Текст книги "Тай-Пен (СИ)"

Автор книги: Виктор Коллингвуд

Соавторы: Дмитрий Шимохин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Он разрешил так просто, без малейшего намека на взятку, что я на мгновение даже растерялся. Но это был князь Кропоткин – для него идея была важнее личной выгоды.

Устроив людей на палубах и очень сердечно расставшись с Петром Александровичем, я поспешил на пароход.

* * *

Итак, наш караван разделился. Основные люди, телеги и грузы медленно плыли вниз по реке на баржах, под присмотром половины нашего отряда. Мы же – костяк экспедиции – поднялись на борт парохода Скворцова. Разумеется, ящики с динамитом, наш главный козырь в предстоящих летних работах на прииске, я вновь отказался грузить на борт. Память о судьбе клипера «Опричник», взлетевшего на воздух в океане от взрыва боезапасов, была еще слишком свежа. После недолгих препирательств со Скворцовым, который поначалу не понял моих опасений, мы разместили опасный груз в отдельной лодке, которую пароход тащил за собой на длинном тросе, как толстая мамаша – вертлявого, капризного ребенка.

Делать на борту парохода нам было особенно нечего. Мышляев упражнялся в обращении с револьвером – это дело требовало постоянно тренировки, Кагальницкий спорил с механиком по поводу правильного обращения с паровой машиной, а я, наконец, смог насладиться общением с собственным ребенком. Весь длинный путь через Сибирь он проделал в санях с Прасковьей Ильиничной, а на остановках всегда было много хлопот, так что виделись мы нечасто. Зато теперь мы оторвались вовсю: играли в догоняшки на дощатой, выбеленной солнцем палубе, дразнились, щекотались, играли в «козу рогатую», «сорока-ворона», «по кочкам-по кочкам» и другие игры, не меняющиеся, наверное, уже тысччу лет. Усаживая его на колени, сначала медленно, с наигранной серьезностью, я говорил ему: «Идет коза рогатая, идет коза бодатая…», выставив два пальца. Ваня, наблюдая за этим представлением, в этот момент всегда замирал в предвкушении дальнейшего развития событий. «Ножками топ-топ, глазками хлоп-хлоп… Кто каши не есть? Молока не пьет?». И после драматической мхатовской паузы песни звучало неизбежное: «Забодаю, забодаю, забодаю!», и над рекой эхом разносился счастливый, заливистый детский смех.

Путь по Амуру, однако, был непрост. То и дело налетали вихри, весенние шквалистые бури. Река, могучая и полноводная, несла свои воды через дикий, нетронутый край, но эта уединенность была обманчива. Все чаще мы видели на берегах следы недавней войны. Черные остовы сожженных стойбищ гольдов, целые деревни, стертые с лица земли, были молчаливыми памятниками набегам хунхузов.

– Нечисть совсем распоясалась, – мрачно прокомментировал Скворцов, глядя в подзорную трубу на очередное пепелище. – Царской власти уже не боятся, ну а этих бедолаг режут без зазрения совести!

Напряжение росло с каждым днем. Наконец мы подошли к устью речки Амгунь. Пароход, сбавив ход, осторожно причалил к берегу. Я выскочил на палубу и посмотрел в сторону знакомого стойбища Амги, нашего старого союзника.

Вот черт!

Там, где еще год назад стояли прокопченные юрты и вился дымок над очагами, теперь было лишь черное, мертвое поле. Искореженные, обугленные каркасы, разбросанная утварь и тишина. Гнетущая, абсолютная тишина, которая бывает только на кладбищах… и ни одной живой души.

Черт. Что с прииском? ЧТО С ПРИИСКОМ⁈

Глава 12

Усилием воли взяв себя в руки, я обернулся к потрясенным спутникам.

– Александр Васильевич, – прежде всего приказал я Мышляеву. – Берите оружие и высаживайтесь первыми. Осмотрите все – ищите следы, выживших, оружие, провиант… что угодно. Но главное – охрана!

Капитан Скворцов подошел и встал рядом, его красное, обветренное лицо было мрачным.

– Бросили бы вы эту затею, Тарановский! – пробасил он, качая головой. – Незачем вам высаживаться. Видно же, что тут ни кола ни двора! Хунхузы знатно тут погуляли – это ясно как божий день. Не дай бог – вернутся! Куда вы теперь, еще и с дитем? Давайте я вас бесплатно до Николаевска доброшу. Там гарнизон, крепкий – все спокойнее будет!

Я перевел взгляд на Прасковью Ильиничну, которая стояла чуть поодаль, крепко прижимая к себе сонного Ваню. Да, ребенок на войне явно не к месту. Но и в Николаевск нам ехать не резон. Ведь следом за нами по реке тянулись баржи с сотней душ, которых я привез сюда. А в нескольких верстах отсюда мой прииск!

– Разгружаться, – прозвучал мой голос глухо и не терпя возражений. – Быстро!

Едва сходни коснулись земли, мои люди начали выгружать ящики с оружием и провиантом. Мышляев, четко выполняя приказ, расставил часовых, которые с тревогой всматривались в темную стену тайги. Я с несколькими бойцами двинулся на берег. Воздух был пропитан легким, тошнотворным запахом гари и сладковатым, трупным душком смерти. Судя по всему, бой тут был еще осенью или ранней зимой.

Осматривая останки разоренного стойбища, я присматривался и к поведению людей Мышляева. Многих я в первый раз видел в деле и сразу заметил разницу в их поведении. Те, кого Александр Васильевич нанял еще в центральной России, хоть и были крепкими бойцами, здесь, в тайге, чувствовали себя неуверенно. Они видели лишь очевидное – разруху, но не могли прочесть знаки, оставленные на земле. Зато забайкальцы, выросшие в этих краях, двигались иначе – тихо, внимательно, подмечая каждую мелочь.

Один из них, пожилой, сухой и жилистый казак по имени Парамон, отошел к остаткам самой большой юрты. Он присел на корточки, а затем поднял с земли кусок почерневшего войлока, пробитого пулей. Молча подошел ко мне и протянул его.

– Маньчжуры были, Владислав Антонович, – сказал он тихо, но уверенно. – Это из их фитильного ружья выстрел! – Он ткнул мозолистым пальцем в рваную, с опаленными краями дыру. – Наша пуля дыру чище делает, аккуратнее. Да и калибр не наш.

Он ковырнул носком сапога землю и, нагнувшись, подобрал маленький, сплющенный комок свинца – бесформенную пулю от примитивного фитильного ружья.

Прасковья Ильинична, стоявшая рядом и слышавшая его слова, ахнула и начала мелко, часто креститься, ее лицо исказилось от ужаса, из глаз хлынули слезы. Надо было ее успокоить.

Подойдя, я спокойным и твердым голосом произнес:

– Прасковья Ильинична, давайте без слез. Не пугайте ребенка! Мы здесь на своей земле. Все будет хорошо. А этих негодяев мы найдем. Тут, слава Богу, амурское казачье войско. Обратимся к властям, да и сами мы кое-чего стоим!

Вскоре разгрузка была окончена, и пароход, нетерпеливо выпуская клубы пара, дал протяжный, тоскливый гудок. Скворцов с мостика прокричал:

– Ну, бывайте, ребята! Надо нам отчаливать. Но не сомневайтесь – на обратном пути из Благовещенска к вам загляну, проведаю, как у вас тут дела!

Колеса парохода забурлили, взбивая мутную воду, и он медленно начал отходить от берега, оставляя нас один на один с враждебной, молчаливой тайгой.

– Парамон, еще двое – в головной дозор, в полуверсте впереди, – отдал я приказ, когда шум парохода затих за поворотом реки. – Мышляев – замыкающий. Возьмите ребенка у Прасковьи Ильиничны – ей тяжело с ним идти. Движемся к прииску. Будьте настороже!

Крестьяне будут здесь дней через десять, к этому времени надо разобраться с происходящим.

И мой маленький отряд, растянувшись цепочкой, молча углубился в лес.

Мы шли по едва заметной тропе уже около часа. Тайга сомкнулась вокруг нас, глухая, безмолвная. Даже птицы, казалось, попрятались. Эта тишина давила, порождая тревогу, куда более острую, чем любой шум.

Сначала я заметил сломанную ветку, неестественно повисшую на уровне человеческого роста. Потом – примятый мох там, где этого не должно было быть. И птицы… Полное отсутствие птиц, да и иных звуков жизни. Рядом с нами кто-то был!

Я резко поднял руку, и отряд замер на месте. Мышляев и Парамон тут же оказались рядом.

– Впереди засада, – прошептал я. – Думаю, человек десять, не меньше!

Мышляев с тревогой вглядывался в тайгу, пока я лихорадочно оценивал нашу диспозицию.

– Так, Парамон, возьми троих забайкальцев, и обойдите их по дуге справа, по руслу ручья. Александр Васильевич, вы еще с двумя – слева, по склону сопки. Зайдите им в тыл, но только тихо, без звука. Как будете на месте, дайте знать криком сойки. Остальные – со мной. Оружие к бою!

Они молча кивнули и бесшумно, как тени, растворились в подлеске. Я опустился на одно колено, прижав к плечу тяжелый штуцер. Напряжение стремительно нарастало. Готовый в любую секунду отдать приказ об атаке, я застыл, вслушиваясь в тишину, боясь пропустить сигнал. Сейчас… Вот сейчас…

И в этот самый миг, когда натянутые, как струна, нервы, казалось, вот-вот лопнут, из-за густых зарослей кедрача на тропу шагнула знакомая фигура в одежде из рыбьей кожи, с луком за спиной и раздался гортанный, но узнаваемый голос:

– Курила-дахаи, стой! Свои!

Я медленно опустил ствол.

– Отставить, – негромко скомандовал я, и мои люди, уже взявшие на прицел вышедшего, тоже опустили оружие. – Орокан, это ты?

И действительно, на тропу вышел Орокан, а следом за ним из леса показались еще несколько его оборванных, изможденных, с потухшими глазами соплеменников Похоже, это были все, кто уцелел из стойбища Амги. Я тут же свистом отозвал свои группы – не дай Бог, передерутся там, не узнав своих.

Когда Мышляев и Парамон вернулись, я, окруженный своими бойцами, уже слушал рассказ нанайца.

– Хунхузы, Курила-дахаи! Много хунхузов. На джонках пришли, с той стороны реки. Шум большой, огонь большой. Стойбище все. – Он махнул рукой в сторону пепелища. – Потом твою тропу нашли!

Сбиваясь и путая слова, он рассказал, что была огромная, хорошо вооруженная банда, разграбившая селение нанайцев, затем штурмом взяла и наш прииск. Услышав это, Изя натуральным образом застонал. Мысль о том, что наше «золотое дно» теперь находится в руках каких-то бандитов, была ему совершенно непереносима.

– Что там теперь? Неужели все сожгли? – со страданием в голосе спросил он.

– Нет, не жгли. Твои тайпины… – Орокан на мгновение запнулся. – Хунхузы их не убили. Желтый песок копать заставили.

– А наши? Левицкий, остальные? – спросил я, чувствуя, как сердце сжалось в холодный комок.

– Все русские: Левицкий, Софрон, Тит – дрались как тигры, – с уважением произнес Орокан. – Но хунхузов много, как муравьев. И они ушли. Отступили вверх по реке Невер. Там станица казаков есть, Тепляковская. Они туда ушли. Поселились по соседству. Ждать тебя.

Проклятье. Все еще хуже, чем я ожидал. Прииск захвачен, и силы врага, судя по всему, превосходят наши многократно. Попытаться отбить его сейчас – верное самоубийство. Да-а-а… Ладно, сейчас наша главная задача – выжить, собраться с силами, соединиться с нашими товарищами.

Я посмотрел на Орокана и его измученных, потерявших все соплеменников.

– Вы пойдете с нами?

Он медленно кивнул, а в его темных глазах на мгновение вспыхнул огонь.

– Хунхузы наш дом сожгли. Наша месть. Мы твоя тропа будем!

– Хорошо, – бодро сказал я, стараясь голосом придать уверенности подчиненным. – Орокан, веди нас к Левицкому!

До вечера Орокан вел нас известными лишь ему одному тропами. Уже темнело, когда мы вышли на просторную поляну, на которой виднелись приземистые крыши нескольких землянок. Навстречу нам вышло несколько человек. Впереди Левицкий, бородатый, осунувшийся, с лихорадочным блеском в глазах. За ним молчаливый, похожий на натянутую тетиву Сафар, кряжистый Тит и старый Захар. За ними виднелись и карийские каторжники – Ефим и его компания.

Радость встречи была горькой, как полынь. Мы обнимались молча, по-мужски. Я оглядел их, Тит похудел, Софрон прихрамывал, а у Левицкого на лице появилась пара шрамов. Лишь Сафар и Захар не изменились.

Потом Левицкий повернулся к станице.

– Пойдемте в землянку.

В тесной, пахнущей каким-то грибным духом землянке, куда мы набились, как сельди в бочку, Левицкий и начал свой рассказ.

– Прошлое лето выдалось неспокойным. Хунхузы совершали набеги по всему Амуру. Но то, что случилось с нами – это было не случайное нападение! Они, видимо, пронюхали про наш прииск и шли точно на нас. Сначала разгромили стойбище Амги, затем двинулись к прииску. Возглавлял их сам Тулишэнь, небезызвестный тебе маньчжурский «купец». Они пришли не просто грабить – они пришли забрать наш прииск!

Левицкий посмотрел на Орокана, и тот подтвердил его слова коротким кивком.

– Курила, помнишь тех нанаек, которых мы у него отбили? – взял слово доселе молчавший Тит. – Одна из них еще была дочерью вождя. Вот он на нас и озлился!

– Да, – подтвердил Левицкий. – Этот Тулишэн тогда потерял не только рабынь, но и важный рычаг давления на местные племена. И он пришел мстить, а заодно и забрать то, что считает своим по праву сильного – наше золото! Маньчжуры сейчас хозяйничают на прииске, – закончил Левицкий. – Заставили тайпинов мыть для них золото. Мы ушли с боем, поближе к казачьей станице, и вот разбили здесь лагерь. Выживаем на то золото, которое я успел с собой прихватить. Я как раз собирался пойти торговать в стойбище, когда все началось, Взял мешочек песка для торговли. Вот на него и покупаем потихоньку соль да муку!

Я посмотрел на их измученные, заросшие щетиной лица. Они сделали все, что могли – спасли людей и остались боеспособным отрядом. И при этом мои товарищи не могли ни поселиться в станице, среди наших, русских людей, ни обратиться за помощью к казакам, дабы отбить наш прииск. Ведь и они беглые каторжники, да и предприятие наше незаконное! Что бы они им сказали? Помогите отбить наш нелегальный прииск? Казаки бы их тут же арестовали, а прииск забрали в казну.

Но теперь все иначе.

Вновь посмотрев на расстроенные лица своих товарищей, я торжественно произнес:

– Теперь мы можем потребовать, чтобы власти помогли нам вернуть нашу собственность. Прииск я узаконил, с ним все в порядке!

И тотчас же достал из-за пазухи пакет с документами, обернутый в промасленную кожу, положив его на стол.

– Во-первых, в Петербурге я заказал оборудование для золотодобычи, нанял людей для работы и охраны, а во-вторых, оформил наш прииск – теперь это законное предприятие, зарегистрированное в Сибирском комитете. Самому мне тоже удалось легализоваться – теперь я подданный Российской Империи. Так что, хоть вам на глаза властей пока лучше не попадаться, но в деле защиты от хунхузов мы можем просить помощи.

Я обвел взглядом их ошеломленные, недоверчивые лица.

– Ну, это совсем другое дело! – Левицкий первым оценил эту новость. – Раз так, мы можем обратиться за помощью к властям. Идем завтра в станицу, к атаману! А то вот здесь поселились. Боязно там показываться часто. Все же белые, – усмехнулся корнет.

Прервав «военный совет», мы занялись более насущными делами: размещением людей на ночлег. Землянки наших «беженцев» с прииска не могли вместить вновь прибывших, а ночевать под открытым небом было невозможно – несмотря на весну, ночи, как всегда в Приамурье, стояли холодные. Пришлось авральным порядком делать шалаши. Прасковью Ильиничну мы поселили в землянке Левицкого, а сами с бывшим корнетом улеглись в свежеустроенном, ароматно пахнущем кедровой хвоей шалаше.

Засыпая, я рассказал ему про нас с Ольгой и про счастливое завершение дела с поместьем. Узнав, как из-за Селищева их семейство оказалось на грани разорения, Левицкий скрипнул зубами:

– Мерзавец! Если я только выберусь отсюда – непременно вызову подлеца на дуэль!

– Успокойся, Вальдемар, он свое уже получил. А вот к сукину сыну Тулишену у меня есть пара вопросов… Ладно, утро вечера мудреней.

На следующий день мы с Левицким отправились в станицу Тепляковская, находившуюся в пяти верстах выше по течению речки Невер. Это оказалась маленькая деревянная крепость, вросшая в почву бескрайней тайги. Она стояла на небольшой, раскорчеванной поляне, вырванной у леса топором и огнем, и казалась форпостом человеческого упрямства на краю света.

Когда мы оказались на улице станицы, я смог рассмотреть ее получше. Единственная улица, широкая и раскисшая от весенней распутицы, вела от ворот в глубь поселения. По обе стороны от нее низкие, кряжистые, сложенные из толстых, проконопаченных мхом лиственничных бревен, а их маленькие, похожие на окна бойницы настороженно взирали на окружающий мир. Из труб, сложенных из дикого камня и глины, к хмурому небу тянулся дымок. Возле каждой избы, у самой стены леса, зеленели отвоеванные у тайги небольшие клочки земли – огороды, где уже зеленели первые всходы. Тут же стояли аккуратные стога сена, пахнущие прошлым летом, и приземистые, крепко сбитые амбары и риги.

Станица оказалась почти безлюдной – большинство жителей были в поле. Женщины в простых платках и домотканых сарафанах, с грубыми, привычными к работе руками, провожали нас долгими, любопытными и оценивающими взглядами. Бородатые, с обветренными лицами мужчины, почти все были с оружием, а в их взглядах читалась недружелюбная, извечная настороженность пограничья. Узнав у них, где живет атаман, мы вскоре уже стучались в его дверь.

Изба атамана, Елизара Фомича, стояла в самом центре станицы и выделялась среди других лишь размерами да добротностью. Нас встретил сам хозяин – рыжий, бородатый казак лет сорока, с цепким, испытующим взглядом светлых, с волчьим прищуром, глаз. Оглядев с ног до головы, он без лишних слов пригласил нас в дом. Внутри было просто, но чисто: беленая печь, широкий стол, лавки вдоль стен, а в углу под образами висела шашка в потертых ножнах и тяжелая нагайка.

– Господин атаман, разрешите обратиться! – начал я, волей-неволей беря на себя задачу налаживания отношений с местным начальством и выкладывая на стол пакет с документами. – Мы – собственники золотого прииска «Амбани-Бира». Вот бумаги из столицы, из Сибирского комитета. Ведем разработку прииска на ручье Амбани, на земле, отведенной нам по закону. Вчера я вернулся из столицы и выяснил, что наш прииск был захвачен бандой хунхузов под предводительством маньчжурского разбойника, купца Тулишэня.

Елизар Фомич медленно, словно не веря, взял бумаги, повертел их в своих мозолистых руках, вглядываясь в казенные печати. Он, возможно, не смог бы в полной мере понять содержания лежащих перед ним документов, но вид гербовой бумаги произвел впечатление.

– Господин атаман, – перешел я к главному. – Эти бандиты, привлеченные слухами о золоте, не остановятся на нашем прииске. Сегодня они грабят нас, а завтра, разжившись оружием и провиантом, придут к вашей станице. Это уже не просто разбой, это вторжение иностранных бандитов на территорию Российской Империи! У меня есть люди, чтобы попытаться отбить прииск самостоятельно. Но могут быть большие потери, да и часть хунхузов наверняка разбегутся. Помогите изгнать их!

Атаман нахмурился, изучая мои бумаги.

– Да уж, хунхузы здесь – те еще язвы, – наконец глухо произнес он. – Да и Тулишэня этого я знаю, изверг сущий, змея подколодная. Давно он тут безобразничает – уж мне гольды про него такого порассказали… Так что, господа, если и впрямь он захватил ваш прииск, то дело это выходит государственной важности. А защита государевой земли и людей – наша прямая забота!

Он поднялся, и его фигура, казалось, заполнила собою всю избу.

– Наш прииск – это не только золото, – продолжал я, решив ковать железо, пока горячо. – Это еще и мука, соль, порох, свинец, рабочие руки. Мы готовы снабжать вашу станицу всем необходимым по льготной цене. Как добрых соседей. И помогать в случае нужды.

Я видел, как в его глазах появился интерес. Как говорится, добрым словом и пачкой ассигнаций всегда добьешься большего, чем просто добрым словом!

– Мы понимаем, что казаки не наемники, – продолжал гнуть я свое, – но война требует расходов. Мы готовы сделать вклад в станичную казну и полностью взять на себя расходы по снаряжению казачьего отряда, выделяемого для уничтожения банды Тулишэня! В обмен же просим всего ничего: не задавать лишних вопросов и со вниманием отнестись к нашему имуществу. Да и мы стоять не будем, есть чем удивить засранцев. Могу я считать, что мы договорились?

Атаман еще раз с хитринкой взглянул на меня, барабаня пальцами по столу.

– Хорошо, господа промышленники! – наконец произнес он, гулко хлопнув ладонью по столу. – Готовьте своих людей. Завтра на рассвете соберу казачий круг. Поглядим, что за войско у этого Тулишэня. Пора вымести эту нечисть с нашей земли!

Глава 13

Первая заповедь воинского искусства – знай своего врага. И мне, и атаману Гольцову, и даже последнему безпартошному казачонку, гонявшему курей по улицам станицы, было понятно: надо перво-наперво провести разведку.

Решил пойти сам, посмотреть, чего эти сволочи там наделали, кого брать с собой, было очевидно. Орокан – высокий, крепкий нанаец, для которого тайга была тем же, чем для меня когда-то улицы города: знакомым, родным и понятным пространством. Сафар, давно зарекомендовавший себя в деле, и Парамон – седой казак из Забайкалья с выцветшими, как зимнее небо, глазами, который умел выхватывать в лесу то, что для других оставалось загадкой.

Правда, атаман моего желания увидеть все самому не оценил, но хоть спорить не стал.

– Задача простая, – сказал я, пока мы собирались в полумраке землянки. – Осматриваем окрестности прииска, подходы, отходы, где охрана, где рабочие. Смотрим, считаем, запоминаем. И так же тихо уходим. Ни одного выстрела, ни одного лишнего шороха.

Первым делом мы, смешав сажу с медвежьим жиром, приготовили котелок с черной, матовой кашицей – маскировочный «крем». Это был прием, который я помнил из другой, прошлой моей жизни: узкие темные полосы на лице глушат блеск кожи и ломают очертания. Я провел пальцами по щекам, вискам, носу, потом передал котелок спутникам. Они, не задавая лишних вопросов, просто повторили мои действия. Затем мы обмотали стволы ружей и металлические части тряпьем, чтобы ни солнце, ни случайный отблеск не выдали нас издалека.

Покинув лагерь в самую глухую предрассветную пору, мы, растворяясь в тумане, двинулись следом за Ороканом. Он вел нас ему одному ведомыми тропами – узкими, как щели, звериными лазами, через сырые еловые заросли, по каменистым осыпям, чтобы не оставить следа в мягкой земле. Иногда приходилось буквально ползти на четвереньках, обходить сырые низины, перебираться через буреломы, по поваленным стволам деревьев перебегать быстрые ручьи. Лес вокруг нас дышал влажной тишиной. То и дело мы замирали, прислушиваясь к его величавой тишине, и в эти моменты я понимал, насколько слаженно работают мои люди: ни хруста, ни звона металла, ни резкого вздоха. Ничем не хуже парней, с которыми мы ходили в горах Чечни.

К вечеру мы добрались до вершины сопки, господствующей над долиной ручья Амбани-Бира. Там, в густых, колючих зарослях кедрового стланика, мы легли на холодный мох, распластавшись, чтобы нас не выдала ни одна тень.

Картина внизу заставила меня замереть. Наш прииск вовсю продолжал работу! Более того, он буквально кипел лихорадочной, муравьиной суетой. Здесь появилось несколько новых бараков – длинных, угрюмых строений с зарешеченными крохотными оконцами. Из трубы наспех сложенной кузницы валил густой дым, пронзительно скрипели вороты, поднимая из шурфов мокрую породу. У промывочных лотков вдоль ручья толпились люди – сотни согбенных фигур, один-в-один похожих на рабов с древних фресок.

– Их втрое больше, чем было, – едва слышно сказал Сафар, лежавший рядом. В его голосе было искреннее изумление.

– Откуда их столько нагнали?

Одного взгляда хватило, чтобы понять, что он прав: наш прежний старательский поселок превратился в настоящий каторжный лагерь. Теперь тут работало не меньше полутысячи человек! Вынув подзорную трубу, купленную в свое время в Москве, я вытер линзы и, настроив резкость, начал методично изучать периметр. Отмечал часовых на вышках, ограждения, сторожевые костры. Враг укрепился основательно – и выбить его отсюда будет непростой задачей.

До самого заката мы пролежали на сопке не шевелясь, будто сами стали частью этой каменной гряды, и непрерывно наблюдая. Достав осьмушку бумаги, я наскоро зарисовал увиденное, чтобы наглядно показать план прииска атаману. Вывел линии бараков, жирной кляксой отметил место склада, а чуть в стороне – просторную, добротную фанзу. Там, очевидно, обосновался местный начальник. Возможно, сам Тулишен.

К закату стало ясно: хунхузы, опьяненные легкой победой и собственной силой, здорово тут разленились. Их охрана больше походила на рваный невод – посты стояли только вдоль главных троп и по берегам ручья – именно там, очевидно, и ждали они угрозы. А задняя часть лагеря, упиравшаяся в крутой заросший буреломом овраг, зияла пустотой. Видимо, они не допускали мысли, что кто-то рискнет пролезть через эту чащобу.

Охранники на постах таращились по сторонам и вяло переговаривались, в то время как надсмотрщики злобствовали на прииске, то и дело с криком налетая на склонившихся над лотками рабочих. Бамбуковая палка свистела в воздухе, и сухой, частый треск ударов прорывался сквозь шум ручья, перемежаясь с короткими вскриками боли.

Уже темнело, когда работа наконец закончилась и к чугунному котлу посреди лагеря выстроилась длинная, покорная очередь рабочих, многие из которых таскали на себе колодки. Каждому доставался один черпак похлебки. Люди двигались медленно, шаркая ногами, с опущенными плечами и лицами серого, выгоревшего цвета. Среди них я узнал нескольких своих тайпинов. Но выглядели они теперь как настоящие рабы.

Когда солнце ушло за сопки и небо окрасилось в густо-алые тона, Орокан, молчавший весь день, тихо сказал:

– Ночью я пойду. Через овраг. Найду наших!

Я посмотрел на него. Плоское, спокойное лицо, глаза – как стоячая вода в лесном озере, ни ряби, ни волн. Он был прав. Для него, выросшего среди этих троп, ночной путь по оврагу не трудность, а привычная дорога.

– Сходи, разведай. Потом меня проведешь! – произнес я.

Когда сгустились сумерки, Орокан ушел.

Прошел час, другой. Я начал беспокоиться, когда прямо перед нами из тьмы бесшумно выросла фигура Орокана.

– Нашел, – коротко сказал он. – Наши – в дальнем бараке, у оврага. Охрана там спит, им на все наплевать. Говорил с Аоданом, сыном Амги. Ждут. Можно пройти!

Оставив Парамона и Сафара наблюдать за лагерем хунхузов с сопки, я двинулся вслед за Ороканом вниз, в черную глубину оврага. Дело это оказалось совсем не простым. По сути, это был не спуск, а контролируемое падение – ноги скользили по мокрым камням, поросшим мхом, колючие ветви хватали за рукава, будто желали оставить меня тут навсегда. Где-то в лагере вяло тявкнула собака, и мы замерли, сливаясь с ночным лесом, и лишь убедившись, что тревоги нет, продолжили путь.

Наконец, мы выбрались наверх на задворках прииска. Поползли по-пластунски, утопая в грязи среди кислого запаха гнили и нечистот, подкрались к дальнему бараку. Сквозь щели между грубо обтесанными бревнами просачивался тусклый свет коптилки.

Орокан приложил ладонь ко рту и издал тихий, едва слышный звук, похожий на крик ночной птицы. Внутри сразу стихли голоса. Блеснул свет в зарешеченном оконце, и показалось чье-то лицо.

Я не сразу узнал Аодяна, сына покойного Амги. Юное лицо его было суровым, по-взрослому собранным. Он быстро сказал Орокану что-то на своем, и я понял по тону: он готов взорваться от бешенства.

– Рад видеть тебя, Курила-дахаи! – шепотом перевел мне Орокан. – Он говорит, хунхузы почти не кормят их, с восхода до заката гонят на работу. Кто падает – бьют палками.

Аодян снова заговорил, кивнув в сторону стены, за которой виднелись другие бараки.

– Кроме нас, – в голосе Орокана прозвучало невольное удивление, – в тех бараках сотни китайцев. Тулишен нанял их в Маньчжурии, золотые горы обещал. А привез сюда – и все отобрал. Они такие же рабы, как мы. Голодные. Злые. Хунхузов ненавидят!

Шестеренки в моей голове сразу завертелись Так-так. Это мы удачно зашли. Лагерь врага оказался не крепостью, а пороховой бочкой. Нужно было лишь поднести фитиль.

– Сколько охраны? – спросил я.

– Семь десятков, – ответил Орокан, коротко переговорив с Аодяном. – У всех ружья, но ночью пьют, сидят у костров. Порядка нет.

Я посмотрел прямо в темные, горящие напряжением глаза Аодяна, сверкавшие за решеткой его барака.

– Переведи ему: скоро сюда придут казаки. Когда начнется бой – поднимайте шум, бейте охрану изнутри. Справитесь?

Орокан перевел, но, похоже, Аодян понял меня без слов. Видимо, мои интонации оказались достаточно красноречивы. Он медленно оглянулся на своих людей, сидевших где-то во тьме барака, и в его узких глазах мелькнул хищный, жгучий блеск.

– Мы готовы, – перевел Орокан. – Дай только знак.

Весь следующий день мы провели в пути. Вернувшись в станицу уже впотьмах, я сразу направился к атаману. Елизар Фомич не спал. При тусклом свете самодельной сальной свечи мы развернули на столе мою корявенькую схему, и я выложил ему все, что видел и узнал. Он слушал, задавая вопросы, обращая внимание на каждую деталь, внимательно рассматривал план, задумчиво щуря глаза.

План сложился просто и быстро. Решили наутро собраться в станице, сделать переход до прииска и атаковать на рассвете. Казаки ударят в лоб, с сопок, с той стороны, откуда мы рассматривали прииск – причем ударят с шумом и пальбой, отвлекая на себя внимание. В это время мой отряд проберется через овраг, освободит пленных нанайцев и ударит хунхузам в тыл. Конечно, не очень понятно было, чего нам ожидать от тайпинов, но увиденное заставляло предполагать, что на сторону бандитов они не встанут.

Вернувшись в наши шалаши и землянки, я рассказал сотоварищам о принятом решении. Первым делом нам надо было прибыть в станицу, чтобы двигаться одним отрядом с казаками атамана Гольцова. Выступать решили затемно, чтобы к утру следующего дня уже занять позиции для атаки. Мышляев выстроил своих людей, и я еще раз проверил их вооружение и экипировку, не без тревоги вглядываясь в лица наших разновозрастных бойцов. Большинство производили впечатление опытных и хладнокровных воинов, но я еще на своем «чеченском» опыте знал: не торопись полагаться на людей, пока не проверишь их в деле! В настоящем бою нередко бывает так, что молодцеватый герой, косая сажень в плечах, вдруг бледнеет и спешит в кусты, а какой-нибудь замухрышка-обсос берет и в одиночку гасит пулеметное гнездо, закидав его гранатами… Всякое бывает на войне.

Когда мы уже приготовились выступать, я вдруг вспомнил про наше «медицинское обеспечение».

– Так, Вальдемар, а где у нас доктор Овсянников? Боюсь, его опыт и руки нам завтра очень пригодятся!

Левицкий посуровел.

– Леонтий Сергеевич… – тут голос его дрогнул, – остался на прииске.

– Как? – не понял я. – Он что, переметнулся к этому Тулишену?

– Что ты, Серж! – Корнет по старой памяти назвал меня прежним именем. – Как ты мог так подумать о господине Овсянникове⁈ Нет. Все много, много хуже! Он остался со своей пациенткой!