Текст книги "Одиночка"

Автор книги: Виктор Гавура

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Напротив кабинета Павла находился кабинет народной целительницы Шкварник. При первой встрече она произвела на Павла неприятное впечатление. Он сразу почувствовал обоюдную неприязнь, возникшую между ними. Их отношения остались такими и в последующем. Шкварник была крупная женщина, выше среднего роста, массивной кости, с немигающим взглядом пустых глаз. Она была лишена определенных женских форм и казалась какой-то обтекаемо-полной и одновременно костлявой, с выпирающими из-под мешковатой одежды костями. Шкварник панически боялась фотографироваться, считая, что когда человеческий образ переходит на фотоснимок, человек «расходуется» и может известись на нет.

Лицо Шкварник было постоянно напряжено, с него не сходило высокомерно глупое выражение, как будто она проглотила муху. Ее немытые, слипшиеся волосы были словно приклеены к плоской голове, и ум ее был безнадежно беден, а воображение, ‒ плоским. В ней не было ничего своего, она нарочито, с большим значением повторяла банальные штампы и никогда не отстаивала собственного мнения, да и не имела такового. Участие и жалость ей были так же чужды, как и доброта. При этом она была примитивно хитра и каверзна. Хитрость относят к низшему виду ума, ею, как правило, наделены недалекие люди.

Зато Шкварник высоко ценил Поганевич, перед которым она всегда лебезила, как болонка, виляя хвостом, мало того, заставляла пресмыкаться перед ним и своего несовершеннолетнего сына, которого обучала премудростям своего «мастерства». Шкварник представляла интересы Поганевича в министерстве здравоохранения, где возглавляла устроенный им самим и оплачиваемый его деньгами отдел народной медицины, занимавшийся распространением мракобесия на Украине.

За годы совместной работы Шкварник с Павлом толком не познакомилась, но на всякий случай, его презирала, считая, что он «ведет против нее замыслы»… Здороваясь с Павлом, она кривилась, как будто жевала песок. Все это было очевидным, но не главным. Главная же причина неприязни Шкварник к Павлу заключалась в его непохожести. Павел был непохожий на других, он не вписывался в общий пейзаж, он об этом знал, и ему было все равно. А Шкварник ненавидела непохожих людей. Почему? Они ей были непонятны и она их остерегалась. Зачем нужна эта непохожесть? Какая от нее польза? Никакой пользы в ней нет. С непохожими людьми надо держать ухо востро, а лучше, избавиться от них к чертям собачьим! Что она и делала, постоянно ябедничая на Павла Поганевичу.

Справа к кабинету Павла примыкал кабинет гомеопата Елены Васильевны. Ее жизненный путь подходил к концу, два года назад отмечали ее восьмидесятилетие. Ее речь и манеры впечатляли живописным стилем прошлого века. В молодости Елена Васильевна была красавица. Она до сих пор сохранила следы былой красоты, скульптурно правильных черт ее лица не коснулось увядание. Она оставалась очень прямой и стройной, с легкой проседью в роскошных, вороньего крыла волосах.

Ее живые глаза лучились светом и умом. Старая, но с юной душой, она несла в себе простую правду. Елена Васильевна была последней представительницей известной фамилии украинской интеллигенции. Жила она неподалеку в старинном доме на улице Терещенковской, носившей фамилию их семьи. Делать добро для нее было святым долгом, и она делала его мудро и щедро. Ее бестревожность и свободомыслие покоились на уверенности, что иначе, и быть не может. К сожалению, ее светлые глаза все чаще заволакивало пеленой, как глаза перелетных птиц, тоскующих о небе.

В коридоре Павла остановила целительница их ассоциации Изабелла Ивановна Зябкина и, схватив его за руку, заговорила громким шепотом.

– Паша́, мне здесь все так осточертело! Спускаюсь в этот подвал, как в мусоропровод… Если б ты знал, как я хочу домой! – она больше, чем Павел (хотя, куда уж больше…), любила утром понежиться в постели.

Зябкиной была без меры суматошна и распространяла вокруг себя беспорядок. Она фанатично следила за своей наружностью, постоянно перекрашивая волосы в кричащие цвета. Кроме того, она была одержима тратой денег. Ее страстью было делать дорогие покупки: покупать дизайнерскую одежду от Гуччи или Версаче, а парфюмерию – не иначе, как от Диор. Она только тем и занималась, что что-то покупала, меняла или перепродавала купленное за бесценок.

В косметичке у нее всегда была не убывающая тысяча долларов, которые ей выдавали родители на «карманные расходы». Свободная от страха перед бедностью и не имеющая понятия о дисциплине, она ничего не принимала всерьез. Зачем она ходила на работу в ассоциацию, оставалось загадкой. Ее сюда пристроила бабка, которая была главой их семьи. Если бы не страх перед бабкой, которая держала Зябкину в ежовых рукавицах и у которой здесь были какие-то свои интересы, Зябкина давно бы уволилась.

– Брось, Зяба. Жизнь слишком коротка, чтобы огорчаться из-за пустяков. Мысли позитивно, – сочувственно улыбаясь, утешал ее Павел, привычный ко всяким моментам.

– А у меня не получается мыслить позитивно! ‒ топнув ногой, капризно вскрикнула Зябкина.

Павел даже вздрогнул от неожиданности. Когда-то Зябкина была ребенком, ей посчастливилось остаться им и по сей день, но зачем же так кричать? Глядя на нее, Павлу подумалось, что в ней есть что-то перекрученное, наподобие куклы с вывихнутой головой.

– Послушай, Belladonna[2]2
  Прекрасная дама, красавица (ит.).


[Закрыть], возьми себя в руки, иначе ты сама себя угробишь, ‒ уже серьезно попытался ее урезонить Павел.

– Ты б видел, на какой машине сегодня на работу приехал Поганевич! – безо всякого перехода, восхитилась Зябкина, восторженно сверкнув глазами. ‒ Вот бы иметь столько денег, чтобы хватило на такую машину…

Лицо ее сразу поблекло и как-то сникло, и приняло то мечтательно-томное выражение, которое появлялось у Зябкиной всякий раз, когда она впадала в меланхолию. Павел и раньше встречал людей похожего склада. Они живут только чувствами, единственная пища их ума – это то, что в данную минуту попадает в поле их зрения или приходит им в голову.

– Зачем тебе такая машина? – удивился Павел.

– Да мне такой машины не надо, мне бы столько денег, – рассеяно ответила Зябкина, разглядывая что-то в дальнем конце коридора. – Все мои мечты сбываются, но не у меня, а у кого-то другого…

По сути, она являла собой большого ребенка, непосредственного и наивного, но подчас эгоистичного и капризного. Дети вообще самые большие эгоисты на свете, им подавай все и сразу. Иначе и быть не может, широкое понимание происходящих вокруг них событий им не доступно, а чувство справедливости у них находится в стадии развития. Эти редкие качества, доброта и справедливость у них начнут развиваться позже, с постижением жизни, с пониманием ее хрупкой и быстротечной недолговечности. Но то, что простительно детям, не к лицу совершеннолетним и, даже более чем. Заметно было по всему, что ее мятущемуся сердцу не суждено освободиться от тирании эгоизма.

– Что, плохи́ дела? – сочувственно поинтересовался Павел.

– А какими они, по-твоему, должны быть?! – сорвалась на крик Зябкина с невоздержанной раздражительностью, к которой так склонны избалованные люди.

– Ты можешь думать о плохом, но это не должно становиться привычкой, – подытожил Павел, желая выйти из становившегося неприятным разговора. Но, как ему показалось, сказано это было как-то не очень хорошо, то ли сухо, то ли черство. Скорее, и то и другое, в общем, не по-доброму.

– Раньше замуж звали, но не брали, а теперь уже и не зовут… – с неожиданной откровенностью призналась Зябкина, – Скажи, почему так бывает, ты есть, но ты никому не нужен? Мне так одиноко, так хочется, чтобы меня кто-то обнял!

– Каждому из нас иногда этого хочется, ‒ индифферентно заметил Павел, лишь бы не молчать, с тоской сознавая, что вынужден слушать подобные разговоры каждый день. ‒ И не выдумывай несуществующих неприятностей, они всегда страшнее действительных.

‒ Я не имею ничего, ни популярности, ни власти. Правда, есть деньги, но никто мне не завидует. Даже полноценного секса у меня нет, ‒ уныло пожаловалась она.

Зябкина была необычайно влюбчива, но в личной жизни ей не везло. Главный враг женщины ‒ самообман. В результате нежелания принимать действительное таким, каким оно есть, всегда наступает разочарование. Каждый человек притягивает к себе предуготовленные для него неприятные случайности, но у некоторых, эта способность гиперболизирована до крайности. К ним относилась Зябкина. Павел как-то на днях спросил у нее на ходу:

– Ты чего такая грустная?

– Поганевич приказал выгнать нашего Мурчика! Помнишь, того тигристого котика, который всегда сидит на посту вместе с охранником? – срывающимся голосом, со слезами заговорила Зябкина. Она легко поддавалась глубокой растроганности.

– Чем же он провинился? – спросил Павел, не вникая в глубинный смысл вопроса.

– Говорят, Поганевич утром застукал Мурчика, когда тот сидел в его кресле и заподозрил, что Мурчик метит на его место... ‒ трагическим шепотом сообщила она, и устремила глаза в какую-то воображаемую даль.

– Ты бы пошла к Поганевичу, рассеяла б его подозрения, – предложил Павел. Жаль, что уволили кота, с холодком подумалось ему, он скрашивал жизнь, а это дорогого стоит.

Наша жизнь ‒ хаотическое нагромождение событий. Как она сложится, во многом определяют случайности, даже те, которые на первый взгляд, на нее не влияют. Поддавшись праздным умствованиям, Павел не догадывался, что Мурчик относится именно к таким роковым случайностям.

– Да ты что́?! Боже упаси! Я даже в приемную к нему не могу зайти, там такая атмосфера… Танька сидит, надутая, как жаба, делает вид, как будто повелевает судьбами всего человечества. Б-р-р-р! – она передернулась, как будто прикоснулись к чему-то гадкому. ‒ Я на нее даже смотреть не могу, скажи, как в одном человеке может поместиться столько дерьма? ‒ спросила она, не надеясь на ответ.

‒ Паша́, а ты не собираешься увольняться? У меня на днях сон был, мне кажется, вещий. Приснилось мне, что ты уволился, и у меня здесь никого больше не осталось, ни Мурчика, ни тебя… Поганевич, я его читаю между строк, он что-то против тебя готовит, – ее лицо стало маскообразным, а взгляд, безжизненным.

У Зябкиной был врожденный дар проскопии, унаследованный от бабки, но она придавала ему мало значения. Впрочем, владела она не только этим, а всем понемногу, но ничем в совершенстве. Как говорится, трішки гречки, трішки проса, трішки взута, трішки боса[3]3
  Немного гречки, немного проса, немного обута, немного босая (укр.).


[Закрыть]. Однако, она вполне владела тем, что называют, умением показать себя, а это не менее важно, чем умение делать.

– Нет, Зяба, я не собираюсь увольняться. Если я уволюсь, ты не будешь знать, что делать, потеряешь ценность в своих глазах и окончательно спрыгнешь с ума, – отшутился Павел.

– Я тоже об этом подумала, – голос ее дрогнул, она поспешно опустила голову, скрывая заблестевшие в глазах слезы.

Павел поспешил от нее на выход из подвала. Ему не было ее жалко, у Зябкиной было два состояния: она либо смеялась до слез, либо рыдала навзрыд. Временами ее охватывало необузданное возбуждение, Павел называл это «холерина», она не могла усидеть на месте и бурно веселилась, кокетничая со всеми подряд, это состояние вскоре сменялось глубокой депрессией, по Павлу, ‒ «стагнация». Так повторяется несколько раз в месяц, все об этом знали и не обращали внимания. Не обращал на это внимания и Павел. У него отсутствовал дух товарищества, свойственный человеческой природе, в той же мере, как субъективные интересы составляют суть индивидуализма. Иногда он размышлял об этой особенности своего характера, не зная, куда ее отнести: к дефекту психики или к пограничному варианту нормы?

Не только Павел не понимал, кто на самом деле Зябкина: ребенок или пустельга? Подобное отношение к ней было и у Ковинько, он всегда с легкой завистью дивился ее буйному темпераменту. Его отношение к Зябкиной трудно передать словами, потому что вся суть заключалась в недомолвках и интонациях, которые проскользнули у Леонарда Ивановича в одном из разговоров, когда его неизменная деликатность, обусловленная безупречным воспитанием, дала минутный сбой. Однажды мимо них по коридору пронеслась, громко рыдая Зябкина, и Леонард Иванович озабочено сказал Павлу:

‒ Наверное, что-то случилось! Хотя, вряд ли. Временами она какая-то… Уж слишком… Как бы это сказать? Неприятно бывает. Ну, впрочем, вероятно, вы сами понимаете… –закруглил Леонард Иванович, оставив Павлу догадываться, что бы это значило?

Более вразумительно свое отношение к Зябкиной выражала уборщица Люся. Когда Зябкина, сломя голову, летела по коридору, заливаясь диким хохотом либо что есть мочи рыдая, Люся шарахалась от нее, как от слетевшего с рельс трамвая, истово крестилась и причитала:

‒ Сгинь, нечистая сила! Мать ты моя, пресвятая Богородица, спаси и сохрани!

* * *

В темные времена и люди темные.

Поднимаясь по лестнице, Павел повстречался с улыбающимся во весь рот успешным астрологом по фамилии Дубовик. Павел кивнул ему на ходу, сделав вид, что не заметил протянутой им руки. Михаил Наумович Дубовик имел собственное астрологическое агентство под многообещающим названием: «Центр коррекции судьбы» и занимался составлением астрологических прогнозов для администрации президента и вновь испеченных украинских олигархов. Многие ищут для благополучного устройства своих дел удачного расположения звезд. Они ищут закономерности там, где их нет и быть не может, где все решает случай.

В последнее время Дубовик стал часто наведываться к Цихоцкому. Рукав его дорогого, горчичного цвета пальто, был испачкан мелом. При встрече с Павлом Дубовик всегда был льстиво заискивающим. Впрочем, таким же льстивым и подобострастным он был и со всеми остальными. Обнажив в сладкой улыбке два ряда ослепительно белых вставных зубов, Михаил Наумович просто сиял благосклонной доверительностью. «Если все в человеке вызывает к нему доверие, то так же быстро, это все, может вызвать недоверие, ‒ подумал Павел. ‒ Скользкий тип». К этой категории он относил особо изощренных проходимцев.

В процессе работы Павлу часто приходилось общаться с людьми, которых он предпочитал бы вовсе не знать. Не раз он встречался со всевозможными магами, гуру и магистрами иррациональной психологии. Они часто наведывались в ассоциацию к Поганевичу для решения своих шкурных вопросов. Как правило, это были мужчины, бородатые и неплохо образованные. О себе они никогда не дают объявлений в газетах, а информацию о своей деятельности распространяют только через «посвященных», из уст в уста. Для воздействия на доверчивую публику они используют гремучую смесь эзотерики, оккультизма и мистической философии.

Особой популярностью они пользуются среди гуманитариев и бизнесменов средней руки. Активно презирают гадалок и прочих распространителей бытовых суеверий. Делают важные прогнозы по заключаемым сделкам, наподобие: «Прежде, чем вы получите прибыль, ваше финансовое положение ухудшится, а затем улучшится, но все это преходящее, не обращайте на это внимание и занимайтесь своим делом…» Заприметив денежного клиента, они не гнушаются и примитивным вымогательством, предсказывая судьбоносную удачу: «Самое важное событие в вашей жизни впереди, но оно не случится, если вы не будете следовать моим рекомендациям». Одной из самых востребованных их услуг является устранение конкурентов. Их гонорары за услуги стартуют от трехсот долларов и выше.

Испокон веков люди готовы искать тайный смысл в случайных совпадениях. Их всегда интересовали причины возникновения сложных жизненных ситуаций и простые способы их решения. Наподобие, на работе платят гроши, выход один ‒ надо пойти к колдуну-экстрасенсу. Заплатить, и он сразу определит и снимет родовое проклятие, порчу и сглаз, восстановит ауру, поправит биополе, заодно проведет кармическую чистку, а напоследок, даст установку на успех и привлечение денег. Тут каждому станет легче, теперь останется только набраться терпения и ждать, когда появятся «привлеченные» деньги. Ничего страшного, можно и подождать, правда чистка и коррекция кармы проявится в следующей жизни.

Во множестве Павел встречался с ведьмами и колдунами. Свой колдовской талант они получают либо по наследству, либо от удара молнии по темени. Их арсенал включает полный набор колдовских приемов: приворотные и отворотные зелья, заговоренная вода и магические булавки. Не брезгуют они и могильной землей, водой от обмываемых покойников, толчеными тараканами и жабьей кожей. Занимаются они посыланием порчи, избавлением от супружеской неверности, всевозможными гаданиями и любовной магией.

Любовницы пытаются с их помощью увести мужчину из семьи. Но и жены не лыком шиты, они, в свою очередь, обращаются к другой ведьме или колдуну, чтобы вернуть мужа. Тогда начинается схватка, и чей, нанятый чародей окажется сильнее, той заказчице и достается мужчина. Однако при любом исходе, в последующем начинаются неразрешимые проблемы. Мужчина ломается, как игрушка, и начинает пить по-черному, поскольку ворожеи лишают его силы воли и способности самому выбирать, с кем жить.

Таинственные знахари и ведуны, в зависимости от желания клиентов, снимают с них проклятия и порчу любой сложности либо наводят на их недругов ‒ бесовских «супостатов». Доказать факт снятия порчи или привлечения супостатов, разумеется, невозможно. Диапазон цен за свои услуги они устанавливают от 50 гривен и выше. Не отказываются они и от оплаты за свои услуги овощами с дачи, дровами или, на худой конец, уборкой в своем доме.

Доморощенные народные целители вылечивают безнадежно больных, страдальцев от самых неизлечимых болезней. Застарелые радикулиты улетучиваются в мгновение ока, катаральные желудки начинают переваривать кирпичи, а мигрень исчезает бесследно, одно их прикосновение делает человека счастливым на всю жизнь и приносит вечное блаженство. Ну, как тут не заплатить такому кудеснику, по меньшей мере, хотя бы сто гривен. Рутинные лечебные средства, которые используют их коллеги, наподобие собачьей крови, крысиных хвостов или живых вшей, они активно презирают.

Торгуют они самыми, что ни есть экзотичными зельями, от вытяжки из бивней трехгорбого верблюда, до настойки из игл заполярных кактусов и прочими не менее диковинными снадобьями, которые только могут возникнуть в разнузданном воображении невежды. Рекламируя свой товар, они рассказывают, что этими чудодейственными медикаментами с совершенно непроизносимыми названиями лечились китайские императоры и «кремлевские старцы». Секрет же этих чудо-эликсиров, как правило, им достается от прабабушки, которая лично раскопала его в «фараоновой» гробнице.

Особое сословие составляют религиозные оккультисты. Они превращают христианство в набор магических действ. Этим грешат не только старушки на рынке, которые крестят «на удачу» продавцов монетой в руке, но и представители ортодоксального православия, они истово освящают помещения офисов и банков, безобразные строения новых украинцев, их яхты, автомобили и даже их любимых собачек. Ритуал обработки стоит от нескольких копеек (если ее совершает старушка на базаре), до бесконечности. Процедура «освящения» вновь открытого офиса ловким служителем культа может потянуть на несколько тысяч долларов.

Откуда взялось это повальное мракобесие, волной захлестнувшее Украину? Причин много, но главная, ‒ есть спрос, будет и предложение. В котлах ада не замерзнет вода.

Глава 3

Павел шел по коридору подвала, как сквозь строй.

С двух сторон под стенами стоят деревянные скамейки с сидящими на них посетителями. Как завороженные, они неотступно провожали его взглядом настороженных глаз. Ему не раз казалось, что он в трибунале, идет по дороге к подсудимой скамье, а «в конце дороги той – плаха с топорами». Сейчас предстоит выслушивать скорбные повести о свалившихся на них бедах, сочувствовать их трагической обреченности, с тонкой императивностью взывать к их мужеству, дабы укрепить их пошатнувшуюся волю. Тряпочкой расстилаться, чтобы заполучить их доверие. В лепешку расшибаться, чтобы облегчить их страдания. Какая тут к черту биоэнергетика! Здесь все сразу и более, чем, – артистизм, граничащий с волшебством.

Вот они, пациенты, сидят и ожидают его совсем, как амбулаторные больные в поликлинике. Они и есть больные, которым не помогла традиционная медицина, сосредоточенные и расслабленные, с недовольно поджатыми или брезгливо оттопыренными губами, с уставленными пред собой или обращенными в себя глазами. Одно то, как человек сидит, ‒ говорит о нем красноречивее слов: настороженно надувшись либо беспокойно ерзая, небрежно закинув, нога на ногу или от страха, сжавшись в комок.

А руки! Чего стоят их руки, судорожно сцепленные на коленях либо теребящие все подряд, их, пугливо вздрагивающие, робкие пальцы. Такие разные и в чем-то похожие, ‒ больные, молчаливые или досадно многословные. А неповторимые интонации их речи. Едва уловимые оттенки, с которым произносится фраза, иной раз играют более существенную роль, чем сами слова. А слова! Какие только перлы они не выдают, рассказывая о своих бедах. Иногда за мишурою слов они пытаются что-то спрятать, но случайно вырвавшийся вздох, а порою и стон, выдают их тайны с головой. А мимика. Зачастую из пространного повествования удается извлечь намного меньше, чем из проскользнувшей гримасы.

Кто бы, о чем бы ни говорил, мимика и интонации усиливают, либо ослабляют сказанное. Посредством мимики сокровенные душевные порывы приобретают зримое выражение, происходит наглядно овеществленная манифестация чувств и они могут быть восприняты, а то и правильно поняты, другим человеком. Понять и быть понятым, ‒ как же это непросто! Гораздо сложнее, чем отсканировать мысли, примитивно заглянув в голову.

Однако результаты рассмотрения внешнего облика, поведения и манеры разговора нередко расходятся с общим интуитивным впечатлением в оценке личности человека. Подсознательно составленное мнение чаще оказывается более верным. Поскольку интуиция независимо и незаметно для сознания охватывает и оценивает значительно больше показателей, чем сознание.

Но без критического анализа, интуиция – спутанная пряжа. Так что же, не принимать ее во внимание? Отнюдь. Мастерство диагноста состоит в умении делать правильный выбор между интуицией и логикой. И только всесторонний анализ позволяет объективно оценить человека. Обладая поразительно глубокой интуицией, Павел не придавал общему впечатлению о человеке абсолютного значения, считая его важной, но не основополагающей предпосылкой, – предупреждением, требующим удвоенного внимания и проверки.

Павел знал и развивал свои уникальные способности, пытливый и наблюдательный по натуре, он умел многое. Коллеги восхищались его мастерством, немало из них ему завидовали, считая, что все это благодаря тайным знаниям, которые он позаимствовал из редких книг. Мало кому известно, что есть знания, научиться которым невозможно, поскольку они являются неотъемлемой частью тебя самого. Откуда они берутся? Неизвестно. Не исключено, что они являются проявлением генетической памяти. Но, взбираясь все выше, ‒ обязательно упадешь. Так судьба наказывает тех, кто злоупотребляет своим даром и приобретенными знаниями.

Ожидая очередного пациента, Павел сидел за столом в своем «кабинете». В этом жалком закутке два на три метра не было даже окна, стены, стол и два стула. Ничего, теснота помещения принуждает к вниманию, в нем ничего не отвлекает собеседника. Зато на стене против Павла, за спиной у предполагаемого посетителя, висит картина. Она одна стоит целой галереи, да что там галереи, ‒ открытого окна в светлый бушующий мир! На фоне ярко-голубого неба белый корабль, с принявшими ветер алыми парусами, взбирается на морской вал. Летит за своею мечтой.

Приведенный на прием женой молодой человек с жидкой бородкой, выглядел одряхлевшим стариком, превращенным злыми духами в развалину. Ходячий скелет с глубоко запавшими глазами на бескровном, почти прозрачном лице. Апатия и безразличие владели им. «Скорей бы навсегда закрыть глаза», ‒ казалось, шептали его высохшие, иссеченные трещинами губы.

– Ваш муж, кто по специальности? – начав издалека, сочувственно осведомился Павел.

– Он у меня вегетариан, как Гитлер, – охотно ответила жена, могучих форм жгучая брюнетка, с губами, накрашенными такой темной помадой, что она ничем не отличалась от гуталина.

– Но, это не специальность… Скорее, увлечение, – деликатно уточнил Павел, стараясь не задеть ее нежные чувства. «Терпение дарует терпеливому мудрость», – как мантру, не раз повторял он себе.

– Не скажите, он к этому очень серьезно относится, во всем его копирует, – непринужденно перебила Павла супруга больного. ‒ Сидит себе, как не знаю что… Как сукин сын! ‒ нашлась она, ‒ И копирует.

Черты ее холеного лица были величавы, впрочем, без признаков суровости, а даже с некоторыми признаками благодушия. Но ее рот, будто обведенный сапожным кремом на алебастрово-белом лице, вызывал тягостные ассоциации. При каждом произнесенном слове ее широкие выпуклые губы извивались, как две черные пиявки. Говорила она без остановок, много и быстро, и слова нельзя было протиснуть в плотный поток ее речи. При этом ее немигающие глаза цвета мокрых булыжников были неподвижны, они цепко держали Павла на месте, сковывая его волю.

– Он у меня ест только проросшую пшеницу. Свихнулся на чистоте, постоянно очищает свой организм, делает себе по три раза на день очистительные клизмы, а сам редко моется, зато часто злится. Бездарь, да к тому же грубиян, два в одном. Если б вы знали, как я его ненавижу, держу его у себя из милости. Не на улицу же его выбросить. К тому же, я его люблю. А, что́?.. Думаете легко любить такого сердцееда? Это крест моей жизни! ‒ неожиданно басом воскликнула дама, окинув мужа негодующим взглядом.

Она достала из черной лакированной сумки платок и с деланным драматизмом вытерла сухие глаза. Пряча платок в сумку, громко щелкнула застежкой. От этого щелчка ее муж подпрыгнул на стуле и настороженно оглянулся.

‒ И квартира, опять же на него записана. Его покойная мать, моя распрекрасная свекровь, чтоб она в гробу перевернулась, перед смертью квартиру на него оформила. Сколько я его ни прошу переписать квартиру на меня, он ни в какую. Говорит, что завещает свою квартиру обществу защиты зверей. На крысах помешался, вздумал крысу себе купить, тот еще аферист! Но я этого не допущу, пусть он только попробует, только через мой труп! Ему плевать, что со мной будет, от этих потрясений я сама могу заболеть, всегда думает только о себе и крысой своей меня постоянно шантажирует. Сколько я ему ни говорю: «Хватит этих глупостей!» Он хоть бы тебе что, просто поклялся меня замучить!

Павел слушал ее, не перебивая, да и невозможно было прорваться сквозь поток ее слов, она сыпала и сыпала свои россказни, как просо из мешка. Ничего, подумал Павел, чем больше говорят, тем больше открывают правду, даже когда лгут.

‒ А ваша свекровь отчего умерла? ‒ удалось-таки вставить ему.

‒ Грибов поела… ‒ между прочим, обронила дама.

«Вон оно что… ‒ отметил Павел. ‒ Ну и ну!»

‒ Нельзя ли его как-нибудь загипнотизировать? ‒ переходя к главному, меняет тему дама. ‒ Чтобы он хотя бы клизмы перестал себе делать. А то, что я ему ни даю… Ну, какие я ему лекарства не покупаю, ничего в нем не задерживается. Сколько я денег уже на него угробила, и вот вам, пожалуйста, он только ноет и ноет: «Мне плохо! Мне все хуже и хуже!» Будто лучше ему вообще не бывает. Говорит, что давно бы уже умер, если бы не болел…

Павел был человек тактичный, умел уважать чужое мнение, даже в том случае, если оно расходилось с его собственным, да и совершенно не выдерживало критики. Поэтому спорить с ней стал, это было бесполезно. Подруга жизни его пациента была из тех, чьи мнения железобетоны и не родился на свет еще тот, кому удалось бы их переубедить.

– Скажите, а правда, что с ожирением сейчас борются при помощи, проглоченных солитеров, которые переваривают всю лишнюю пищу? – пользуясь случаем, поинтересовалась любознательная посетительница.

– Есть такая информация, – не моргнувши, ответил Павел. – Их выращивают в стеклянных бочках в одной секретной американской лаборатории. Пока они стоят огромных денег, но скоро такой метод похудания будет весьма популярен и червей будут есть все, кто в этом нуждается. Проблема состоит в том, что этого глиста надо заглатывать живьем, а он длиной около шести метров, скользкий, вырывается и, к тому же, пищит. Не каждый сможет такого проглотить.

– Шесть метров?.. – сделав глаза, небрежно переспросила она. – Подумаешь, каких-то шесть метров, – грандиозная дама, подивился Павел, слегка потрясенный ее ответом.

‒ Простите, но мне надо поговорить с вашим мужем наедине, ‒ вежливо, но твердо, Павел выпроводил ее из кабинета.

Пациент чем-то напоминал Павлу один из видов приведений, которые обретают форму только при помощи простыни либо какого-то тряпья. Молодой человек был сродни им, он материализовался с трудом, и только при упоминании о своей сожительнице.

– Я постоянно думаю о том, с каким бы удовольствием отколошматил бы ее железной палкой… – меланхолично повествовал молодой человек, рассеяно поглядывая на Павла из-под устало опущенных белесых ресниц.

‒ Неужели?.. ‒ переспросил Павел с невольной улыбкой. Хоть молодой человек и был ему неприятен, но он унаследовал от деда слабость к чудакам.

‒ Забил бы ее палкой насмерть, как собаку под забором! ‒ безапелляционно ответил молодой человек. ‒ Надеюсь, вы меня понимаете, хотя от рождения я одинок.

У него были светлые брови и ресницы, и на фоне бледной кожи, казалось, что их вообще нет. От этого его, лишенное всякого выражения лицо, производило впечатление небрежно смазанной маски. Но, постепенно он оживлялся, и его апатия сменилась какой-то нездоровой ажитацией.

– А еще, было бы неплохо, посадить в железную кастрюлю крысу и привязать эту кастрюльку ей к животу, – живописал он, с таким видом, словно впервые стал получать удовольствие от жизни. – Я бы скакал вокруг нее и колотил по кастрюле поварешкой, а крыса, металась бы в кастрюле и кусала б ее за живот, а она бы визжала… Визжала! Визжала! Эх, я бы тогда потанцевал… Это был бы мой коронный номер! Мой рок-н-ролл, – мечтательно вздохнул он, – А больше я ничего не хочу, – сказал и умолк, не добавив больше ни слова.

Вот и пойми людей в их сокровенных желаниях, устало раздумывал Павел во время короткой передышки, возникшей в бесконечном потоке посетителей. Никому не дано постичь путаницу жизни, чтобы понять ее смысл. И люди стали какие-то странные, все сошли с ума. Либо пошел такой контингент, либо причина во мне самом, в том, как я начал их воспринимать. В последнее время Павла что-то постоянно подспудно томило. У него часто возникало ощущение, будто он попал в ловушку. Ловушку?..