Текст книги "Тай-Пен (СИ)"

Автор книги: Виктор Коллингвуд

Соавторы: Дмитрий Шимохин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Я делился сплетнями из столицы. Рассказывал об успехах Кокорева и барона Штиглица по оздоровлению Главного общества железных дорог, о том, какой фурор произвел их тандем на парижской бирже. Как бы невзначай упомянул о высочайше одобренной «горной свободе» на Амуре, которая должна привлечь в край тысячи переселенцев. Наконец я в общих чертах обрисовал ему перспективы моего нового общества, «Сибирского Золота», дав понять, что за проектом стоит личный интерес великого князя Константина.

Я видел, как с каждой фразой меняется отношение губернатора. Он переставал видеть во мне просто обиженного вкладчика. Он видел человека с колоссальным влиянием, друга могущественнейших людей империи, доверенное лицо члена императорской фамилии. К тому моменту, как в кабинет ввели губернского прокурора и жандармского штаб-офицера, Деспот-Зенович смотрел на меня уже не с настороженностью, а с заискивающим уважением.

Прокурор, сухой, педантичный чиновник, и жандарм, бравый вояка с пышными усами, очевидно, не понимали срочности вызова. Но губернатор не дал им времени на размышления. Желая показать «столичному гостю» свою решительность и хозяйскую хватку, он обрушился на них с громом и молниями.

– Господа! – прогремел он, ударив ладонью по столу. – Доколе в моей губернии будет твориться беззаконие⁈ Мне докладывают о чудовищных хищениях общественных средств, о поругании богоугодного дела! Сироты вместо нового приюта брошены в тюрьму! Я требую немедленного, самого строгого расследования!

Прокурор и жандарм переглянулись, ошарашенные таким напором. Губернатор кивнул в мою сторону.

– Вот, господин Тарановский, один из главных благотворителей, лично прибыл из столицы. Опросите его. И чтобы через час у меня на столе лежала записка о первых принятых мерах!

Чиновники, взяв себя в руки, приступили к формальному допросу. Я спокойно и сдержанно пересказал им уже известную историю: пожертвование, создание общества, строитель в лице начальника тюрьмы Хвостова, пустырь вместо приюта.

– Весьма прискорбно, – процедил прокурор, когда я закончил. – Мы начнем проверку…

– Господа, – прервал я его. – Возможно, я смогу несколько ускорить ваше расследование.

Я достал из кармана мятую бумажку, которую мне дал Изя, и положил ее на стол.

– Мне тут донесли некоторые любопытные детали о господине Хвостове. Например, о его крупном карточном долге купцу Плеханову. Вероятно, именно на погашение этого долга и пошли деньги, собранные на сирот.

Прокурор заинтересованно подался вперед.

– А еще, – я понизил голос, и в кабинете повисла ледяная тишина, – мне стало известно, что в доме господина начальника тюрьмы каждые три месяца полностью меняется женская прислуга. И всякий раз это молодые арестантки из женского отделения вверенного ему заведения. Их берут якобы для работ по дому, а затем возвращают обратно на нары, беря новых.

Всем в кабинете стало не по себе. Жандармский офицер побагровел, прокурор нервно кашлянул. Даже губернатор смотрел на меня с нескрываемым ужасом. Обвинение в казнокрадстве было привычным делом. Но это… это было чудовищно. Это пахло скандалом, который мог похоронить карьеру каждого из присутствующих.

– Я понимаю, что расследование потребует времени, – заключил я, поднимаясь. – Но, к сожалению, собственные дела не позволяют мне надолго задерживаться в Тобольске. Я очень надеюсь, что этот прискорбный вопрос удастся решить, пока я еще нахожусь в городе.

Я вежливо, но твердо установил им временные рамки. И они это поняли.

– Будьте покойны, господин Тарановский! – заверил меня губернатор, провожая до дверей. – Виновные будут наказаны. В самые кратчайшие сроки!

Я покинул резиденцию губернатора с чувством холодного, мрачного удовлетворения. Маховик был запущен. Теперь оставалось лишь ждать, пока безжалостные шестерни имперской машины, смазанные страхом и подкрепленные авторитетом церкви, начнут перемалывать моих врагов.

– На окраину, к острогу, – бросил я ямщику.

Сани катились по заснеженным улицам, и я чувствовал, как спадает ледяная броня, которую носил на себе весь этот день. Я больше не был интриганом, стратегом, мстителем, а ехал к единственному человеку, ради которого все это и затевалось. Я ехал к сыну.

Маленький домик Прасковьи Ильиничны встретил меня теплом и тем же запахом свежеиспеченного хлеба, что и вчера. Она молча пропустила меня в избу, понимающе кивнув, и оставила нас одних.

Ванечка сидел на полу, на пестром домотканом коврике. Он больше не возился с ложкой – теперь у него была настоящая игрушка, деревянная лошадка на колесиках, которую я привез из Москвы. Он был так увлечен, что не сразу меня заметил.

Я тихо опустился на пол рядом с ним. Не на колени, как в первый раз, а просто сел рядом, скрестив ноги. Он поднял на меня свои серьезные глаза.

Я не говорил ни слова. Просто был рядом. Протянул руку и осторожно коснулся его мягких волос. Он не отстранился. Посмотрел на мою руку, потом снова на меня. Я взял с пола деревянный кубик и положил перед ним. Мальчик посмотрел на кубик, потом на меня, а затем своей маленькой, пухлой ручкой поставил его на спину лошадке.

И в этот момент вся моя ярость, жажда мести, все мои грандиозные планы по завоеванию мира показались чем-то мелким, суетным и бесконечно далеким. Было только это. Тепло натопленной избы, запах хлеба и маленький, сосредоточенно сопящий человек, который строил свой собственный, понятный лишь ему мир. И ради этого простого хрупкого мира я был готов на многое.

Я провел с ним так несколько часов, до самого вечера. Мы просто были вместе. А потом, когда Прасковья Ильинична унесла моего сына спать, я попрощался и вышел на мороз.

Вернулся на постоялый двор, когда над Тобольском уже сгущались сумерки. День был долгим и напряженным, но чувство теплоты после встречи с сыном еще не покинуло меня. У самого входа в трактир, словно из воздуха, возникла фигура Мышляева. Передо мной стоял собранный, подтянутый офицер, который коротким, по-военному четким поклоном приветствовал своего командира.

– Господин Тарановский, – доложил он ровным голосом. – Караван прибыл. Люди и грузы размещены на трех ближайших постоялых дворах. Все в порядке.

Новость была неожиданной и прекрасной. Я рассчитывал, что они доберутся не раньше чем завтра к вечеру.

– Отлично, – кивнул я, и холодный расчет мгновенно вытеснил все другие чувства. – Очень вовремя. Найдите Рекунова и господина Шнеерсона. Все ко мне в номер. Срочно.

Через десять минут мои «командиры» были в сборе. Изя, взволнованный и любопытный, Рекунов, спокойный и непроницаемый, и Мышляев, стоявший чуть поодаль с видом человека, четко знающего свое место. Я обвел их взглядом.

– Господа, – начал я без предисловий. – С этой минуты и до рассвета все наши люди должны быть в полной боевой готовности. Вы, Степан Митрофанович, и вы, господин Мышляев, объединяете своих людей. Вечером или ночью у нас могут быть гости!

Изя изумленно захлопал ресницами.

– Курила, я тебя умоляю, я таки ничего не понимаю, зачем? – вскинул он руки. – Ты же запустил официальный процесс! Губернатор, прокурор, епископ… Зачем нам эта ночная война?

– Именно, Изя. Я его запустил, – спокойно ответил я, подходя к окну и глядя в темноту. – И теперь главная заноза в заднице начальника тюрьмы Хвостова – это я. Он знает или узнает, что я здесь. И понимает, что завтра за ним придут. Такой человек, как он, загнанный в угол, вряд ли упустит возможность решить все кардинально. Не от смелости, а от страха. Он попытается убить меня сегодня ночью. Тогда у него будет возможность отбрехаться или откупиться и не понести полного наказания, а может, и избежать. А я? Да мало ли людей пропадет в Сибири.

– А почему ты думаешь, что его ещё не арестовали или они придут за тобой? – с какой-то навностью спросил Изя.

– Потому, что он человек не простой. И лучше провести пару бессонных ночей, чем стоять над вашими могилами, возможно даже над твоей! – произнёс я, посмотрев прямо ему в глаза.

В комнате повисла тишина. Изя побледнел. Рекунов и Мышляев, напротив, переглянулись с мрачным, профессиональным пониманием. Они знали этот язык – язык отчаяния и насилия.

– Он соберет своих самых верных псов, – продолжил я, – тюремных охранников, повязанных с ним грязными делами. И отправит сюда, чтобы заткнуть мне рот навсегда. И мы должны быть к этому готовы. Мы встретим их.

Поздний вечер опустился на Тобольск. Хозяин постоялого двора уже давно разогнал последних гуляк, и в общей зале трактира царила полутьма и тишина, нарушаемая лишь потрескиванием дров в остывающей печи. Заведение было почти пусто.

Почти.

Я сидел за столиком в самом центре залы, освещенный одинокой сальной свечой. Передо мной стояла недопитая кружка чая. Я лениво перелистывал страницы старой, зачитанной газеты, изображая скучающего постояльца, которому не спится. Я был приманкой. Театральщина, но хотелось именно так, душа требовала.

Бойцы были повсюду. Я не видел их, но чувствовал присутствие. В густых тенях затаился Мышляев. За стойкой, положив голову на скрещенные руки, один из людей Рекунова. А у самого входа, в темном углу, стоял сам Степан Митрофанович, слившись с темнотой, рядом были и остальные.

Я знал, что Хвостов, начальник тюрьмы, не сможет уснуть этой ночью. Страх – плохой советчик. Он заставит его действовать глупо, прямолинейно – и попытаться убрать меня.

Дверь трактира, которую сегодня не запирали, тихо скрипнула…

Глава 7

Глава 7

В проеме один за другим выросли семеро. Плотные, уверенные в себе мужики в полувоенной одежде, из тех, что служат тюремной охраной или ходят в подручных у мелкого начальства. Они не таились, напротив, их походка была наглой, хозяйской. Они привыкли иметь дело с арестантами, которые в большинстве своем и слова не могут против сказать.

Главный, коренастый унтер с бычьей шеей, зыркнул по сторонам, его взгляд скользнул по спящему за стойкой человеку Рекунова, задержался на пустых столах и, наконец, остановился на мне.

Я сидел в самом центре полутемной залы, освещенный одинокой сальной свечой. Демонстративно не обращая на них внимания. Идеальная приманка.

– Это он? – глухо спросил один из вошедших.

– Он, – подтвердил унтер и двинулся вперед, расстегивая на ходу тулуп, чтобы удобнее было достать оружие. – Эй, милсдарь, разговор есть.

Они расходились полукругом, собираясь взять меня в кольцо. Думали, что это будет легко.

И в этот момент полумрак трактира ожил.

Это не было похоже на драку. Это было похоже на работу хорошо отлаженного механизма. Тень, отделившаяся от стойки, метнулась в сторону. Раздался короткий, влажный удар, и один из нападавших без звука осел на пол. Из-за печи выскользнули еще двое, а потом и остальные.

Унтер, который шел ко мне, обернулся на шум, но было поздно. Степан Митрофанович Рекунов, до этого казавшийся частью дверного косяка, шагнул ему за спину. Короткое движение – и голова унтера дернулась. Он рухнул на пол мешком с костями.

Все закончилось за десять секунд. Ни одного выстрела. Только глухие удары, хрипы и тихое шарканье ног по затоптанному полу. И вот все семеро «гостей» лежали на полу, связанные и обезоруженные. Над ними, как волки над поверженной добычей, стояли мои люди.

Я аккуратно сложил газету и встал. Подошел к унтеру, которого уже привели в чувство и поставили на колени.

– Кто послал? – спросил я тихо.

Он сплюнул кровью и ухмыльнулся.

– Пошел ты…

Я не стал с ним спорить. Повернулся к Мышляеву.

– Сломай ему палец.

Мышляев молча кивнул, взял руку унтера и с хрустом вывернул мизинец. Тот завыл, его лицо исказилось от боли.

– Я повторяю вопрос, – произнес я все тем же спокойным голосом. – Кто послал?

– Хвостов… Начальник… – прохрипел он, корчась на полу. – Артемий Семеныч…

– Где он вас ждет?

– Дома… велел с докладом…

– Отлично. – Я кивнул своим людям. – Грузите их. Поедем с докладом все вместе.

Через полчаса мы были на другом конце города, перед особняком начальника Тобольского тюремного замка. Снаружи дом казался респектабельным: двухэтажный, с колоннами, подражающими столичному стилю. Но при свете луны было видно, что они покрыты дешевой штукатуркой, которая местами уже потрескалась, а парадный фасад давно не видел покраски.

Дверь нам открыла перепуганная до смерти молоденькая служанка. Увидев толпу вооруженных мужчин, она вскрикнула, однако Мышляев мягко, но настойчиво отстранил ее в сторону.

Внутри дом был точным отражением своего хозяина. Показная, кричащая роскошь соседствовала с убожеством. В гостиной стояла позолоченная мебель, обитая безвкусным ярко-красным бархатом, но на полу лежал потертый, грязный ковер. Стены украшали дешевые лубочные картины в массивных золоченых рамах. Воздух был спертым, пахло перегаром, кислыми щами и застарелым страхом.

Самого коллежского асессора Хвостова мы нашли в кабинете. Он сидел за столом перед графином с водкой, пытаясь унять нервную дрожь. Увидев меня в окружении своих же связанных людей, он замер. Его лицо, и без того одутловатое, стало пепельно-серым, а стакан выпал из ослабевшей руки, разбившись о пол.

Он не пытался сопротивляться. Не кричал. Просто смотрел на меня взглядом затравленного зверя, понявшего, что капкан захлопнулся.

– Артемий Семенович? – язвительно-вежливо произнес я, подходя к его столу. – Доклад принимаете? Ваши люди не справились.

– Я… я… заплачу! – пролепетал он, вскакивая. – Сколько хочешь? Все отдам! Только не убивайте!

Он начал пятиться, пока не уперся спиной в стену, и медленно сполз по ней на пол. Толстый, важный чиновник, гроза сотен арестантов, превратился в жалкий, скулящий мешок с дерьмом.

– Мне не нужны твои деньги, Хвостов, – с омерзением сказал я. – Ты мне нужен живой.

Я повернулся к Мышляеву.

– Присмотрите за ним до утра. И за его… гостями. Чтобы никто из них не наложил на себя руки. Утром у нас будет еще один визит.

На рассвете, когда морозный воздух еще колол щеки, по улицам Тобольска двигалась странная процессия. Впереди шагал я, за мной – Рекунов и Мышляев. Посредине, понурив головы, брели семеро ночных нападавших, а замыкал шествие бледный, трясущийся Хвостов.

Мы подошли к серому казенному зданию околотка. Дежурный урядник, заспанный и недовольный, преградил нам путь.

– Эй, вы куда это всей гурьбой? Не положено!

– Мне нужно к вашему начальству, – холодно бросил я.

– Начальство спит, – нагло ответил он. – Приходите в приемные часы.

Я не стал с ним спорить. Просто кивнул Рекунову. Тот шагнул вперед, взял урядника за грудки, приподнял над землей и встряхнул, как пыльный мешок.

– Начальство, – повторил я, глядя в его испуганные глаза, – немедленно!

Через пять минут мы стояли в кабинете местного пристава, к которому уже успели подтянуться вызванные из домов губернский прокурор и жандармский штаб-офицер. Они смотрели на меня с плохо скрываемым раздражением.

– Господин Тарановский, что означает это самоуправство? – начал прокурор.

И тут я взорвался. Весь холодный гнев, что я сдерживал, вырвался наружу.

– Самоуправство⁈ – прорычал я так, что они вздрогнули. – Я выполняю вашу работу, господа! Вчера губернатор Деспот-Зенович лично приказал вам начать расследование! И что вы сделали? Ничего! Вы сладко спали в своих постелях, пока этот ублюдок, – я ткнул пальцем в Хвостова, – посылал ко мне убийц!

Я шагнул к жандармскому офицеру.

– Вы знаете, кто такой князь Долгоруков? Начальник Третьего отделения? Я имею честь быть с ним лично знакомым. И я напишу ему сегодня же! Напишу о том, как в Тобольске обстоят дела с правосудием! О том, что жизнь человека, находящегося здесь по личному поручению великого князя, не стоит и ломаного гроша, потому что местные власти погрязли в лени и коррупции!

При упоминании имен великого князя и Долгорукова лица чиновников вытянулись. Прокурор побледнел, жандарм вытянулся в струнку. Они поняли, что речь идет не просто о скандале…

– Ваше благородие… господин Тарановский… не нужно… – залепетал прокурор. – Мы все сделаем! Немедленно!

– Мы разберемся… – поддакнул жандарм.

Я обвел их тяжелым, презрительным взглядом. Они были напуганы. Они были готовы на все.

– Хорошо, – произнес я, сменяя гнев на ледяное спокойствие. – Возможно, я не стану беспокоить князя. Если вы докажете, что способны наводить порядок во вверенной вам губернии. Немедленно. Это мое первое и последнее условие.

Следующие два дня Тобольск гудел, как потревоженный улей. Чиновники, еще вчера смотревшие на меня с ленивым высокомерием, теперь летали по городу, боясь навлечь на себя гнев не столько губернатора, сколько таинственного столичного гостя с пугающими связями.

Мой визит к Деспот-Зеновичу в этот раз был коротким. Он доложил мне о ночном происшествии так, будто это была его собственная блестящая операция по поимке опасных преступников. Губернатор заверил, что следствие будет проведено в кратчайшие сроки, а виновные понесут самое суровое наказание. Он был в ужасе от случившегося, но еще больше – в восторге от возможности выслужиться и показать свою эффективность. Я молча слушал, давая ему насладиться своей ролью, и понимал, что теперь у меня в Тобольске есть могущественный и очень сговорчивый союзник.

Так же удалось сговориться с губернатором, что дом Хвостова заберут в казну и выделят под новый приют, и детей сегодня же из тюремного замка перевезут туда.

Встреча с владыкой Варлаамом прошла в совершенно иной тональности. В тишине кабинета, пахнущего ладаном и старыми книгами, я поблагодарил его за отеческую помощь. Он внимательно выслушал мой рассказ о ночных событиях, и его лицо стало еще более строгим.

– Зло должно быть наказано, сын мой, – произнес он весомо. – Но добро должно быть деятельным. Я прослежу, чтобы дом этот, оскверненный грехом, был очищен и освящен. И чтобы дети, в нем поселившиеся, не знали более горя. Можете на меня положиться.

Последними были городской голова и городничий. Я принял их прямо в трактире, не желая тратить время на визиты. Они явились ко мне бледные, потные, с заискивающими улыбками. Я не стал тратить на них много слов. Холодно и по-деловому объяснил, что они, как отцы города, несут личную ответственность за то, чтобы приют был обустроен в кратчайшие сроки. Что я выделяю на это значительную сумму и, если хоть один рубль из нее пропадет, не буду обращаться к губернатору. Я напишу напрямую князю Долгорукову. Они ушли от меня, согнувшись в три погибели, и я знал, что теперь они будут охранять стройку и сирот лучше любой стражи.

Через день в доме городского головы состоялось экстренное заседание Тобольского благотворительного общества. Атмосфера там была напряженной. Все понимали, что чудовищный скандал удалось замять лишь чудом и виной тому был человек, который сейчас сидел во главе стола и спокойно пил чай.

Я взял слово последним.

– Господа, – произнес я, обводя взглядом их пристыженные лица. – То, что произошло, – общая беда и общий позор. Но я предлагаю не искать виновных, а исправить содеянное и сделать так, чтобы подобное никогда не повторилось.

Я объявил о том, что дом коллежского асессора Хвостова передается обществу под новый сиротский приют. Я лично вношу пять тысяч рублей на его ремонт, обустройство и содержание на первый год.

– Но этого мало, – продолжил я, и в зале повисла тишина. – Мы не должны просто кормить и одевать этих детей. Мы должны дать им будущее. Посему я предлагаю при приюте немедленно организовать школу. Мальчиков будут обучать грамоте, счету и основам ремесел. Девочек – рукоделию и ведению хозяйства. А я, как учредитель нового акционерного общества «Сибирское Золото», даю вам слово, что каждый выпускник этого приюта, достигший совершеннолетия, получит возможность найти честную и хорошо оплачиваемую работу на наших предприятиях. Мы вырастим не побирушек, господа. Мы вырастим инженеров, мастеров и достойных подданных Российской империи. Этот приют должен стать лучшим в Сибири. И я буду часто его навещать и лично проверять, как расходуются средства.

Последние слова были адресованы всем. Я создавал не просто благотворительное учреждение. Я создавал свой собственный социальный проект и брал его под личный контроль.

Все дела были улажены. Оставалось последнее, самое главное. Бумаги на усыновление, благодаря содействию губернатора, были готовы с поразительной скоростью. С замиранием сердца я направился в маленький домик Прасковьи Ильиничны.

Ванечка сидел на полу. Я опустился перед ним на колени и протянул ему официальную, с гербовой печатью, бумагу. Мой пропуск в отцовство.

– Здравствуй, сын, – прошептал я.

Он смотрел то на меня, то на бумагу, не понимая ее значения. Я осторожно взял его на руки. Он был теплый, тяжелый, пах молоком и хлебом. Мой. Родной.

И в этот момент он повернул голову, посмотрел на стоявшую у двери Прасковью Ильиничну, и протянул к ней свои маленькие ручки.

– Ма… ма… – отчетливо произнес он.

Мир для меня остановился.

Я подошел к ней, все еще держа сына на руках.

– Поедемте с нами, Прасковья Ильинична, – сказал я тихо, но твердо. – Чего вам тут оставаться? Видите, Ванечка без вас не сможет, да и должен за ним кто-то присматривать.

– А как же? Дом? Хозяйство? – округлив глаза, охнула она.

– Будет новый дом и новое хозяйство, вы ни в чем не будете нуждаться, – улыбнулся я ей по-доброму.

– А, согласна! Как же я Ванечку-то брошу? – произнесла Прасковья, будто бросалась в омут. Хотя и было видно, что ей страшно бросать насиженное место.

На следующее утро огромный санный караван тронулся от окраины Тобольска на восток. В головной, самой большой и теплой кибитке, укутанный в меха, сидел я. На моих коленях спал Ваня, а рядом сидела, кутаясь в шубу, Прасковья Ильинична.

Тобольск остался позади. Впереди лежал долгий путь до Иркутска, а за ним – Кяхта. Мои мысли снова вернулись к делам. Инженеры, нанятые в столице, ехали со мной. Я думал отправить их в экспедицию на Бодайбо прямо из Иркутска, но отбросил эту мысль. Слишком рискованно. Нет. Сначала в Кяхту. Я должен познакомить их с Верещагиной, моим главным партнером. Она поможет организовать все как следует: с большой охраной, опытными проводниками и всем необходимым, чтобы заложить на дикой реке полноценный базовый лагерь. С него и начнется настоящая золотая лихорадка.

Бесконечный Сибирский тракт снова расстилался перед нами белой, скрипучей скатертью. Дни сливались в недели, а недели – в однообразное движение на восток. Наш караван растянулся на добрую версту.

Спустя почти месяц пути, когда пришла весна, мы наконец достигли Кяхты. После белого безмолвия тайги торговая столица Забайкалья оглушила шумом и пестротой. Скрип сотен полозьев, гортанные крики монгольских погонщиков, лай собак, густой запах дыма, крепкого чая и верблюжьего пота – все это смешивалось в один густой, пьянящий дух пограничного города. Здесь Европа встречалась с Азией, здесь делались огромные состояния, и воздух, казалось, был пропитан золотой пылью.

Мы разместились на большом постоялом дворе. Едва я отдал распоряжения, как ко мне подошел Рекунов.

– Степан Митрофанович, – сказал я ему. – Вы с людьми – прямо к Аглае Степановне. Доложите о моем прибытии.

Он молча кивнул и, собрав своих бойцов, растворился в городской суете.

Я не спешил. Мне нужно было смыть с себя долгую дорогу и предстать перед своим главным партнером не запыленным путешественником. Горячая баня, чистое белье, лучший сюртук, идеально повязанный галстук. Я смотрел на свое отражение в мутном зеркале и видел уверенного в себе человека, который только что провернул блестящую операцию и прибыл доложить о победе.

Через час сани уже мчали меня к большому каменному особняку Верещагиной, настоящей крепости в центре торговой слободы. Я шел на встречу, предвкушая сложный, но продуктивный разговор о будущих миллионных прибылях.

Меня провели в знакомый кабинет, где пахло сандалом и дорогим табаком. Аглая Степановна стояла у окна, повернувшись ко мне спиной. Она не обернулась, когда я вошел.

– Аглая Степановна, рад вас видеть, – бодро начал я. – Путь был долог, но крайне успешен. И…

Она медленно повернулась. Я ожидал увидеть деловую улыбку, может, сдержанное любопытство. Но ее лицо было похоже на ледяную маску. Глаза, всегда умные и живые, смотрели на меня с холодной, неприкрытой яростью.

Я осекся на полуслове.

Она сделала шаг мне навстречу, и каждое слово, произнесенное ее тихим, звенящим от гнева голосом, ударило меня, как пощечина.

– Вы посмели явиться ко мне на глаза? – прошипела она. – Вы меня обманули, сударь. Вы мошенник!