Текст книги "Тай-Пен (СИ)"

Автор книги: Виктор Коллингвуд

Соавторы: Дмитрий Шимохин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Изя смотрел на меня, ничего не понимая.

– Ты что, не видишь? – Я рассмеялся. – Утром мы потеряли нашего главного инвестора. А теперь их сразу двое, а может быть, и трое.

Откинувшись на спинку стула, я наслаждаясь моментом.

– Смотри: тот хрен – Сибиряков – думал, что он единственный покупатель нашего товара. А теперь он знает, что и с другими я готов иметь дело, с тем же Лопатиным. И он будет думать, что, если не предложит нам лучших условий, мы пойдем к нему. А значит, завтра будет гораздо сговорчивее и покладистее. И готов на большее, лишь бы не упустить куш.

Я сделал паузу, позволив Изе переварить эту мысль.

– А Аглая Степановна? – продолжал я, и усмешка моя стала еще шире. – Теперь к ней прибежит Рекунов, и что он ей доложит? Что мелкий аферист Тарановский, оказывается, нарасхват. Что тот самый Сибиряков, который вчера ей пел про то, что на Бодайбо нет золота, сегодня самолично прибежал в трактир и, разыскав меня, обещал любое оборудование, лишь бы войти в долю. И что на горизонте маячит еще и третий претендент, какой-то Лопатин, да и в столице у него знакомства есть. Как знать, Изя, как знать… Может, наша суровая купчиха еще и передумает. В конце концов, сто двадцать тысяч – это, конечно, деньги. Но миллионы, которые она может потерять, – совсем другой коленкор.

И, пока Шнеерсон с круглыми глазами осознавал значение случившегося, я хлопнул его по плечу и, жестом подозвав полового, заказал шампанское.

– Так что расслабься, друг мой. Мы только что вышли сухими из воды, да еще и заставили двух щук самих бороться за право прыгнуть к нам в ведро. У нас теперь аукцион из дольщиков, Изя! Настоящий аукцион!

Глава 10

Глава 10

На следующий день события завертелись со стремительностью хорошо смазанного механизма: не успели мы с Изей допить утренний чай, как в дверь нашего номера на постоялом дворе постучали. На пороге стоял Рекунов, как всегда, прямой и невозмутимый. Вежливо поклонившись, он молча протянул мне сложенную вдвое записку с сургучной печатью и, не дожидаясь ответа, ушел. Я сломал сургуч. Аккуратным, бисерным почерком Аглаи Степановны было выведено всего несколько слов: «Господин Тарановский, почту за честь нынче видеть Вас у себя по делу, не терпящему отлагательства».

Я передал записку Изе. Он пробежал ее глазами, и на его лице расцвела хитрая, довольная улыбка.

– Ну что, Курила? Аукцион открыт? – спросил он, понизив голос. – И какие будут ставки, как думаешь?

– Аукцион идет на повышение, Изя, – усмехнулся я. – Тут уж можешь не сомневаться!

Через полчаса я уже входил в знакомый особняк. Меня проводили в тот же кабинет, где происходило неприятное объяснение. Но атмосфера сегодняшней встречи была совеем иной.

Аглая Степановна сидела на тахте. На ней было элегантное домашнее платье из темно-синего бархата с кружевными манжетами, и имела купчиха почти беззащитный вид. Но я не обманывался: несомненно, передо мной все та же хищница, просто сменившая боевую раскраску на маску раскаяния.

Она махнула рукой на место рядом с собой.

– Владислав Антонович, – начала она, не ожидая, пока я заговорю. Ее голос был тихим и проникновенным. – Я осмелилась просить вас прийти, помня ваше рыцарское великодушие.

– Простите, но я что-то не припоминаю, какие из моих действий могли бы навести вас, сударыня, на мысль о моем «великодушии»! – искренне удивился я.

Аглая на эту шпильку в свой адрес лишь примиряющее улыбнулась.

– Прошу вас, простите меня. Всему виной моя доверчивость и… эмоциональность, вас долго не было, и я успела надумать всякого.

Она сделала паузу, глядя на меня немного снизу вверх своими темными, умными глазами, в которых сейчас плескалась искусно разыгранная печаль.

– Я так сожалею, что поддалась чужому влиянию, поверила наветам завистников. Мой гнев был слепым и несправедливым. Я вела себя… недостойно. Но можем ли мы забыть эту досадную размолвку? Мне хотелось бы возобновить наши добрые отношения!

Я молча и оценивающе рассматривал ее. Да, в ее голосе звенели нотки искреннего, казалось бы, раскаяния, а во взгляде читалась мольба о прощении. Но я давно уже научился не доверять первому впечатлению, особенно когда речь шла о людях, привыкших ворочать миллионами. Весь этот спектакль с «женской легкомысленностью» был разыгран для одного зрителя – для меня. И целью его было не только примирение, но и желание вернуть себе место в игре, из которой она так поспешно вышла вчера. Видимо, Рекунов доложил все по форме: как о встрече, так и о словах, что услышал.

Моим первым порывом было – напомнить ей о вчерашних оскорблениях, о требовании неустойки, но это быстро прошло. Да, ее нужно было наказать за недоверие, за то, что она так легко поверила Сибирякову. Но, с другой стороны, ее ведь действительно обманули, и сделал это не какой-то там уличный мошенник, а один из самых влиятельных людей в Сибири. Любой на ее месте мог бы дрогнуть!

К тому же, как ни крути, она уже была частью дела. Призрачной, неофициальной, но частью. Ее имя было вписано в учредительные документы ловкой рукой Изи. Вычеркнуть ее сейчас – значило обречь себя на необходимость переделывать все документы, заново проводить все согласования в столице. Это потеря времени.

И тут я подумал: а почему бы, собственно, и не вернуться к начальному плану? Да, она, можно сказать, предала меня. Но что такое предательство в большом бизнесе? Сегодняшний враг – завтрашний партнер. Здесь нет друзей, есть только временные союзы и общие интересы. Полагаться в полной мере нельзя ни на кого. Этот жестокий урок я усвоил еще в прошлой жизни.

Она предала меня, потому что сочла мой проект пустышкой. Но теперь, когда узнала правду, ее интерес стал еще сильнее, чем раньше. И этот интерес, подкрепленный уязвленным самолюбием и желанием утереть нос Сибирякову, мог стать куда более прочным фундаментом для нашего партнерства, чем первоначальная слепая вера. Но, разумеется, на иных условиях…

– «Возобновить добрые отношения», Аглая Степановна? – наконец, произнес я, и мой голос в тишине кабинета прозвучал холодно и по-деловому. – Мы с вами не гимназистки, чтобы дружить или ссориться. Так что давайте говорить не о дружбе, а о деле. Что конкретно вы предлагаете?

Она поняла, что игра в «легкомысленную даму» окончена. Ее лицо мгновенно стало жестким, взгляд – собранным и цепким. Она вновь превратилась в ту железную купчиху, которую я знал.

– Хорошо, Владислав Антонович. К делу так к делу, – сказала она. – Я хочу вернуться в Общество. Но пересмотреть условия. Пять миллионов рублей – это колоссальная сумма. Да, у меня есть такие деньги, но, чтобы выкупить акции на этакую громадную сумму, мне придется полностью свернуть чайную торговлю. На это я пока пойти не могу. Поэтому хочу войти в дело с меньшей долей. И в свете… вчерашнего недоразумения, в знак нашего примирения я просила бы о возможности выкупить акции с уценкой. Ну, скажем, в половину цены!

Услышав такую нелепость, я едва удержался от смеха. Уценка! После того как она выставила меня за дверь и потребовала неустойку! Какая великолепная наглость.

– Уценка, говорите? – Я усмехнулся. – Аглая Степановна, вы, кажется, не до конца поняли, что произошло. Мы расстались после оглашения вами «авторитетного» мнения господина Сибирякова о том, что на Бодайбо нет золота. А сегодня ситуация изменилась коренным образом.

Я подался вперед, глядя ей прямо в глаза.

– Сегодня у нас с вами есть достоверные сведения о наличии там богатейших жил. И знаете от кого? От того же самого Михаила Александровича Сибирякова! Который вчера пришел ко мне и предложил партнерство «пятьдесят на пятьдесят», лишь бы я впустил его в долю, – произнес я, не без удовольствия наблюдая за гаммой чувств вдовы.

– Так что теперь, Аглая Степановна, речь может идти не о уценке, а наоборот, о наценке, – безжалостно продолжал я. – Ведь вы сами, добровольно, отказались от первоначальных выгодных условий. Вы вышли из игры в самый рискованный момент и теперь хотите вернуться, когда все прояснилось. Так, знаете ли, дела не делаются!

Произнеся это, я увидел, что мои слова попали в цель: Верещагина нахмурилась, обдумывая новую расстановку сил.

– А что касается вашей чайной торговли… – уже более мягко сказал я, – то, боюсь, вам в любом случае придется ее сворачивать. Когда был в Петербурге, я своими глазами видел то, о чем здесь, в Сибири, пока только шепчутся: пароходы, груженые тюками с цейлонским чаем. Его привозят морским путем из Лондона, разгружают в Кронштадте и везут в столицу. И корабль не один и не два – там десятки лихтеров. Этот поток уже не остановить. Так что попомните мои слова: через год-два ваш кяхтинский чай с его тысячеверстной доставкой на верблюдах и лошадях окончательно станет неконкурентоспособным. Англичане вытеснят его с рынка. Увы, сударыня, ваша чайная империя обречена. В Сибири вы сможете сохранить рынок, но, сами знаете, здесь предпочитают недорогие сорта, да и население не так велико, как в Европейской России. Так что золото – это ваш единственный шанс не просто сохранить, но и приумножить свой капитал.

В глазах Аглаи мелькнула досада. Должно быть, ей стоило большого труда изображать из себя овечку.

– Хорошо, я поняла вас, господин Тарановский. Каковы же ваши новые условия? – сквозь зубы произнесла она.

– Вы выкупаете акции в обозначенном мною количестве, то есть на сумму до пяти миллионов рублей. Но цена вырастает против номинала вдвое!

Следующие полтора часа были самыми скучными в моей жизни: мы долго и нудно торговались. Аглая Степановна, окончательно отбросив маску раскаяния, пустила в ход все свое купеческое искусство: говорила о рисках, о политической нестабильности, при которой даже одобрение великого князя не гарантирует успеха дела, пыталась давить на жалость, апеллировать к нашему «сложившемуся доверию». Но я был тверд, как сибирская мерзлота. Ну, почти.

К исходу второго часа мне все это надоело.

– Хорошо, Аглая Степановна, – произнес я, поднимаясь. – Вот мое последнее предложение – или вы с ним соглашаетесь, или я ухожу. Так и быть, я готов пойти вам навстречу и продать долю в нашем обществе на два миллиона рублей…

Она с облегчением выдохнула, решив, что победила. Но я не закончил.

– Но заплатите вы за них три миллиона! Считайте, что это неустойка, штраф за ваше вчерашнее предательство. В бумагах цифра будет указана по номиналу. Решайте!

Она долго молчала, глядя в одну точку. Я видел, как в ее голове работали невидимые счеты, как она взвешивала собственную гордость и упущенные миллионы. Наконец, она подняла на меня тяжелый, усталый взгляд.

– Хорошо, Владислав Антонович. Я поняла. Вы своего не упустите.

Она вздохнула, принимая поражение.

– Я согласна. Мой стряпчий подготовит все необходимые бумаги.

В обед я уже спешил в знакомый трактир на встречу с Сибиряковым. Легкий весенний морозец пощипывал щеки, а в голове роились мысли. Стоит ли вообще иметь с ним дело? С одной стороны, я прекрасно видел, что это за человек. Ушлый купец, пройдоха и плут, готовый ради выгоды на любую подлость. Его попытка обмануть Верещагину, чтобы расчистить себе дорогу, была тому наглядным подтверждением.

Но, если отбросить эмоции, его можно было понять. Память из другого времени настойчиво подсказывала, что именно Михаил Сибиряков был историческим первооткрывателем Ленских приисков. Это он, а не я, первым прошел по тем диким местам, первым нашел знаки золота. Я представил себя на его месте: потратить годы и огромные деньги на разведку, найти богатейшую жилу и уже готовиться собирать урожай, как вдруг выяснить, что какой-то столичный хмырь, питерский проходимец, да еще и с польской фамилией, пользуясь знакомством с великим князем, уже застолбил эту землю! Да тут кто угодно взбесится и пойдет на любые ухищрения, чтобы вернуть «свое»!

И воспользоваться им, без всяких сомнений, было бы очень выгодно. Его знание края, люди, связи с властями – все это могло бы сэкономить нам время и деньги. Но за тот откровенный, циничный обман, который едва не лишил меня ключевого партнера и не пустил весь проект под откос, его следовало примерно наказать – не из мести, нет, просто чтобы преподать урок. Надо, чтобы он хорошенько усвоил, что со мной нельзя играть в такие игры.

И вот с такими-то настроениями я и вошел в трактир.

Сибиряков уже ждал меня за тем же столом, всем своим видом излучая нетерпение и самодовольство. Похоже, он был совершенно уверен, что я пришел принять его вчерашние условия. Наивный иркутский юноша…

Я сел напротив и, не дожидаясь, пока он начнет свой заготовленный монолог, взял быка за рога.

– Михаил Александрович, я обдумал ваше предложение, – начал я, глядя ему прямо в глаза. – И мне оно, признаться, неинтересно.

Лицо купца вытянулось, улыбка сползла, сменившись недоумением.

– Как… неинтересно? – неверящим тоном пробормотал он.

– То, что вы предлагаете – это обычный старательский прииск, – пояснил я. – А я строю промышленную империю. Это разные весовые категории. Оформляя землеотвод, я кое-что обещал великому князю Константину Николаевичу – а именно, что прииск на Бодайбо станет образцом для наших золотопромышенников и источником финансирования железнодорожного строительства. Кроме того, мне очень не понравилось, как вы повели себя с Аглаей Степановной. Она, кстати, вернулась в дело, на более выгодных для меня условиях, чем мы оговаривали с ней изначально. Так что – увы, нет, нет и еще раз нет. Но, – я сделал паузу, – готов предложить вам другой вариант. Вы можете стать частью этой империи. Конечно, не партнером на равных, а миноритарным акционером, но все равно на выгодных условиях.

Сибиряков слушал мои излияния и хмуро молчал, явно пытаясь понять, насколько изменилась расстановка сил.

– Итак, я готов продать вам пакет акций нашего общества, – продолжал я, – на общую сумму в один миллион рублей…

На его лице промелькнула тень облегчения. Сумма была большой, но, очевидно, для него подъемной.

– Но заплатите вы за них, Михаил Александрович, – я выдержал паузу, наслаждаясь моментом, – два миллиона.

Услышав это, Сибиряков резво вскочил, опрокинув стул.

– Да вы с ума сошли, сударь! – проревел он на весь трактир. – Двойная цена! Да это грабеж среди бела дня!

– Ну что вы, что вы. Какой же это грабеж? – спокойно возразил я. – Это плата за входной билет и неустойка за то, что вы ввели в заблуждение моего партнера. Сочтите это ценным уроком!

В этот раз торг шел эмоциональный и яростный. Сибиряков кричал, лупил кулаком по столу, убеждал, угрожал… но я, прекрасно понимая, что тот никуда не денется, был неумолим. Этот золотодобытчик уже мысленно считал барыши от Ленских приисков и не готов был отказаться от этой своей мечты, даже несмотря на резко выросший ценник.

Наконец, выдохшись, он рухнул на стул.

– Хорошо, – процедил он сквозь зубы. – Твоя взяла. Два миллиона. Но при одном условии!

Я вопросительно поднял бровь.

– Я стану управляющим, – отрезал он. – Буду лично контролировать все расходы на месте. В противном случае разворуют наши денежки, и концов не найдете. В золотом деле хозяйский глаз востер должен быть, – иначе никак! Знаю я эти «Общества» – понаберут разных управителей-иностранцев с миллионными жалованиями, те денежки профукают, а толку-ноль. Слышал, как ГОРЖД-то чуть не обанкротилось?

– Впервые слышу! – усмехнулся я, раздумывая над его идеей. Ну что ж, в этом был резон. Такой опытный и прижимистый хозяин, как он, был бы исправным цербером, охраняющим кассу предприятия.

– Согласен, – наконец сказал я. – Но с уточнением, председателем Правления Общества остаюсь я, вы же будете директором, отвечающим за работу на приисках.

Он долго сверлил меня взглядом, прикидывая что-то в уме, но в итоге кивнул. Главное для него было – контролировать текущую работу. А номинальная власть интересовала его куда меньше, чем реальный контроль.

Итак, покупатели на сумму в три миллиона были найдены. Кроме того, у меня нарисовалось два миллиона нечаянной прибыли. Себе я, как и планировал, оставлял акций на два миллиона. Сразу же возникла замечательная идея – оплатить «мои» акции этими деньгами, внеся их в уставной капитал. И полноценно закрепив свою долю. Правда, все эти деньги еще предстояло получить на руки: Верещагина и Сибиряков свои взносы пока еще в полном объеме не оплатили.

Остальные же два миллиона уставного капитала я решил не концентрировать в одних руках. Примерно десять процентов собирался выкупить Кокорев – и я решил отложить акций на миллион, на случай если Василию Александровичу «аппетит придет во время еды». В крайнем случае, если он не выкупит триста тысяч, ограничившись первоначально оговоренными семьюстами, смогу распродать их потом. По большей цене.

Оставшийся миллион я планировал распродать небольшими пакетами. Акции «Сибирского Золота» должны были разойтись по всей Сибири, привлекая капиталы местных купцов, чиновников, отставных военных. Это не только дало бы нам необходимые средства, но и создало бы мощное лобби, заинтересованное в успехе предприятия.

И когда договоры с Аглаей Степановной и Сибиряковым были подписаны, получены первые деньги за передаваемые им пакеты акций, а в голове улегся сумбур последних дней, я решил посоветоваться с Изей.

– Итак, мосье «Ротшильд», – начал я. – Мы скоро уезжаем на Амур. И, пока собираемся, ты должен попытаться распродать как можно больше акций «СибЗолота». Здесь, в Кяхте!

– Здесь? – Его брови взлетели вверх.

– Здесь, Изя, тоже сейчас будет золото, – усмехнулся я. – Только другого рода: бумажное. Акции нашего общества на миллион рублей сами себя не продадут. Вот именно этим ты и займешься!

– Кому тут их продавать? – Он скептически огляделся, словно ища покупателей прямо в номере. – Этим кяхтинским чаеторговцам, которые за копейку удавятся?

– Именно им, – уверил я. – Слухи по Кяхте летят быстрее ветра. Весь город уже знает, что в моем деле участвуют и Верещагина, и сам Сибиряков. Для них это лучшая гарантия. Они поймут, что поезд уходит, и захотят запрыгнуть в последний вагон. Но есть один нюанс.

– Какой? – В его глазах зажегся огонек азарта.

– Цена, – отрезал я. – Номинал – тысяча рублей за акцию. Продавать будешь по три. Не бойся – возьмут: слух про золото уже идет. А если не идет – надо его пустить. Ведь не зря такой известный золотодобытчик, как Сибиряков, решил участвовать в деле, да еще и пойти сюда управляющим! Ты ведь понимаешь, о чем я?

Изя замер, а потом расплылся в счастливой, хитрой, очень «одесской» улыбке.

– Курила! Это просто песня! Конечно! Рисков почти нет, дело верное, а значит, за вход в приличное общество надо платить! А если сам Сибиряков в деле – так это все вокруг сразу поймут, что золото там таки есть!

– Вот именно. Распространяй акции! В общем, дерзай.

– Дело хорошее, а насчет экспедиции на Бодайбо чего? Мы делаем? – уточнил Изя.

– Зачем? У нас же есть теперь замечательные партнеры, вот на них и скинем, пусть отрабатывают, – усмехнулся я.

– Это верно, – кивнул Изя и тут замялся. – Знаешь, Курила, тут в Кяхте кой-какие слухи витают. Насчет Амура, не самые хорошие. Может, ну их продажу акций этих, успеем продать?

– Какие такие слухи? – напрягся я. – И почему раньше не сказал?

Глава 11

От этих слов все мое благодушное настроение мигом испарилось.

– Так, Изя, – произнес я, отрываясь от карты. – С этого места поподробнее. Что это значит?

Шнеерсон развел руками и тяжело вздохнул.

– Ой, Курила, я тебя умоляю. Тут такое дело, что голова идет кругом. Я тут в торговых рядах с людьми потолковал, с теми, что с той стороны границы ходит. Так вот, говорят, в самом Китае такой кипиш, какого свет не видывал!

Он перешел на заговорщицкий шепот, хотя в комнате, кроме нас, никого не было.

– Ты же помнишь тайпинов? Ну, типа тех каторжников, что мы в Байцзы выкупили. Так вот, из-за них там настоящая война! Их миллионы, и они уже пол-Китая под себя подмяли. Императорские солдаты с ними сладить не могут, все войска туда брошены. А теперь, говорят, еще и на севере полыхнуло: приезжие купцы говорят, что у них там дунгане какие-то. Тоже режутся так, что только клочки летят. Ой-вэй, они там друг друга шинкуют в такой мелкий форшмак, что даже моя тетя Циля сказала бы, что это чересчур! А тетя Циля, я тебе скажу, таки знает толк в добром форшмаке!

Я слушал его, и мне все это совсем не нравилось. Китай совсем близко от нас – всего лишь на другом берегу Амура. И этот бардак по соседству нам совсем ни к чему: деньги любят тишину.

– И что получается? – продолжал разглагольствовать Изя, верно, ощущая себя большим геополитиком. – А получается, что Маньчжурия осталась без присмотра. Солдаты или воюют, или разбежались. И вот в эту дыру, как тараканы на кухню, полезли хунхузы. И, говорят, это целые армии из дезертиров и беглых крестьян. Они таки решили, что им теперь можно все, и сделали грабеж своим ремеслом. Говорят, что уже и на русском берегу живого места нет – стойбища гольдов жгут и даже в казачьи станицы суются. Наглые стали, как твои сборщики податей!

– А почему раньше не сказал? – рыкнул я.

– Ой вей, – взмахнул рукой Изя. – То ты тут, то ты там. Весь в делах, не до того тебе было.

Так-так-так. Похоже, мой план требовал серьезных корректировок! Судя по всему, десятком охранников на прииске не обойдешься. Хорошо организованная и вооруженная шайки их и не заметит! А ведь прииск – лакомая добыча. Ради пудов золота там могут собраться и отправиться в набег многие сотни человек.

– Позови Мышляева, – глухо сказал я.

Через минуту в комнате появился мой новоявленный начальник охраны.

– Так, Александр Васильевич, – обратился я к Мышляеву, – обстановка меняется. Нам надо набрать больше людей для охраны. Предпочтение отдавать отставным казакам и солдатам. Нам нужно тридцать, а лучше пятьдесят штыков, надежных, бывалых.

– Сделаем, Владислав Антонович, – ответил он ровным голосом, и я знал, что он сделает.

– Изя, – обратился я к нашему «финансисту». – Думаю, нам еще придется прикупить оружия и пороха, запас карман не тянет.

– Сколько⁈ – с мукой в голосе спросил тот. Все затраты такого рода, как я заметил, вызывали в нем настоящую душевную муку, почти физическую боль.

– Да кто его знает? Думаешь, я помню здешние цены? Идемте, господа, к Еремею Кузьмичу. Будем скупать весь его арсенал, – махнул я рукой Изе и Мышляеву.

Едва мы переступили порог оружейной лавки, как навстречу нам, вытирая руки о засаленный фартук, вышел сам хозяин. Еремей Кузьмич, кряжистый и седобородый, окинул нас цепким взглядом, и его лицо расплылось в довольной улыбке. Таких клиентов, как мы, в Кяхте не забывают.

– Господин Тарановский! Какими судьбами? – пробасил он. – Уж не собрались ли вы всех тигров в тайге перестрелять?

– Хуже, Еремей Кузьмич, – ответил я, проходя к прилавку, заваленному смертоносным железом. – Зверь нынче пошел двуногий, говорят, на границе неспокойно. Нам бы запасы пополнить, пороху, свинца и патронов и побольше.

Лицо оружейника тут же стало серьезным. Он понял, что речь идет не о развлечении, а о делах, где на кону стоит жизнь.

– Сколько у вас «Лефоше» и «Адамсов»?

Грузный лавочник почесал в затылке.

– Ну, «Лефоше» с дюжину наберется, может, даже полторы, – начал он.

– Беру все, – отрезал я. – И все шпилечные патроны, которые есть к ним в наличии. Все до последнего!

Брови оружейника поползли на лоб, но меня это не смутило – в грядущих стычках несколько быстрых выстрелов могут решить исход боя.

Затем началась закупка боеприпасов. Несколько бочонков пороха, тяжелые чушки свинца, десятки пулелеек под разные калибры, медные капсюли. Лавка Еремея Кузьмича на глазах пустела, а гора наших покупок росла.

Итоговый счет, конечно, не порадовал. Но вместе с тем, что я вез из центральной России, можно было устроить маленькую войну.

В оставшиеся несколько дней до отъезда я носился как угорелый. Изменившаяся ситуация заставила меня переиграть прежние планы. Так, всех людей Мышляева я теперь брал с собой на Амур. Охрану наших геологов пришлось поручить господину Рекунову. К счастью, Аглая ничуть не возражала и даже, похоже, была довольна – после той истории с золотом Бодайбо она не доверяла Сибирякову ни на грош. Теперь за ним будет кому присмотреть! Задачу снабжения наших геологов я тоже возложил на Сибирякова – раз уж он набился в управляющие, то пусть себе и «управляет». И только уладив все дела, я наконец дал отмашку выступать в Сретенск.

* * *

Путь от Кяхты до Сретенска превратился в тяжелую борьбу со стихией. Весна, наконец вступив в свои права, растопила снег, и дорога, которую зимой называли трактом, теперь была больше похожа на русло грязной, чавкающей реки. Колеса кибиток, тяжело груженых оружием, снаряжением и провиантом, по самую ось увязали в жирной, липкой грязи. Лошади, скользя и падая, с натугой тянули лямки, их бока ходили ходуном, а из ноздрей валил густой пар. Люди, понукая измученных животных, сами по колено брели в этом хляби, вытаскивая телеги из очередного ухаба. Я гнал всех, не допуская передышки, подстегиваемый одной мыслью – не опоздать. Нам крайне важно было успеть на первые пароходы, отчаливавшие после ледохода из Сретенска на Благовещенск. Ведь следующего рейса можно было ожидать месяцами!

Наконец через две недели этого дорожного ада мы увидели Сретенск. Город, раскинувшийся на высоком берегу Шилки, гудел, как растревоженный улей. Начало навигации в этих краях было главным событием года, и вся округа, казалось, собралась здесь, на пристани. Купцы, казаки, чиновники, мужики-переселенцы, искатели приключений – все это пестрое, гомонящее море людей колыхалось у воды, готовясь к долгому плаванию по великой реке. Протиснувшись сквозь толпу, я с облегчением увидел знакомый силуэт – пароход Скворцова, пыхтящий дымом у причала, оказался на месте.

Никифор Аристархович встретил нас как родных. Стоило ему увидеть меня, как его красное, обветренное лицо расплылось в довольной улыбке.

– А, господа коммерсанты! Я уж думал, вас медведь в тайге заломал! – пробасил он, крепко пожимая мне руку. – Заждался!

– И вам не хворать! – отвечал я в тон, широко ему улыбаясь и чувствуя как отпускает напряжение последних дней. Слава богу, успели!

Как выяснилось, пароход отбывал послезавтра. Капитан Скворцов был готов немедленно взять на борт меня, Изю, Мышляева, моего сына с Прасковьей Ильиничной, инженера Кагальницкого и молодого Чернышева – нашу «мозговую группу». Но, когда я обрисовал ему истинный масштаб нашей экспедиции: почти сотня крестьян, наш груз, – лицо капитана вытянулось.

– Господин Тарановский, да вы, никак, целый уезд с собой везете! – изумился он. – Куда ж я их всех дену? У меня пароход не Ноев ковчег! Они мне всю палубу займут, матросу повернуться негде будет!

Я уже начал мысленно прикидывать, как вывернуться из ситуации, когда Скворцов с видом заговорщика широким жестом разгладил свои роскошные, переходящие в бакенбарды усы.

– Хотя, знаете… есть одна мыслишка. Вон, гляньте-ка туда! – сказал он, указывая на вереницу гигантских, неуклюжих барж, стоящих чуть поодаль.

Я посмотрел туда, куда он указывал. Десятки плоскодонных, просмоленных чудищ, низко сидящих в воде, лениво покачивались на волнах. Казенные баржи. Точь-в точь такие же, как мы видели на Амуре. Мука и соль из одной такой кормила прииск целую долгую зиму.

– Видите? – продолжал капитан. – Казенный караван. Каждый год с первой водой сплавляют муку да соль для гарнизонов вниз по Амуру, до Благовещенска и далее. Командует сплавом обычно какой-нибудь молодой офицер из казаков. Вот к ним-то и можно попроситься! У барж весь груз в трюме, а на палубах места – хоть хороводы води.

И он, повернувшись, хитро подмигнул мне.

– Поговорите с ним по-хорошему. Объясните, что люди едут новые земли осваивать, дело важное, государственное. Посулите что-нибудь – вы же человек с пониманием. Ему не в убыток, а вам – решение проблемы!

Я горячо поблагодарил капитана. Это был отличный совет! Вместо того чтобы колотить неуклюжие плоты, наши люди могли в относительном комфорте добраться до места на борту этих барж. Лишь бы сопровождающий офицер был не против… И, оставив Изю договариваться о цене за наш провоз, я в сопровождении Мышляева направился к баржам, на ходу придумывая, как именно буду объяснять молодому офицеру всю важность и государственную необходимость нашей, по сути, сугубо частной авантюры.

Действительно, на той части пристани, где загружались казенные баржи, распоряжался молодой офицер. Он был высок, статен, а в его облике была странная, притягивающая взгляд смесь аристократической утонченности и задорной, почти мальчишеской энергии. Густая русая борода не могла скрыть волевого подбородка, а из-под козырька казачьей фуражки смотрели на мир умные, пронзительные, серо-голубые глаза.

– Господин офицер, – обратился я, подойдя к нему. – Разрешите представиться. Тарановский, Владислав Антонович. Сопровождаю переселенцев из европейской России в Амурский край.

Он оторвался от своих бумаг и смерил меня быстрым, оценивающим взглядом.

– Есаул Амурского казачьего войска, Петр Кропоткин, – представился он. – Слушаю вас.

Фамилия показалась смутно знакомой, где-то я ее уже слышал. Кропоткин… Ба, да это же знаменитый в будущем князь Кропоткин! Да-да, тот самый, будущий отец русского анархизма, теоретик, чьими книгами зачитывался Нестор Махно. И вот этот-то идеолог безвластия сейчас стоял передо мной в форме офицера, облеченного властью. Ирония судьбы, достойная пера романиста!

Но зато я теперь знал, что именно ему говорить!

– Как уже сказал, я представитель акционерного общества, – вдохновенно продолжил я. – Мы, господин есаул, везем партию вольных переселенцев для освоения земель на Амуре. Крестьяне, решившие по своей воле, без принуждения, искать лучшую долю на новых землях. Но пароход, который мы хотели зафрахтовать, мал, и мы не можем взять всех. У вас же на баржах я вижу свободные палубы. Осмелюсь просить вашего разрешения разместить людей на палубах вверенных вам барж!

Я намеренно сделал акцент на словах «вольные» и «по своей воле». Для человека с его убеждениями это должно было прозвучать как волшебная музыка. И, черт возьми, я не ошибся.

Взгляд есаула потеплел. Похоже, он увидел-таки во мне единомышленника, человека, способствующего свободной народной инициативе.

– Что ж, господин Тарановский, дело вы затеяли благое и полезное государству, – сказал он после недолгого раздумья. – Свободная колонизация – основа процветания края. Действительно, место на палубах есть. А если ваши люди помогут гнать баржи – смогу устроить, чтобы им выплатили жалование мукой и солью. Им они очень пригодятся для обзаведения на Амуре! В общем, я не вижу препятствий: располагайте своих людей на палубах. Места хватит.