Текст книги "Собрание сочинений. Том 2. Стихотворения"

Автор книги: Виктор Боков

Осенний аккорд

 
Сентябрь. Стога. Сороки.
В лесах осенний гуд.
И старцы, как пророки,
За пенсией идут.
 

 
У всех свои трофеи,
Для всех свои дары.
Брюхатые портфели
В руках у детворы.
 

 
На риги и на гумна
По-темному, чуть свет,
Прошел тяжелодумно
Печатный свежий след.
 

 
То был районный «газик».
Сквозь ранний рев коров
Он двигался на праздник
Зерна и закромов.
 

 
От тяжести арбузов,
Направленных в село,
Скрипит и стонет кузов.
Бедняга, жаль его!
 

 
Гуляют гуси всюду,
Лелея сытость, лень.
Хрустальную посуду
Напоминает день.
 

1968

Осенняя вода

 
Приветливости нет в воде осенней,
Мы от нее хорошего не ждем.
И движется она все постепенней,
И радует все меньше с каждым днем.
 

 
Не видно ни больших, ни малых рыбок,
Дно выстлано умершею листвой,
Где заводь отражала сто улыбок,
Где окунь бил малька – туман густой.
 

 
А браконьер все так же бодр и молод,
Он в лодке, наготове острога,
Он рыбы и наловит и наколет
Из черного большого бочага.
 

 
И что ему печаль воды и рыбы,
Оркестр прекрасный, музыка, стихи,
Есть у него одна богиня – прибыль,
А осень что там – это пустяки!
 

1968

* * *

 
Стучит все чаще в подреберье
И леденит мои уста
Простая песня погребенья
С заботой – где достать холста?
 

 
Отец и мать в сырой земельке.
Давно ль я в гости к ним ходил?!
Над ними небо, как шинелька,
Как часовой у двух могил.
 

 
Я жмусь к немой, глухой ограде,
Зову, шепчу: – Отец! Отец! —
Сидит в моем печальном взгляде
Смертельно раненный свинец.
 

 
Не дозовусь родимой мамы,
Не выбежит она с крыльца.
Глядят из потемневшей рамы
Два увеличенных лица!
 

1968

* * *

 
Весь я из нежности!
Нежность не убывает.
Грубость любая
Меня убивает.
 

 
Даже и ту,
Что меня не касается лично,
Я отвергаю
Категорично.
 

 
Вижу, как двое
Сцепились
В тесном вагоне.
Дама в истерике:
– Не наступайте ногою!
 

 
– Я и не думал! —
Лицо у мужчины скривилось.—
Мымра! Кикимора!
Ишь прицепилась!..
 

 
Будто и не было
Пушкина,
Чехова,
Блока!
Будто во все времена
Человечеством
Правила склока!
 

1968

* * *

 
Спасибо зиме
За снег и за иней,
За то, что ко мне
Она все взаимней.
 

 
Спасибо снегам
За то, что глубокими были,
И липли к ногам,
И запросто в дом заходили.
 

 
Спасибо пурге,
Которая кровлей гремела
И нежно в трубе
Всю ночь колыбельную пела.
 

 
Спасибо заре,
Она появлялась как чудо.
Она в январе
Была, как снегирь, красногруда.
 

 
Спасибо! Спаси!
Снегов окоем госпитальный,
Смелей проноси
Дорогами всех испытаний!
 

1968

* * *

 
Поэзия – не чистописание,
Не почва стерильно-бесплодная,
Не тихое угасание,
Не тление бескислородное.
 

 
Поэзия – протуберанцы,
Целительный снег первопутка,
И ей не к лицу побираться
С холодной сумою рассудка.
 

 
Поэзия – озаренье,
Догадка любви непомерной,
И каждое стихотворенье —
Как сгусток признания нервный.
 

1968

* * *

 
Разлучайтесь почаще
Чтобы чувствовать горечь потери!
Вот и жаворонки улетели,
Что-то взяли от нашего счастья.
 

 
Разлучайтесь пореже,
Если все хорошо, ненадломно,
Если чувство двукрыло-огромно,
Первозданно, как зубр в Беловеже.
 

 
Будьте вместе! Не надо разлуки,
Жизнь короче паденья болида,
Пусть любая большая обида
Не толкнет вас в объятья разлуки.
    Будьте вместе!
 

1968

Первый лед

 
Первый снег.
Первый лед.
Первый выход на рыбалку.
Первый выкрик: – Не клюет!
Первый вздох: – Как леску жалко.
 

 
– Что: зацеп или горбач?
– Щука!
– Ах она акула!
– Хоть бросай и не рыбачь! —
И в расстройстве бух со стула!
 

 
Лед совсем как баккара,
Как хрусталь в Колонном зале,
Мы еще позавчера
Щуку здесь спиннинговали.
 

 
Стало зеркало воды
Неподвижно и стеклянно,
Лед прозрачнее слюды,
Музыкальней барабана!
 

 
Бросишь камешек – пинь! пинь! —
Запоет он, как синичка,
Запорхает, словно птичка,
Только что не взмоет в синь.
 

 
Камню крыльев не дано,
Крылья снятся только людям.
Камню, нет, не суждено
Полететь над зимним лугом
 

 
Вот и дрогнул сторожок.
Ну, беря, бери, не мучай,
И в руке моей дружок,
Красноперый и колючий!
 

1968

Осенние голуби

 
Голуби греются, выставив грудь,
Солнце осеннее очень скупое.
Небо такое, что ветру подуть,
Землю посыпать колючей крупою.
 

 
Что вспоминаете, сизари,
Окаменев на припеке дремотно?
Или разливы июльской зари,
Или осеннюю спешку ремонта?
 

 
Где приютит вас Москва в январе,
Где обозначится ваша стоянка?
На оживленном веселом дворе
Иль под карнизами главного банка?
 

 
Не отвечают! Заснули навек,
Ноги в свое оперение пряча.
Я постоял и пошел. Человек
Должен трудиться. А как же иначе?!
 

1968

Чародей

 
Конь по имени Чародей,
Ты считаешься достижением.
Почему ты глядишь на людей
И с тоской и немного с презрением?
 

 
Потому ли, что груз на возу,
Я согласен, что это нелепица,
Видишь бабу, рябую грозу,
Что тебя кнутовищем по репице?
 

 
Что тебя не одним лишь кнутом,
Матерщиной стегают и руганью,
Оскорбляют нещадно притом
Словесами солеными, грубыми?
 

 
Я тебя, Чародей, отпрошу
Погулять на денек у правления
И тебе, дорогой, разрешу
Вольно двигать в любом направлении.
 

 
Позабудешь мешки и хомут,
Позабудешь ты скрипы тележные,
И в глазах твоих вновь оживут
Лошадиные помыслы нежные.
 

1968

* * *

 
Вот и тополь разделся до листика,
Как Адам перед Евою, наг.
Это правда и это не мистика,
Что в тумане он словно босяк.
 

 
Словно старый бродяга без паспорта,
Без присмотра жены и детей,
У него ни простуды, ни насморка,
И ему не дадут бюллетень.
 

 
Вот ворона присела на дерево,
Безнадежно скучна и сера,
И прокаркала фразу отдельную:
– Было, тополь, теплее вчера!
 

 
Тополь встретил ворону молчанием,
Словно тайну какую хранил.
И на реплики и замечания
Ни словечка не проронил!
 

1968

Старое корыто

 
Старое корыто
У плетня забыто,
Прохудилось дно,
Старое оно.
 

 
Никакой корысти
В старой нет корыте,
Ни белья стирать,
Ни дитя купать.
 

 
И лежит корыто,
Всеми позабыто,
Старое скорбит,
Дождь его долбит.
 

 
Хитрая улыбка
На лице твоем:
– Золотая рыбка,
Дай нам новый дом!
 

1968

Вспоминаю цех

 
Вспоминаю цех, станок токарный,
Первую удачную деталь.
Вспоминаю курс элементарный,
Как точить чугун, железо, сталь.
 

 
Вспоминаю мастера. А был он
Тихонький, румяненький, седой,
Легонький, как перышко. А пылом,
Одухотвореньем – молодой.
 

 
Был порой и в гневе: – Как ты точишь?
Как ты сверлишь втулку – просто срам!
Если честным токарем не хочешь,
Уходи в контору – легче там.
 

 
Что, скажи, в башке твоей творится? —
Если встали волосы стойком,
Он не видел, что уже дымится
Голова, объятая стихом!
 

 
Что уже у огненного горна,
Где кузнец закаливал резцы,
Я, как соловей, готовил горло,
Чтобы выйти на люди в певцы!
 

1968

Муза Кольцова

 
На земле воронежской
Жил Кольцов когда-то.
Я его приветствую,
Как родного брата.
 

 
Муза его смуглая
Острый серп держала.
На полях воронежских
Рожь, пшеницу жала.
 

 
Ездила на розвальнях
Вместе с мужиками,
Из котла артельного
Ела с чумаками.
 

 
Не гнушалась кашею
Гречневой и пшенной,
Не была монахиней
Гордой, отрешенной.
 

 
Заходила запросто
На луга с косою,
Мяла травы росные
Пяткою босою.
 

 
Шла прокос с улыбкою,
Косарю мигала,
Что в душе у пахаря —
Все она видала!
 

 
Ей не знать забвения,
Ей не знать старенья.
Помнят люди честные
Честное горенье!
 

1968

Прощанье с отцом

 
На крышку гроба
Глины талой
Бросил я.
И охнула в ответ
Устало
Мать-земля.
 

 
– Прощай, отец! —
Гремят лопаты
Со всех сторон.
Я дожил
До печальной даты,
До похорон.
 

 
Ты рядом
С матерью улегся,
Вот дела!
И как, отец, ты
Ни берегся,
А смерть
Пришла.
 

 
Мы, дети,
Перед ней бессильны,
Ты нас прости!
Тебя и солнцу
В небе синем
Не спасти!
 

 
Она и нас
Возьмет когда-то
И не отдаст.
И влезет
Острая лопата
В тяжелый пласт.
 

 
Уж вырос холм
Земли февральской,
Отец, он твой!
И жизни —
Ни земной, ни райской
И никакой!
 

1968

Свиданье с грачом

 
– Здравствуй! Прилетел?
– Ага! —
И, сучок сломив древесный,
Он в раздетой донага
Синеве орет небесной.
 

 
– Ты потише, милый мой! —
Говорю тебе, как другу.
– Намолчался я зимой.
А теперь молчать не буду!
 

 
Для того ли я спешил,
Выбирая путь окольный,
Чтобы кто-то запретил
Мне высказываться вольно?!
 

 
И орет, орет, орет,
Как открытый паром клапан,
Ноты низкие берет
Так свободно, как Шаляпин!
 

1968

* * *

 
Трава луговая по пояс,
Кого мне, скажите, спросить:
– Зачем это я беспокоюсь
И думаю: «Время косить!»
 

 
Кто тихо под локоть толкает —
Что мешкаешь? Косу готовь!
Никак во мне не умолкает
Крестьянская, древняя кровь.
 

 
Она протестует: – Ну что же,
Ну что ж ты косы не берешь?
На что это, милый, похоже,
От нашего ль корня идешь?
 

 
И вот, нажимаючи пяткой,
Под корень я режу траву,
И волосы легкою прядкой
Задорно летят в синеву!
 

1968

Хиросима

 
Летел я над морем,
Летел я над полем,
Летел я над рисом,
Летел я над лесом.
 

 
Летел я над ширью,
Летел я над синью,
Летел над садами
И над городами.
 

 
Летел над железом,
Летел над бетоном,
Над праздником света,
Над будничным стоном.
 

 
Летел над системами
Орошенья,
Летел над страною
Надежд и лишенья,
 

 
Богатства и бедности,
Блеска и буден,
Где солнце не всем
И где хлеб многотруден.
 

 
Я видел Японию
В бронзовом Будде
И в том, как настойчиво
Трудятся люди.
 

 
В сверкании башен,
В кружении чисел…
Ни разу свой голос
Нигде не возвысил.
 

 
Глядел потихоньку
Туристом безвестным,
Скрипел в самолете
Ремнями и креслом.
 

 
И стало однажды мне
Невыносимо,
Когда я увидел
Тебя, Хиросима.
 

 
Так было мне больно,
Так было мне жутко,
Что вскрикнул:
– Судите лишенных рассудка!
 

 
Судите любителей
Джина и виски
За семьдесят тысяч,
Что вписаны в списки.
 

 
Судите за тех,
Кто в агониях муки,
Рыдая, несли
Обгорелые руки.
 

 
Которые пепел,
Которые спите,
Что я потревожил вас криком —
Простите!
 

 
Но люди как люди
На кладбищах плачут,
И слез не стыдятся,
И горя не прячут.
 

 
Уснуло под вечер
Мятежное море,
Волна улеглась,
Не уляжется горе.
 

 
И сколько я жить
На земле этой буду,
О Хиросиме
Не позабуду.
 

1968

* * *

 
Ну, что я на земле на этой делаю?
Вхожу в число по имени – народ.
Барахтаюсь, борюсь, планету целую
Хочу поднять, шторм в море побороть.
 

 
– Ужо! – ей говорю. – Попомнишь, подлая!
С тобой сведу я счеты наяву. —
Она меня тотчас бросает под ноги
И топчет, превращая в трын-траву.
 

 
А я, как подорожник, снова голову
Тяну под неумолчный стук копыт,
И нянька-жизнь меня, младенца голого,
В корыте детском пробует топить.
 

 
А я живу – горластый, несдающийся,
Щетинистый, игольчатый, стальной,
Как хмель, под кручей нежно-нежно вьющийся,
Как телеграф с гудящею струной.
 

1969

Неизвестный солдат

 
Ночь накрыла всю землю орлиным крылом,
Отступила она перед вечным огнем,
У огня тополя часовыми стоят,
В честь тебя он горит, неизвестный солдат.
 

 
Протяну свои руки к святому огню,
Свою голову тихо к огню наклоню,
А слеза упадет, ты прости, слышишь, брат,
Я скорблю по тебе, неизвестный солдат!
 

 
Где-то Волга волнуется у берегов,
Не забыла она, как мы били врагов,
Как дрожала земля от стальных канонад,
Как кричал ты «ура!», неизвестный солдат.
 

 
Незакатный огонь днем и ночью горит,
Он с тобой, неизвестный солдат, говорит,
В тишине он к тебе обращается, брат:
– Лучший памятник – жизнь,
            неизвестный солдат!
 

1969

Я русский

 
Я русский. Я универсален,
Я то долины, то холмы,
То Ломоносов, то Державин,
То Пушкин – это все ведь мы.
 

 
Я топором рубил соборы
Без графика, за семь недель!
Как хороши они собою —
Замечено из всех земель.
 

 
Я русский. Но зачем кичиться
Великостью своей? Я прост!
Моя мечта, как тройка, мчится,
Она теперь у самых звезд.
 

 
Я и Титов, я и Гагарин,
Я и в тени и на виду,
Над дымом мартовских прогалин
Бьет крыльями мой гимн труду.
 

 
Я все могу. На все умелец.
Когда по мне фашист палил,
На что уж был я погорелец,
А города восстановил.
 

 
Кому колодец нужен – вырою,
Понадобится – дом срублю.
Все потому, что землю милую,
Свое отечество люблю.
 

 
Я то орловский, то московский,
То комбайнер, то инженер,
То Туполев, а то Твардовский.
Я – Русь и я – СССР!
 

1969

Над лесной водой

 
Над водою бегущей,
          лесной,
              безымянной
Я стою и пою,
       соловей постоянный.
 

 
Неизменный в любви
К родникам этим звонким,
К водяным, белопенным,
Опасным воронкам.
 

 
К глубине омутов,
Что соседствуют с хмелем,
К шуму тихих лесов,
Где береза – мой терем!
 

 
Нагибаюсь к реке,
К царству дремлющих лилий.
Вот они и в руке,
Дышат свежестью: – Милый!
 

 
А крапива стеной
Обступила и жалит мне ноги.
Не боюсь! Боже мой,
Перенес не такие ожоги!
 

1969

Заклинание

 
Может, меня бросить в смолу?
Может, меня отдать на золу?
Может, меня кинуть в котел,
Чтобы, как в сказке, стал лучше потом?
Нет, не надо меня на смолу,
Нет, не надо меня на золу,
Нет, не надо меня в котел,
Будь что будет, но это потом!
 

1969

Море

 
Все полеживало да поеживалось,
Все поварчивало да поворачивалось,
А потом стало бабкой столетней,
Даже тише и незаметней.
Ни малейшего колыханья,
Пульса нет, прекратилось дыханье,
Стало впадиной, вещью украденной,
Стало спрятанным изумрудом,
Стало так – ни себе, ни людям!
Нам такое море зачем?
Если море, так море всем!
 

1969

* * *

 
– Будь такой же хороший,
Какой ты в стихах! —
Мне сказала девчонка
Одна впопыхах.
 

 
И ушла. И остался
Один я в лесу.
И с тех пор все какое-то
Бремя несу.
 

 
С той поры я пишу,
Как живу и дышу,
Словно клятву
Какую-то в сердце ношу.
 

 
Где ты, девушка?
Где? И в какой ты краю?
Я всю жизнь выполняю
Лишь просьбу твою!
 

1969

* * *

 
Оплела.
Одурманила.
И одолела.
От любви к тебе
Сердце мое заболело.
 

 
Я в сетях.
Я в силках.
Я в твоем огневом лабиринте.
Я горю.
Я обуглен.
Я пепел —
Скорей уберите.
 

 
Этот стон.
Этот крик.
Этот хруст
И локтей и запястий…
Отойди, не целуй!
Сердце рвется и так уж на части!
 

 
Дай мне отдых!
        Назначь
Нашу встречу
В трехтысячном веке!..
Но любовь, как палач,
Катит камни и горные реки!
 

1969

* * *

 
О, близость после примиренья,
Когда тебя ничто не злит!
Она как схватка на арене,
Она как два огня навзрыд.
 

 
Вчера еще грозила мщеньем
И сгоряча хватала нож,
Сегодня голос всепрощенья
На голос голубя похож.
 

 
Вчера еще дрожала в гневе,
Вся накалялась, как плита,
А нынче в присмиревшей Еве
Любовь, как море, разлита.
 

 
О люди! Мы несовершенны,
Над вами дьявольская власть,
Когда серьезные решенья
Легко зачеркивает страсть!
 

1969

* * *

 
Твои глаза светлей моих,
На двадцать лет они моложе,
Они как иней на морозе,
Я расскажу тебе о них!
 

 
Твои глаза как родничок,
А может быть, светлей немного,
Глядят задумчиво и строго,
В них тайна, а она влечет!
 

 
Твои глаза, как аметист,
Переливаются сиренью,
Ты к моему стихотворенью
Зрачками темными летишь.
 

 
Твои глаза – хрусталь и лед,
Они как две весенних льдинки,
Мне страшно в этом поединке,
Моя сдалась, твоя берет!
 

1969

* * *

 
Солнце спряталось в винограде,
Солнце спряталось в белом грибе,
Солнце спряталось в добром взгляде,
Поселилось оно в тебе.
 

 
Выдает себя щедрым смехом,
Отливающей смолью кудрей,
Отзывается звонким эхом
В доброй-доброй улыбке твоей.
 

1969

* * *

 
Не прячьте радостей,
Не прячьте горестей,
Не прячьте правды,
Не прячьте совести,
Не притворяйтесь,
А отворяйтесь,
И доверяйтесь,
И доверяйтесь!
 

1969

Дед и внучка

 
Внучка тянет деда с тропки в лес,
Дед плетется, но без интереса.
Он не спит и ничего не ест,
Что ему теперь до леса?!
 

 
– Дедушка! Гляди-ка, муравей!
На меня идет и не боится…—
Но не дрогнет куст седых бровей,
И лицо ничем не озарится.
 

 
– Дедушка! Гляди-ка, белый гриб!
Дедушка! Гляди-ка, сыроежка! —
Тихо с резвой внучкой говорит
Еле уловимая насмешка.
 

 
– Дедушка! В крапиве шмель гудит!
Дедушка! Гляди-ка, жук с рогами! —
Дед куда-то в сторону глядит.—
Да не здесь, он вот он – под ногами!
 

 
Как несовместимы души их,
Как разнохарактерна основа.
Дед себя лишь только слушает,
Внучка целый мир вместить готова!
 

1969

Где ты, солнышко?

 
– Где ты, солнышко, ночуешь?
С кем ты на ночь остаешься?
По каким степям кочуешь,
По какой траве пасешься?
 

 
Кто тебя поутру будит,
На работу собирает?
Кто тебя, скажи, голубит,
Кто, признайся, обнимает?
 

 
– Я ночую в темном лесе,
Я пасусь в лугах шелковых,
Умываюсь я из речек
И притоков родниковых.
 

 
Мать-Россия меня будит,
На работу собирает.
Красны девки меня любят,
Красны девки обнимают!
 

1969

Разговор двух речек

Николаю Васильевичу Конецкому

 
– Река Девнца, где твой Дон?
– Ты что, не видишь? Рядом он!
 

 
– А кто синее?
– Синее он.
– А кто сильнее?
– Кто влюблен.
 

 
– А кто влюблен?
– И он и я.
– Так, значит,
Будут сыновья?
 

 
– А хоть и дочки,
Что с того,
И дочки —
Тоже ничего!
 

 
Вот обнялись
Река с рекой,
Текут, бурлят,
Прощай, покой!
 

1969

Песня солдата бывалого

 
Суровый путь солдата
Прошел и я когда-то,
В окопах воевал,
Под пулей горевал.
 

 
В госпиталях валялся,
Но смерти не боялся,
Чуть отдышусь – и в бой,
На то и рядовой!
 

 
Болят мои раненья,
Но не на них равненье,
На молодых гляжу
И выправку держу.
 

 
Мне трудно, я не плачу.
И орденов не прячу,
Я их цепляю в ряд,
Иду, они звенят!
 

 
Мне жизнь еще не в тягость,
Она несет мне радость,
Я широко дышу,
А надо – я пляшу.
 

1969

* * *

 
На всех ветрах, на всех курганах,
Над ковылем, над полыном
Жду недругов Руси поганых,
Стою с недремлющим копьем.
Кто первый? Ты, Батый, с Кучумом?
А ну, давай! Гремят щиты,
И льется с шелестом и шумом
Кровь на курганные цветы.
Бежит Кучум! И это бегство
Запомнила степная ширь.
Народ мой русский, ты и в детстве,
В младенчестве был богатырь.
Кто следующий за Батыем?
Наполеон? Иди! Иди!
И ощетинилась Россия,
И ненависть огнем в груди.
Хлебнул Наполеон похлебки?
Отведал кислых русских щец?
С дороги прочь, иди по тропке,
Все кончено с тобой. Конец!
А кто еще там черной тучей
Скопился у границ Руси?
Перед бедою неминучей —
Пощады, Гитлер, не проси!
Сталь плакала, железо выло,
Горела волжская вода.
Да, это было, было, было,
Мы не забудем никогда!
 

1969

Баллада Буслая

 
За зелеными эвкалиптами
В берег бьет многотонная тяжесть.
Как Василий Буслай за калиткою,
Выкобениваясь и куражась.
 

 
Просит маменька: – Брось дреколье,
Час не ровен, и голову снимут.
Кровь, болезный, польется рекою,
Грудь разрежут и сердце вынут.
 

 
Говорила тебе, что брага
Слишком долго была в бочонке,
Говорила, что пить не надо,
Что она не от бога, от черта.
 

 
Не послушался, простофиля,
Не считаешься ты со вдовою,
Люди добрые пьют из графина,
Ты – из братины с ендовою.
 

 
Ну, уймись, ну, поди на постелю,
Я прошу тебя Христом-богом.
– Не замай меня, я поспею
Похрапеть за твоим порогом.
 

 
Не тесни моей волюшки вольной,
Ты не смей надо мною глумиться,
Я оплечьем и поступью воин,
Мне подраться, как бабе умыться!
 

 
– Вася! Васенька! Свет Буслаич,
Ты в годах уже, ты почтенный.
– Что ты, мамка, все попусту лаешь,
Вон какой твой сынок буйно-пенный!
 

 
Сквозь намокшие ветви деревьев
Проступает рассвет рябоватый.
Вижу море в стальном оперенье,
Вижу витязя в серых латах.
 

 
Чуть знобит мои голые плечи,
Я стою и дышу озоном.
Вольный Новгород так далече,
Море – вот оно, под балконом!
 

1969

* * *

 
Когда светало, что-то мне взгрустнулось
Над сизым дымом медленных ракит.
Во мне Россия старая проснулась,
А новая давно уже не спит.
 

 
Я подошел к окну. Над полем росным
Подраненным крылом восток алел.
Задорожил я очень нашим прошлым,
Я им, как черной оспой, заболел.
 

 
И выплыло вчерашнее застолье,
Причалило подобно кораблю.
Меня пытал молоденький: – За что я,
Скажите мне, Россию так люблю?!
 

 
Он спрашивал доверчиво и тихо:
– Ты счастлив? – А глаза сверлят сверлом,—
Почем ты покупал, отец, фунт лиха?
– Ох, дорого!
– Не плачь, мы все вернем.
 

 
Его глаза пророчески горели,
Был молод он и добрым сердцем чист.
Он доложил мне: – Я уж две недели,
Уж две недели ровно – тракторист!
 

 
Сидели пожилые хлеборобы.
Что ни Иван, то пахарь, то герой.
Ни зависти в сердцах у них, ни злобы,
И слово простодушья – их пароль.
 

 
Мне нравилось застолье трактористов,
Собранье трудовых, российских плеч.
Здесь каждый, как оратор, был неистов
И каждый что-то силился изречь.
 

 
– Мы русские! – сказал который старше,—
Мы честные, не любим хитрецов.
А мускулы у нас играют с каши,
А головы свежи от огурцов.
 

 
– Вот ты писатель, – кто-то начал слева,—
Я «тыкаю» тебя, но ты прости.
Как думаешь, мотор без подогрева
В мороз и ветер можно завести?
 

 
О, сколько было милого лукавства,
С какой ехидцей нервничала бровь.
И сердце мне подсказывало часто:
– Ты не тушуйся, сам вопрос готовь!
 

 
– А что такое поле Куликово? —
Спросил и я. – Ответ мне можешь дать? —
Смутился тракторист: – Ты нам толково
Все объясни, тогда мы будем знать!
 

 
И замолчали пахари-коллеги,
И я взорлил над праздничным столом.
И зазвучало слово «печенеги»
Над пахотным воронежским селом.
 

 
Как слушали они мои рассказы!
Забыли водку, пиво, холодец,
С каким трудом мы за полночь расстались,
Как был в ту ночь един союз сердец!
 

 
Стою я под бессонными часами
И слушаю неровный пульс секунд.
История! Творим тебя мы сами,
И пахари теперь твой хлеб пекут!
 

1969

Стихи о Пушкине

1

 
В сосуде сирень отцвела керамическом,
Не радует сердца увядший букет.
Во мне, как болезнь, повторились хронически
Печаль и сознанье, что вечности нет.
 

 
И я процитировал вслух Гераклита,
Раздвинув нежнейшее общество трав.
Откликнулись глухо могильные плиты:
– С философом спорить не будем: он прав!
 

 
Ну, чем от печали подобной лечиться?
Лекарство найду и придумаю вмиг.
В шкафу моем есть несмолкаемо чистый,
Звенящий, целящий российский родник.
 

 
Не вянет собрание пушкинских строчек,
Несметное золото в этой горе.
Мне Пушкин как вечная молодость почек,
От них постоянно весна на дворе!
 

2

 
Осень накидала медяков
Самого последнего чекана.
Пью за пламень пушкинских стихов
Из хрустально-тонкого стакана.
 

 
Как любил он осень. Как болел
Красотой пылающего леса.
Как он Родионовну жалел,
Вот тебе и барин и повеса!
 

 
Он любил осенний снег и грязь,
На ходьбу менял часы уютца.
Сапогами в лужу с ходу – хрясь!
И идет, и только кудри вьются.
 

 
Пушкин! Пушкин! Золото и медь,
Взмах орлиный, дикий рев Дарьяла.
Хватит одного, как ты, иметь,
Чтобы красота не умирала!
 

3

 
Сквозь толщу времени былого,
Сквозь посвист хвои, шум берез,
Я вижу Пушкина живого
Во весь его могучий рост.
 

 
Он не именьем управляет,
Он не в помещичьем дому,
Он добрым молодцем гуляет
И казакует на Дону.
 

 
Он у казачек в Оренбурге,
Он с ямщиком в глухой степи.
С ним откровенничают пурги:
– Нам тяжело, и ты терпи!
 

 
Он во дворце у Николая.
– Ты где бы был? – пытает царь.
Что думает, он не скрывает:
– Я был бы с ними, государь!
 

 
Неслыханная дерзость, смелость
Царю в лицо сказать о том,
Что в нас в семнадцатом запелось,
Что к нам ко всем пришло потом!
 

1969