Текст книги "Одиночка"

Автор книги: Виктор Гавура

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Некоторые ученые считают, что любовь, не более, чем привычка, которая возникает из полового влечения, после того как это желание удовлетворено. При этом срабатывают те же механизмы, от которых люди становятся зависимыми от наркотиков. Но, разве это нормально? Если это так, то в этом есть что-то параноидальное. Недаром Всемирная организация здравоохранения внесла любовь в реестр психических заболеваний, присвоив ей международный шифр болезни ‒ F63.9. Любовь отнесли к психическим отклонениям, к пункту «Расстройство привычек и влечений», поместив ее после алкоголизма, игромании и клептомании. Стандартно примитивный подход: наука объясняет все, что может объяснить, а что не может, ‒ отвергает, либо относит к патологии.

В одном научном медицинском журнале Павел прочел, что у влюбленных наблюдается снижение уровня белка в крови. То есть, это химический дисбаланс, влияющий на работу головного мозга, патологическое состояние, коррекцию которого можно провести элементарно, – белковой диетой. Как просто, накорми Ромео творогом, там много белка или поджарь ему яичницу и он забудет о Джульетте. Навсегда, ‒ или до очередного кормления?.. Так в чем же загадка любви? Концентрация белка в крови, действительно, может снижаться, значит, это состояние можно вызвать искусственным путем, например, в эксперименте. Да, но вызовет ли это любовь?

 
Любовь, ‒ не венерическая болезнь,
Не сладкий сироп и ни зелень соплей.
Любовь – это выстрел из-за угла,
Любовь – это случайная смерть.
 

Подумал он стихами, выпав из прозы в поэзию, из материального, в идеальное. Его изводила одна очень интересная мысль, ускользающая от четкого определения, и… ‒ она таки ускользнула.

Любовь, все о ней говорят, а может, то, что представляется загадочным и необъяснимым, фактически сводится к банальной физиологии? И нет никаких глубинных корней, уходящих в пресловутую противоречивость человеческой натуры, в ее биологическую и сознательную составляющие. Ведь для большинства мужчин, любовь не более чем один из эпизодов жизни. Пылкость и лихорадочная живость этого беспокойного чувства не дают ему быть продолжительным. Вся восторженная нежность быстро уходит без возврата и в лучшем случае остается уважение, а в худшем ‒ непримиримая вражда.

Лишь для единиц из сотен тысяч, любовь – превыше всего. Но, как правило, такие мужчины не интересны. Даже женщины, для которых нет на свете ничего важнее любви, не принимают их всерьез. Даже они, понимают, что есть и другие, не менее важные вещи, что мужчине, кроме любви, необходимо еще многое: дело, которому он предан и еще… ‒ много чего еще.

Быть может, здесь налицо извечный конфликт красоты и доброты, этики и эстетики? Об этом следует подумать, но позже, торопливо сделал пометку Павел. Здесь предстоит выделить в отдельную группу и тех, у которых привязанность к любимому человеку бывает излишне велика и любовь у них становиться болезненной необходимостью, нуждой. Когда один человек слишком нуждается в другом, когда он зависит от его присутствия рядом, от его мнения по любому поводу, когда он растворяетесь в нем, полностью забывая себя.

Всецело привязывая свое «я» к личности другого человека, он сам перестает существовать, как личность, забывая, что взаимная любовь возможна только между самодостаточными людьми. Однако иногда люди влюбляются друг в друга настолько сильно, что становятся буквально единым целым. Но, ведь каждому человеку, как это ни банально звучит, нужно немного личного пространства и хоть немного времени, чтобы побыть самим собой.

Признаваясь в любви, каждый рассчитывает на взаимность. По-другому и быть не может, ведь отказ убьет влюбленного. Однако в страстной любви всегда присутствует что-то корыстное, страстно влюбленный человек больше любит себя и свое чувство, чем другого человека. Этот феномен рушит сами устои бескорыстности любви, ведь истинно любящий всегда счастлив отдать больше, чем получить. Да-а, это действительно имеет место быть… Таким образом, исходя из вышеизложенного, в заключение можно сделать вывод, что ничего понять нельзя.

Вероятнее всего, любовь, это не порыв и не страсть. Любовь – это образ жизни, это то, что не проходит и уйдет лишь вместе с тобой. Но, быть может, так только у меня? Ведь я и не предполагал раньше, какой восторг можно испытывать, глядя в глаза любимой. Павлу вдруг стало страшно ее потерять, ведь без нее его жизнь утратила бы смысл. Зная, какую боль приносит потеря близкого человека, Павел никого не пускал в свое сердце. Теперь это случилось, и он боялся своей любви, зная, какую плату за нее можно заплатить.

Несмотря на все старания, написать что-либо связное у него не получилось. Павел не доверял словам, понимая их неточность. Легковесно произносимые слова никогда не выражают тот смысл, который в них вкладывают, хотя на вид они так многозначительны. Люди потеряли веру в слова. Только ли в слова?.. Быть может, время не пришло, чтоб стали вещими слова, которые теперь ничего не значат. И он терзался от бессилия, неумения выразить свои чувства словами. Эта духовная неспособность ассоциировалась у него с импотенцией, которую ему еще предстояло испытать. И впрямь, не зря сказано, ‒ от бумаги веет вечностью. Веет-то веет, да только не от этих, укоризненно, лежащих пред ним чистых листов.

Просидев ночь за столом, Павел пришел к выводу, что писательство изысканный способ борьбы со скукой… ‒ при этом, заскучав. И вдруг, к нему пришло наитие, и он почувствовал, что вплотную приблизился к осознанию самой сути любви, но, в то же время, он понял, что у него недостает сил, чтобы сформулировать ее. Теряя ясность мысли и путаясь в определениях, он повторял свою формулировку десятки и сотни раз на тот или другой лад, переставляя слова в той либо другой последовательности, ‒ все тщетно!

И все же, эта ночь не пропала даром. Павлу открылось то, что он хотел воссоздать в словах. Он хотел написать о том, насколько трудно мужчине и женщине сблизиться друг с другом сердцами, а не половыми органами. Он хотел в проникновенных словах выразить тот ужас одиночества человека в мире людей. Хотел, но не сумел. Слова любви не даются легко, столь сокровенно это чувство.

Занималась заря, когда Павел окончил свой opus[26]26
  Произведение, научный или литературный труд (лат.).


[Закрыть] и совершенно опустошенный, вывел на белом снеге бумаги: «Оля! Я тебя люблю, как никого не любил раньше. Я никогда не перестану тебя любить. Будь счастлива, ты этого достойна». И подписался: «Я». В надежде, что она не спутает его ни с кем другим.

* * *

Вечер был полон тихости.

Не сердечного покоя, а принужденной тихости, вызванной непонятно чем. На стенах трепетали зыбкие, едва различимые тени. Павел всем естеством своим ощущал, как надвигающиеся сумерки остужают последнее тепло зимнего дня. Так случайная мысль о неизбежности смерти могильным холодом остужает пьянящую беспечность молодости. Накануне ему приснился красочный в своих ярких депрессивных цветах сон, всего несколько мгновений, которые врезались в память и тягостными домыслами саднили воображение. Ему приснилось, будто он хотел подарить Оле весь мир, полез в карман, а вместо золота извлек из кармана пепел.

Стояла та бездыханная тишина, в которой слышалось неумолимое течение времени. Оля сегодня была не в пример обычного молчалива, сидела тихо, глядя куда-то в пространство. В этот вечер они были необычно далеки друг от друга.

‒ Что с тобой? ‒ спросил Павел.

В ответ она лишь зябко пожала тонкими плечами. Оля не всегда умела выразить то, что хотела, поэтому Павел не удивился ее молчанию. Однако что-то его насторожило. Он попытался разобраться в причине ее странного настроения. Но ничего не получалось. Взглянув на ее побледневшее и как-то заострившееся лицо, он заметил, как дрогнули ее губы. В широко распахнутых глазах плескалась печаль.

– Оленька, я не знаю, о чем твои мысли, но я их слышу. Я прошу тебя, перестать думать, – с прорезавшейся болью в голосе, попросил он. Его не интересовали чужие мысли, но они будоражили его собственные, и он тогда не знал, что с ними делать.

‒ Не знаю, что со мной, ‒ сказала она голосом тусклым, как зимний вечер. ‒ Мне чего-то недостает, сама не знаю, чего… ‒ и жемчужная слеза скатилась у нее по щеке.

– Не плачь, всем нам бывает нелегко, ‒ без особой уверенности успокоил ее Павел и после паузы, прибавил, с ударением, ‒ Но ведь бывает и хуже…

«Бог считает женские слезы», вспомнились ему слова из Каббалы. Они более ранимы и тоньше воспринимают наш жестокий мир.

‒ Ты этого не поймешь, ‒ вздохнула она, посмотрев на него взглядом, каким смотрят на текущую воду реки.

‒ Почему? ‒ забеспокоился Павел, ‒ Разве нам не хорошо вместе? ‒ он и сам чувствовал, что им обоим чего-то стало недоставать. В их отношениях исчезло что-то неуловимое, какое-то волшебство, а какое? ‒ он не знал.

‒ Мне скучно… ‒ после продолжительного молчания ответила она. И голос ее зазвенел хрупким хрусталем, ‒ Мне скучно даже с тобой, а я тебя так люблю! Мне все надоело, и эта квартира, и все вокруг, весь этот комфорт! Я хочу куда-нибудь… К людям!

Она и сама удивилась тому, что сказала. Ведь она так любила Павла, знала, что и он любит ее, и все у них хорошо, и живут они в достатке. Отчего же сердце тоскует и просится куда-то, неизвестно куда?

‒ Зачем тебе люди, если у тебя есть я? ‒ спросил Павел, не надеясь на ответ.

Не так она воспитана, чтобы запереть себя в четырех стенах, первое, о чем подумал он. Мысль эта занимала его некоторое время и плавно перешла в обычное недоумение: почему все хорошее не может постоянно казаться хорошим, а со временем, становится постылым? И, отчего ей скучно, если она меня любит? За всем этим он видел знакомое ему с детства смятение души, не находящей себя в пределах, так называемого, обычного хода вещей, именуемого жизнью.

– Что-то мне тяжко… – с тихим вздохом прошептала она. Ее бледное, подурневшее лицо не вызвало у него сочувствия.

– Что тебя беспокоит? ‒ гася раздражение в голосе, спросил Павел.

Очарование нежности и покоя, уходило безвозвратно. Ему отчего-то вспомнилось, как она вздрагивает во сне, от этого он просыпается, а потом долго не может заснуть. Это его раздражало. А теперь она сидит перед ним, такая тонкая и прямая, похожая на немой укор.

– Я не знаю, зачем я живу, – жалобно сказала она, трогательно пригорюнившись рукой. В ней было столько грации, что Павлу стало больно от любви к ней.

– Вроде бы все нормально, но как-то душно… Мне тяжело на сердце, и я хочу отсюда убежать. Я не могу перед тобой притворяться, говорить, что все хорошо, потому что все не очень хорошо… Я не хочу тебя обманывать, я так чувствую и ничего не могу с собой поделать, ‒ она с трудом удерживала трясущиеся губы.

‒ Но! Почему?.. ‒ теряя самообладание, вскричал Павел. ‒ Ты больше меня не любишь? ‒ спросил он тихим шепотом, понимая, как легко разбить хрупкую нежность их чувства. Еще несколько слов и прежние отношения будет сложно сохранить либо вообще невозможно восстановить.

‒ Я люблю тебя, и буду любить, но не сейчас, а потом… ‒ сбивчивым шепотом ответила она, посмотрев на Павла, с той робостью и тоской, с какими смотрят на нас беспомощные и покорные, готовые на заклание животные.

В ту же минуту он понял, почему не позволял себе заглядывать в будущее, предпочитая плыть по течению в надежде на авось. Произошло то, чего он боялся и в то же время, из чувства противоречия, свойственного человеку, подсознательно желал. Она не умела это сказать, но она перестала испытывать к нему интерес. Почему? Этого он не знал, но ждал, что рано или поздно это произойдет, зная, что именно так уходит любовь. Слишком сильно он ее любил, поэтому и переоценил ее любовь и ее мнение о себе. Он для нее потерял новизну, ничего особенного она в нем не находит. Теперь она начнет сравнивать его с другими мужчинами, и… ‒ всегда найдется лучший.

А я ведь знал, что так и будет, но не хотел себе в этом признаваться. Как же я ненавижу то, что каждый раз оказываюсь прав! Неожиданно он понял, что во всем мире у него нет никого роднее ее. Захватившее его чувство, вытеснило все другие переживания, и он любил ее с такою безоглядно всеобъемлющей нежностью, какую не мог и предположить в себе. Она была его радостью и счастьем, смыслом его жизни, всем сразу. Она одна. До чего тяжело видеть, как близкий человек уходит от тебя, отдаляясь все дальше, пока не останется вместо него одна, сжимающая сердце пустота.

– Мне одиноко с тобой, – тихо проговорила она.

Простая безропотная душа, неспособная возразить даже ребенку, она сказала ему такое! Почему? Конечно, не для того, чтобы сделать больно. По неосознанной потребности быть искренней во всем, она с бесхитростной прямотой объяснила ему свои чувства. Она одна поняла его нищету.

Глава 16

Выдалось замечательно ясное утро.

И настроение у Павла, как и само утро, было солнечным. Из кухни доносился аромат свежезаваренного кофе. Оля встала раньше, хотела принести кофе Павлу в постель, но он уже брился в ванной. Они стояли рядом у их любимого окна и любовались озером, как будто никогда прежде не видели его по-настоящему. И как только ему в голову могло прийти, что она в нем разочаровалась?

В чашках тонкого фарфора масляно поблескивал темный напиток, источающий благоухание и проясняющую сознание горечь. Белая сорочка Павла была ей велика, подчеркивая невесомость ее хрупкого тела. Сегодня ей особенно хотелось быть привлекательной. Как Павел восторгался ею этой ночью! Ничего похожего не было раньше и, как бы она огорчилась, если бы то же восхищение не увидела в его глазах сейчас.

– Завтра я решила начать новую жизнь, ‒ серьезно сказала она, с лицом, исполненным строгого достоинства.

– Но, уже завтра… – улыбнулся Павел, вспомнив, что вчера вечером она говорила об этом.

– Тогда сегодня, ‒ легко согласилась она.

Они посмотрели друг другу в глаза и рассмеялись, ощутив прилив беспричинной радости. Ее глаза были полны небесной чистоты. Своей наивностью она напоминала ему ребенка, который глядит на мир через окно, ни разу его не открыв.

Аромат кофе, свежий, как само утро, пьянил. В лазури неба летала пара голубей. Сразу видно летные, не дикари. Судя по характерным пируэтам, которые один из них выписывал перед другим, то был голубь с голубкой. Озеро очистилось ото льда и переливалось под лучами солнца радужными оттенками перламутра. Красота всегда гармонична, любуясь озером, подумал Павел. Но, что есть красота? Очевидно, это некая непостижимая взаимосвязь отдельных составляющих целого, когда ничего не надо менять, ни отнимать, ни прибавлять.

Вдумавшись в смысл своей мысли, он с сомнением покачал головой. В этом определении присутствует нечто из сферы торговли, как на весах: «отнимать-прибавлять». Зато, суть ясна. Хотя попытки постичь сущность красоты всегда приводят к потере ее очарования. Да, но, суть-то ясна! Отмахнулся Павел, ему было необыкновенно хорошо. Никогда он не был так счастлив в своей жизни, как сейчас. Оля устремилась на кухню, чтобы принести ему еще одну чашку. Павел удержал ее. Обняв за талию, мягко привлек ее к себе, не замечая перед нею свою наготу.

– Постой! – отстранилась она, слабо защищаясь руками, чтобы посмотреть ему в глаза. ‒ Я хочу, чтобы ты знал, ты самый лучший, и я тебя люблю, а все остальное… То, что я говорила вчера, ‒ пустяки. Забудь обо всем, да? ‒ ее глаза взволновано ждали ответа.

Да, ‒ растерянно кивнул Павел, понимая, что все остальное отнюдь не пустяки, почувствовав вдруг всю свою до неприличия неуместную наготу. На верхней губе у нее застыли «усы» от кофейной пены. Задумавшись, над услышанным, он не сказал ей об этом.

В последние дни он часто задавал себе вопрос, что у них будет дальше? Раньше он мог видеть будущее, но теперь, почему-то не мог. Ему хотелось сделать ей что-то приятное, но он не знал что́? Он хотел сказать ей, как она ему дорога, но он не мог найти нужные слова. Все известные слова ему казались какими-то безнадежно опошленными, оскверненными, утратившими свой изначальный смысл.

Быть может, время не пришло, чтобы слова приобрели то исконное значение, которое теперь ничего не значит? А возможно, имеет значение то, с каким чувством ты их говоришь. Ему вспомнилась реклама, увиденная когда-то в метро: «Не можешь подобрать слова? Попробуй бриллианты!» Бриллиант первый по блеску из честных камней. Уже более двух тысяч лет бриллиант является символом красоты и вечной любви. Как странно, ‒ вечной любви. Интересно, почему? Ну, уж точно не из-за его твердости, сила часто именно в мягкости. Раздумывал он, поспешно одеваясь.

– Давай, сегодня куда-нибудь пойдем, развлечемся, ‒ не придумав ничего путного, предложил Павел.

‒ Давай! ‒ радостно согласилась она, по-детски просияв глазами, ‒ А куда пойдем?

‒ Я приглашаю тебя в театр или на концерт. А хочешь, пойдем в ресторан, устроим пир на весь мир? Пойдем, куда ты хочешь, на твой выбор, ‒ подумав, ответил он.

– Я бы пошла и туда, и туда, и еще, куда-нибудь! Но, мне нечего одеть… ‒ загорелась и тут же, сникла она надломленным цветком.

– Ничего, что-нибудь придумаем, ‒ успокоил ее Павел.

Он знал, насколько для женщины важен ее внешний вид. Придумав, чем ее порадовать, Павел начал собираться, предложив ей в этот раз остаться дома.

‒ Я ненадолго отлучусь и скоро вернусь. Тебя ждет сюрприз.

‒ Павлик, не уходи, ‒ тихо попросила она. ‒ Мне кажется, нам мало осталось быть вместе… ‒ с пронзительной грустью она посмотрела ему в глаза.

‒ Что за глупости? ‒ улыбнулся Павел, весь в мыслях о реализации своей затеи.

По какой-то ему самому неизвестной, навязчивой причине, он был убежден, что задуманное им ее приятно удивит. Внезапно у него мелькнула мысль, что они никогда больше не увидятся, но он прогнал прочь эту неприятную мысль, убедив себя, что незачем понапрасну терзать себя беспричинной мнительностью.

‒ Это не глупости, это предчувствие… ‒ неуверенно возразила она, чистая душа.

Мельком взглянув на нее, Павел заметил или ему показалось, что лицо ее стало каким-то полупрозрачным, как у тех, кто исчерпал свою жизненную силу. Что бы это значило? Не стоит во всем искать какой-то смысл, он не везде есть, торопясь, отмахнулся Павел. Некоторые вещи нельзя объяснить, они лишены смысла, просто существуют себе и все.

‒ Павлик, я не такая, как ты… Мне страшно с тобой расставаться, ‒ глаза ее тревожно темнели на бледном лице.

‒ Ничего не бойся, я скоро вернусь, ‒ сказал он ей на прощание и ушел.

Павел не предал всему этому значения. Так бывало не раз, человек считает: «Это не имеет значения», не догадываясь, что все приобретает значение, когда речь идет о жизни и смерти.

Глава 17

Чего мы боимся, то и случается.

После утреннего предложения развлечься, Павел уехал, сказав Оле, что ее ожидает сюрприз. Сколько она ни допытывалась, какой именно, он только улыбался в ответ. Оля скучала в пустой квартире, она впервые осталась одна. Выросшая на улице, ей не хватало общения и новых впечатлений. Ее распирала потребность разнообразить скучную жизнь.

Неожиданно для себя она впала в какое-то загадочное беспокойство. Вдруг ей послышалось, будто кто-то едва слышно царапает в дверь третьей комнаты, которая всегда была под замком. Павел запретил ей к ней подходить, она и не подходила, даже не поинтересовавшись, почему? Но, одно дело, подавить любопытство и совсем другое, избавиться от него. И любопытство, пришпоренное скукой, взыграло в ней.

Она порывисто шагнула к двери и дернула за ручку. Дверь по-прежнему была заперта, но из-за двери вдруг послышался отчетливо различимый шорох. В этом звуке ей почудилась опасность, и она в страхе отпрянула. Оля не была боязливой, но сейчас ее охватил невыносимы страх. Ноги ее ослабли, она села на стул против двери, и замерла от ужаса, ей показалось, что кто-то невидимый наблюдает за ней. Вдруг из-за двери раздался жалобный детский голосок:

– Тетенька, мне страшно… Выпустите меня! Я хочу есть…

Захолонув от неожиданности, она сидела на стуле, не решаясь пошевелиться. Но она заставила себя подняться и подойти к двери.

– Ты кто? – растеряно спросила она.

– Мальчик… – после продолжительного молчания, робко ответили из-за двери.

– Ты, что там делаешь?!

– Меня здесь заперли.

– Кто?

– Он…

– Зачем?

– Он меня наказал.

‒ Наказал… За что?!

‒ За то, что я не слушался, но я больше не буду… – за дверью горестно всхлипнули.

– Но, как же я тебя выпущу? Ведь у меня нет ключа, – встревожилась она. В своем стремлении всегда помогать слабому, ее сердечность часто брала верх над благоразумием.

– Ключ на столике под граммофоном, – тут же подсказали из-за двери.

Под граммофоном действительно лежал ключ, он легко подошел к замку и провернулся, ригеля трижды щелкнули, но дверь по-прежнему не открывалась.

– Тетенька, миленькая, выпустите меня! – хныкал за дверью ребенок.

– Потерпи, я сейчас! – не зная, что делать, успокаивала его Оля, сама находясь в состоянии тихой паники. – Дверь не открывается, потерпи, я сейчас кого-нибудь позову!

– Нет! Не надо! – ей показалось, совсем другой, обеспокоенный взрослый голос прозвучал из-за двери. – Тетенька, нарисуйте на двери звезду, она сразу откроется, – канючил из-за двери ребенок.

– Но я не знаю, как нарисовать звезду! – вскричала Оля, в отчаянии запустив руку в волосы.

– Тетенька, я боюсь… Не уходите, не бросайте меня! Пожалуйста… – донесся из-за двери умоляющий голос ребенка.

– Хорошо-хорошо! Я никуда не уйду, не бойся! – сама чуть не плача, успокаивала она его.

– Это весьма просто, делайте, как я скажу. Нарисуйте пальцем на двери большую печатную букву «А». Теперь от левой ее ножки косо проведите линию вверх и направо, затем проведите линию, как перекладину в букве «А» и соедините эту линию с концом правой ножки этой буквы, – голос из-за двери постоянно менялся, слышался то жалобный голосок ребенка, то властный голос взрослого, в котором звучали скрипучие старческие интонации.

Как Оля ни старалась нарисовать звезду, дверь не открывалась. Внезапно, после очередной ее попытки, дверь задрожала, как тонкий лист бумаги и распахнулась перед нею настежь и что-то невидимое, будто порыв ветра пронеслось мимо нее. Оля вбежала в комнату, она была пуста! В ней никого не было, кроме разбросанной постели и белеющих фарфоровых осколков на полу. Она оббежала всю квартиру, открыла дверь в прихожей и выбежала на лестничную площадку, там тоже никого не было. Где-то внизу подъезда громко хлопнула входная дверь. Этот звук эхом отозвался в ее испуганном сердце и страх ледяными пальцами сдавил ей горло.

Вернувшись в странную комнату, Оля еще раз ее осмотрела, но ничего не нашла. Предчувствие чего-то ужасного, сковало ее с ног до головы. Она стояла, растерянная, догадываясь, что случилось непоправимое. Дыхание ее сбилось, и она бессознательно прижала руку к горлу, словно пыталась освободиться от невидимых, душивших ее рук. Затем ее охватило возбуждение, у нее появилась надежда найти говорившего с ней ребенка, перебегая из комнаты в комнату, она заглядывала во все углы. Все силы ее ушли на эти поиски. Она вдруг почувствовала, что страшно устала, совершенно выбилась из сил, не в силах была и пошевелиться. Прижавшись спиной к стене, и уронив руки, она стояла, не зная, что делать.

Смутное осознание тяжести содеянного, неподъемным грузом пригнуло ей плечи. Лицо ее застыло маской невыразимого отчаяния, в глазах стояла смертная тоска. Как же ей было одиноко в этой пустой квартире, окруженной неведомой опасностью, таинственной и страшной. Она затосковала о Павле, который был для нее самым близким на всем белом свете. Она не знала, как долго это продолжалось. Из этой безмерно тяжкой потерянности ее вывел настойчивый звонок в дверь. Она не помнила, как пошла и отворила дверь, и высокий взъерошенный старик в грязной фуфайке схватил ее за руку.

– Скорее! Скорей! Мы на крыше устанавливали спутниковую антенну, он хотел сделать вам сюрприз, и его ударило током! – в его белых глазах металось безумие.

– Павлика? – помертвев, прошептала она.

– Да-да! Его… Идемте, скорей! На крышу! – с шалой радостью тряс головою старик, из его перекошенного рта на бороду катилась пенистая, как у бешеной собаки слюна.

Ее словно охватило порывом ледяного ветра! И она пошла, побежала за тянувшим ее куда-то стариком. Ей во всем ужасе представилось, как ее Павлик лежит на холодной крыше, один. И она уже не отдавая себе отчета, воспринимала слова старика и машинально благодарила его, не чувствуя под собою ног стремилась за ним на помощь к любимому! Не помня себя, Оля взлетела за стариком на девятый этаж, а затем по железной лестнице взобралась на плоскую крышу. Запыхавшись, старик закричал вдруг тонким детским голосом:

– Вот он, там! Смотрите… – и указал безобразно длинной рукой на турникет у края крыши.

Замирая от страха, она подошла к невысокому металлическому ограждению у самой кромки и заглянула за край крыши, но ничего не увидела. В ее хрупком теле жила бесстрашная душа. Старик подкрался к ней сзади и толкнул в спину.

Она летела вниз подбитой птицей, ее помалу разворачивало на лету, и невозможно было разглядеть выражение ее лица, а навстречу ей неумолимо приближался тротуар. Полет ее продолжался, казалось бесконечно долго, ‒ всего-то пару мгновений. Она ударилась об асфальт. Раздается сочный шлепок, так мокрая рубаха с веревки падает на землю. Этот страшный чмокающий звук заглушил хруст сломанных костей, разорвавших нежную плоть.

Глава 18

Павел в маршрутке возвращался домой.

В очередной раз пришлось окунуться в знакомую сутолоку и давку. Вдоль дороги множество гигантских щитов напоминали ему, что он живет в стране, заботящихся о нем народных депутатов. Невольно вспомнилась недавно услышанная частушка.

 
Вниз упал метеорит,
Человек под ним лежит.
Оказался депутат,
Камню некуда упасть.
 

Бесподобная рифма, отметил Павел, Пушкин с Шевченкой отдыхают. Зато по существу, депутатство на Украине стало доходным промыслом наглых жлобов. В большом воздушно-легком пакете с логотипом известной фирмы «D & G» он вез шубу из голубой норки. В бутике он уплатил за нее восемь тысяч долларов. Не пожалел бы и душу в придачу, лишь бы ее порадовать. Она достойна того, чтобы ей под ноги бросали собольи меха, подумал Павел, понимая, что главные вещи в жизни, отнюдь не вещи.

Ему хотелось сделать ей сюрприз, и он не сказала, куда и зачем пошел. Он не сомневался, что Оля обрадуется подарку. Вспомнив о ней и их жизни вдвоем с какой-то новой светлой радостью, он понял, насколько их маленький мир дорог ему и мил. Теперь он спешил домой. Они не разлучались с первого дня их встречи, и каждая минута разлуки с любимой ему казалась безвозвратно вычеркнутой из жизни.

Долго не удавалось поймать ни такси, ни частника и ему стало казаться, будто кто-то ему мешает. В нем шевельнулось беспокойство, и он заспешил домой на перекладных. Призрак предвестия несчастья возник перед ним внезапно, сердце его дрогнуло и начало биться тяжело и быстро. Его любимой угрожала опасность, и он чувствовал себя совершенно бессильным, чтобы хоть чем-то ей помочь.

Так бывает в мучительном сне, когда все видишь и понимаешь, но ничего сделать не можешь потому, как не владеешь своим телом. Он вспомнил о тех демонах, которые специально разлучают влюбленных, им стоит только пронюхать, и они постараются убить их счастье. Какая-то ужасная беда подступила к нему вплотную. Предчувствие неотвратимости происходящего схватило его за горло цепкими пальцами.

А небо за окном было безоблачно и спокойно, и безучастно к делам людей. Голова Павла наполнилась голосами, они звучали все громче и пронзительнее. Демоны, проникшие в его голову, подняли невообразимо радостный вой, и ему хотелось одного, заткнуть уши, чтобы ничего в них не пускать! Но они уже поселились и бесновались у него в голове, злые и завистливые, коварные демоны. Он вспомнил, до чего хрупка человеческая жизнь, и его охватил самый страшный из всех известных людям видов страха, ‒ страх за жизнь любимой.

Какая беспечность! С любимыми нельзя расставаться. Ни на минуту! Ни на миг! Корил он себя. Ведь он-то знал, насколько беззащитен тот, кто любит. По-настоящему, любит? А как еще можно любить! Ему стало трудно дышать, он рванул ворот рубахи, в кровь расцарапав горло. Под ноги беззвучно, как падают опавшие листья, посыпались пуговицы.

Его обдало холодом свершившейся беды. Волосы на голове встали дыбом. И взору его открылось то, что случилось. Как она летела легким перышком, такая тонкая, руки, как крылья разбросав, ее запрокинутое лицо на асфальте и две струйки крови, вытекшие из носа, остывающие на белой, неживой щеке. Он увидел все в мельчайших подробностях, особенно ее мертвые бледные губы и долго пытался понять увиденное рассудком. Пытался, но не мог. Спустя несколько мгновений он понял: его любимой не стало. И небо обрушилась на него.

Маршрутка остановилась, дверь отворилась. Павел вышел и пошел куда-то, медленно переступая ногами. Азраил, ангел смерти, шел за ним по пятам, догоняя и обгоняя его, не замечая его, будто чья-то высшая воля, отводила ему глаза. А Павел шагал и шагал, как заведенный механизм, в состоянии какого-то тупого равнодушия. Сколько он шел, не знает никто. Все звуки вокруг него отдалились и смолкли, и слышалось ему только собственное прерывистое дыхание. Он не чувствовал ничего, кроме отчаяния и видел один лишь рябиновый сок под ногами, свежий и красный, он виделся ему везде.

Глава 19

Все расстаются с любимыми, рано или поздно.

Павел это знал и не хотел об этом думать. Самое ужасное, чего он боялся, сбылось. Он принял это внешне спокойно, и его переменившиеся черты сковало ледяное спокойствие. Холодный ветер трепал волосы на его непокрытой голове и внутри у него гулял сивер. А он все шел, глядя перед собой сухими глазами, и ему казалось, что глаза его полыхают неземным огнем, превращая в пепел все живое, на что он ни посмотрит. Больше всего он боялся встретить кого-то на своем пути, один вид человеческого лица ему был отвратителен. Отвратителен до рвоты!

Он обходил окольными дорогами шумные площади, шагал и шагал походкой лунатика, не выбирая направления, и вдруг завидев впереди чей-то силуэт, срывался на бег, сворачивая то в одну, то в другую улицу. Это бегство от себя продолжалось весь день. Под вечер он вышел за город, голоса полей звали его к себе, но усталость свалила его с ног. Руки крестом разбросав, он лежал на увядшей траве, глядел в темнеющее небо. Но небо оставалось безучастным, ‒ бездонная, немая пустота.

Потеряв любимую, Павел остался один. Вот когда он прочувствовал всю глубину своего одиночества. Он ощутил разверзшуюся пропасть внутри, как если бы в груди у него образовалась зияющая черная дыра. А вокруг него была пустыня, которую вовек не перейти. Она давала ему смысл жизни, загубленной в ночи. Без нее жизнь потеряла смысл. Вот оно что! Когда теряешь истинную любовь, жизнь теряет свой смысл. Было время, когда он думал, что любовь это красивая выдумка, придуманная отчаявшимися, чтобы бороться с одиночеством. Ошибка! Эх, если бы можно было что-то изменить, руку б себе отрубил. Да, что там руку! Жизни не пожалел бы, чтобы она жила. Но ничего изменить нельзя. Никогда.