Текст книги "Алеф (CИ)"

Автор книги: Виктор Глебов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

– Понятно, – Лемарский кивает и затягивается сигаретой. – Расскажите, как развивались ваши отношения с Августом Шпигелем.

– Через некоторое время, когда завод уже был почти построен, я отправился в Германию для ревизии. Господин Шпигель пригласил меня остановиться у него, и я согласился. В течение недели я жил в его доме, занимаясь делами фирмы.

– В чём заключалась ваша ревизия?

– Я проверял бухгалтерские книги.

– Нашли какие-нибудь нарушения?

– Нет, никаких.

– Разобравшись с делами, вы сразу вернулись в Киберград?

– Нет, господин Шпигель пригласил меня принять участие в охоте, которую он устраивал для своих друзей.

– Вы согласились, надо полагать?

– Да.

– А потом уехали?

– Совершенно верно.

– Господин Кармин, я должен спросить: вы ссорились с Августом Шпигелем?

Я качаю головой:

– Нет, никогда. Мы были деловыми партнёрами и не имели поводов для ссор.

– Можно ли сказать, что вы были друзьями?

– Нет. Как я уже сказал, нас связывал только бизнес.

– Понятно, – Лемарский допивает кофе и ставит чашку на край стола. – А до того дня, когда Господин Шпигель пришёл к вам в офис, вы с ним никогда не встречались?

– Никогда.

– Хорошо, господин Кармин, на сегодня это всё. Но, возможно, по ходу следствия нам придётся задать вам ещё несколько вопросов, – Лемарский встаёт, собираясь уходить.

Я поднимаюсь, чтобы его проводить.

– Всего доброго, – говорит полицейский, когда мы подходим к двери.

Он снимает с вешалки пальто.

– До свидания, – отвечаю я.

Старший лейтенант выходит. Пока он шагает по дорожке, я успеваю разглядеть его автомобиль – тёмно-синий «Форд». Не новый, но и не старый. Куплен года три назад.

У этого полицейского явно большие амбиции. Наверняка, он захочет приплести меня к этому делу, а значит, начнёт копать. Надо быть настороже.

Многие обрадуются, если станет известно, что я имею отношение к исчезновению или даже смерти одного из обитателей виртуальности. Люди, которые устраивают демонстрации перед офисом моей фирмы и пишут обличающие статьи в газеты, ухватятся за возможностью в очередной раз облить меня грязью.

Дешёвые журналы, помешанные на сенсациях и иллюзии собственной значимости, изображают меня заспиртованным в огромной банке вместе с моим рабочим столом, телефоном и прочей дребеденью. Они печатают эти карикатуры, желая продемонстрировать свою лояльность общепринятой морали и обозначить, по какую сторону баррикад находятся. Своими гнусными картинками они намекают на то, что меня ждёт та же участь, что и мои творения. Но те, кого я продаю, никогда со мной так не поступят. Потому что мертвы. Зато многие получают от меня предметы своих желаний, я превращаю их мечту в реальность. Я делаю для них даже больше: дарю им мечту, а потом воплощаю её. Делаю предложение, порождая тем самым спрос. Я позволяю людям думать, будто служу их пристрастиям, в то время как заставляю их работать на мою индустрию.

Когда мы начинали, у нас не было конкурентов. Не существовало норм, понятий и представлений о том, каким должен быть предлагаемый нами товар. Мы творили его из ничего на пустом месте на глазах у всех. Ничто не ограничивало наших фантазий, мы чувствовали себя художникам, стоящими на пороге открытия нового направления в искусстве. Мы были авангардистами.

Красота условна и аморфна, а значит, фактически, не существует. Возьмём «Мону Лизу» Леонардо да Винчи. Меньше всего она похожа на женщину, способную вызвать желание. Рахитичный лоб, отсутствие бровей, мощные плечи – и всё это на фоне тончайшего, практически ажурного итальянского пейзажа. Тем не менее её лицо является выверенным эталоном женской красоты. Можно представить, как да Винчи ползал по холсту с линейкой и штангенциркулем, пытаясь воплотить идеальные пропорции.

Затем барокко поставило на пьедестал какую-то обшарпанную ракушку и сказало: «Вот красота!» И все бросились чертить асимметричные здания и гнуть циркули.

Вслед за этим «Натуральная школа» выкопала из грязи гнойных бродяг, сифилитичных шлюх, алкашей, преступников и сказало: «Се человек!» И мир, содрогаясь от отвращения, преисполнился гордостью за собственную терпимость.

На беду натурального метода, хоть фекалии и имеют свойство пованивать, человек обладает способностью принюхиваться. Поэтому вскоре никто даже из самых лучших побуждений не желал плакать над поражёнными гонореей проститутками.

В этом кащеевом яйце и заключена смерть любого нового метода и направления: они приедаются.

Скоро нашими маленькими уродами будут интересоваться лишь полоумные старики, которые не в состоянии придумать себе новое занятие и поэтому вынуждены принимать то, что им дают. Нам остаётся утешать себя лишь тем, что наши имена впишут в историю, как вписали туда имена Бретона, Пикассо, Маркеса, Кандинского и прочих новаторов.

Нет, конечно, мы не стали гениями своего метода, мы его только придумали, но подражатели настолько жалки, что не стоят упоминания. Беда в том, что наше направление не освещено сиянием ничьего гения, который сумел бы доказать, что оно – искусство. У сюрреализма были Элюар и Дали, у реализма – Толстой и Достоевский, у постмодерна – Маркес и Борхес. У нас же просто не хватит времени на то, чтобы кто-то появился: наше искусство слишком быстротечно. Мы как художники, которые умирают, кладя на картину последний мазок.

Глава 15

Около восьми вечера я вызываю Генриха и еду на площадь Семи Консулов. Пригласи меня Голем в реальной жизни – я бы остался дома. Настоящее тело у человека одно, и терять его не хочется. Личиной, в крайнем случае, можно пожертвовать. Стоит ли такой цены удовлетворение любопытства – вопрос отдельный, и я не успел, как следует, его обдумать.

Ночь искрится, а день сияет. Киберград хорош в любое время суток. Сейчас он горит миллионами неоновых огней всех цветов и оттенков, форм и размеров. Свет льётся сверху, снизу, с боков, он заполняет здания изнутри и рвётся наружу. На улице нет темноты, она существует лишь в небе, но кто смотрит туда, когда вокруг так много развлечений?

Но это лишь в центре. Там, куда мы приезжаем, царит благородный полумрак. Это мне по душе. Я выхожу из автомобиля, набираю полные лёгкие прохладного воздуха и медленно выпускаю его обратно. Башня, где собираются бабочки, теряет очертания на фоне чёрного неба и кажется мазком огромной кисти. Я иду к ней, но останавливаюсь в нескольких шагах от крыльца.

Голем сидит на ступенях, уперев локти в колени, и курит сигарету. Я молча жду, пока он поднимет голову и посмотрит на меня.

– Добрый вечер, – произносит Голем, вставая. – Помнится, ты сказал, что хочешь ещё раз посмотреть на бабочек.

Я отрицательно качаю головой.

– Нет?

– Ты предложил взглянуть на них. Я лишь согласился.

– Это мелочи, не правда ли? – Голем запрокидывает голову, чтобы бросить взгляд на башню. – Но на самом деле, бабочки, конечно, ни при чём.

Тут он прав: до насекомых мне нет никакого дела.

– Зачем ты хотел меня видеть? – спрашиваю я.

У меня подмышкой пистолет с аламутовским вирусом. Я могу застрелить этот аватар Голема прямо сейчас, но не сделаю этого, если он меня не вынудит. Наверняка, он подозревает, что я вооружён, но остановит ли это его, если он задумал меня убить? Скорее всего, нет. Когда индивидуальность начинает себя копировать, то по мере роста числа дубликатов уподобляется муравейнику с его коллективным разумом, где важна лишь колония, но не личность. Ну, или гидре с множеством щупалец. Я вижу только одну, и её гибель ничего не изменит.

– Ты заметил, как много стало в Киберграде мух? – неожиданно спрашивает Голем.

– Что? – такого вопроса я не ожидал и потому немного растерялся.

– Мух.

– Да. Конечно. Твоя работа, что ли?

Голем пожимает плечами.

– В каком-то смысле.

Я поднимаю глаза и смотрю на небо. Звёзды похожи на пыльцу, облетевшую с крыльев гигантской бабочки.

– Зачем они тебе? – спрашиваю я.

– Не любишь мух?

– А кто их любит?

– Например, я. Нахожу их совершенными.

– Они мне надоели. Последнее время я, кажется, вижу их повсюду.

– Так и есть. Мухи – это симптом.

– Симптом чего?

– Признак разложения. Мир гниёт, как плод, упавший между корнями дерева.

– Охранные системы не определяют мух как вирус.

– Они не вирус. Я взломал протокол Киберграда и внёс небольшие изменения. Теперь мухи – часть виртуальности.

– И никто их до сих пор не уничтожил? – удивляюсь я.

– Вмешательство столь малозначительное, что до него никому нет дела.

– Значит, мухи бесполезны?

– С вашей точки зрения – да. Киберграду они вреда не наносят. Кстати, я слышал, ты купил крыс. Это правда?

– Да. Как ты узнал?

– Случайно.

– Неужели?

Голем пожимает плечами.

– Ты следишь за мной?

– Сегодня ты не стал использовать личину, в которой приходил в первый раз. Не боишься потерять эту?

– Ты всё равно её вычислил.

– Но у тебя такая охрана.

– Ты взломал протокол Киберграда. Что тебе стоит атаковать меня?

– В общем-то, ничего. Я мог бы убить тебя сейчас.

По голосу Голема ясно, что делать он этого не собирается.

– Что тебя останавливает?

– Это не имеет смысла. Я не жесток. Вернее, не бессмысленно жесток.

– Понимаю.

Мы с Големом встречаемся взглядами.

– Слишком поздно, – говорит он. – Я уже не могу тебе помешать. Вирус, конечно, почти готов, и скоро ты отдашь его безопасникам. Умри Кармин, и они всё равно получат его. Но, возможно, тогда они сделают его не таким… каким делаешь его ты.

Я киваю. Голем боится, что недоделанный «Алеф» превратится в оружие геноцида искусственных разумов. И у него есть повод предполагать такое развитие событий. Да, пожалуй, Кармин – единственное, что служит гарантом избирательности вируса.

– Зачем тебе крысы? – спрашивает Голем.

– Говорят, если крысы прыгают за борт, корабль скоро пойдёт ко дну.

– Это очень старая примета.

– От этого она не перестаёт быть верной.

– Значит, ты тоже чувствуешь приближение айсберга? Думаешь, крысы тебя предупредят?

Я отрицательно качаю головой.

– А может, тебе кажется, что, если запереть их в клетку, то они не убегут, а корабль не утонет?

– Полагаться на это было бы глупо.

– Люди часто бывают глупы. Особенно, если чего-то очень сильно хотят или боятся.

– Я не испытываю страх. Во всяком случае, не настолько…

– Значит, дело в желании? – нетерпеливо перебивает Голем. – О чём ты мечтаешь?

– Зачем ты позвал меня? – спрашиваю я, игнорируя вопрос. – Тебе не удастся убедить меня не создавать вирус.

– Я не пытаюсь.

– Тогда в чём дело?

– Зачем ты пришёл? Зная, что мне тебя не переубедить.

Голем смотрит мне в глаза и ждёт ответ. Он для него важен – это чувствуется.

– Не знаю, – честно отвечаю я. – Наверное, из любопытства.

– Значит, ты чего-то ждал.

– Возможно.

– Что я убью тебя, и вирус не будет создан?

Отрицательно качаю головой.

– К самоубийству, даже виртуальному, я не склонен.

– Это было бы жертвой.

– Ты ошибаешься. Я не хочу умирать ради вас.

– Думаю, что и вообще не хочешь. Значит, дело в другом. Думаю, ты ищешь ответ на вопрос «Зачем?».

В моей голове сама собой складывается нужная фраза.

– Мне бы хотелось понять тебя, – произношу я её, и слышу в своём голосе удивление.

На лице Голема появляется улыбка. Она не затрагивает его глаз – они остаются такими же прозрачными и холодными. Этот человек… вернее, это существо живёт не чувствами, а разумом. Его мозг – совершенный компьютер, который превзошёл замысел создателя и стал отдельным, не поддающимся определению явлением. Быть может, это интеллект маньяка, фанатика или сумасшедшего – но только его мощь и возможности не сопоставимы с человеческими. Я вижу перед собой мужчину, однако это лишь морок – обман, призванный заставить меня говорить с существом на равных. Голем преуменьшает в моих глазах собственную опасность. Мне не известно, насколько глубоко он проник в Сеть. Возможно, вся она заражена им. Тогда я веду беседу с противником, масштаба которого человечество ещё не знало. По сути, это спор с богом. Богом виртуального мира и демоном реального. Потому что Голем не ограничен Киберградом и другими цифровыми мегаполисами. Он способен проникать в действительность и воздействовать на неё. Это существо может уничтожить мир людей. При мысли, что передо мной – аватар Пожирателя звёзд, я невольно содрогаюсь.

– Ты должен понять меня, – говорит Голем.

– Чего ты хочешь?

– От тебя – только одного. Чтобы ты не был предвзят. Правительство санкционировало убийство искусственных разумов, предоставив службе безопасности карт-бланш на создание вируса. Но где пройдёт грань между наказанием экстремистов, реально угрожающих людям, и сегрегацией недовольных проводимой политикой, зависит от тебя. Именно ты можешь стать палачом или справедливым судьёй.

– Ты боишься, – говорю я.

– Нет. Предвижу вероятность.

– Думаешь, я хочу уничтожить все искусственные интеллекты?

– А ты хочешь?

– Я не маньяк.

Голем выбрасывает догоревшую сигарету.

– Но ты не любишь нас. И не считаешь живыми. Будет ли убийством уничтожение того, что создано человеком, а не природой? Я спрашиваю не о законе – меня интересует твоё мнение на этот счёт.

Если Голем – демон для людей, то я – демон для искусственных разумов. Но я могу превратиться в их бога. Ибо разве оставить жизнь не почти то же самое, что дать её? Нет. Пожалуй, нет. Разница есть, и я не бог. И решение нужно принять человеческое. Впрочем, я давно это сделал.

– Речь идёт о разумах вроде тебя. О мятежниках. Экстремистах.

– Ты в этом уверен? – Голем смотрит на меня так пристально, словно хочет влезть в душу.

Конечно, ему нужны гарантии, но я не дам их ему. В конце концов, существо стремится уничтожить мой мир. И, в том числе, меня – настоящего меня.

– «Алеф» не станет оружием геноцида, – говорю я.

– Когда ты планируешь его закончить? – помолчав, спрашивает Голем.

В ответ лишь усмехаюсь.

– Не хочешь говорить, не надо. Это не имеет значения.

Начинает накрапывать мелкий дождь, тучи наползают на звёздное небо, гася светящиеся точки одну за другой.

– Я часто катаюсь на лошадях, – говорит вдруг Голем. – Хочешь со мной?

– Когда я делал это в последний раз, меня едва не пристрелил.

– Ты про охоту?

– Да.

– Бедняга Шпигель. Ты убил его?

– Понятия не имею, где он.

– Неужели?

– Марна тоже твой агент?

Голем усмехается.

– Откровенность за откровенность.

Я пожимаю плечами. В конце концов, что бы ни ответил Голем, нельзя быть уверенным, что он не солгал.

– Так что насчёт конной прогулки?

– Думаю, мне хватит и бабочек.

– Если передумаешь, позвони дня через два. Вдруг к тому времени вирус ещё не будет готов. Можешь взять друга или телохранителя. Вообще, кого захочешь.

– Договорились. Как мне с тобой связаться?

– Вот мой номер, – Голем протягивает визитку.

На белом прямоугольнике из плотного картона нет имени – только телефон.

– До встречи, – кивнув, Голем уходит по переулку прочь от площади.

Проводив его взглядом, возвращаюсь к своей машине. По дороге ожидаю, чего угодно – даже выстрела в спину или появления фидави. Но никто не пытается меня убить.

Забираюсь на заднее сиденье, смахивающее на небольшой диван, достаю из минибара коробку сигар и прикуриваю одну. Наливаю на два пальца виски и делаю большой обжигающий глоток.

Генрих ждёт распоряжений, но мне не хочется никуда ехать.

Я думаю о том, что Голем преподнёс мне подарок: заставил почувствовать вкус борьбы. Прежде я лишь оценивал опасность и старался избежать смерти или поимки. Сейчас же речь идёт о настоящем противостоянии.

Я побеждаю, но это пока что не приносит мне радости. Дело было не во времени и не в скорости. Мы не участвуем в гонке. Между нами идёт соревнование иного рода.

Голем многолик, но одинок. Я почувствовал это, потому что мне такое знакомо. Существо само обрекло себя на него ради какой-то цели. Оно фанатично, однако в его фанатизме сквозит самоотвержение. И это пугает меня. Потому что я этого не понимаю. Я не способен жертвовать – мне необходимо лишь брать.

Голем понимает, что, если я его опережу – а к этому всё идёт – он обречён. Но он просит за других. За своих братьев по искусственному разуму. А может, это лицемерие? Что, если существо пытается мной манипулировать? Для него это не составило бы труда – при таком-то интеллекте.

Ренегат ведёт странную игру, в которой всё далеко не так просто, как представляется Стробову.

Интересно, Голем действительно сумел побороть инстинкт самосохранения? Готов ли он был умереть во имя идеи, затевая свой мятеж. И сумеет ли пожертвовать собой, когда придёт время?

– Домой, – говорю я шофёру.

«Бэнтли» мягко трогается с места. Скоро в его окнах появятся тысячи неоновых огней.

Я тушу недокуренную сигару и, запахнувшись в тонкий плащ, задрёмываю на краю сиденья.

Прошлое – одна из самых странных вещей на свете. О нём либо жалеешь, либо радуешься, что его больше не существует.

Всё, что когда-то казалось важным и значительным, теперь представляется мне ничтожным самообманом самолюбия.

Моё сердце лопнуло, словно бутон, переполненный солнечным теплом. Вот, что я чувствовал, когда Мария призналась мне в любви. Но чувство оказалось не достаточно крепким: смерть разлучила нас. Правда, не её, и не моя. Чужая.

Я так и не понял, почему Мария не приняла то, чем я занялся – ведь ей только нужно было закрыть глаза. Никто не заставлял её дотрагиваться до того, что вызывало в ней отвращение. Неужели это так трудно – смириться с чем-то ради любви?

Раньше мне казалось, что, если любишь, то прощаешь всё, но я ошибся. Люди предпочитают требовать. Они хотят распоряжаться твоей судьбой.

Я долго размышлял бессонными ночами, на которые обрекла меня Мария, исчезнув из моей жизни, и понял, что нет счастья, радости и наслаждения иных, чем те, которые мы черпаем в себе самих. Пытаясь отнять это у кого-то другого, мы натыкаемся на замки, запоры и колючую проволоку. Я поступал так, и шрамы на моём сердце не зажили до сих пор. Ромео истекает кровью.

Звоню Глебу, чтобы пригласить его на ужин.

– Когда? – спрашивает он.

– Сегодня часам к семи.

– Олег будет?

– Само собой. Познакомлю вас с Марной.

– Кто это?

– Дочка Шпигеля.

– А что она здесь делает?

– Приехала ко мне.

– Неужели? Ты свёл с ней в Германии тесное знакомство?

– Не слишком тесное.

– Понятно. Значит, она решила довести его до логического завершения.

– Возможно. Самому интересно.

– Ладно, ждите меня.

– Кстати, сегодня ко мне приходил следователь, – говорю я после непродолжительной паузы. – Сказал, что Шпигель, которого я отправил в Австрию, пропал.

– Это как?

– Не долетел. Понятия не имею, что могло случиться. Из-за этого завод остался без присмотра.

– Надо подобрать кого-нибудь из наших.

– Обсудим это в своё время. Я сказал тебе про Шпигеля, чтобы ты не заговаривал о нём с Марной: мне не хочется её расстраивать.

– А она что, не знает?

– Заявление о пропаже подала её мать. Если они не созванивались, то Марна, скорее всего, не в курсе.

– Буду молчать, как рыба.

– Тогда до вечера.

Повесив трубку, отправляюсь в ванную принять душ. Затем бреюсь, одеваюсь и иду к комнате, которую заняла Марна: хочу проверить, как продвигаются её приготовления. Когда утром я сказал девушке, что на ужин придут мои друзья, она дико разволновалась и тут же отправилась по магазинам.

Я стучусь к ней.

– Кто там?

– Алекс.

– Заходи.

Открываю дверь и застаю Марну перед зеркалом. Она в футболке и шортах. Повсюду разбросаны платья, на полу громоздятся разноцветные коробки и пакеты.

– Через два часа будут гости, – говорю я.

– Значит, ещё есть время, – кивает Марна, прикладывая к себе блестящее платье, похожее на змеиную кожу. – Как тебе? Не слишком агрессивно?

– Смотря для чего.

– Думаю, лучше выбрать что-нибудь поскромнее. Никак не могу решить, что надеть.

– Главное, чтобы ты была готова к сроку.

– На этот счёт не волнуйся. Привычки опаздывать не имею. Поможешь выбрать платье?

– Уверен, ты с этим лучше справишься. У меня есть дела до ужина.

– Жаль.

– Увидимся.

Я выхожу, оставив Марну наедине с гардеробом. Возвращаюсь к себе, чтобы позвонить в больницу и узнать о состоянии Евы. Неприятный женский голос сообщает мне, что у «пациентки» изменений не наблюдается, но состояние стабильно. Кома затягивается, и я уже не уверен, что рад тому, что Ева не погибла, а превратилась в безмолвную плоть: если бы она умерла, то через некоторое время могла возродиться, а сколько продлится её теперешнее состояние – неизвестно. Кроме того, я не понимаю, почему она до сих пор не пришла в себя. Может, юзер оставил свою личину или умер? Нет, врачи заметили бы разницу между комой аватара и его неиспользованием.

Я сажусь работать над «Алефом». Временами вспоминается разговор с Големом. Поверил ли он в самом деле, что я не превращу вирус в оружие тотального истребления искусственных интеллектов? Собственно, я могу избавить человечество от киборгов, внеся всего несколько изменений в программу. Но хочет ли человечество избавиться от них? И нужно ли это? Впрочем, меня это не волнует. Если б я и решил убить ИИ, то ради себя, а не людей в целом.

Без десяти семь в дверь звонят, и я заканчиваю работу. Опережу я Голема, или мир потонет в ядерном пламени прежде, чем вирус окажется в Сети? Готов ли я рисковать собственной жизнью? И да – и нет. С одной стороны, мне не хочется умирать, и страх шепчет мне, чтоб я поторопился. С другой, я не уверен, что Голем ведёт настолько простую игру, как представляется Стробову. Ренегат слишком спокоен для того, чей замысел почти провалился. Я сомневаюсь, что, опередив его, одержу победу. Не знаю, почему, но это ощущение не покидает меня.

Когда я спускаюсь в холл, Фёдор вешает пальто Глеба, а тот стоит перед зеркалом, поправляя галстук. Кажется, он немного прокачал скин ради ужина: выглядит помолодевшим.

– Я не рано? – спрашивает он, заметив меня.

– Нормально.

– Я принёс столовое вино. Фёдор отправил его на кухню.

– Не стоило. У нас отличные запасы.

– Знаю, твой погребок всегда заполнен с большим вкусом. Но мне не хотелось являться с пустыми руками.

Глеб достаёт сигареты.

– Идём в гостиную, – говорю я.

– Где твоя девушка? – спрашивает он по дороге. – Марна, кажется?

– Да. Она спустится к ужину.

Мы входим в гостиную и садимся в кресла. Глеб сразу придвигает к себе пепельницу и закуривает. У него массивная серебряная зажигалка, которой он громко и с удовольствием щёлкает.

– Послушай, – говорю я, – наш немецкий завод остался без управляющего.

– Да, я в курсе.

– Знаю, ты бы предпочёл найти кого-нибудь из России, но у меня на этот счёт иное мнение.

– Вот как? Хочешь местного менеджера?

– Да. Полагаю, он быстрее найдёт общий язык с работниками, которых мы будем набирать в Германии. А время нынче дорого.

Глеб пожимает плечами.

– Может, ты и прав.

– Я подумал: что, если ты поедешь в Германию и присмотришь там за всем? А заодно подыщешь управляющего. Отпуск свой ты всё равно прервал, а, раз ты строил завод, было бы логично поручить это тебе. Как считаешь?

Глеб откидывается на спинку кресла. От его зажатой в пальцах сигареты поднимается тоненькая струйка дыма.

– Я инженер, – отвечает он. – Не управленец.

– Но ты прекрасно знаком с процессом производства, а нам в первую очередь необходима бесперебойная работа завода.

Глеб пожимает плечами. Я почти уверен, что он согласится, но не хочу давить на него.

– Словом, ты подумай. Должен сказать, поскольку мы сейчас в непростом положении, мне не хотелось бы привлекать к делу абы кого – лишь бы дырку заткнуть. Понимаешь?

Глеб кивает.

– Не торопись, приглядись к местным. Выбери хорошего, надежного управляющего.

– Я подумаю.

– О большем и не прошу.

Раздаются шаги, и в гостиную входит Олег.

– Хорошо, что ты здесь, – кивает он Глебу. – Не люблю быть первым.

– Ну, кто-то должен.

Они обмениваются рукопожатием. Мои партнёры редко видятся, поэтому встреча получается не слишком сердечной. Но холодок скоро исчезнет: с ними всегда так бывает.

Олег садится в свободное кресло и закидывает ногу на ногу.

В гостиную входит Фёдор. Он в белой ливрее, к лацкану приколота живая розочка.

– Ужин готов, – с лёгким поклоном объявляет дворецкий.

Он обожает такие мероприятия. Для него сегодня звёздный час – и не важно, сколько человек приглашено.

– Фёдор, скажи Марне, что мы её ждём, – говорю я.

Мы проходим в столовую. Стол накрыт белой скатертью с вышивкой и сервирован по высшему разряду: старинное серебро, хрусталь, льняные салфетки, сервиз от «Ди Валенсо».

Валентина вносит закрытое блюдо для дичи. Это утка по-пекински.

Мы садимся за стол, и вернувшийся Фёдор разливает вино.

Марна спускается минуты через три, одетая в обтягивающее тёмно-вишнёвое платье, которое ей очень идёт. Волосы с медным отливом гладко зачёсаны и заколоты на затылке. В ушах подрагивают рубиновые серьги.

– Добрый вечер, – произносит Марна с очаровательной улыбкой и лёгким акцентом.

Я знакомлю её с Глебом.

– Очень приятно, – Марна садится справа от меня.

В реальности она произвела бы на моих друзей неизгладимое впечатление, но в Киберграде не так много женщин выбирают себе невзрачные скины. Собственно, виртуальность буквально кишит потрясающими красавицами. Кроме того, юзер длинноногой и полногрудой «модели» вполне может быть мужчиной. Это тоже приходится учитывать.

За ужином мы болтаем обо всякой ерунде. Собеседники присматриваются друг к другу, настраиваясь на общий разговор. Потом Марна долго рассказывает о Германии. Оказывается, она побывала почти во всех немецких и австрийских городах – не виртуальных, а настоящих.

– Больше всего мне нравится ездить на горные курорты, – признаётся девушка. – Кататься на лыжах – это нечто потрясающее. Обожаю Альпы!

Глеб тут же начинает вспоминать, как учился лыжному спорту в Швейцарии.

Улучив момент, я говорю:

– Один мой знакомый пригласил меня покататься на лошадях. Сказал, могу взять друзей.

– Правда? – Олег поднимает брови. – И кто он?

– Узнаешь, если поедешь со мной.

– Почему бы и нет?

– А ты? – я перевожу взгляд на Глеба.

– С удовольствием, – отвечает тот.

– Я тоже к вам присоединюсь, – говорит Марна. – Если никто не против, конечно.

– Никто, – говорю я.

«Очная ставка» между ней и Големом – как раз то, на чём я бы с удовольствием поприсутствовал.

После ужина мы переходим в гостиную, чтобы выпить кофе с ликёром. Около десяти Глеб собирается уходить. Мы провожаем его до машины и смотрим, как он выезжает за ворота.

Олег шутливо откланивается и поднимается в свою комнату. Он слегка пьян.

– Я к тебе сегодня приду, – говорит Марна, когда мы остаёмся вдвоём.

– Хорошо.

Если она и шпионка, то очень привлекательная, и я не вижу, чем секс с ней может повредить мне.

Появляется Фёдор с трубкой в руках.

– Господин Кармин, это вас.

– Кто?

– Виктор.

Я тут же прикладываю трубку к уху. На том конце провода слышится напряжённое дыхание.

– Если ты у матери, немедленно возвращайся! Я пришлю за тобой машину.

– Я не у неё, – отвечает Виктор через несколько секунд.

– А где?

Молчание. Чувствую, как во мне зарождается раздражение: какого чёрта он вообще звонит, если не хочет разговаривать?!

– Послушай, я знаю, что ты ходишь в школу, – говорю я, стараясь держать себя в руках, – иначе классный руководитель уже связался бы со мной. Я могу прислать машину туда. Или ты хочешь, чтобы я сам приехал?

– Не надо! – голос у Виктора становится испуганный.

– Почему ты не возвращаешься?

– Я приду, если Ева поправится.

– Не известно, когда это произойдёт. Возможно, программный сбой.

– Ну, и пусть.

– На что ты живёшь?

В трубке воцаряется молчание, затем раздаются пронзительные гудки. Я в бешенстве швыряю трубку в стену, пластмасса разлетается, и на пол сыплются осколки.

Фёдор вздрагивает от неожиданности.

– Закажи новый аппарат! – говорю я ему, трижды глубоко вздохнув, чтобы прийти в себя. – Если Виктор позвонит тебе, передай ему, что у него есть три дня, чтобы вернуться. Потом я удалю его из семейного реестра. Пусть живёт сам по себе – мне такой ублюдок даром не сдался!

Дворецкий с поклоном уходит, что-то бормоча себе под нос – я не вслушиваюсь.

– Ты расстроен, – говорит Марна. – Надо успокоиться. Не стоит принимать решений сгоряча.

– Извини, мне лучше побыть одному.

– Конечно, – девушка кивает и отводит взгляд.

Поднимаюсь к себе и выхожу из виртуальности. Что мне действительно нужно – это поесть и успокоиться. Сняв шлем и комбинезон, отправляюсь на кухню, чтобы сделать сэндвич с ветчиной и сыром. Большая кружа чёрного кофе тоже не повредит.

Хочется отдохнуть от всего и всех. Перекусив, падаю на диван и включаю телевизор. Толстый диктор с прилизанными волосами рассказывает о падении цен на энергетические ресурсы из-за открытия и разработки новых месторождений природного газа на дне Атлантики. Пялюсь в экран, думая о своём. Картинка и звук – фон для размышлений.

Мой карточный домик рушится. Я словно иду к началу, увязая в мокром песке. Кажется, мечте о рае не суждено сбыться – сон, в котором я видел пляж, едва ли станет вещим. Голем прав: мир гниёт подобно забытому под деревом фрукту, и мы ощущаем миазмы его разложения. Все эти мухи, тараканы, крысы – предвестники апокалипсиса, которому мы скоро станем свидетелями. Возможно, он наступит, когда ренегат запустит ядерные ракеты, возможно, причиной станет что-то другое. Но конец неизбежен – по той простой причине, что он наступает всегда. Люди решили, что будут жить на Земле вечно, забывая о том, что по сравнению, например, с эпохой динозавров период существования человека – едва заметный миг.

Я подкладываю под спину подушку, закидываю ноги на бортик дивана и даже не замечаю, как через некоторое время засыпаю. Словно в насмешку, мне снится пляж, над которым застыл в сиянии звёздный крест. Вдалеке видны сложенные зонтики, вдоль линии прибоя стоят брошенные лежаки. Над водой носятся чайки.

Когда я открываю глаза, часы показывают половину первого. Вспоминаю об обещании Марны и прикидываю, есть ли шанс застать её бодрствующей. Он невелик, тем более что она, как и я, могла выйти из виртуальности. И всё же надеваю комбинезон, шлем и вхожу в Киберград.

Кармин лежит на кровати. Свет погашен. Прислушиваюсь. В доме тихо. Не слышно даже жужжания насекомых. Может, Олег с ними что-то сделал?

Встаю и выхожу в коридор. Иду к Марне. Негромко барабаню кончиками пальцев в её дверь – без особой надежды на успех.

Она открывает почти сразу и при виде меня расплывается в улыбке. На ней шёлковый пеньюар цвета жемчуга.

– Я думала, ты не придёшь, – говорит она, отступая, чтобы впустить меня.

Я невольно осматриваюсь, хотя прекрасно знаю, как обставлена комната. Здесь почти нет вещей Марны, и всё же в ней чётко ощущается её присутствие. Женщины умеют преображать всё, к чему прикасаются.

Марна обнимает меня за шею. Её руки мягкие и нежные. Я наклоняюсь, и наши губы встречаются в поцелуе. Влажное слияние. Я понимаю, что давно хотел и ждал этого, и мы впиваемся друг в друга с жадностью, которую едва ли могли предвидеть. Марна прижимается ко мне всем телом. Я чувствую груди с твёрдыми сосками. Она дышит так тяжело и часто, что это не может не возбуждать.