Текст книги "Алеф (CИ)"

Автор книги: Виктор Глебов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

– И для этого понадобился боевой мультикоптер?

– Много чего понадобилось, – отвечает полковник без тени улыбки.

Ах да, как я мог забыть: у военных нет чувства юмора. А этот к тому же, судя по всему, заранее настроился на серьёзный лад. Что ж, он хозяин положения – поговорим не шутя.

– Что вам от меня нужно? – спрашиваю я, понимая, что убивать меня точно не будут. По крайней мере, сейчас. Потом, когда я выполню задание, которое для меня приготовили, возможно, но пока что я военным нужен, и видать, позарез.

– Вначале вас осмотрит врач, – заявляет полковник.

Он кивает своему спутнику, и тот подходит ко мне. Худой, как щепка, с большим крючковатым носом, острыми скулами и глазками, спрятавшимися в глубине набрякших век. Неприятный тип – как и большинство медиков, работающих на армию.

Раскрыв чемоданчик, врач достаёт приборы и быстро измеряет мне давление, светит фонариком в зрачки и так далее.

Всё это время Стробов терпеливо ждёт у двери. Интересно, сколько в коридоре охранников? Им приказано меня убить, если я попытаюсь сбежать? Нет, конечно. Зачем? Любой из них уложит меня одной левой.

– Всё в порядке, – выносит врач вердикт и собирает инструменты.

– Вы свободны, – бросает ему Стробов.

Как только медик исчезает в коридоре, полковник плотно прикрывает дверь и садится в кресло напротив меня. Эта диспозиция напоминает сцену в конспиративной квартире, которую, наверное, перевернули вверх дном, пытаясь найти хоть что-то, связанное со мной. Зря, я ведь никогда не забывал, для чего она нужна, и не оставлял следов. Все апартаменты, которые я снимаю для деловых встреч, абсолютно безлики.

– Как ваше настоящее имя? – спрашивает Стробов, но я только фыркаю в ответ.

– Мы можем применить сыворотку правды, – говорит полковник, но в его тоне не слышно угрозы.

– Почему же не сделали этого до сих пор? – спрашиваю я.

– Конвенция, – картинно вздыхает Стробов. А он, оказывается, всё-таки с юмором.

– Значит, похищать можно, а колоть наркотики – нет?

– Мы провели задержание, – отвечает полковник серьёзно.

– На каком основании?

– Бросьте валять дурака! – Стробов лишь слегка повышает голос. – Вы обвиняетесь в промышленном шпионаже.

– Ах, так уже обвиняюсь?

– Это зависит от того, насколько результативной окажется наша беседа, – говорит полковник прежним тоном.

– Ясно, – киваю я. – Ну, что ж, послушаем. Раз уж вы так нетерпеливы.

Стробов пропускает моё замечание мимо ушей.

– Вы хороший хакер? – спрашивает он, чуть подавшись вперёд. – Только без ложной скромности.

Я понимаю, что обмен любезностями закончен – пришло время поговорить о деле. Что ж, выбора у меня всё равно нет. Вопрос полковника несколько неожиданный, но я не теряюсь:

– Иначе вы бы мне не позвонили, верно?

Мой ответ, его кажется, удовлетворяет. Во всяком случае, он слегка кивает.

– Позвольте обрисовать вам сложившуюся обстановку, – говорит Стробов, откинувшись в кресле. – Возможно, вам моя речь покажется пространной, но прошу не перебивать.

Я с готовность киваю. Полковник изъясняется грамотно, и это наводит на мысль, что передо мной штабной офицер – один из тех, кто управляет другими, дёргая за ниточки. Словом – умник. Не люблю таких, но понимаю, что именно они наиболее опасны. Лучше держаться со Стробовым вежливо и лишний раз не нарываться.

– Итак, – полковник делает короткую паузу, собираясь с мыслями. – Последние данные статистического департамента показали, что шестьдесят процентов населения имеет имплантаты, причём не менее чем у тридцати семи процентов они являются избыточными. То есть их установка не продиктована жизненно важной необходимостью. Эти цифры не могут не вызывать беспокойство, поскольку ясно, что наше общество постепенно становится симбиотическим, причём в роли симбионтов выступают технологии.

Понятно, что человечество практически лишилось возможности естественной эволюции: нам не нужно приспосабливаться даже к самым суровым условиям, потому что у нас есть машины, которые облегчают нам жизнь, делая почти любую среду пригодной для обитания.

– Это старая тема, – не выдерживаю я. Терпеть не могу банальности, особенно когда их произносят на полном серьезе. – Автоматы спасут человечество, повысят комфорт, позволят нам однажды переселиться в космос. Бла-бла-бла. К чему вы ведёте, полковник?

– Пусть это набило оскомину, – недовольно отвечает Стробов. – Суть от этого не меняется. Наличие машин определяет образ жизни, мышление и сознание. Мы вынуждены развивать либо прогресс, либо духовность. Но, живя в индустриальном обществе, последний путь могут выбрать единицы. Подавляющее число жителей не имеют ни способностей, ни возможности, ни особого желания посвящать себя медитациям и тому подобному.

– Разумеется, куда удобней вшить необходимые имплантаты и таким образом увеличить память, силу, выносливость и так далее.

– Да, – соглашается Стробов. – Это логично, это понятно, и всё же вызывает беспокойство.

– Почему же? Сегодня технологии – всего лишь игрушки в наших руках. Мы полностью контролируем даже самые совершенные искусственные интеллекты, такие, например, как бортовые компьютеры космических кораблей и медиа-центров.

– Прогресс идёт семимильными шагами, и мы не можем даже спрогнозировать наступление момента, когда искусственный разум обретёт самостоятельность и станет полноценным членом человеческого общества. Чем это грозит людям – неизвестно, но уже давно мы испытываем страх при мысли о бунте компьютеров. А это может стать реальностью.

На этой фразе полковника я на секунду прикрываю глаза – чтобы демонстративно их не закатить: не люблю ИИ, но параноидально бояться бунта машин? В наше время, когда чуть ли не вся жизнь зависит от работы искусственных разумов? Нет, конечно, риск имеется, но какой смысл паниковать? Это всё равно, что ложиться спать и опасаться, что ночью подломятся ножки.

– Я не хочу сказать, что мы должны бороться с прогрессом, – продолжает Стробов. – Это невозможно. Наша цивилизация выбрала техногенный путь эволюции, и свернуть с него нам не под силу. Это как снежный ком, который не только становится всё больше, но с каждым оборотом набирает скорость.

Я понимаю, о чём говорит полковник: искусственный интеллект признан личностью, он получил гражданские права и может принимать участие в общественной и политической жизни. Но пока что это только формальность. Киборги не совсем самостоятельны в поступках – они следуют алгоритму, имитируя человеческое поведение.

– Возможно, ИИ будут и дальше подчиняться законам и правилам, – говорит Стробов, словно продолжая мою мысль, – а возможно, рано или поздно искусственный интеллект разовьётся до такой стадии, что объявит человечеству войну, и мы окажемся в роли раввина Лаэфа. Вы понимаете, о чём я говорю?

– Да. Старая легенда о глиняном человеке, Големе, убившем своего создателя.

Стробов кивает.

– Разница лишь в том, – говорит он, – что Голем был тупой куклой, а наш противник будет превосходить нас не только интеллектом, но и возможностями, поскольку станет контролировать все электронные коммуникации. Вам, как никому, известно, что можно сделать с помощью обычного терминала, а представьте, что хакером станет искусственный разум. Вообразите все автоматические боевые модули на земле, в море, воздухе и космосе, которые обратят свои орудия против нас, фабрики, которые начнут создавать машины уничтожения, единственной целью которых станет убийство людей. У нас не останется шансов, никаких. Мы даже не сможем уйти в леса, потому что нас и там найдут – так же, как мы отыскиваем диких зверей, когда охотимся.

– Вы забыли упомянуть более простой способ, – говорю я, воспользовавшись тем, что полковник сделал паузу, чтобы перевести дух.

– Какой? – спрашивает Стробов.

– Рано или поздно киборг может стать президентом, его собратья войдут в правительство, и тогда уже законы будут издаваться машинами, а не нами. И кто знает, быть может, это станет началом нового геноцида.

Стробов медленно кивает.

– Да, – соглашается он. – Подобное не исключено. К сожалению, неотъемлемые права нельзя отъять. Даже у киборгов.

– Перспективы, конечно, не самые радостные, – осторожно замечаю я, – но что вы хотите от меня?

– Нам нужны ваши знания и умения.

– Чтобы я поставил их на службу отделу безопасности?

– Именно так. Надеюсь, вы не слишком щепетильны?

Теперь я, по крайней мере, знаю, какое ведомство представляет полковник. Что ж, этого следовало ожидать.

– Нисколько, – отвечаю я. – В моей профессии щепетильность здорово мешает, – и это чистая правда.

– Понимаю, – кивает Стробов. – Значит, договорились?

– Осталось обсудить вопрос вознаграждения.

– Мне кажется, условия очевидны, – похоже, полковник действительно слегка обескуражен.

– Неужели? Не могли бы вы проговорить их специально для меня?

– Мы отложим грозящий вам тюремный срок (а это около двадцати лет в криогенной камере) и после выполнения работы амнистируем вас.

– И я стану абсолютно свободен? Никакого преследования?

– Разумеется.

– И смогу продолжать потрошить базы данных?

– Пока опять не попадётесь.

– А тогда?

– Подвергнитесь избирательной блокировке памяти. Вам сотрут все навыки владения компьютером. Стандартное наказание для хакера-рецидивиста.

– Значит, если я откажусь, то двадцать лет пролежу в криогенике, видя сны, а потом смогу продолжить заниматься тем, чем хочу? – пытаюсь я бравировать, хотя понимаю, что полковник тёртый калач, и на мякине его не проведёшь.

– За это время технологии изменятся настолько, что вы не будете знать, какой кнопкой включить компьютер, господин Орфей, – усмехается Стробов. Он назвал меня псевдонимом, под которым я известен моим нанимателям – значит, не знает настоящего имени. Хоть какое-то облегчение. – Не будьте ребёнком. Мы умеем убеждать.

– Как вы собираетесь меня поймать? – спрашиваю я. – После того, как я выйду отсюда, вы меня уже не выследите.

– Нам удалось это однажды, удастся и в другой раз.

В принципе, Стробов прав, но, наверное, полковнику безумно хочется вшить мне какой-нибудь маячок, чтобы всегда знать, где я нахожусь – несмотря на конвенции. Но у меня, как и у любого уважающего себя хакера, есть особый имплантат, который выявит наличие любого чужеродного устройства в моём теле. Кроме того, на каждом шагу в городе установлены сканеры, проверяющие всех проходящих мимо на наличие маячков – так государство заботится о соблюдении закона о неприкосновенности личной жизни. Часть ему и хвала!

Удастся Стробову поймать меня ещё раз или нет – дело случая. Я не собираюсь действовать ему на нервы, особенно пока я у него в руках. Пусть выпустит птичку полетать.

– Ладно, согласен, – говорю я. – В конце концов, это даже интересно – поработать на управление безопасности. Что конкретно вы от меня хотите?

– Детали вам объяснят позже. Могу лишь сказать, что речь идёт о создании и внедрении вируса, который станет уничтожать любой искусственный разум, помысливший об измене человечеству. Мы дали ему кодовое название «Алеф».

– Почему?

Похоже, безопасники не слишком пекутся о соблюдении законности. Что ж, я не удивлён. Когда у людей слишком много власти, им начинает казаться, будто им позволено больше, чем другим. Разумеется, во имя высшей цели. Главное – не оказаться между жерновами этой адской машины.

– «Алеф» – буква еврейского алфавита, – объясняет Стробов. – По легенде, начертанная на лбу, она оживляет Голема. И напротив, чтобы уничтожить глиняного истукана, её необходимо стереть.

– Понятно, – я несколько мгновений разглядываю полковника. Теперь ясно, что это фанатик, и очень опасный. – А вы не боитесь, что это вирус сам станет большой проблемой? И не только для искусственного разума.

– А вот чтобы этого не случилось, нам и нужны вы, господин Орфей, – сухо улыбается Стробов. – Спуститесь в Ад и вернитесь лишь с тем, что нам пригодится.

Глава 3

Сегодня в цехе венерических заболеваний разбился чан с формальдегидом, опрокинул бальзамирующую камеру, и инфицированные трупы разлетелись по полу. Придётся на время закрыть там производство. Это очень плохо, поскольку в условиях конкуренции чревато потерей клиентов.

Ах, да, я ведь ещё не рассказывал вам об этой      отрасли – инфицированных младенцах. Суть в следующем: детей, поражённых наследственным сифилисом, герпесом, гонореей или ещё каким-нибудь венерическим недугом, упаковывают в изящные ёмкости с выгравированными названиями болезней. Очень ходовой товар.

Около полудня на моём столе звонит коммутатор. Я нажимаю розовую кнопку, и Мила сообщает, что приходивший санинспектор определил в цеху карантин.

– Что делать с рабочими? – интересуется она.

– Распределить на другие производства.

– Хорошо. Прочитать вам информационную сводку из отдела по рынку сбыта?

– Валяй, – отвечаю я, откинувшись в кресле.

Мила откашливается.

– «Сегодня в десять часов утра Африканский конгломерат объявил, что отныне все мертворождённые младенцы, появившиеся на свет на его территории, не являются собственностью матерей, а принадлежат государству. Этой мерой правительство пытается противостоять росту выкидышей, провоцируемых с целью последующей продажи трупов фирмам, занимающимся их распространением». Что вы об этом думаете? Ощутимый удар по нам?

– Ерунда, – отвечаю я. – Просто перестанут рожать в больницах. У подпольных акушеров прибавится работы и увеличится количество нулей в банковских счетах.

– Но вывоз тоже запрещён.

– А на что контрабанда? К тому же, нам это только на руку – теперь цена уродцев возрастёт. Что-нибудь ещё?

– Нет, это всё.

– Ладно. Ты распорядилась послать специалистов в Германию?

– Всё, как вы велели. Они выехали сегодня вечером.

– Молодец. Выпиши себе премию.

– Спасибо, господин Кармин.

– Пожалуйста. Только смотри, не разори меня, – я отключаюсь и, включив встроенную в столешницу сенсорную панель, начинаю читать новости.

Говорят, человек – либо то, что он делает, либо то, что он думает. Меня называют чудовищем, но я не делаю уродов, я их только продаю. Вы можете возразить, что если б не деньги, которые я плачу людям за то, что они рожают трупы, монстров было бы меньше. Но не мне учить человечество морали. Мы имеем лишь то, что берём сами, а не то, что нам дают, а я щедро плачу за то, что беру. Я никого не заставляю поступать против совести. Каждый сам делает свой выбор, не так ли?

Многие меня ненавидят, но я уверен: это чувство продиктовано завистью. Нет, не к моему финансовому успеху. В Киберграде процветают многие – виртуальная реальность предлагает миллионы возможностей. Ненавидят меня за превосходство. Признавая свой бизнес аморальным, я зарабатываю на смерти и уродствах, даже хуже – провоцирую и то, и другое, но при этом делаю людей свободными: создающие для меня товар – не жертвы бедности и чужой алчности, они – перешагнувшие через грань, приблизившиеся к абсолюту нравственной независимости. Это новое поколение человечества, порвавшее с дряхлым прошлым и идущее к новой эре – пусть и недолгой, ведь у этих людей не будет потомков. Но такова цена, ибо истину нельзя передать по наследству, её можно лишь познать и умереть, не успев в ней разочароваться. Фернену с его упаднической философией тотального нытья даже не снилось, что можно противостоять вырождению в мировом масштабе, не только словом, но и делом пестуя людей нового, хоть и последнего, поколения.

Сегодня новостям не удаётся меня заинтересовать. Увы, мой мозг занят другим. Задача, которую поставило передо мной министерство безопасности или, как я его называю, Контора, сложная и трудоёмкая. К счастью, я могу решать её в дорогом моему сердцу Киберграде.

Иногда, конечно, хочется отвлечься, и тогда я иду в офис своей фирмы и пытаюсь заниматься делами, но «Алеф» всё равно не идёт у меня из головы. Этот вирус должен убивать ИИ-предателей, если таковые вдруг появятся, но сам он должен быть гарантированно лоялен по отношению к человечеству. И в этом проблема: как создать разум, достаточно совершенный, чтобы распознать предателя в своём собрате, но при этом не задумывающийся о причинах этого бунта? Иначе говоря: как не сотворить голема? Возможно, «Алеф» станет моим шедевром. Ну, или позором...

Я уверен, что Контора подключила к работе и других специалистов, которые будут трудиться над своими «Алефами». И награду получит только один. Так что я должен постараться, чтобы мой вирус оказался не только самым умным, но и появился на свет раньше чужих.

Контора выделила мне собственный сервер – часть одной из башен, заполненных биомассой. В том объёме, которым я теперь временно владею, можно построить собственный городок, но я занимаю пространство файлами, из которых должен родиться интеллект-убийца, интеллект-шпион – возможно, даже интеллект-провидец.

Это волнует меня, в том числе и потому, что я хорошо понимаю причину беспокойства военных: если искусственный разум решит уничтожить человечество, ничто не сможет воспрепятствовать ему, кроме заранее подготовленной программы-вируса. Меня не особенно пугал бы конец расы гомо сапиенсов, если б не одно но: без тела нельзя жить в виртуальности. Если не станет нас, юзеров, Киберград опустеет. Возможно, потом разум-ренегат уничтожит его за ненадобностью, чтобы очистить в биоцентрах место для более нужных, с его точки зрения, дел. А может, виртуальность исчезнет вместе с людьми, если враждебный интеллект вторгнется в неё, разрушая всё на своём пути. Вот такие перспективы меня действительно пугают, и поэтому я хочу, чтобы «Алеф» появился на свет. И сделать его должен я, иначе дорога в виртуальность мне будет закрыта, а тогда – к чёрту весь мир!

Я выключаю новости, встаю с кресла и подхожу к окну. Город простирается на многие километры, огромный и разнообразный, эклектичный, как скульптура неосюрреалиста. Если не считать небоскрёбов, горизонт чист: здесь нет уродливых башен, сдерживающих натиск Природы, после взрыва Бетельгейзе превратившейся в источник постоянной угрозы.

Помню Трущобы, в которых побывал однажды во время медицинской практики: бетонные руины, покрытые разноцветной пульсирующей растительностью, наползающей на город со всех сторон. Ничего живого в привычном смысле там не найти – ни птиц, ни животных, ни насекомых. В Лесу обитают только странные существа, порождённые излучением. Большинство учёных считает, что они связаны с растениями, и пора отказаться от определений «флора» и «фауна», поскольку оба этих мира слились воедино.

Меня мало волнуют проблемы окружающей среды. Я ничего не могу поделать с Природой, этим ядовитым спрутом, оплётшим всю планету, за исключением мегаполисов, защищённых башнями.

Я опускаю взгляд.

Что кричат на улице эти зануды, которых никто не слышит? Зачем они тычут в небо транспарантами? Разве они лучше тех, кого порочат? Да я готов спорить, что большинству из них ни разу в жизни не довелось погладить хоть одного ребёнка!

Они думают, что выражают своё мнение. Протест против чего угодно ассоциируется у них со свободой. Они ослеплены иллюзией собственной значимости, не понимая, что лишь повторяют чужие слова.

Другое дело – я. Художник, создающий новую эстетику, стирающий грань между красотой и уродством, нравственностью и пороком, жизнью и смертью. Разве не легче умирать, если тебя с детства окружала смерть – аккуратно упакованная, составляющая часть домашнего интерьера? Человек может привыкнуть к ней, и его страх пройдёт. Он начнёт жить, а не умирать, обречённый почти с самого рождения помнить о том, что ждёт его в конце пути. Самураи понимали это: кодекс «Бусидо» предписывает каждый день напоминать себе о бренности бытия и о том, что умереть можно в любой момент – таким образом воин приучался к мысли о конечности своего существования.

А красота? Разве не мы сами придумали её, разделив изначально целостный мир пополам? Уродство, как антоним прекрасного, появилось только благодаря человеку: это он внёс его в мир – изобрёл, если угодно. Художников всегда тянуло к так называемым патологиям. Вспомним хотя бы Босха, Гойю или Кубина. Кто осмелится сомневаться в том, что их картины – искусство? И, тем не менее, они воспевали уродство – каждый в своё время, но с одинаковой страстью. Не свидетельствует ли это, что человек обращается к теме смерти из-за страха собственной гибели, ибо трудно представить себе что-то ужаснее, чем небытие.

Конечно, понять, что мир не делится на красивое и уродливое, нелегко. Я посвятил этому тридцать четыре года и, надо сказать, судьба с детства благоприятствовала мне, направляя в нужное русло.

Мой отец работал в морге санитаром и немножко прозектором – возил каталки, готовил инструменты, водил посетителей опознавать покойных. Иногда он брал меня на дежурство, и тогда я шатался по гулким коридорам, заглядывая в выложенные белым кафелем холодильные и кремационные камеры. Сначала я боялся мертвецов и никогда не входил туда, где складывали доставлявшиеся со всего города тела, однако с возрастом крепнущее, но не удовлетворяемое половое влечение привело меня в покойницкую – сложенные на столах обнажённые и навсегда покорные женщины должны были вознаградить моё любопытство.

Такой тишины я не слышал никогда и потому растерялся. Десятки накрытых белыми простынями людей лежали на расставленных рядами столах. Казалось, сотни невидимых глаз уставились на меня. Мир холодной комнаты существовал по собственным законам, и, чтобы войти в него так самоуверенно, как сделал это я, нужно было либо быть покойником, либо посвящённым. Мне следовало уйти.

Однако я остался. Постояв несколько секунд, медленно двинулся между рядами. Посиневшие босые ноги с бумажными номерками на больших пальцах почти касались моих рук.

Наконец я остановился перед столом, на котором, судя по всему, лежала женщина. Я подошёл к изголовью и приподнял край простыни. Она была молода. О красоте говорить трудно, поскольку кожа обтягивала череп так, что сквозь губы просвечивала челюсть. Я обнажил остальное: прямые вытянутые ноги, прижатые руки, остро торчащие груди и тёмный уголок под бездонным пупком – вот что бросилось мне в глаза, и что я запомнил перед тем, как набросить простыню на это подобие человека.

Кажется, меня тошнило. Во всяком случае, по лестнице я спустился с трудом, держась за стену и скользя ногами по ступенькам.

Весь день меня преследовал образ мёртвой женщины, а ночью я долго не мог уснуть: мне казалось, что она вот-вот появится из темноты, бледная и страшная, чтобы отомстить мне за то, что я подглядел её наготу.

Впоследствии я часто вспоминал этот опыт. Ранее знакомство со смертью заставило меня задуматься о жизни и придало моему существованию ценность.

Человек рождается и начинает путь, следуя выработанной предыдущими поколениями схеме. Он получает образование и устраивается на работу, затем принимается строить вокруг себя мир респектабельности, который называется «мечта». Чем больше вещей покупает человек, тем меньше того, что он может пожелать, и в конце концов наступает момент, когда человек понимает: у него есть всё, что нужно, и даже больше. Задача корпораций – постоянно поставлять на рынок новую продукцию, которая должна соблазнять потребителя, порождать в нём желания. О, у производителей товаров великая миссия: дарить мечту!

Я поступил в медицинское училище, затем – в институт. После окончания три года работал врачом, но всегда знал, что лечить – это не моё.

В конце концов мы с Олегом и Глебом (мои друзья-однокурсники) основали фирму, главным управляющим которой я и являюсь.

Но это произошло в виртуальности, моей воплощённой мечте. На самом деле после мединститута я поступил в другое учебное заведение на факультет программирования и усердно осваивал эту сферу, пока не понял, что могу зарабатывать, почти не выходя из квартиры. Поначалу я трудился на корпорации, отстраивавшие Киберград. Ко многим зданиям в виртуальности приложена и моя рука. Затем стал специализироваться на охранных системах. В цифровом мире людям нужна охрана не меньше – а то и больше – чем в реальном. Однако меня всегда больше интересовало не создание препятствий, а их преодоление. Это как головоломка, которую непременно нужно решить. Так я начал осваивать хакерство.

Промышленным шпионажем занимаются многие, но не каждый умеет надёжно заметать следы. В нашем деле быть ноунеймом – самое главное. В древности младенцам подолгу не давали имён – боялись, что за ребёнком явится смерть. Так и теперь – если у тебя нет имени, тебя не существует для сил правопорядка.

Когда деньги потекли ко мне на счёт, я не бросился покупать дорогие безделушки, тачки и шмотки – я вложился в охранные системы. Это было мудрое решение, о котором я ни разу не жалел. Мои игрушки ставили в тупик самых продвинутых спецов из министерства безопасности. Не представляю, как удалось Конторе на меня выйти, но даже полковник не знал моего имени – а это дорогого стоило.

Пожалуй, единственное, с чем мне не повезло в жизни (и я не стал исправлять это в виртуальности), так это с женой.

Моя настоящая супруга сбежала, не выдержав того, что её муж целые дни проводил в Киберграде. Теперь у неё семья – «настоящая», как она это называет.

С виртуальной женой я встретился на втором курсе медицинского института. Спустя год мы узаконили свои отношения. Наш брак можно было считать счастливым, пока я не занялся продажей мёртвых уродцев. Почти полгода продолжались скандалы, а потом Мария заявила, что подаёт на развод. Я ответил «валяй», и вскоре мы перестали быть супругами. Детей, как я уже говорил, суд оставил мне, а она отправилась к дьяволу – то есть, туда, куда я её послал. Не скажу, что образ Марии я не срисовал с настоящей экс-супруги, но во многих отношениях она являлась самостоятельной личностью – хотя и не менее стервозной, чем прототип.

Думаю, здесь требуется пояснение. В Киберграде есть два типа жителей: персонажи, созданные юзерами, то есть живыми людьми, заходящими в виртуальность и некоторое время существующими в ней; симуляторы, предлагаемые пользователям для формирования своего окружения. Последние являются программами, которым можно задать определённые параметры, но далее они развиваются сами, имитируя реальных людей.

Когда ты хочешь ввести в своё ближайшее окружение нового персонажа – приятеля, родственника, сотрудника, слугу и так далее – ты выбираешь, кем он будет: аватаром реального юзера или программой-симулятором. Кому-то нравится общаться с живыми людьми, кому-то комфортнее с имитациями. Во всяком случае, всегда находятся юзеры, желающие занять место в чьей-то легенде – например, чтобы заработать кредиты. Они готовы быть дворниками, секретарями, шофёрами, нянями – ведь полученные в Киберграде деньги можно вывести на счёт в реальном банке. Правда, по довольно низкому обменному курсу, но всё же. Обычно юзерам, согласным выполнять в виртуальности не слишком приятные обязанности по контракту, а не для удовольствия (для первых и вторых условия разные; каждый индивидуально договаривается с компанией, предоставляющей аккаунт), платят довольно прилично – хватает и на жизнь в реальности, и на оплату присутствия в Киберграде. Миллионером, конечно, не станешь, но концы с концами свести можно.

Так и получается: одни трудятся в настоящем мире, чтобы оплатить пребывание в виртуальности, а другие работают в Киберграде, чтобы заплатить за жизнь в реальности.

Ты не знаешь причины, по которым человек включается в твою «легенду». Тебе не известны его возраст и пол. Он – аноним. Аноним, который может стать твоим другом, сыном, отцом, матерью, мужем, женой – да кем угодно.

Некоторые пользователи, впрочем, предпочитают оставаться в неведении относительно того, с кем имеют дело – живым человеком или симулятором – и, формируя своё окружение, отмечают опцию «случайный выбор».

Мария – симулятор. Виктор и Ева никогда по ней не скучали, хотя она всегда старалась быть им хорошей матерью. Мне кажется, они вообще не способны чувствовать что-то, кроме злобы, алчности и оргазма. Поэтому я так и горжусь ими – существами, не зависимыми от морали и нравственности. Именно такие выживают чаще, чем люди, порабощённые этикой.

Наглядевшись в окно, я возвращаюсь к столу. У меня много работы, и я придвигаю к себе терминал, который позволяет трудиться над «Алефом», не покидая Киберград. Пока всё идёт неплохо, но приходится постоянно менять параметры программ, потому что искусственный интеллект – слишком сложная штука, и порой его реакции непредсказуемы. Если б я раньше занимался созданием ИИ, мне было бы проще, но я – хакер, а не доктор наук.

Следя за тем, как очередная программа составляет отчёт о ходе эксперимента, я замечаю краем глаза, как большая сонная муха ползёт по краю стола, подбираясь к моей руке. Тёмно-синее брюшко, крупные прозрачные крылья с зеленоватым отливом, тяжёлая мохнатая голова на незаметной тонкой шее. В этом году вообще появилось на удивление много насекомых. Служащие жалуются: нельзя оставить чашку кофе, чтобы ёё тут же не облепили мухи. Окна снаружи сплошь засижены гадкими тварями, и я начал замечать, что клиенты иногда недовольно поглядывают по сторонам, заходя в мой кабинет, но ничего нельзя поделать: ни ловушки, ни вызванные на прошлой неделе морильщики не помогли.

Я высоко поднимаю ладонь и бью по мерзкому насекомому, но гадине удаётся улизнуть.

– Господин Кармин, последние сводки из информационного отдела, – голос Милы из интеркома заставляет меня вздрогнуть. – Прикажете прочитать?

– Давай, – я закрываю глаза и настороженно прислушиваюсь к блуждающему по комнате жужжанию. Если муха снова сядет на стол, я её обязательно прикончу – второй промашки не будет.

– Президент Австралии издал указ, запрещающий импорт и экспорт анатомических образцов.

Конечно, он это сделал под влиянием общественного мнения и ввиду скорых выборов. Политика – один из факторов, постоянно требующих моего внимания.

– Что же все на нас так ополчились, Мила? – говорю я.

– Не знаю, господин Кармин, – отвечает секретарша с вежливым сожалением в голосе.

– Положим, президент и сам обладает недурной коллекцией, он нашим клиентом останется, особенно если захочет, чтобы этот факт его биографии продолжал оставаться секретом, но ведь подобный указ может вызвать подражание. Как думаешь?

– Пожалуй, – соглашается Мила.

На самом деле ей это до фени, но мне нравится рассуждать вслух.

– Надо срочно развивать отрасль животных, – говорю я. – Что слышно от этого немца, Шпигеля?

– Заканчивается постройка завода. Через две недели начнут устанавливать оборудование. Господин Шпигель интересуется, где мы собираемся нанимать рабочих – в России или в Германии. Говорит, что может порекомендовать хороших специалистов.