Текст книги "Предчувствие весны"

Автор книги: Виктор Исьемини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

ГЛАВА 11 Ванетиния

Алекиан оглядел собственное отражение в эльфийском зеркале. Отступил на шаг и снова замер. Его долговязая фигура не умещалась в раме, приходилось отступать и пригибаться... Во время болезни император исхудал, роскошный наряд висел мешком и собирался складками у пояса. Не впечатляющее зрелище. До слуха императора донесся легкий шорох.

– Коклос, покажись! – потребовал Алекиан.

Тишина.

– Покажись, я знаю, что ты за зеркалом.

– Ладно, – голос карлика звучал приглушенно. Раздался скрежет, зеркало тяжело развернулось вместе с массивной позолоченной рамой, раскрылся темный проем. Карлик выбрался сквозь узкую щель и, пыхтя, навалился на раму, возвращая зеркало в прежнее положение. – А как ты догадался?

– Сквозняк. В щель немного дует, зимой это заметнее.

– Ага. Все дело в том, что ты сегодня очень долго вертелся перед зеркалом. Потому хватило времени заметить сквозняк. Хотя твоя женушка, братец, торчит у зеркала в сто раз дольше, но не понимает, откуда дует ветер.

– Я вырос в этом дворце, – Алекиан вымученно улыбнулся, – когда я был такого же роста, как ты, я тоже умел находить кое-какие секреты Валлахала. Теперь это в прошлом... Увы, прошлое нельзя вернуть.

– Но можно передать ему привет. Я – твое прошлое, Алекиан. Я помню тебя другим, добрым, человечным... Санелана тоже. Ты видишь, что она старается с тобой пореже встречаться?

– У нее много дел во дворце. Приходится присматривать... То там, то сям...

– Она ищет тебя прошлого – то там, то сям. Но не здесь.

– Прошлого не вернуть, – повторил император. – Когда держава в опасности, монарх не может позволить себе быть человечным.

– Ты ошибаешься. Вспомни, как мы жили в Гонзоре, вспомни!

– Нет, Коклос. Забудь, прошлого не вернуть. Мое гонзорское правление закончилось поражением под Арником. Теперь я не могу позволить себе поражения, слишком многое от меня зависит, за слишком многое я теперь в ответе.

– Алекиан, опомнись! Ты в ответе прежде всего за собственную душу, прочее – потом!

– Нет, Коклос, ты говоришь так, будто я обычный человек, но я – император.

– А разве император не может остаться человеком?

– У меня не получилось.

В дверь осторожно постучали.

– Ваше императорское величество...

– Вот и все, Коколос, свидание с прошлым окончено, – прошептал Алекиан, – если не хочешь, чтобы тебя видели, можешь спрятаться.

Потом громко объявил:

– Входите, мастер Изумруд!

Коклос нырнул под кровать. Дверь распахнулась, вошел придворный маг, Гиптис Изумруд, унылый, сутулый. Поперек высокого лба шел свежий шрам, полученный в сражении с гевским войском. От взгляда чародея не укрылось, что золотая бахрома, которой оторочено покрывало, качается. Но Гиптис предпочел сделать вид, будто не заметил этого движения.

– Ваше императорское величество, у меня все готово.

– Вы уверены, что этот амулет будет действовать именно так, как требуется?

– Да. Уверен настолько, насколько вообще можно верить магии.

– Что же, идемте. Проведаем нашего дорогого гостя. Да, по дороге мы хотели бы отдать кое-какие распоряжения. В нашей опочивальне сквозняки, и мы тревожимся за здоровье ее императорского величества. Пусть пришлют плотников, каменщиков... кто там еще требуется? Если надавить на раму вот этого зеркала, она начинает шататься, за зеркалом какие-то пустоты... из них тянет холодом. Мы желаем, чтобы все заделали, но аккуратно.

– Какой-то тайный ход, ваше императорское величество? Велите обследовать? Вызнать, куда он ведет?

– Тайный ход? Возможно, возможно... этакий привет из прошлого. Нет, соваться туда не надо. Мы не желаем возвращаться к прошлому, пусть покоится с миром.

Золотая бахрома на покрывале снова качнулась.

***

Отдав распоряжения относительно щелей и сквозняков первому подвернувшемуся слуге, Алекиан двинулся на первый этаж. Изумруд шагал следом и помалкивал. Коридоры Валлахала были пустынны, редкие встречные приветствовали императора поклонами, гвардейцы брякали оружием о пол. Им было холодно, нынешней зимой многие помещения дворца пустовали, а потому камины в них так и не затопили. Император двигался кружным путем, чтобы не выходить во двор.

Алекиан пересек центральную часть первого этажа, возведенного старыми ванетскими королями на фундаменте Белой башни и перестроенного при Элевзиле Втором, затем углубился в еще более древние коридоры. При эльфах здесь были служебные помещения, и именно эти, довольно скромно устроенные, сооружения сохранились, хотя роскошные дворцы были разрушены при штурме, когда дружина Фаларика Великого взяла приступом резиденцию эльфийских королей. Под этой частью Валлахала сохранились обширные подземелья, которые, как утверждает предание, устроили гномы по заказу владык Первого народа. Кто бы ни выстроил, но галереи смотрелись весьма внушительно, были высоки – не под гномий рост – и отлично сохранились, несмотря на века, пролетевшие над ними и полностью сменившие облик надземных сооружений.

Пол был ровным, с едва заметным уклоном, в стенах через равные промежутки вмурованы металлические крюки для факелов и ламп. Все – гладкое, искусно отесанное. Нигде ни малейшего следа ржавчины и гнили, нет трещин и щелей, где могла бы копиться сырость. Мастерство древних каменщиков в самом деле заставляло угадать в них сынов Второго народа.

На нижнем уровне было достаточно тепло, чтобы стража не мерзла. В обширном зале уютно потрескивали дрова в камине, за многочисленными массивными колоннами, на которых покоился свод, виднелись черные проемы. Отсюда расходились галереи к подземным помещениям Валлахала, здесь начинался вход в обширный подземный лабиринт. У камина на лавках расположились стражники и слуги в кафтанах с ванетскими гербами, десятка два человек. Чтобы ориентироваться на нижних уровнях, требовалась многолетняя подготовка, не знакомый с устройством лабиринта человек легко мог заплутать и потеряться, потому здесь всегда находилось достаточно народу, чтобы исполнить всевозможные поручения, поступающие сверху.

Когда император с придворным магом появились в зале, ветераны подземной службы торопливо вскочили. Алекиан кивнул пожилому толстяку, исполняющему обязанности тюремщика. Тот поклонился, окликнул двоих подручных, дюжих парней в куртках толстой кожи, вооруженных короткими мечами. Молодцы зажгли гномьи масляные лампы, а старик пошел в дальний конец зала. В отличие от большинства входов в лабиринт, этот был заперт массивной дверью.

Толстяк, сопя, склонился над замком, бренча связкой тяжелых ключей. Пока он возился, Алекиан бросил Изумруду:

– Покажите, мастер.

Гиптис извлек из-под просторной зеленой накидки сверток, развернул и продемонстрировал императору небольшой предмет, тускло сверкнул отполированный янтарь.

Тем временем толстяк выбрал нужный ключ, провернул, распахнул дверь. Один из молодцов прошел внутрь, согнувшись в портале, посветил.

Следом прошел толстый слуга, затем – Алекиан и Гиптис. Чародей на ходу прятал сверток. Замыкал шествие второй крепыш с лампой.

Когда процессия скрылась за дверью, двое стражников встали по обе стороны распахнутой двери и замерли, обнажив мечи. Таков был порядок, установленный для нечастых случаев, когда его императорскому величеству бывало благоугодно посетить темницу.

***

Здесь не горели лампы или факелы, подземелье скудно освещалось магическими светильниками – тусклыми, слабыми, но зато долговечными. Без нужды здесь никто не появлялся, потому и света не требовалось.

Сейчас в валлахальском подвале находился единственный узник, так что идти пришлось недалеко. Говорят, в иные царствования тюрьма была полна, камеры и клетки с заключенными тянулись на сотни шагов, тогда здесь постоянно дежурила стража, был целый штат прислуги. Случались правители империи, находящие своеобразное удовольствие в посещении темницы, они тщательно подбирали узников и заботились об условиях содержания живых игрушек. Всякие развлечения бывали у сильных мира сего...

Император Элевзиль II не был коллекционером, незначительных преступников предпочитал держать в городской тюрьме, подальше от себя. Алекиан после победы над братом и вовсе велел казнить всех, кто оказался уличен в преступлениях против короны. Лишь одному заключенному была сохранена жизнь, к нему и направлялся теперь император.

Перед единственной обитаемой камерой колдовских светильников было больше, хотя Изумруды не позаботились сделать их ярче. Обошлись количеством. Парни, помощники тюремщика, стали по обе стороны стальной решетки, отделяющей камеру от коридора, и подняли лампы повыше, чтобы его императорское величество мог получше разглядеть узника. Тот поднялся навстречу процессии, огромный мужчина в потертой коже. Загремели цепи, навстречу пришельцам прянула волна запахов немытого тела. Кормили короля Метриена неплохо, но мыться ему не позволялось – в основном из-за того, что тюремщики боялись могучего пленника и не решались лишний раз зайти в клетку.

Впрочем, пленный король не жаловался.

Алекиан поморщился и остановился, не дойдя нескольких шагов до решетки.

– Ваше императорское величество! – возопил заключенный. – Ваше императорское величество! Помилуйте!

Гигант шагнул к решетке, цепи с грохотом натянулись, их длина не позволяла пленнику добраться до стальных прутьев.

– Милует лишь Гилфинг, – тихо ответил Алекиан. – Однако мы можем сделать вид, что забыли о ваших преступлениях... если...

Император замолк, а Метриен Сантлакский рванулся к решетке так мощно, что оковы со скрежетом натянулись. Огромные ладони вцепились в прутья решетки.

– Если что, ваше императорское величество? Я раскаиваюсь! Я был готов дать полнейшие показания, выдать сообщников, помочь следствию, чем только возможно! Меня обманом втянули в заговор, соблазнили, сбили с толку. Меня запугали!

– Запугали? Хм... Метриен, мы не нуждаемся в сотрудничестве со следствием, поймите. Все, кто участвовал в заговоре, казнены. Наш суд был пристрастным, не стану отказываться. Пристрастным, но и справедливым! Таково свойство высшего суда в дольнем Мире, таково свойство императорского суда. Выше только суд Пресветлого, и справедливей только он.

– Ваше императорское величество, – подал голос Гиптис Изумруд. – Боюсь, мудрость ваших слов недоступна королю Метриену. Быть может, следует перейти к делу?

– Вероятно. Метриен, вы не задавались вопросом, почему, казнив менее значительных заговорщиков, уничтожив даже семьи главарей заговора, мы сохранили жизнь вам?

– Потому, что я августейшая особа? Короли неприкосновенны...

– Неверный ответ. Этот обычай устарел, и мы бы охотно заставили вас заплатить полную меру за гибель императора Элевзиля, нашего отца. Причина в другом. Едва вы лишитесь головы, Сантлак изберет другого короля. И этот другой немедленно станет нашим врагом. Вы тоже враг, поэтому я предпочитаю держать врага в темнице, а не на троне за тридевять земель. Понимаете?

Метриен опустил голову. Он, разумеется, понимал.

– Однако, – повысил голос император, – мы можем попробовать превратить узника в истинного короля... если...

Узник поднял голову и впился взглядом в лицо собеседника, стараясь отгадать, куда гнет Алекиан.

– Если? Если я перестану быть врагом?

– Вы не перестанете быть нашим врагом, смертельным врагом. Батюшкина кровь по-прежнему вопиет об отмщении, так что оставьте надежды. Мы неверно выразились, не превратить узника в короля. Точней было бы так: вернуть вас, Метриен, на трон, хотя по сути дела вы так и останетесь узником. Вы будете восседать на троне, вкушать яства под расшитым балдахином, на вас будет корона. В случае нужды вы с мечом окажетесь в седле во главе войска, но останетесь узником, полностью подвластным нашей воле. Что скажете?

– Я согласен, согласен! Все, что велите, лишь бы выбраться из этой клетки!

– Но не надейтесь обмануть нас. Тюремщик, ослабьте цепь, я хочу, чтобы Метриен просунул голову между прутьев.

Толстый старик скрылся в темноте. Вскоре цепи, удерживающие ошейник пленного короля, с грохотом ослабли, а те, что шли к запястьям, напротив, натянулись. Метриен послушно подошел к решетке и выставил голову в коридор. Руки ему пришлось приподнять и отвести назад, иначе цепи не пускали.

– Мастер Гиптис, ошейник! – скомандовал император.

Изумруд щелкнул застежками, запирая на массивной шее узника тонкий стальной ошейник, украшенный тускло отсвечивающими камнями.

– Теперь можете идти! – велел Алекиан. – Все, кроме мага! Оставьте одну лампу...

Тюремщики скрылись. Когда шаги смолкли в темном коридоре, император обернулся к пленнику, который, отступив в глубину камеры, ощупывал новое украшение.

– Теперь, король Метриен, мы объясним. В Сантлаке начинаются беспорядки. Наверняка за ними стоит мерзавец Ирс, но добраться до него нашим людям не удалось. Посему нынешним летом мы намереваемся отправиться в Сантлак и водворить на престол вас, недостойный король. Вы станете править, полностью подчиняясь нашей воле.

Видя, что Метриен собирается заговорить, Алекиан остановил его жестом.

– Не спешите заверять в нас в собственной преданности. Мы располагаем куда более надежными доказательствами, чем слово предателя. Гиптис!

Маг выкрикнул заклинание, полированные камни на ошейнике засветились, рассыпая искры, Метриен рухнул на пол и принялся кататься по полу, вопя от боли. Во все стороны полетели клочья соломы, которой была устлана клетка.

– Довольно. Итак, Метриен?

Узник затих, сжимая обожженную шею, и тихо подвывал в груде грязной соломы.

– Если ошейник будет разомкнут, вы умрете в муках. Если в ошейнике иссякнет магия, вы умрете в муках. Если вы не исполните моего приказа, вы умрете в муках. Весной мы выступим в поход, и вы будете нас сопровождать. До тех пор оставайтесь здесь и размышляйте над будущим.

Когда Алекиан с магом удалились от камеры так, что узник не мог их слышать, Гиптис осторожно заметил:

– Его ожоги весьма болезненны. Я мог бы немного облегчить страдания...

Алекиан, не останавливаясь и не поворачивая головы, бросил:

– Не нужно. До весны раны заживут. А до тех пор пусть он страдает, этот убийца и предатель.

ГЛАВА 12 Гева

Наутро в монастырском дворе началась странная для тихой обители суета – служки выводили лошадей, запрягали. Конники конвоя седлали жеребцов, зевали, бренчали кольчугами и зябко ежились под белыми накидками. Утро выдалось свежим и морозным, из ноздрей животных вырвались струйки пара, на бородах возниц оседал белесый иней... Монахи, изъявившие желание служить под знаменами Белого Круга, собрались у телег. Им было немного не по себе – вроде, никто не перечил их решению, но многие братья глядели неодобрительно. Здесь, в Геве, не любили императора и всего, что с ним связано. Белый Круг, разумеется, входил в перечень того, что связано.

Викарий Лайсен, зевая, принялся пересчитывать добровольцев, заглядывая в бумагу с именами. Полтора десятка братьев – не много и не мало, обычно столько и находится в здешних, восточных, обителях.

На башенке зазвонил колокол – к заутрене. Братия потянулась к часовне. После – трапеза, затем прощание с будущими героями Белого Круга... да и в путь. Лайсен пристроился за своими подопечными, уже шагавшими к заутрене, тут викария отвлек шум за спиной – караульные распахивали ворота. Перед въездом в монастырский двор топтался послушник Велитиан. На парнишке был залатанный полушубок, сзади за пояс заткнут топорик, на плече – свернутая веревка. За дровами посылают, значит. Мелькнула мысль – не доносчик ли сей юнец? Не побежит ли в соседний замок, чтобы сообщить вассалам здешнего нечестивого короля об уходе добровольцев? Может, его аббат снарядил с вестью? Лайсен был предупрежден, да и на собственном опыте уже убедился, здесь не любят посланцев архиепископа и всегда стараются чинить препятствия их высокой миссии. Потому Лайсен до последнего не говорил здешнему аббату, когда собирается отправляться в путь, только вчера после вечерней службы сказал: мол, завтра с рассветом. Настоятель тут же решил: не с рассветом, а после заутрени. Негоже покидать монастырь, не помолясь напоследок с братией. Путь недобрым будет, дескать. И вот послушника отсылает – куда? За дровами, или все же с доносом? Парнишка молодой, шустрый, на ногу легкий.

Да нет, вряд ли. Если бы аббат хотел доложить, ночью бы гонца выслал. Или все-таки выслал ночью-то? Разве уследишь...

Наконец караульные вытащили примерзший за ночь засов, и ворота заскрипели, распахиваясь. Монахи приоткрыли одну створку, юноша скользнул наружу, и тут же стражи налегли на ворота, захлопывая. Паренька бы выпустили через калитку, но стражам хотелось размяться, да и проверить заодно, что за ночь ворота не замело. Все равно сейчас для обоза обе створки открывать.

Викарий огляделся – он уже чуть ли не один остался посреди двора, нехорошо. Все равно ведь без него не начнут, ждать станут. Неудобно, если тебя ждут. Лайсен торопливо направился к часовне, чтобы поспеть пристроиться к последним молельщикам, по одному входящим в узкий проем...

Во время заутрени викарий старался изгнать дурные мысли, оставить подозрительность и отдаться молитве. Но нынче что-то не заладилось, суетные догадки непрошеными лезли в голову, не давали сосредоточиться. Лайсен чувствовал, что не сумел очистить душу. Впрочем, для подозрений были серьезные основания – аббат, хотя и не выказывал недовольства открыто, глядел явно неодобрительно, всюду совал нос и о миссии гонзорского викария высказывался двусмысленно. Благодарение Гилфингу, братья не прислушивались к нему, призыв в Белый круг приняли со рвением, как и надлежит. Им-то скучно, небось, в монастыре. Не секрет, что многие разочаровываются в монастырской жизни после года-двух. Сперва-то кажется, благое дело – после мирского да греховного... Здесь, в Геве, народ воинственный, постоянно кто-то с кем-то дерется. Мир здесь жесток, грешат часто. Случается, находит минутный порыв – и грешник удаляется в обитель замаливать преступления. Но и монастырская жизнь легко может прискучить тому, кто привык к буйству. Многие местные братья имеют боевой опыт, им только предложи снова оружие взять – да еще при этом остаться угодными Гилфингу монахами. Многие согласились, а ежели бы не настоятель – и того больше нашлось бы.

После заутрени в трапезной аббат высказался, что, дескать, отпускает братьев не с легким сердцем, но в сомнениях. И, добавил, монастырь всегда с распростертыми объятиями примет того, кто передумает и решит возвратиться. Тут уж Лайсен не сплоховал – взял слово и сказал речь. Говорил коротко, внушительно. Напомнил, что уходящие остаются такими же монахами, как и те, кто остается. Они станут вести прежнюю жизнь, да только труждаться станут на ратном поле, а не в огороде. Гилфинг-воин одобрит. Ну и все прочее выдал, что должен был сказать. Его добровольцы враз приободрились, и после недолгой трапезы с усердием стали облачаться в путь, снова вышли во двор. Настоятель обменялся с викарием братским лобзанием (царапнул вскользь небритой щекой) и напоследок осенил святым кругом уходящих... будто кулаком погрозил. Ну, с Гилфингом... Заскрипели, отворяясь, ворота.

***

Конвой двигался на запад по утоптанной дороге. Лайсен оглядывал унылые окрестности. Что за тоскливые края, помилуй Гилфинг! Справа и слева от дороги тянулись низкие пологие холмы, на верхушках торчали корявые силуэты, тощие и черные – чахлые деревья, которым не подняться под ветрами на местной скудной почве. Между холмов занесенные снегом поля, вдали – темный лед на прудах и озерцах, гладкие пятна в белом пуху сугробов. Тонкими полосками дыма отмечено жилье, строений не видать за холмами. Дорога уходит к горизонту, петляет среди поросших деревцами холмов и невидимых под снежным покрывалом болот. Унылая страна...

Налетел стылый влажный ветерок, пробрало холодом до костей. Кажется, ударь настоящие морозы, не так зябко было бы в пути. А в Геве – и зимой волглая сырость...

Дорога в очередной раз свернула, огибая бугор, затем сползла в ложбину. Справа крутой склон вытянулся вдоль тракта, слева – за сугробами и деревьями начиналось открытое пространство, редко поросшее искривленными сосенками. Судя по тому, что деревья торчат по одному или по несколько, но не образуют зарослей, под снегом кроется болотце. Мерзкий край, отмеченный гилфинговой нелюбовью...

Задумавшись о промысле Светлого, коий явлен смертным в виде особенностей пейзажа и климата, Лайсен прозевал первый залп. Только когда стрелы обрушились на обоз, пугая лошадей, он пришел в себя. На гребне холма из снега поднялось с десяток силуэтов – лучники. Первый залп они дали наугад, спеша ошарашить и сбить с толку людей викария, потому никто не пострадал, но непривычные к опасностям возницы, перепугались, завидев, как дрожат стрелы, воткнувшиеся в сани рядом с ними. Поднялся гвалт, началась суматоха. Кто-то пытался развернуть воз, кто, наоборот, нахлестывал лошадей, собираясь проскочить ложбину. Обычное поведение при внезапной атаке. Здесь командиру важно заставить людей слушаться.

Снова посыпались стрелы, одна угодила в лошадь, животное завизжало. Лайсен выдернул меч из ножен, и громко, как только мог, заорал, перекрикивая суматошные вопли:

– Не разбегаться! Все вперед, прорываемся вперед по дороге!

Назад нельзя, там, хоть и пологий, но подъем, лошади задержатся, конвой собьется в кучу, нужно двигаться вперед.

На холме рядом с лучниками поднялись и рассыпались сугробы, из-под снега появились вооруженные люди, побежали, заскользили, взметая ворохи снега – вниз к застрявшему обозу. Вместе с ними по склону пластами съезжали потревоженные сугробы. Позади нарастал топот и крики, вот-вот из-за поворота должны были появиться конные враги, все это Лайсен понял вмиг. Викарий призвал своих солдат, они бросились на обочину, чтобы тех, кто мчится сверху, встретить в мертвой зоне, там, где не достанут лучники. Первый гевец бросился на викария, ткнул копьем, Лайсен поднял коня на дыбы, рубанул, человек отшатнулся, рухнул в сугробы. Позади Лайсена мчались сани и бежали безоружные добровольцы.

Пеших, атакующих сверху, оказалось немного. Обменявшись парой ударов с людьми викария, они пятились – должно быть, ждали когда на подмогу прискачут всадники. И вот показались верховые – впереди здоровенный дворянин в шлеме без забрала. Рыцарь орал, широко разевая рот под пышными усами, кричал пешим, чтоб не трусили. На пути кавалерии оказались завалы снега, продолжающие валиться с холма. Белая пыль заволокла дорогу. Лайсен рванул поводья, разворачиваясь. Принимать бой с кавалерией он не собирался и крикнул своим – догонять обоз. Выбрался на дорогу, поскакал и за поворотом едва не налетел на последние сани. Конвой не ушел, все были здесь, окутанные странным темным туманом... Или это не туман, а солнечный свет померк среди бела дня? Что происходит? Лайсен увидел, что оглушенные возницы и монахи – волонтеры Белого Круга – возятся в снегу среди замерших саней. В глазах потемнело... Потом викарий почувствовал, как из ослабевших пальцев выпал меч... и рухнул с седла, погрузился в мягкий липкий снег...

***

Придя в себя, викарий обнаружил, что лежит в снегу. Попытался пошевелиться – руки связаны за спиной. Приподняв голову, Лайсен огляделся – спутники лежали в ряд, оглушенные и связанные, как и он. Колдовством одолели... Из засады чародей напустил какое-то темное заклинание, и взяли, что называется, тепленькими. Из засады... Напавшие на конвой неплохо подготовились, даже сильного мага пригласили. Точно аббат донес, сволочь. Но что же теперь? Почему их не убили?

Гонзорца подхватили, поставили на ноги. Здоровенный усатый рыцарь, тот, что командовал кавалеристами, отступил на шаг от пленника и повел рукой, указывая захваченный обоз.

– Дело сделано, викарий, – верзила не улыбался. – Эти люди не встанут под имперское знамя.

– Но это ошибка, мы монахи... – пролепетал Лайсен. – Мы не имперские...

– Нет, не ошибка. Вы собирались в Ванет, верно?

– Что вы с нами сделаете? – викарий оглядывался. Люди, ехавшие с ним, постепенно приходили в себя, кто сквернословил, кто молился. Вдоль вереницы лежащих в сугробах пленников расхаживала охрана, немного. Десяток человек. Если бы освободить руки, можно попытаться... – Вы нас убьете?

– Убить? Монахов? Нет. Мы вас отпустим. Можете отправляться в Ванет. Но под знамя тирана вы не встанете.

Лайсен изо всех сил потянул веревку, петли слегка подались.

– Мы вас отпустим, – повторил усатый, – даже не отберем лошадей. Но каждому, кто собирался променять нашу Геву на службу Алекиану, мой человек сломает ногу. В колене.

– Но...

– Решение принято. Эй, давай!

К пленниками подошел невысокий плечистый мужчина с большим деревянным молотом в руках. Монах, лежащий с краю, задергался в снегу и принялся вопить, что он готов возвратиться в обитель. Двое стражей навалились на него, вдавливая в сугроб.

К усатому рыцарю подошел молодой парень в темной накидке странного покроя. Судя по амулетам, висящим на груди и поясе паренька – колдун. Неужто тот самый, что оглушил их? Молод для могущественного чародея. Но глядит не по чину нагло.

– Сэр, – обратился маг к усатому, – моему господину было обещано, что мы получим тела.

– Да, мастер, – усатый поморщился, видимо, ему было неприятно, что приходится быть вежливым с наглым молодчиком. – Можете выбрать из обозной прислуги. Эти же – люди духовного звания, их я вам не могу отдать. Поднимется шум... Несколько новых бойцов вашего войска не стоят этого.

– Ладно, я погляжу на возчиков. Найдутся ли среди них подходящие тела... Чего они там расшумелись? – колдун кивнул и отошел в сторону.

В самом деле, из-за кустов, где виднелись возы лайсенова конвоя, раздался шум и приглушенные крики. Гонзорец воспользовался тем, что усатый не глядит, энергичней задергал плечами. Веревка подавалась, викарий вытянул ладонь. Когда рыцарь снова обернулся к пленному, Лайсен изо всех сил ударил противника кулаком в челюсть. Рука онемела, будто угодила в камень. Но рыцарь отшатнулся. Викарий выхватил из ножен ошеломленного дворянина меч.

Деревянный молоток взмыл в воздух, охранники сильней навалились на первую жертву. Монах дико завыл, ожидая удара. Колдун обернулся на крик, вдруг его лицо стало странно меняться – свод черепа будто стал шире, раздался в стороны, вместо носа показалось красное острие... с чавканьем исчезло, хлынула черная кровь, чародей завалился навзничь. Все замерли на миг, следя за тем, как темная фигура заливается кровью и медленно оседает к ногам монашка Велитиана, снова поднимающего топорик. Лайсен дико заорал и кинулся на охранников, юный монах неожиданно ловко метнул топор, из-за его спины на поляну хлынули вооруженные мужики из обозной прислуги...

Большой драки не вышло, усатый и его люди предпочли бегство. Викарий со своими также поскорей ретировался – боялся, что враги могут возвратиться с подкреплением... Монашка Велитиана едва ли не силком увел с собой. Парень мычал, вертел головой и знаками показывал, что хочет возвратиться в монастырь. Лайсен прикрикнул на парнишку, заявил, что разрешает его от обета молчания и что если тот возвратится, его точно прибьют. Аббат наверняка заодно с напавшими на них разбойниками.

– Послужишь святому делу, – утешил отрока Лайсен. – Под знаменами Белого Круга восславим Гилфинга... если посчастливится выбраться из Гевы живыми.