Текст книги "Собрание сочинений. Том 2. Стихотворения"

Автор книги: Виктор Боков

* * *

 
Когда река ломает лед,
Вширь раздается по равнинам,
Природа русская поет
Весенним голосом грачиным.
 

 
Когда летят к нам журавли
Из увольненья, из отлучки,
Роняют на землю они
Признание: – В России лучше!
 

 
Когда березы белый ствол
Нырнет в листву в одно мгновенье,
Я всех друзей зову за стол,
Чтоб справить праздник обновленья!
 

1971

* * *

 
На холст рубахи ложится пот.
В ладонях крепко зажат топор,
Кто в жизни не трудился – тот
Не Муромец, не Святогор.
 

 
Не богатырь и не боец.
А кто же он? Растратчик сил.
Я наколол себе дровец,
Принес их, печку затопил.
 

 
Трещат веселые дрова,
Зима весь день глядит в окно.
В душе рождаются слова,
И так светло, и так тепло!
 

 
Над печкой сушатся носки,
Под лавкою лежит пила.
И весело, и нет тоски,
И отдых сладок, жизнь мила!
 

1971

* * *

 
Черемуха в цвету,
Весна в разгаре.
Для всех начистоту
Открылись дали.
 

 
Немыслимо свежи,
Чисты, наивны.
Без меры и межи
Лежат равнины.
 

 
Гляжу не нагляжусь,
Как мать на дочку.
– А сколько тебе, Русь,
Пошло годочков?
 

 
– Эх, милый, не сочтешь,
Не хватит чисел!
– А с кем ты вдаль идешь?
И кто возвысил?
 

 
– Меня возвысил труд,
Людские руки.
– Пусть дальше так идут
Отцы и внуки!
 

 
Весь день галдят грачи
На старых гнездах.
Стремительны ручьи,
Прозрачен воздух.
 

 
Так ясно явь видна
С дороги дальней.
И вся земля полна
Больших свиданий!
 

1971

Тепло ль тебе?

 
Тепло ль тебе, вечер, ходить по земле босиком?
Не зябко ль? Не дать ли чего-нибудь на ноги, милый?
Ты будешь сегодня всю ночь пастухом,
А стадо твое – светлый месяц и звезды в заливе.
 

 
Берн кнутовище и хлопай веселым кнутом,
Чтоб знали коровы, жующие вику,
Что звезды имеют дела с пастухом
И мирно пасутся и нет бестолкового крику!
 

 
Тепло ль тебе, вечер? Росою покрылась трава,
От речки туман поднимается белобородый,
А где-то во ржи возникают простые слова
И входят без шума и в душу и в сердце народа.
 

 
Ты где прикорнешь? В камыше, в шалаше, на мосту,
На сером настиле парома,
Пропахшего потом лошадным?
Трава луговая вздыхает легко: – Я расту! —
И небо весь луг обнимает объятьем громадным.
 

 
Тепло ль тебе, вечер? Возьми-ка тамбовский зипун,
Зайди на конюшню, приляг и поспи на попонах.
– Зачем мне зипун? Не озябну! Нагреет табун,
Упарюсь в пастушьих бегах
И заботах о звездах и конях!
 

1971

Любовь убывает

 
Любовь убывает,
Как белые ночи.
Она все короче,
Она все короче.
 

 
Любовь умолкает,
Как шум водопада,
Встречаться не надо,
Встречаться не надо!
 

 
Не манит цветов
Придорожная алость.
Любви не осталось,
Любви не осталось!
 

 
Не вылетит слово,
Которое пелось,
Куда оно делось?
Куда оно делось?
 

 
И перед глазами
Пустое пространство.
Так где ж постоянство?
Так где ж постоянство?
 

1971

Правда

 
Жизнь людская долго длилась,
И за серой мглой веков
Правда, честь и справедливость
Бились в тяжести оков.
 

 
По России дух бродяжий
Шлепал с правдой босиком,
И была она сермяжной,
И жила под сермяком.
 

 
За горами, за долами
Правда шла сквозь строй цепей
И гремела кандалами,
Заглушая звон церквей.
 

 
Стыла вольная отвага
В рудниках, в лесах, в степях,
И одна была отрада —
Арестантский стон в цепях.
 

 
Но ударила «Аврора»,
И пошло наоборот,
И неправду поборола
Правда, действие, народ!
 

 
Сердцевина жизни – сердце,
Корень жизни – труд, борьба.
Мы теперь единоверцы,
Наша правда – власть труда.
 

 
И никто не развенчает
Взгляда нашего вовек.
Только труд обозначает,
Сколько стоит человек!
 

1971

Серьги

 
Серебро из Великого Устюга
К тонким веткам примерила ива.
– Как идут тебе серьги русские,—
Я сказал ей. – И как ты красива!
 

 
– Я согласна! – мне ива ответила.
Наклонилась, совсем как любимая.
И нежнейшую веточку свесила,
И серьгою коснулась руки моей.
 

 
И стояла счастливая, стройная,
Признавалась – А я не южанка!
Берег северный – вот моя родина,
А точнее сказать – устюжанка.
 

 
На ветвях ее пчелы с усердием
Хлопотали над желтой пыльцою,
И гудели, и песню весеннюю
Распевали над бурной рекою.
 

 
Эта песня касалась души моей
И во мне земляка узнавала.
И своею зеленой вершиною
Вровень с лесом зеленым вставала.
 

1971

Сургут

 
Я в Сургуте мог бы жить,
Как в столице на Таганке.
Мне приятно говорить:
– Сургутяне, сургутянки.
 

 
Он стоит среди болот,
Где туман дымит и курит,
От его стальных долот,
Как глухарь, тайга токует.
 

 
Полон твой прекрасный порт
Грузов дальних и сибирских,
Ты, я вижу, очень горд
Силой кранов богатырских.
 

 
Ты широк, широкоплеч,
Ты под стать моим знакомым,
Что открыто ищут встреч
С арматурой и бетоном.
 

 
Звонок твой рабочий горн,
В нем едины – дело, слово.
Ты кладешь зеленый дерн
На пески и пыль былого.
 

 
Если ты впадешь в тоску,
От усталости застонешь,
Прилетай ко мне в Москву
Иль зови меня на помощь.
 

 
До свидания, Сургут!
На Тюмень мы путь свой держим.
Ты обласкан и продут
Ветерком кедрово-свежим!
 

1972

Сердце

 
Сердце не замените,
Нет к нему запчасти.
Сердце наше требует
Радости и счастья.
 

 
В клетке канареечной
Сердцу очень тесно,
Сердце любит Родину,
Сердце просит песню.
 

 
Если сердцу любится,
Значит, и поется,
Значит, радость на сердце
Морем разольется.
 

 
Сердце надо радовать,
Вот его леченье,
Золотое правило
Всем без исключенья.
 

1972

* * *

 
В глазах твоих тревога и печаль
И тихое начало материнства.
Но ты себя ничем не омрачай,
Не бойся неизвестности и риска.
 

 
Не бойся! Ты не первая идешь
Дорогой материнской и опасной,
Потерпишь, что же делать, подождешь,
И у тебя родится сын прекрасный.
 

 
Люблю осанку гордую твою,
Не спутаю тебя ни с кем на свете.
Так бескорыстно о тебе пою,
Как могут только птицы на рассвете!
 

1972

* * *

 
Лес осенний опустел,
Тропка скользко зазмеилась,
И среди небесных тел
Что-то тоже изменилось.
 

 
Звезды стали холодней,
Дальше, выше, безучастней,
Ближе стал мне и родней
Дым над крышей, день ненастный.
 

 
Деревянное крыльцо,
Листья клена на перилах.
Грустное твое лицо,
С грустью глаз больших и милых.
 

 
Над пыланием рябин
Снегири свершают тризну,
Плачет журавлиный клин.
Оставляющий Отчизну.
 

 
Мы с тобою будем ждать
Белой радости и боли,
Чтоб весной освобождать
От снегов родное поле!
 

1972

Твои глаза

 
Твои глаза – две черных ночи,
Две виноградины с лозы.
Они меня волнуют очень,
В них притаились две грозы.
 

 
Они зовут, не уставая,
За горизонт, где я живу,
Там оборвется мостовая
И ноги встанут на траву.
 

 
И мы пойдем по нежным травам
Среди цветущих медуниц.
Там будем кланяться дубравам
И будем слушать пенье птиц.
 

 
В твоих глазах и грусть и нежность,
Твои глаза – живая речь,
И неизбежность, неизбежность,
И неизбежность наших встреч.
 

 
Твои глаза – два обещанья
Светить через любую мглу,
В них две надежды, два признанья,
Два вечных слова: – Я люблю!
 

1972

Голосистый озорник

 
В балалаечке моей
Поселился соловей,
Голосистый озорник,
Я давно к нему привык.
 

 
Балалаечка моя
Приютила соловья,
Соловей не спит всю ночь,
Он поет, и я не прочь.
 

 
Балалайка, трень да брень,
Сердце музыкой задень,
Разожги, раскочегарь,
По тоске струной ударь.
 

 
Балалайка, семь досок,
Нежный, звонкий голосок,
Голос – в песню, ноги – в пляс,
Вот мы! Все тут! Знайте нас!
 

1972

Венера

 
Вечерняя звезда Венера,
Среди небесного шатра
Ты на рассвете так звенела,
Что я проснулся в три утра.
 

 
И вышел. Ты пылала ярко
В предчувствии большой беды
Над вечной тишиною парка,
Над обморочным сном воды.
 

 
Ты била мне в глаза набатом,
Жгла сердце огненным лучом
И с месяцем, глупцом горбатым,
Не говорила ни о чем.
 

 
Звала, звала меня куда-то,
Чтоб неразлучно вместе быть.
Звала, завала меня, как брата,
Которого хотят казнить!
 

1972

В серый денек

 
Падает снег
Нерешительно, нехотя.
Засомневался я:
Надо ли ехать-то?
 

 
Надо ли двигаться
В дальнюю сторону?
Срочно готовиться
К поезду скорому?
 

 
Сложены крылья,
Душе не летается.
Спит вдохновенье,
Талант угнетается.
 

 
Суть наша так
От природы зависима —
Форте исчезло,
Звучит пианиссимо.
 

 
Я не поеду!
Залягу в берложину.
Сколько и так уже
Хожено-брожено.
 

 
Езжено, бегано,
Летано, плавано,
Планово и
Бестолково-беспланово.
 

 
Комната чистая,
Печка натоплена.
Сон – это явь, это жизнь,
Не утопия!
 

 
Здравствуй, подушка,
Пуховая схимница,
Я засыпаю,
Мне грех этот снимется!
 

1972

* * *

 
Я был сегодня утром
Счастливый человек.
Ко мне в почтовый ящик
Забрался ночью снег.
 

 
Надел я полушубок,
Взял валенки-пимы,
Уселся у окошка
Читать письмо зимы.
 

 
Она меня корила,
Что я забыл снега.
Что не хожу на лыжах
Почти что никогда.
 

 
Она писала: «Помнишь
Сосновые боры?
Как ты бесстрашно, парень,
Летел с крутой горы».
 

 
Чего зиме ответить
По поводу письма?
Не надо оправданий,
Зима права весьма.
 

 
Натер мастикой лыжи,
Спортивный лоск навел,
От дома оттолкнулся
И на весь день ушел!
 

1972

Гнездо

 
Метели завывают
Под зимнею звездой.
А птицы завивают
Заветное гнездо.
 

 
Наперекор метели,
Наперекор зиме,
Важнее нет им цели —
Гнездо у них в уме.
 

 
В уме очаг, потомство,
Даль, высота, полет.
У птицы нет притворства,
Она о том поет.
 

 
Особенно отличен
На это дело клест,
В пернатом царстве птичьем
Сам-друг ему мороз.
 

 
Выводит деток малых
Он даже в январе.
И нет ему скандала,
Что стужа на дворе.
 

 
Сидит себе на елке
И гнездышко чинит
Под завыванье волка,
Под пение синиц!
 

1972

* * *

 
У метели рукава
Горностаевые.
На сравнении на этом
Я настаиваю.
 

 
У метели ворот – выдра,
Да нещипаная.
В закромах богатство мира,
Ох, несчитанное.
 

 
Сосчитай-ка озимь в поле,
Да по перышку!
Миллионам чисел надо
Мчать по полюшку.
 

 
У метели шуба с шумом,
С белой проседью.
Как она гарцует в паре
С белой лошадью!
 

 
Выступает балериной
Невесомою
Над рязанскою равниной,
Над соломою.
 

 
Улю-лю! И раскидала
Стон пронзительный,
И в Рязани напугала
Телезрителей!
 

 
Расплела седые клоки
На две стороны,
А над нею, как пророки,
Черны вороны.
 

 
Хватит каркать!
Сбила наземь
Нечисть с крыльями.
И в решительном экстазе
Тут же скрыла их.
 

 
И метет, метет, метелит,
Стонет в радости.
И ложится светлой тенью
Людям на душу!
 

1972

* * *

 
Что на улице – снег или наледь?
Ясность зимнего дня или дым?
Или осень все так же сигналит
Золотым увяданьем своим?
 

 
А на улице слякоть, и сырость,
И ненастье – такие дела!
Туча серая покосилась,
Как избушка, что век отжила.
 

 
А на улице под ногами
Грязь, как будто печное чело.
Не бодается месяц рогами,
По ночам непроглядно черно.
 

 
Сквозь осеннее непроглядье
Электричка летит напролом.
А за ней, отдохнувшая за день,
Машет тьма вороненым крылом.
 

1972

Перед песней

 
Я хотел бы песней стать,
Той, которая поется.
Только как ее достать,
Песня в руки не дается!
 

 
Песня – птица: порх – и нет!
Песня – луч: скользнул – и дальше!
Песня – это весь поэт,
Без единой ноты фальши.
 

 
Балалаечка, звени!
Мне милы простые звуки.
Был я занят, извини,
Не сердись и прыгай в руки!
 

 
Трень да брень, дон-дон, ди-линь!
Где все это? Да на Пресне!
От седых-седых былин
Ты, и я, и наши песни!
 

 
Шире круг, пойду спляшу.
Ой, как сердце часто бьется!
Завтра встану, напишу
То, что сразу запоется!
 

1972

Сон поэта

 
Сном праведника спит поэт.
Сном древних стен и древних башен,
И наведенный пистолет
Его безумию не страшен.
 

 
Он не убил, не обманул,
Не покривил душой ни разу,
В пустых словах не утонул,
Не разменял добро и разум.
 

 
Спит, как шахтер и кочегар.
Спит, как шофер и как водитель,
Как битый бурей камчадал,
Как пехотинец-победитель.
 

 
Чуть свет он выведет коня,
Которого зовут Пегасом,
Который гривою огня
Тряхнет, и где тут с ним тягаться!
 

 
Под ним земля, вершины гор,
Соборы, храмы, сосны, кедры,
Неунывающий простор,
Неотдыхающие недра!
 

1972

* * *

 
Хочу осенний лес послушать,
Не между делом, а всерьез.
Хочу на суетность обрушить
Спокойствие больших берез.
 

 
До осени я снова дожил,
Теперь я жду тебя, весна.
Я человек. Я тоже должен
Быть долголетним, как сосна.
 

 
Она стоит на косогоре,
Как подвенечная свеча,
В таком торжественном уборе,
Такая царственная вся.
 

 
На тихо дремлющие лапы
Береза, словно ювелир,
Кладет лимонные накрапы,
И у сосны с березой мир.
 

 
Святое доброе соседство,
Живущее у них извне.
И нам бы знать такое средство,
Чтоб в мире жить, а не в грызне!
 

1972

Браконьер

 
Белую березоньку
Сделали дровами.
Обругали бедную
Черными словами.
 

 
Плохо-де, мол, колешься,
Вся в сучках и шрамах,
Как тебе молилися
Наши предки в храмах?
 

 
В печку грубо бросили,
Вспыхнула, сгорела,
У того, кто сжег ее,
Сердце не болело.
 

 
Он и не задумался,
Он и в ус не дует,
Он живет в Калинине,
Рыбою торгует.
 

 
Рыба браконьерская,
Из браконьерской верши.
Честно пионерское,
Я его повешу!
 

1972

Только весной!

 
Тают снега,
День прибывает.
Только весной
Это бывает.
 

 
Вот и земля
Вновь показалась.
– Как тебе там
Под снегами лежалось?
 

 
Не говорит,
Тихо вздыхает.
Только весной
Это бывает.
 

 
Двое идут
Под одною полою.
Гомон грачей
Над головою.
 

 
Встали к сосне,
Он ее обнимает.
Только весной
Это бывает.
 

1972

Подарок июня

 
Июнь подарил свою нежность траве,
А омуту тихую медленность вальса.
Июнь целый день говорил синеве:
– Дождя бы немного! Уж ты постарайся!
 

 
И облачко белое стало расти.
Сначала не больше коробочки хлопка,
Потом покатилось, как пудель в шерсти,
Потом растянулось, как та изгородка.
 

 
Потом разрослось, как крапива в лесу,
Построилось войском, во фронт развернулось
И, словно по графику, в пятом часу
Решительным ливнем природы коснулось.
 

 
– Спасибо! – чуть слышно шептала трава. —
За помощь, за ливень, за ласку и воду! —
И падали с листьев такие слова,
Какие я сам не придумывал сроду!
 

1972

Сирень

 
Земля под снегом как глухонемая,
Но орудийным громом Первомая
Разбудим мы ее, уж так и быть,
Чтоб землю с новой силою любить!
 

 
Но что это? Весна, а сердцу плачется,
Труба печная, как старуха, прячется
За куст сирени, что стоит в цвету,
Примеривая белую фату.
 

 
Цветет сирень. Но нет домов крылечек,
Ни девушек, ни ласковых словечек,
Ни баб дородных с малыми детьми,
Ни встреч дорожных с милыми людьми!
 

 
Цветет сирень. Она теперь как реквием,
Как колокол хатынский на дворе твоем,
Как памятник по тем, что жили здесь,
Как грустная и радостная весть.
 

 
Цвети, сирень! Бушуй своей лиловостью
И радуй первозданностью и новостью,
Дай срок, опять придут к тебе дома,
И в этом убедишься ты сама!
 

1972

Сосна

 
– Зачем ты, сосна, раздвоилась? Ответь!
Зачем изогнулась подобием лука?
Зачем твоя красная, желтая медь,
Как ваза из древних раскопок, двурука?
 

 
Стоит и молчит, как горбунья, она
Над гибкой, бессмертной семьей краснотала.
– Была я не меньше, чем ты, влюблена,
Но буря мою одноствольность сломала.
 

 
Откуда же буря? Кругом тишина.
И так безмятежна лазурь небосвода.
Покоем, величием упоена
Июльская, летняя эта природа!
 

 
А вот она, туча! Идет и спешит,
Сосцы наливая дождями и млеком.
В кого-то ударит, чего-то лишит,
Кого-то навечно причислит к калекам.
 

 
И вот уже молния прыгает в рожь
И катится огненным караваем.
И птицы замолкли, и по лесу дрожь,
Как будто орда наступает с Мамаем!
 

1972

* * *

 
Здравствуй, солнце! Это я.
Подари мне диадему
Очень тонкого литья,
В руки дай мне, я надену.
 

 
Подари мне ясный день,
Успокоенные дали,
Чтоб на крышах деревень
Сизари заворковали.
 

 
Подари тележный скрип,
Я давно его не слышал,
Сделай так, чтоб белый гриб
Мне в лесу навстречу вышел.
 

 
Подари мне клин овса,
Что звенит, как рыцарь в датах,
Подари мне голоса
Всех щебечущих пернатых.
 

 
Отплачу тебе одним —
Это мне пока по средствам —
Словом песенным, родным,
Что стучит под самым сердцем.
 

1972

Речка Росынька

 
Мне понравилась речка Росынька,
В хмель одетая и завитая,
Неизвестная, очень простенькая,
Очень сельская, не знаменитая!
 

 
Рыбы крупной не видно – пескарики,
Ребятишкам забава прелестная.
Будь вы взрослый, и взрослый скажете:
– Мне бы удочку с тонкою лескою.
 

 
Речка Росынька вся из петелек,
Так и кружит и вьет свое руслице.
Рядом лес, где таинственный тетерев
За тетеркой ухаживать учится.
 

 
Ходят девушки к чистой Росыньке
В платьях белых, как лилии в заводи,
Вот одна оступилася: – Господи!
Ой, девчонки, меня кто-то за ноги!
 

 
– Это клевер, дуреха пугливая,
Ну-ка вынь свою белую ноженьку,
Да скорее, скорее, ленивая,
Да уверенно встань на дороженьку!
 

 
Речка Росынька, темна косынька,
Голубое мое заглядение,
Подари нам волшебные россыпи
Соловьиного происхождения!
 

1972

Победа

 
Который год война идет —
Не за медали!
Устал воюющий народ,
Тылы устали.
 

 
– Заканчивай войну, солдат! —
Просили пашни.
И воин оставлял санбат,
Шел в рукопашный.
 

 
Кипела кровь, как самовар,
Горела в жилах.
И каждый землю целовал,
Оставшись вживе.
 

 
Опять в атаку шел боец
Сквозь ад кромешный,
И все-таки весной скворец
Пел над скворечней.
 

 
Он верил, видимо, что мы,
Как наши деды,
В начале иль в конце зимы
Придем к победе.
 

 
И вот она. – Виват! Виват! —
Кричит Европа.
И улыбается солдат
В тени окопа.
 

 
Стоит и просит: – Дайте плуг,
Пустите в поле!
Там ждет семья, знакомый круг,
Другая доля!
 

1972

* * *

 
Во Владимире выпал снег.
Поздно вечером, под воскресенье.
Вот и осени больше нет,
Остается одно сожаленье.
 

 
Сожаленье о том, что в лесах
От Печоры до самого Дона
В птичьем щебете и в голосах
Нет задорного летнего звона.
 

 
И лишь только старинный собор
Все такой же! Ничуть не стареет,
Безупречно прекрасен собой,
Как весенняя вишня, белеет.
 

 
Значит, люди умели творить,
Разбирались отлично во многом,
Ясно знали, о чем говорить
С высотой, небесами и богом!
 

1972

Сеновал Есенина

 
Он просыпался молодой, могучий,
На сене млела сонная рука.
И пробирался по крапиве жгучей
К степной реке с названием Ока.
 

 
Она играла и звала Сергея,
Как девушка, в поэта влюблена,
И воля у Есенина твердела,
И мускулы звенели, как волна.
 

 
– Не утони! – кричала мать с откоса.—
Держись поближе к берегу, сынок! —
Но может ли когда тонуть апостол
И тот, кто сам себя назвал – пророк!
 

 
Он шел в луга, где сено молодое
Шумело, как шелка нежнейших дев,
По-нестеровски в небо голубое
Лицо свое прекрасное воздев.
 

 
Он обнимал траву, деревья, землю,
Все понимая вещею душой.
Опасней и сильней, чем злое зелье,
Пил вдохновенье братиной большой.
 

 
День был велик. Но солнце шло к закату,
Роса садилась на его плечо.
Цветам он признавался: – Мне бы в хату! —
Цветы грустили: – Приходи еще!
 

 
По узенькой тропиночке-дорожке,
Как пастушонок мил, белоголов,
Он шел на сеновал и нес в лукошке
Сто звезд, сто песен, сто колоколов.
 

 
Они гудели в сердце у поэта,
Ничком ложилась перед ним трава.
Он забывался только до рассвета,
Чуть свет опять на луг – пасти слова!
 

 
С тех пор какие годы миновали!
Какое горе видел ваш народ!..
…Есенин жив! Сергей на сеновале
Бессмертные стихи свои поет!
 

1972

* * *

 
Невеста моя – луговина с зеленой травой!
Обнять невозможно – она беспредельна.
Она разлеглась под высокой, густой синевой,
И можно ее приласкать по травинке, отдельно!
 

 
Срываю гвоздику в щеку свою щекочу,
Срываю горошек, вдыхаю знакомую пряность.
Я, руки раскрылив, лежу, ничего не хочу,
А в сердце растет несказанная, тихая радость.
 

 
Откуда она? Я не молод. И все позади.
Губам с поцелуя бывалого вновь не зардеться.
Но бьется, как пленник кавказский, в груди
Влюбленное в жизнь и в людей беспокойное сердце.
 

 
Плывут облака на Рязань, на Орел, на Ростов,
А в доннике пчелы гудят, как гудки паровозов.
И бьют родники Берендея из вечных пластов,
И клевер цветет у дороги, младенчески нежен
                       и розов.
 

 
И хочется жить и грустить, и лениво лежать,
И медленно думать о чем-то, на то и рассудок,
И после большой передышки влюбленно бежать
К черте горизонта, окрашенной в цвет незабудок.
 

1972

Зимний выход

 
Не верится, что лета больше нет!
Ау! Откликнись, иволга залетная!
А лес уже по-зимнему одет,
Синичка, а не иволга зовет меня.
 

 
Не верится, что лед сковал реку,
Вода на резкий холод обижается.
В кустах замерзло звонкое «ку-ку»,
Зато уж «кукареку» продолжается!
 

 
Зима! В твоих высоких теремах
Полно мехов собольих, горностаевых.
Люблю я исполинский твой размах,
И не грызут меня зимой раскаянья.
 

 
Я лето прожил в праведных трудах.
Летал, читал, встречался с лесорубами.
Бывал на тех местах, где нефть, руда,
С бурильщиками Севера орудовал.
 

 
Суровые ладони рыбаков
Мне руку жали по-рыбачьи истово.
Я не придумал это, я таков,
Стихи мои – моя прямая исповедь.
 

 
И мне теперь так нравится зима
Обличием своим и добрым именем.
И захожу я в чудо-терема,
Покрытые прекрасным белым инеем.
 

 
Ау! Зайчишка-плут, ну, покажись,
Пройдись своей нетореной дорогою.
Прекрасен этот мир, прекрасна жизнь,
Кто не согласен, тот теряет многое!
 

1972

Севан

Арамаису Саакяну

 
Севан сердился, бил по крыльям катера,
Окатывал холодною водой.
От этого к нему моя симпатия
Росла, как белый гребень над волной.
 

 
– А почему ты буйствуешь? Скажи мне!
Тебе чего – не нравится восток?
– А потому, что я не в том режиме,
В котором умудрил меня господь.
 

 
Мой уровень трагически понижен,
Бездарно вспорот каменный живот.
Бессмыслицу большую в этом вижу,
Во мне обида кровная живет!
 

 
Ломался изумруд воды чистейший,
Оскаливался волком вдалеке.
Севан себя, как пьяный парень, тешил,
Бил вдохновенно стекла в кабаке.
 

 
Бушуй, бушуй, пространство голубое,
Тем более, что утешенья нет.
Трагично обмеление любое —
Севан ли это иль Большой Поэт!
 

1972

Асмик

 
Имя твое в переводе на русский – жасмин.
Майский цветок, опьяняюще милый и мятный.
Это мне все пожилой армянин объяснил
И хитровато спросил: – Ты влюбился в армянку?
 

 
Стадо волос твоих вышло пастись и гулять,
Словно овечья отара на плечи спустилась.
Ты никому не позволишь его загонять!
Только сама! И поэтому мне загрустилось.
 

 
Как ты легко наступаешь на новенький трап,
Как тебе машут влюбленно и мама, и папа, и тетя.
Как я, моя дорогая, и ветрен и слаб,
Если глазами слежу за тобой в самолете.
 

 
Ты прочитала с тревогой: – Ремни застегнуть! —
«Значит, опасно. А вдруг в высоте разобьешься?»
Молодость – смелость. И вот уже юная грудь
Дышит спокойно, в ты, моя радость, смеешься!
 

 
Вот и летим! А под нами Кавказский хребет.
Крылья державы надежны! Родная, не бойся!
Только одно и мешает что разница лет,
Двадцать тебе, мне почти что в три раза побольше.
 

 
Я говорю себе: – Хватит смотреть, не смущай!
И прекрати поскорей переглядки с младенцем!
Молодость, молодость! Девушка! Мята и май,
Не убивайте меня! Подарите улыбку с надеждой!
 

1972