мусора. Подняв голову, я увидел, как Жига подмигнул своим подпевалам, они быстро собралась и вышли первыми.

Слишком быстро.

«Ждут, – понял я. – Стоят сейчас за углом. Хотят добавки».

Я не стал спешить.

– Ты чего копаешься? – буркнул Семен, проходя мимо.

– Убираюсь, мастер! Чтоб чисто было!

Уходя, сгреб ладонью со своего верстака кучку мусора. Это была натуральная «адская смесь»: острая стальная стружка, наждачная крошка, мелкая, как пудра, металлическая пыль.

Натянул картуз, ссутулился и пошаркал к выходу. Внешне – забитый, испуганный мальчишка, боящийся собственной тени. Внутри – пружина, сжатая до предела.

«Думаете, будет весело? – холодно подумал я. – Будет».

Выйдя за ворота, я сразу свернул в переулок.

Шаги за спиной раздались почти мгновенно. Хлюп-хлюп-хлюп. Не таились. Шли уверенно, по-хозяйски. Прошел еще десять метров и остановился.

Ведь на меня вышли двое…

– Ну что, Сенька, – прошипел Жига сзади. – Добегался.