Текст книги "Алеф (CИ)"

Автор книги: Виктор Глебов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

Глава 14

Спустившись к завтраку, я обнаруживаю, что стол сервирован, но за ним никого нет.

– А где Олег? – спрашиваю я Фёдора.

– Господин Зуев уехал рано утром неизвестно куда и не сказал, когда вернется, – отвечает дворецкий.

– А Марна?

– Обещала спуститься с минуты на минуту.

Я велю Фёдору не ждать и подавать завтрак, как только он будет готов. Он кивает и скрывается на кухне, а я сажусь за стол и кладу на колени салфетку с вышитой в углу монограммой.

Спустя пару минут Валентина вносит дымящийся и распространяющий восхитительный аромат поднос и ставит его на стол. Я вижу яйца по-бенедиктински, горячие бутерброды с ветчиной, сыром и помидорами, свежий салат и тосты с маслом.

Почти одновременно с Валентиной входит Марна в платье из сиреневого шёлка, не закрывающем колени. Волосы убраны назад и перехвачены пёстрой лентой.

– Доброе утро! – говорит она, обращаясь к нам с Валентиной, и садится за стол напротив меня. – Как малыш? С ним всё будет в порядке?

– Скорее всего, – отвечаю я. – Врач поместил его в специальный бокс, чтобы обеспечить постоянный надзор.

– Да, в таком возрасте это иногда бывает необходимо, – кивает Марна. – А где его мать?

– В больнице, – отвечаю я нехотя. – Несчастный случай. Упала с лестницы.

– Господи! – брови у Марны медленно ползут вверх. – Прямо одно к одному. Как её зовут?

– Ева.

– Красивое имя. В Германии оно встречается довольно часто.

– Да, наверное, – отвечаю я, принимаясь за еду.

Похоже, Валентина решила нас побаловать в связи с событиями прошлой ночи.

– Ты держался очень мужественно, – говорит Марна. – Особенно, учитывая, что твоя дочь тоже нездорова.

Молча пожимаю плечами.

– Вчера ты не выходил из комнаты.

Естественно, я ведь провёл вчерашний день в реальности, трудясь над «Алефом».

– Было много работы.

– Понимаю. Мне можно пока остаться у тебя?

Я слегка озадачен. Предполагалось, что Марна переночует у меня и вернётся в гостиницу. Собственно, её и сейчас тут быть не должно. Мне не очень хочется держать дома потенциального агента Голема, но не отказывать же девушке.

– Конечно, – говорю я. – Надо сказать Генриху, чтобы он перевёз твои вещи из отеля.

– Здорово! – восклицает Марна с радостной улыбкой. – Надеюсь, я не помешаю? Просто мне кажется, что тебе сейчас нужна поддержка.

Как благородно.

– Спасибо. Весьма признателен.

Какое-то время мы едим молча, затем я кладу приборы в опустевшую тарелку и отодвигаю её. Пауза затягивается, хотя Марна, вроде, не испытывает неловкости.

– Как твоя мать? – спрашиваю я, протягивая руку к чайнику. – В порядке?

– Немного скучает по папе. Теперь, наверное, и по мне.

– Ей он тоже не звонил и не писал?

– Нет.

Марна придвигает ко мне свою чашку. Я наливаю в неё заварку и разбавляю кипятком.

– Сахар?

– Три ложки, пожалуйста. Спасибо.

– Не за что, – отвечаю я и, разбавив свой чай холодной водой из графина, быстро его выпиваю. – Мне пора на работу. Попроси Валентину накормить тебя обедом.

– Разве ты не приходишь обедать домой? – удивляется Марна.

– Не всегда, – говорю я, вставая из-за стола. – Ну, до вечера.

– Хорошо, – девушка расстроена. – Пока.

Поднимаюсь к себе в комнату, надеваю костюм и, вызвав по терминалу Генриха, выхожу на лестницу. В это время раздаётся телефонный звонок.

Я спускаюсь на первый этаж, где застаю Фёдора, прижимающего к уху трубку. При виде меня он начинает нервничать, так что сразу становится ясно, кто звонит.

– Виктор? – спрашиваю я, подходя.

– Он хочет с вами поговорить, – дворецкий протягивает мне трубку.

– Алло.

– Привет, – голос у Виктора спокойный, и это плохо. – Как Ева?

– Почему бы тебе не проведать её? – отвечаю я.

– Не могу.

– Полиция пока не имеет к тебе претензий.

– Правда?

– Да.

Пауза.

– Спасибо.

– Не за что.

– А Ева? Что она говорит?

– Она ещё не вышла из комы.

Глубокий вздох.

– Я этого не хотел.

– Чего именно?

– Чтобы Ева попала в больницу.

– А как ты думал? Что после такого удара она отправится навестить подружек?

– Нет.

Пожалуй, стоит говорить с Виктором помягче. Я ведь хочу, чтобы он вернулся.

– Где ты живёшь?

Молчание.

– С матерью?

В динамике щёлкает, и через секунду раздаются гудки. Я отдаю трубку Фёдору и прохожу мимо него к двери. У крыльца меня ждёт машина.

– В офис, – говорю я, забираясь на заднее сиденье.

Года три назад, когда я лежал в кровати, собираясь выйти в реальность, в комнату проскользнула Ева. Она прошлёпала по полу босыми ступнями и залезла ко мне под одеяло.

– Привет, – сказала она, поудобнее устраивая голову на подушке. – Почему ты не спишь?

– А ты? – спросил я, отодвигаясь к стене, чтобы дать ей побольше места.

– Не хочется.

– Тебе завтра рано идти в школу.

– Ну, и что? Я от этого быстрее не засну.

Я улыбнулся в темноте её словам и предложил:

– Если не хочешь спать, можно во что-нибудь сыграть.

Ева обрадовалась.

– Давай в правдивую историю, – предложила она шёпотом.

– Это как?

– Для этого нужно, – Ева придвинулась ближе, – рассказать о себе историю, только чтобы всё было правдой. Так что сначала поклянёмся не врать, ладно?

– О'кей, – ответил я. – Обещаю.

– Я тоже, – Ева подняла вверх руку, как бы принося клятву.

– А про что должна быть история?

– Мы посчитаемся. Кто выйдет, тот загадывает, о чём рассказывать. Чур, я считаю! – Ева начала декламировать стишок, указывая поочерёдно то на себя, то на меня: – На золотом крыльце сидели… Я вышла! – через несколько секунд воскликнула Ева и захлопала в ладоши.

– Ну, – сказал я, улыбнувшись, – загадывай.

– Сейчас-сейчас, что-нибудь придумаю, – Ева подняла глаза к потолку. – Ага, вот. Расскажи, почему мама нас бросила.

Вопрос застал меня врасплох. Я не знал, что ответить, и молчал. Ева нетерпеливо потеребила меня за руку.

– Ты обещал не врать, – напомнила она.

– Маме не нравилось, что я работаю в своей фирме, – ответил я уклончиво.

– Почему? Ведь теперь нам живётся гораздо лучше.

– Ну, ты же знаешь, что мы продаём.

– Мёртвых детей?

Я кивнул:

– Точно.

– Ну, и что? Ведь им всё равно. Да, и потом, они ведь сами умерли, разве нет?

– Мама считает, что мы не должны этим пользоваться.

– И поэтому она нас разлюбила?

– Нет, – я положил ладонь Еве на голову. – Только меня.

– Неправда. Если б она нас любила, то не ушла бы.

– Но ведь вы остались со мной.

– А разве ей нельзя приходить?

– Можно.

– Так почему же она ни разу не зашла?

– Не знаю, милая.

Ева помолчала.

– Пап, а как это вообще бывает?

– Что именно?

– Ну, почему люди могут разлюбить?

Хороший вопрос.

– Ну, – я оглянулся вокруг в поисках чего-нибудь, что могло бы мне помочь, и увидел на прикроватной тумбочке стакан. – Видишь стакан?

Ева кивнула.

– Представь, что это человек. Теперь смотри: у стакана много граней, но тебе видны сейчас только четыре, значит, ты, хоть и знаешь, что это стакан, но судишь о нём только по этим четырём видимым граням. Согласна?

– Наверное.

– С обратной стороны стакан может оказаться и битым, и грязным. Значит, ты видишь не сам стакан, а его образ, который построило твоё воображение, опиралась лишь на эти четыре видимые тебе грани. Это называется гештальт.

– Как?

– Не важно. Суть в том, что, если повернуть стакан другой стороной, и она окажется, скажем, с трещиной, то твоё сознание сразу перестроит готовый образ, и, хотя ты будешь знать, что стакан тот же, его образ станет немного другим.

– С трещиной?

– Именно. Так же получается с людьми. Сначала ты любишь образ человека, состоящий из четырёх граней, а потом видишь пятую и либо любишь этот новый, уже пятигранный, образ, либо нет. И это только кажется, что разлюбил того же самого человека, потому что на самом деле того, кого любил, уже нет – он исчез, как только появилась новая грань. Да, и потом, ведь не самого человека любят вовсе, а всегда только его образ.

– Потому что все грани увидеть невозможно, – понимающе кивнула Ева.

– Да. На это не хватит целой жизни.

– Жаль, мы не бессмертны, – вздохнула она.

Больше мы с Евой не говорили. Через несколько минут она заснула у меня на плече, а я почти до утра лежал с открытыми глазами.

Я вспоминаю всё это, пока еду в машине, глядя в тонированное окно на небоскрёбы и пешеходов.

Киберград растёт быстро. Сейчас он уже не тот, что несколько лет назад.

Я тоже изменился. Раньше меня обуревали мечты, нелепые и наивные, почерпнутые из книг и фильмов. Мои друзья походили на меня. Нас томило предчувствие великих свершений, и мы надеялись стать знаменитыми, богатыми и счастливыми.

Помню, как мы пили пиво из тёмно-коричневых, то ли запотевших, то ли запылённых бутылок. Обречённые жить на каменных островах городов, поднимаясь вместе с асфальтом всё выше и выше над землёй, слабея с каждым новым достижением цивилизации. Мы родились в странное время, когда вокруг не было ничего, за что можно было бы уцепиться, во что стоило поверить. Нас приучили к мысли, что всё, что нас окружает, – плохо и порочно. Мы не нашли ничего лучше, как отвергнуть действительность и отдаться иллюзии. Нашей верой стало отрицание, оно делало нас сильными и цельными, давало право на место под солнцем. Мы спешили урвать у жизни – пусть даже поддельной – всё, что можно.

Но ты, Мария, не была из породы гончих. Не создавала богов, не искала религии, не стремилась пожрать мир. Ты просто верила, что надо быть честной, не прогибаться под обстоятельства и оставаться собой. К сожалению, всё это – лишь красивые слова. У них есть цена, и порой на то, чтобы оставаться чистеньким, просто не хватает ни сил, ни денег. Я знаю это по себе. Может, и ты, в конце концов, начала что-то понимать. Не знаю.

Суть в том, что для меня ты воплощаешь три понятия – Любовь, Счастье, Ненависть. Когда я тебя любил, то чувствовал лёгкость. Сейчас я тебя ненавижу, и, стоит об этом вспомнить, как я становлюсь маленьким – сжимаюсь в точку, в идею, в представление о существовании. Я задыхаюсь.

Ты хотела, чтобы я перестал торговать мёртвыми детьми, и поэтому убила меня, Мария. Разве это то, к чему ты стремилась? Чувствуешь ли ты, что поступила так, как следовало? Чиста ли твоя совесть?

Я бы убил тебя, но кого мне тогда ненавидеть?

Едва я переступаю порог приёмной, как Мила сообщает, что звонил мсье Этель и спрашивал, не смогу ли я его сегодня принять, и есть ли у меня для него что-нибудь подходящее.

К счастью, вчера нам прислали партию младенцев, и там имелось несколько любопытных образцов. Я говорю секретарше, чтобы назначила Этелю на двенадцать, а сам звоню на завод и прошу прислать мне трёх малышей: сирену, циклопа и пингвина. У первого главное достоинство состоит в том, что его хвост имеет необычайную длину – почти двадцать восемь сантиметров, у второго нет ушей, а пингвин – плод с ластами вместо рук – сам по себе большая редкость. Думаю, будь здесь Фернен, он попытался бы перехватить его у своего друга.

В ожидании Этеля просматриваю финансовые отчёты за последнее время. Картина безрадостная: прибыль идёт на спад, заказов всё меньше. Если не организовать контрабанду, причём в приличных масштабах, скоро придётся распрощаться и с офисом в небоскрёбе, и с фабрикой. Что я тогда буду делать? И мои партнёры тоже? Они, возможно, найдут другое занятие, но я-то уже сроднился с маленькими уродцами. Без них мне в виртуальности делать нечего. А в действительности – тем более.

Мне привозят три ёмкости с экземплярами нашей продукции. Как я и думал, все – в прекрасном состоянии. Убираю их до поры под стол.

Этель прибывает на две минуты раньше назначенного времени и долго, навязчиво за это извиняется. Я успокаиваю его и приглашаю сесть. Француз опускается в кресло и молча сверлит меня взглядом светлых, водянистых глаз. В них застыло выражение напряжённого ожидания. Крупные узловатые руки Этель положил на колени и из-за этого походит на провинившегося ученика в кабинете директора.

– Что ж, мсье Этель, – говорю я, садясь напротив, – думаю, вы не пожалеете, что немного подождали, – с этими словами я запускаю руку под стол и извлекаю оттуда первую ёмкость. – Поглядите, что я вам приготовил.

Около минуты француз с интересом разглядывает плавающего в зеленоватом растворе уродца.

– Впечатляет, – произносит он, наконец, и переводит взгляд на меня. – А что ещё?

Я ставлю рядом второго.

Этель кивает.

– Всё?

Отрицательно качнув головой и стараясь не выдать удивления: любой другой клиент при виде такой красоты уже давно хлопнулся бы в обморок, а этому хоть бы что – водружаю на стол «пингвина».

Этель заметно оживляется:

– А вот это уже действительно интересно! – говорит он, подавшись вперёд. – Такой экземпляр заслуживает особого внимания. Что же вы, господин Кармин, жаловались, что ваша фирма испытывает недостаток в стоящих образцах?

Я пожимаю плечами.

– Просто удачная партия, мсье Этель. Повезло.

– Да, теперь хороший товар – дело случая, – соглашается француз. – Скажите, вам не кажется, что мы живём в эпоху упадка?

– Ну, я бы не сказал, что всё так плохо…

– Нет-нет, – прерывает меня Этель. – Я говорю не конкретно о вашем бизнесе, а про наше время в целом.

Мне не хочется вступать с ним в дискуссию. Я хочу, чтобы он купил уродцев и убрался из моего офиса. Но Этель явно настроен на болтовню.

– Хорошего становится всё меньше, – говорит он, – и его нужно либо долго искать, либо доставать за большие деньги. Вы читали Апокалипсис?

– Очень давно, – отвечаю я, надеясь, что мы обойдёмся без проповедей.

– В главе шестой сказано: «Я взглянул, и вот, конь белый, и на нём всадник, имеющий лук, и дан был ему венец; и вышел он как победоносный, и чтобы победить», – с явным наслаждением декламирует Этель. – Что бы это значило, по-вашему?

– Не имею представления. Вам лучше обратиться за разъяснением в Церковь Смертных грехов. Говорят, они любят цитировать Откровение Иоанна.

– А вам не кажется, что это дух конкуренции, который движет людьми нашего времени? – спрашивает француз, игнорируя моё замечание. – Каждый стремится победить любой ценой, даже не задумываясь, зачем. Все хотят быть первыми. Эта вечная гонка ради гонки, нездоровый спорт, ставка в котором – сама жизнь, подчинённая жестоким правилам.

Иногда мне кажется, что люди слышат мои мысли и откликаются на них. Мы словно настраиваемся на одну волну, существуем в общем информационном поле.

Я принужденно улыбаюсь:

– Вполне возможно, мсье Этель. Люди всегда пытались толковать Апокалипсис и находили в нём соответствия со своей эпохой.

Француз не обращает на моё замечание внимания.

– «И вышел другой конь, ражий; и сидящему на нём дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч», – продолжает он. – Как думаете, это что?

– Может быть, война? – предполагаю я, решив, что, чем быстрее он изложит свои взгляды, тем быстрее уберётся из моего кабинета.

– Верно! – от воодушевления Этель выпрямляется в кресле. – Идём дальше. Сказано: «Я взглянул, и вот, конь вороный, и на нём всадник, имеющий меру в руке своей». Ваши предположения?

– Торгашество.

– Точно! Всё продаётся и всё покупается. Деньги стали единственной вещью, желаемой всеми без исключения. Мы живём в эпоху культа золота. Всё можно измерить и перевести в банкноты.

– Вы это осуждаете?

– Ни в коем случае. Просто констатирую факты. А теперь последнее: «И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нём всадник, которому имя смерть; и ад следовал за ним, и дана ему власть над четвёртою частью земли – умерщвлять мечем и голодом, и мором, и зверями земными».

– Эпидемии? – говорю я, не дожидаясь вопроса.

– А ещё катастрофы, несчастные случаи, катаклизмы.

– Мсье Этель, вы считаете, что скоро конец света?

– О, нет, ещё осталось несколько печатей, – качает он головой.

– Печатей? – переспрашиваю я.

Уже ясно, что передо мной псих, но едва ли удастся избавиться от него прежде, чем он выскажет всё, что хочет. Главное, чтобы купил уродцев.

– Почитайте Апокалипсис, мсье Кармин, – советует вместо ответа Этель. – Там обо всём написано. Конец одного мира означает начало другого. Мы изменимся – никто не останется прежним. Но, возможно, даже не заметим этого. Кто знает, сколько раз наша реальность уже претерпевала трансформацию? Быть может, все вокруг совсем не то, чем кажется. И я говорю не о Киберграде, а вообще – о бытие. Вселенная представляется мне огромной матрёшкой, в которой одна реальность вкладывается в другую, постепенно сменяя её.

– Всё это уже многократно высказывалось прежде, – замечаю я. – Существует куча теорий…

– Это не значит, что они не верны, – перебивает Этель. – Так я возьму всех? – спрашивает он вдруг изменившимся тоном

– Кого? – не сразу понимаю я.

– Уродцев, – Этель указывает узловатым пальцем на банки.

– А, ну да. Конечно, забирайте, – я едва могу сдержать радость: наконец-то, мы вернулись к делам. – Расплатитесь наличными, кредиткой или выпишете чек?

– Думаю, лучше чеком. Сколько?

– Сто восемьдесят тысяч долларов.

Этель кивает и, достав из внутреннего кармана пиджака небольшую чековую книжку в глянцевом переплёте, принимается заполнять бланк. Я тем временем заворачиваю в целлофан его приобретения.

– Вот, пожалуйста, – говорит француз спустя пару минут, протягивая мне чек.

– Хотите забрать сейчас?

– Нет, пришлите мне их завтра. Вот адрес, – Этель кладёт мне на стол визитку. – Всего доброго.

– До свидания, – отвечаю я, поднимаясь, чтобы проводить его до двери.

Едва Этель выходит, Мила по интеркому сообщает, что в приёмной меня ждёт Глеб – наш с Олегом партнёр.

– Приглашай, – говорю я.

Через миг в кабинет заходит высокий худощавый брюнет с аристократическими чертами лица, безукоризненно одетый в классическом стиле. Светло-голубые глаза резко контрастируют с кофейным загаром.

Глеб улыбается одним уголком рта, на ходу протягивая мне руку.

– Привет-привет, – говорю я. – Какими судьбами? Я думал, ты ещё на Багамах.

– Был, но вернулся. Решил тебя проведать.

– Понимаю. Беспокоишься?

Глеб садится в кресло, достаёт и распечатывает пачку сигарет.

– Трудно получать удовольствие от дайвинга, когда не знаешь, сколько ещё сможешь за него платить.

– Всё не настолько печально.

– Да? А насколько? Как у нас дела? – Глеб сдирает с пачки целлофан, комкает его и суёт в карман пиджака.

Затем достаёт сигарету, прикуривает и оглядывается в поисках пепельницы.

– Тебя что-то беспокоит? – я подаю ему бронзового дракончика с полой головой.

Держу его для клиентов.

– Я слышал, под нас копают.

– Откуда информация?

– Из новостей, – Глеб усмехается. – Или ты не знаешь, что стран, в которых мы ещё можем торговать, осталось с гулькин нос? Чёрт, отвяжись! – восклицает он, отмахиваясь от особо надоедливой мухи, кружащей вокруг его головы. – Почему бы тебе не избавиться от них?! – раздражённо добавляет он, обрушивая в пепельницу порцию пепла.

– Их ничего не берёт, – отвечаю я, следя за мухой. – Похоже, какая-то фишка самого Киберграда. Не волнуйся, они безвредны. А насчёт того, что под нас копают, ты совершенно прав. Но, как я совсем недавно объяснял Олегу, это не должно нас беспокоить. Пускай ханжи развлекают себя изданием законов, а мы всё сделаем по-своему.

– К тебе приходил Олег? – Глеб удивлённо вскидывает красиво изогнутые брови. – И чего он хотел?

– Того же, что и ты: узнать, не грозит ли нам банкротство.

– И что ты ему ответил? – Глеб впечатывает окурок в голову дракона.

– Волноваться не о чем. У нас есть завод зверей в Германии, кроме того, подпольный бизнес гораздо выгоднее официального. Да и среди наших клиентов полно влиятельных и высокопоставленных людей. Они не дадут нам пропасть. Так что расслабься и радуйся жизни.

Глеб испытующе смотрит на меня секунд двадцать, затем разводит руками.

– Ну, раз ты так считаешь…

Я киваю и, забрав у него из рук пепельницу, говорю:

– Не хочешь поужинать со мной и Олегом? Он сейчас живёт у меня – налаживает охранные системы. Уверен, мы отлично проведём время.

Глеб прищуривается, что-то прикидывая.

– Сегодня не могу, но через пару дней – запросто.

– Тогда я позвоню тебе.

– Договорились, – Глеб поднимается, чтобы уйти. – Счастливо.

Пожав мне руку, он выходит и аккуратно прикрывает за собой дверь. Ни разу не видел, чтобы он поступил иначе – должно быть, перфекционизм у него в крови. Полагаю, это и делает его прекрасным инженером.

Некоторое время сижу в кресле, размышляя о том, сколько протянет наш бизнес, если за него возьмутся всерьёз. На одних животных мы не протянем, а чтобы заниматься контрабандой, придётся завести много новых знакомств и распрощаться с тем, в общем-то, безопасным образом жизни, что мы вели до сих пор.

Мне не хочется переходить на нелегальное положение: я вовсе не уверен, что такая жизнь доставит мне удовольствие. Я вовсе не адреналиновый маньяк и не испытывают потребности в постоянной опасности. Напротив, мне дороги спокойствие и комфорт. Именно поэтому я так тщательно подбираю оборудование и личины для своих хакерских вылазок и так дорого за них плачу.

Тело отца выловили только через четыре дня после того, как он в последний раз пустился вплавь. До последнего мы старались убедить себя в том, что он жив. Когда сомнений не осталось (мать опознала труп), пустота заполнила мою голову. Я продолжал заниматься привычными делами, но при этом ощущал себя куклой-автоматом, заведённой на какой-то срок. Иногда казалось, если я подумаю, что отец умер, мозг просто лопнет. В таком состоянии я пребывал вплоть до похорон.

В морг мы приехали к девяти утра. Погода выдалась солнечная и тёплая. В деревьях пели птицы.

Я ни за что не узнал бы отца: его лицо походило на восковую маску, чем, впрочем, и являлось: грубый грим придавал знакомым чертам выражение, которого они никогда не имели.

На маленьком автобусе мы отправились в крематорий.

Где-то я слышал, что температура в печи достигает трёх тысяч градусов. Маленький ад, предваряющий то, что ждёт самоубийц.

Я лежу в постели без сна, собираясь выйти в реальность, и вспоминаю похороны. Звонок терминала заставляет меня приподняться на локте.

Поднимаю трубку и слышу знакомый голос:

– Хочешь ещё раз взглянуть на бабочек?

– Возможно, – отвечаю я, удивляясь себе.

– Тогда приходи послезавтра к девяти вечера на площадь Семи Консулов.

– Договорились.

В динамике щёлкает, и я вешаю трубку.

Зачем мне встречаться с Големом? Возможно, он всё-таки решил убить меня и заманивает в ловушку или хочет попытаться убедить отказаться от создания «Алефа». В любом случае разумнее было бы отказаться от приглашения. Но я уверен, что поеду на площадь Семи Консулов. Возможно, мной движет то самое стремление к смерти, о котором писал некогда Фрейд. Кажется, он называл его «мортидо».

На следующий день я остаюсь дома, чтобы поработать над вирусом. Ник с командой своих программистов установил мне дополнительную защиту, так что мой сервер теперь – настоящая цитадель. Даже самому лучшему хакеру пришлось бы потратить не менее полугода, чтобы пробиться сквозь все преграды. Правда, за это время его бы уже обнаружили охранные системы. В общем, файлохранилище в полной безопасности. Чего нельзя сказать о Кармине. Если Голем завтра решит пальнуть в меня сам или подошлёт аламутовских фидави, моя личина обречена.

По моей просьбе Ник с особой тщательностью проверил Марну – несмотря на то, что сканеры в особняке не зафиксировали ничего подозрительного. Как я ожидал, у девушки не обнаружилось «вшитых» хакерских приспособлений. Чистым оказался и её багаж, доставленный из гостиницы Генрихом. Это может означать, что она ничего против меня не замышляет или что он крайне осторожна.

Около полудня раздаётся звонок в дверь. Звонят долго и настойчиво, пока Фёдор не открывает. Я спускаюсь узнать, в чём дело, и вижу в дверях пожилого мужчину среднего роста в тёмно-коричневом пальто и сером двубортном костюме. Он обрит наголо, подбородок украшает пижонская бородка. Небольшие светло-голубые глаза обращаются в мою сторону, когда я вхожу в холл. В руках посетитель держит красную книжку, похожую на удостоверение. Он показывает её Фёдору, который с сомнением рассматривает документ, не торопясь впускать его обладателя в дом.

– Кто вы? – спрашиваю я, подходя.

– Господин Кармин?

– Я спросил, кто вы.

– Старший лейтенант Лемарский, – представляется, наконец, человек. – Мне бы хотелось задать вам несколько вопросов.

Фёдор передает мне красную книжицу. Похоже, удостоверение подлинное. Что ж, рано или поздно кто-то из полиции Киберграда должен был прийти.

– По поводу чего? – делаю вид, что внимательно изучаю ксиву.

Странно, что легавый не явился раньше. Наверное, жена Шпигеля только недавно заявила о пропаже мужа.

– Это касается управляющего одного из ваших заводов, – говорит старший лейтенант.

– Кого именно? – я возвращаю ему удостоверение.

– Августа Шпигеля.

– Что с ним случилось? Или у него тёмное прошлое и он не тот, за кого себя выдаёт? – я усмехаюсь, давая понять, что не верю в подобное предположение.

– Нет, с его прошлым всё в порядке. Нас беспокоит его настоящее.

– Почему же?

– Он пропал.

Полицейский буквально пожирает меня глазами, но моё лицо не меняет выражения.

– То есть, как? – спрашиваю я.

– Три дня назад в полицию обратилась супруга господина Шпигеля с заявлением о пропаже мужа, – отвечает инспектор. – По её словам, он отправился в Киберград для деловой встречи с вами. Август Шпигель не уточнял конкретной цели поездки, но подчёркивал её крайнюю необходимость. У нас есть подтверждённые сведения, что вы разговаривали с господином Шпигелем по терминалу.

– Так и есть.

– Возможно, встречались с ним?

– Само собой.

– Хорошо. Мы так и думали. Кроме того, нам известно, что Август Шпигель вскоре вылетел из Киберграда рейсом до Вены. С тех пор он ни разу не писал жене или дочери, не звонил им и вообще не предпринимал никаких попыток связаться с родственниками, друзьями или коллегами. Более того, в Вену он так и не прилетел.

– Этого не может быть, – говорю я. – Господин Шпигель вылетел в Вену по моему указанию, которое не мог проигнорировать.

– Вот как? – голубые глаза полицейского, не мигая, смотрят в мою переносицу. – Вы его провожали в аэропорт?

– Нет, конечно. Он мой служащий, а не любовник.

Лемарский кивает.

– Он при вас заказал билет?

– Да, герр Шпигель звонил из моего кабинета. Но как он мог не прилететь?

– Это мы и должны выяснить.

– Надеюсь, вы его найдёте. Не хотелось бы искать нового управляющего, тем более, в другую страну.

– Скорее всего, пропавший не вылетал из Киберграда, – говорит вдруг Лемарский.

– Куда же он делся?

– Повторяю: это нам и предстоит узнать.

– Ну, да. Вы правы. А что вы хотите от меня?

– Расскажите, как познакомились с Августом Шпигелем, – старший лейтенант достаёт из кармана пальто потёртый коричневый блокнот.

– Господин Лемарский, – говорю я, – зачем стоять в прихожей? Давайте пройдём в гостиную. Фёдор, возьми у старшего лейтенанта пальто и принеси нам… Чего бы вы хотели?

– Кофе, – отвечает полицейский. – Чёрный с сахаром. Две ложечки.

Фёдор кивает, забирает у него пальто и вешает на вешалку возле двери, а затем отправляется на кухню.

Я же веду легавого в гостиную. Он шагает слегка вразвалку, на ходу осматриваясь.

– У вас большой дом, господин Кармин.

– Дела идут успешно.

– Да? Кажется, я слышал, некоторые страны ввели эмбарго на торговлю младенцами.

– Это нам не слишком повредит. Напротив, создаст дефицит, и мы сможем повысить цены.

– А если ваш бизнес совсем запретят?

– Ну, тогда и начнём беспокоиться. Прошу, – я указываю на большой удобный диван. – Вы курите?

– Курю, – отвечает Лемарский, пытаясь расположиться на диване сообразно цели своего визита. Поза, сочетающая достоинство, непринуждённость и строгость закона ему не удаётся, так что он довольствуется тем, что принимает строгий вид.

– Прошу вас не стесняться, – говорю я, придвигая к нему малахитовую пепельницу в виде свернувшейся змеи. – У вас есть зажигалка или попросить Фёдора принести?

– Есть, – кивает Лемарский, доставая из кармана пачку сигарет.

Он прикуривает от дешёвой пьезы и после нескольких торопливых затяжек кладёт сигарету на край пепельницы.

– Итак, – старший лейтенант открывает блокнот и достаёт из нагрудного кармана пиджака ручку. – Когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с Августом Шпигелем?

Я закатываю глаза к потолку, делая вид, что вспоминаю.

– Так сразу дату не назову. Мне нужно спросить секретаршу. Она записывает всех посетителей моего офиса.

– Вы не могли бы ей позвонить? – спрашивает Лемарский.

– Конечно. Прямо сейчас?

– Нет, зачем же? Давайте сначала разберёмся с обстоятельствами, при которых произошло ваше знакомство с герром Шпигелем.

– Дело было так: я сидел в офисе, когда секретарша – её зовут Мила – связалась со мной по внутренней связи и сказала, что пришёл некий человек и хочет меня видеть. Он представился профессором немецкого университета. Этот господин не был записан на приём, поэтому я спросил Милу, как он выглядит. Видите ли, в офис иногда заходят репортёры, а общение с ними не доставляет мне удовольствия.

Лемарский понимающе кивает.

– Секретарша сказала, что посетитель напоминает священника из приходской школы.

– Ваша секретарша посещала приходскую школу? – перебивает полицейский.

– Да, старший лейтенант, – я улыбаюсь. – Меня тогда это тоже удивило.

– Хорошо. Что было дальше?

– Я решил рискнуть и велел Миле впустить этого человека. Он зашёл и сразу спросил, интересуют ли меня трупы.

Лемарский снова пялится на мою переносицу. Взгляд у него становится сонным – или мне это только кажется.

– Разумеется, я ответил «да». Словом, он предложил мне выгодную сделку. Она уже не является промышленной тайной, поскольку я сам дал объявление в газету, раскрывающее её смысл, поэтому могу сказать вам, в чём заключалось предложение Августа Шпигеля.

– Будьте добры.

Входит Фёдор с подносом и ставит перед легавым чашку с дымящимся кофе.

– Спасибо, – кивает Лемарский. – Пахнет роскошно.

– Не за что, – отвечает дворецкий. – Что-нибудь ещё?

Я вопросительно смотрю на Лемарского, тот отрицательно качает головой.

– Иди, Фёдор, – говорю я, и дворецкий уходит.

Старший лейтенант делает маленький глоток. Его сигарета, зажатая между указательным и средним пальцами, подрагивает.

– Так вот, – говорю я, – господин Шпигель хотел продать мне идею торговать мутантами животных. Мне эта мысль понравилась, и я предложил ему возглавить завод по изготовлению данной продукции. Собственно, мы уже построили его в Германии.

– Почему вы просто не купили идею?

– По нескольким причинам. Во-первых, мне хотелось завоевать немецкий рынок и иметь завод именно там, чтобы не экспортировать товар из Киберграда. Во– вторых, немцу легче руководить заводом в Германии, чем русскому. В-третьих, мне казалось, что, если немецким заводом будет руководить немец, да ещё и автор идеи, то его соотечественники не воспримут это как покушение на свою мораль и нравственность, а будут считать наш товар своим собственным изобретением.