Текст книги "Собрание сочинений. Том 2. Стихотворения"

Автор книги: Виктор Боков

Рукописи Пушкина

Р. Теребениной

 
Что писано рукою Пушкина,
Напоминает шторм, прибой:
То выстроено, то разрушено,
То новой поднято строкой.
 

 
Мысль Пушкина быстра как молния,
Полет ее неуследим.
Сижу в подавленном безмолвии
Перед создателем седым.
 

 
Седым? Но Пушкин был брюнетом
И значился в числе повес.
Я знаю, я ведь не об этом —
О мудрости его словес.
 

 
Они заоблачно вершинны,
Им к высоте не привыкать.
Они, как бог, неустрашимы
Святую правду изрекать.
 

 
Не рукописи – брызги моря,
Не строки – гребни грозных волн.
А с морем кто из нас поспорит?
Никто! Поспорит только он!
 

1976

Притча

 
– В чей мудрость жизни? Кто мне объяснит? —
Спросил я у себя однажды в трансе.
Когда сапог твою ступню теснит,
Ты забываешь о большом пространстве.
А мудрость жизни в том, чтоб снять сапог
И не бояться никаких дорог!
 

1976

* * *

 
Не у каждого скрипка звучит,
Не у каждого голос поставлен.
Эту истину мне не учить,
Эта истина очень простая.
 

 
Сколь в ночи ни кричи петухом,
Прежде времени не рассветает,
И безнравственно думать о том,
Что великих талантов хватает!
 

1976

* * *

 
Когда тебя обидят,
Обидчика прости,
Он лучшего, наверно,
Не смог изобрести.
 

 
Когда тебя охают,
Не унывай и тут,
Все хаянные лучше
Нехаянных живут.
 

 
Когда тебя полюбят,
Любовью дорожи,
Тогда тебе не страшны
Любые рубежи.
 

 
Дай срок, умрет обидчик,
Засохнет клеветник,
Не высохнет вовеки
Любви живой родник!
 

1976

* * *

Л. Кузьмичевой

 
Присыпано снежком, как белым хмелем.
Мороз стал мягче, милостивей к нам.
Не потому ли дети пишут мелом,
Что хорошо сидеть в тепле у мам!
 

 
С утра толпится очередь у елок,
Несут, несут и будут наряжать.
И дразнит запах леса и иголок,
И эту благодать не затоптать.
 

 
Январь наступит в полночь. Новогодье
Впряжет в большие сани бег времен.
Чтоб почту разнести по всем угодьям,
Метель начнет служить, как почтальон.
 

 
Открою дверь, она протянет горстку,
Застынет на секунду у дверей
И скажет мне: – Вам почта из Нагорска!
– Ой, здорово! Давай ее скорей!
 

1976

Посвящение Владимиру Туркину

 
Мне твоя поэзия близка,
Дорог мир поэзии реальный.
Седина склоненного виска
Не от пудры театральной.
 

 
От суровых смертоносных вьюг,
От рабочих шрамов на железе
Наши годы выступили вдруг,
Как слои древесные на срезе.
 

 
Вот они, тридцатые года,
Тяжело легли рубцы и метки.
Вспомни, как гудели провода
От нагрузок первой пятилетки.
 

 
Вот она, война, в стволе металл,
В сердцевине лютые осколки.
Сколько враг смертей изобретал,
И на Западе и на Востоке.
 

 
День Победы нам сердца прожег,
Взмыл в садах порошею метельной.
Был смертелен вражеский прыжок,
Наш ответ врагу еще смертельней.
 

 
Вся земля в печали от могил,
Хоть дома растут многоэтажно,
Ты, Володя, душу сохранил,
Это для поэта очень важно.
 

 
Ну-ка, щелкни, Туркин, соловьем,
Я тебе отвечу с речки Сетунь.
И пойдем, пойдем, пойдем вдвоем
Песнями гулять по белу свету!
 

1976

Ода отцам

 
О матери поется много,
Ей все права даны.
Но так устроена природа —
Мать и отец равны.
 

 
Отец – Отечеству опора,
Он пахарь и боец,
Без матери ребенку горе,
Но нужен и отец.
 

 
Отец – Отчизна, корень рода,
Я знаю это сам.
Лети, моя простая ода,
И поклонись отцам!
 

 
Отец – он шел сквозь запах дыма,
Отец – он брал Берлин.
Отец и мать нерасторжимы,
Союз их неделим.
 

 
Отца и мать не надо ссорить,
Они один очаг,
И держат их и долг и совесть
Потомство на плечах!
 

1976

Добренький

 
Вы добренький! А это очень стыдно,
Где надо заступиться, вы – молчок!
В вас доброты ни капельки не видно,
Вы пудреный, галантный добрячок.
 

 
Вы дамам – ручки, детям – по головке,
У озера на вскрик: – Ах, камыши! —
Вы прячете за все свои уловки
Немыслимую злость своей души.
 

 
Когда б я обладал волшебной силой,
Я сделал бы вас просто пауком.
Вас мухи звали бы «паук постылый»,
А я бы вас метлой под потолком.
 

 
Не только вы – собака ваша злая,
Вот локоть, до сих пор болит укус,
И я теперь решительно не знаю,
Собаки вашей или вас боюсь.
 

 
Иные говорят: – Ах, душка! Прелесть!
Какой он добрый! Все вас в гости ждут. —
На добреньких таких мы насмотрелись,
Они нас до добра не доведут!
 

1976

* * *

 
Твоя красота как певучие струны,
Она не заносчива и не горда.
Она омывает, как теплые струи
Идущего лесом грибного дождя.
 

 
В ней мрамора нет и холодной породы,
И мрака морских несогретых глубин,
Она – неподдельное чудо природы,
Зов жизни и вечное пламя любви.
 

 
Твоя красота – земляника из бора,
Зеленый, упругий брусничный бугор,
И я над глубокою пропастью взора
Дрожу и звеню тетивою тугой!
 

1976

Сказка

 
Утром кто-то стукнул мне в оконце:
– Принимайте! К вам послы от солнца.
Я оделся, вышел на террасу,
Откровенно, сразу растерялся.
 

 
Двадцать три подсолнуха стояли
Как дружина на реке Каяле.
– Что вам надо? – я спросил, стесняясь,
Исподволь причину выясняя.
– Мы пришли приветствовать поэта!
– Если так, спасибо вам за это!
– Мы хотим стихов! – Извольте, люди! —
Дал я им смородины на блюде.
 

 
Квасу деревянный жбан поставил,
Словом, без вниманья не оставил.
 

 
Загудел мой колокол словесный,
Стали падать зерна полновесно.
Слушали до самого заката.
Кто-то вслух сказал: – Как музыкально!
 

 
Небо превратилось в темный омут,
Все подсолнухи глаза смежили.
А один сквозь сон сказал другому:
– Мы с поэтом нынче подружили!
 

1977

* * *

 
Твой первый стих как первый выход в цех,
Как посвященье в пахари на поле.
Иди смелей! Я верю в твой успех,
Держись правее, пушкинской тропою.
 

 
Он нам купель, он наш креститель мудрый,
Нам всем пример его великий путь.
Он нас учил не пудрить слово пудрой,
Чтоб на лице румянца не спугнуть.
 

 
Твой первый стих шумлив, криклив отчасти,
Ну что ж, младенец должен покричать,
Чтоб поддержать родительское счастье,
И вырасти, и жизнь свою начать.
 

 
Коллега мой и юный стихотворец,
Да пусть благословят тебя творцы!
Так занимай зеленою ботвою
Свой огород, где лук и огурцы!
 

1977

* * *

 
Я очень болезненный, очень невечный,
Судьба моя сверхсолона.
Иду потихоньку со склянкой аптечной,
С надеждой – поможет она.
 

 
Накапал я двадцать спасительных капель,
Отраву аптечную пью,
А неба глубокий, ивановский штапель
Смеется в светелку мою.
 

 
– Иди, – говорит, – и оставь панацею,
Покинь поскорее жилье.
И я на другое лекарство нацелю
И душу и тело твое.
 

 
Забросил я капли, таблетки, пилюли,
В леса не ушел – убежал.
И так мне приветно березки кивнули,
Что я всей душой просиял.
 

 
Мне иволга бросила сочную ноту,
Что я музыкант – поняла,
Она приказала: – Иди по болоту,
Тебя я неделю ждала!
 

 
По хмелю, по царственно дикой крапиве,
Нырнув с головой в глухомань,
Иду, молодой, исцеленный, красивый,
В рассветную, росную рань.
 

 
Истерлась в кармане наклейка с латынью,
И высох до дна пузырек.
Там были, наверно, слова золотые,
Но кто их теперь разберет.
 

 
Я склянку забросил в калину с малиной,
Прощально пометил крестом.
Смеялся в тот миг иван-чай придолинный
И пел родничок под кустом.
 

1977

* * *

 
Пока иду по восходящей,
Пока в поэзии – пилот!
Пока не говорят: – Лядащий! —
А говорят: – Пришел, милок!
 

 
А рядом согнутые старцы,
В которых больше страсти нет,
Которые берут из кассы
За выслугу минувших лет.
 

 
А рядом древние старухи,
Морщинами завязан рот.
И молодость их на поруки
К себе не очень-то берет.
 

 
А рядом свежие могилы,
Прощальная земля в горсти.
Где взять и молодость и силы,
Чтоб долголетье обрести?!
 

1977

Мой выходной

 
Моя мастерская закрыта. Душа на ремонте.
Я вымыл ее, как пустую посуду.
День солнечный, тихий. Белье на веревке,
Петух кукарекает, жизнь продолжается всюду.
 

 
Старушки внучат караулят, их дочери в поле,
Деды – кто в земле, кто на печке,
              кто к печке прижавшись,
Читает роман про любовь
           незамужняя женщина в школе,
Она прожила свою жизнь, никогда не рожавши.
 

 
Учила детишек. Состарилась, стала старушкой,
Законною дочерью бога Собеса,
Живет она в маленькой келье, а в рамке
               над столиком Пушкин,
Такой жизнелюб, озорник, невозможный повеса.
 

 
Иду, отдыхаю. Здороваюсь, кланяюсь людям,
Знакомлюсь, жму руку, дарю им улыбки с приветом.
А пчелы гудят растревоженным гудом,
И горечью пахнет полынь по кюветам.
 

 
Все заняты! Все под нагрузкой заботы,
И каждый достоин семьи трудового народа.
А я отдыхаю сегодня, пусты мои соты,
И нет ни нектара, ни признаков меда.
 

 
Мне совестно. Где ты, мое вдохновенье?
Мне грустно. Как я невозможно ничтожен!
Мне страшно. Все чудится шелест тревожный,
Как будто змея вылезает из кожи.
 

1977

Почтовый ящик

 
Почтовый ящик писем ждет
Весь день и даже после гимна.
Умейте ждать, письмо придет,
Когда любовь у вас взаимна.
 

 
Почтовый ящик загрустил
В московской лиственной аллее.
Но вот письмо я опустил,
– Лети, – сказал ему, – скорее!
 

 
– Мне в самый раз такой приказ, —
Письмо из ящика сказало.
И в даль отправилось тотчас
От Ярославского вокзала.
 

1977

* * *

 
Низинные и заливные,
Зеленые и вороные,
Стоят луга во всей красе,
Вдали от пыли и шоссе.
 

 
Луга! Какое загляденье,
Какое доброе гуденье
Распространяет добрый шмель,
Настроивший виолончель.
 

 
Меня волнует и поныне
Чуть горьковатый дух полыни,
И мать-земля, его родив,
Сказала нам, что он правдив.
 

 
Иду поречными лугами,
Где ястреб надо мной кругами,
И время мне сказать пришло,
Что над землей витает зло.
 

 
Но я напрасно огорчался,
Уж выстрел над землей раздался,
Разбойник падает в траву,
Очистив неба синеву.
 

1977

* * *

 
В моей мелодии минор,
Который все сильней с годами.
За речкой лес глухонемой,
Река, придавленная льдами.
 

 
Такая тишь. В ушах звенит
Тугая тетива пространства.
Под темной елью лось стоит,
Большой, таинственный, прекрасный.
 

 
Я вижу, что и он другой,
Чем был в июне. Как печально,
Зверь, в сущности немолодой,
Один в лесу рассвет встречает.
 

 
Синичка выронила: – Пинь! —
И прянул великан ушами
И в снежную лесную стынь
Пошел широкими шагами.
 

 
Куда ты? Ничего в ответ.
И нет его в одно мгновенье.
И пролилась на свежий след
Мелодия исчезновенья.
 

1977

* * *

 
О молодость!
Ты многокрыла, как стая.
О молодость!
Ты многорука, как боги.
Бывало, любимой
Коснешься устами,
И сердце, как колокол,
В сладкой тревоге.
 

 
Свечение звезд
И шумление сена,
Два сильных,
Два юных,
Любовь как арена.
 

 
И ты в ней не раб,
А хозяин всевластный,
Самсон-богатырь
И царевич прекрасный!
 

 
О, если б вернуться
На старые трассы!
Увы! Невозможно,
Порывы напрасны.
 

 
И горькая мудрость
Глаголет чуть слышно:
– Для мертвых готова
Сосновая крышка!
 

 
И все же
Не надо мне схимы смиренья,
Поставьте на скатерть
Цветущей сирени.
 

 
Да здравствует море
У мыса Пицунды,
Да здравствует жизнь
До последней секунды!
 

1977

* * *

 
Иконописная такая,
Владимирская с ног до головы,
Кокетничая и лукавя,
Коснулась пятками травы.
 

 
Пошла в березовую рощу,
Открыто парня позвала.
Вот посмотреть бы, что за теща
Такую девку родила!
 

1977

* * *

 
Нежность во мне растет,
Поливай ее солнцем и лаской,
Не согруби, не задень ее
Словом обидным!
Не урони – тонкий хрусталь разобьется,
Не затопчи – трава на лугу беззащитна,
Нежность мою береги,
Это твой и мой заповедник!
 

1977

* * *

 
Мне нравятся подвески бересклета,
Горящие в осенний холод, в стынь.
Такие же носила ты все лето,
Идешь, бывало, а они: динь-динь!
 

 
Динь-динь! – звенят так нежно, невесомо,
Как тихая синичка в сентябре.
Я так люблю рассматривать их дома,
Когда густеет сумрак на дворе.
 

 
Я иногда прошу тебя: – Померяй! —
Ты к зеркалу, и там твое лицо.
Оно горит вечернею Венерой
И послано ко мне самим творцом.
 

 
В лесу осеннем невозможно грустно,
Сквозь сизый мрак намечен солнца диск,
И так пустынно, дико, захолустно,
И невозможно грустен чей-то писк.
 

 
Качаются сережки бересклета,
Дрозды рябину яростно клюют.
Знакомая осенняя примета
Мне говорит: – Спеши домой, там ждут!
 

1977

* * *

 
Глаза твои степные, заполошные
Зеленою порошей припорошены,
Ты – трепетный и гибкий тополек,
Ты – вся порыв, и ты зовешь в полет.
 

 
В тебе живет большое милосердие,
И в то же время ты насквозь весенняя,
И музыкой персты твои наполнены,
И в них звучит знакомая мелодия.
 

 
Откуда ты? И кем, скажи, ты послана?
Не надо! Не ищи во мне апостола,
Я просто лирик и певец любви,
Мне откровенье – нежности твои.
 

 
Побудь со мной! Мне так легко, раскованно,
Я птицей пролетаю над просторами,
На полный мах расправлены крыла…
Как хорошо, что ты со мной была!
 

1977

* * *

 
Мне сегодня не спалось,
Не вздремнул секунды малой.
Водопад твоих волос
Низвергался Ниагарой.
 

 
Тетива твоих бровей
То звенела, то смеялась.
В тонкой талии твоей
Нежность девичья скрывалась.
 

 
Ты стояла, прислонясь,
Как береза Подмосковья,
Заразительно смеясь,
Каждый жест твой был раскован.
 

 
Любовался я тобой —
И разрезом глаз, и статью,
Нежно льющейся волной
По сиреневому платью.
 

 
Ты была как сердолик,
Оттененный аметистом,
И светился гордый лик
На лице твоем пречистом.
 

1977

Поющая после дождя

 
Благословенный дождь умыл асфальт,
Трава пробилась в каменные трещины.
Окно открыто, и волшебный альт
Летит из уст великолепной женщины.
 

 
Грудная нота глубока, томна,
Она не знает слова несмыкание.
Певица и красива и умна,
Какое сочетанье уникальное!
 

 
Рояль чуть-чуть приглушен, влажен звук,
Он к сердцу льнет доверчиво и ласково.
И кажется, певица с белых рук,
Как мать ребенка, кормит птицу райскую!
 

1977

Молодо-зелено

 
Молодо-зелено —
Это везение,
Это удача,
Победа большая.
Молодо-зелено —
Это резервное
Качество,
Что чудеса совершает.
 

 
Молодо-зелено,
Молодо-велено,
Молодо-сделано,
Молодо-быстро.
Молодо – это запас,
Это золото,
Это зерно,
Что в муку не измолото,
Первозапальная,
Чистая искра.
 

 
Молодо-зелено —
Это весеннее
И половодье,
И прорастанье,
И пробужденье
Природы прекрасное,
И удивленье,
Простое и ясное,
И восклицанье:
– А снег-то – растаял!
 

1977

* * *

 
Чем хороша вода из родника?
Она чиста, естественна, целебна,
В ней отстоялись дальние века,
В ней слышится звучание молебна.
 

 
Родник как журавлиный крик воды,
Плач только что рожденного младенца,
Он исцеляет от любой беды.
Мой друг, подай мне полотенце!
 

 
Умоюсь и напьюсь и сяду в тень,
Я не вельможа, не умру от лени.
Благослови, родник, мой новый день,
Я встану пред тобою на колени.
 

1977

* * *

 
Зима – кружевница —
Заметил народ.
Дай ей приземлиться,
Работу найдет.
 

 
Зима – мастерица —
Я должен сказать,
Она не боится
Ни шить, ни вязать.
 

 
Умеет и может
Белить полотно,
Чуть синьки положит,
Синит заодно.
 

 
Синицам подкинет
Зима овсеца.
Какую картину
Я вижу с крыльца:
 

 
У бора густого,
Став грудью вперед,
Из белого стога
Лось сено берет.
 

 
В глазах его черных
Надежда и грусть.
Грустит-то о чем он?
Сказать не берусь.
 

1977

Иван-да-Марья

 
Жила-была Марьюшка,
Милая Море́вна.
Величали Марьюшку:
– Ты у нас царевна! —
Собиралась Марьюшка
К Ва́нюшке родному,
Белою лебедушкой
Плавала по дому.
Косы мыла щелоком,
Туго заплетала,
Русого Иванушку
Крепко завлекала.
Целовала, тешилась,
Скажет слово – кстати,
И на шею вешалась
К Ване, словно к тяте.
В косыньки неслышимо
Оседали росы.
Спрашивала Марьюшка:
– Ты меня не бросишь?
– Как возможно, милая?!
Будет все по чести.
Если даже вздумаю,
Провалюсь на месте. —
Там, где целовалися
Марьюшка с Иваном,
Луг покрылся маревом,
Голубым туманом.
Угольями жаркими
В сумерки комарьи,
Как воспоминания,
Цвет иван-да-марьи.
Часто Марья Ва́нюшке
Шепчет на рассвете:
– Посмотри на цветики,
Это наши дети!
 

1977

Дуб

 
Дуб держит небо на плечах,
Как на ветвях рогов лосиных.
И потому в его речах
Нет лепета сырой осины.
 

 
Неразговорчив он и хмур
И редко что-нибудь вещает,
Сосед ручей, тот балагур,
Но дуб всегда его прощает.
 

 
– Хотя ты, – говорит, – болтун,
Но сердцем чист и непорочен,
И звук твоих волшебных струн
Не то что болтовня сорочья!
 

 
Дуб мудр, спокоен, молчалив,
В душе его все та же дума:
«Молва не врет, я не болтлив,
Что толку от пустого шума!»
 

1977

* * *

 
Я в рюкзак дорожный
Вещи уложу,
До свиданья, люди,
Завтра ухожу.
 

 
Вы уж не тужите,
Я не в монастырь,
Есть одно местечко
Около Москвы.
 

 
Там луга и рощи,
Просека и гать,
Там мне как-то проще
Словеса слагать.
 

 
С Васей-трактористом
Выедем чуть свет,
Добровольно в поле
Пахарь и поэт.
 

 
Жаворонок с неба
Кинет серебро,
И толкнется сердце
Песней под ребро.
 

1977

Трава июня

 
Нежность июньской травы восхитительна,
Видя все это, я душу ращу.
Может один лишь июль запретить ее,
И запретит! Потому и грущу.
 

 
Листья намокли, беспомощно свесились,
Встанешь под деревом, жмешься и ждешь,
Припоминаешь, как странником с вечера
В крышу стучал и накрапывал дождь.
 

 
Благоуханная шапочка клевера
С солнца не сводит доверчивых глаз.
Что за искусство – правое? левое?
Кто его знает, но это для нас!
 

 
Пчелка работает тоненьким хоботом,
Ищет нежнейший нектар наугад.
Ищет, блаженно зарывшись. И что бы там
В мире ни делалось – пчелы гудят!
 

1977

Старинная музыка

А. Эшпаю

 
Старинную музыку слушаю в час полуночный,
Озябшей струною звучит клавесин.
Вполне современные чувства бьют в сердце волною,
Еще бы! Хор звуков меня навестил.
 

 
В мой дом, в тишину мою входит Вивальди,
Чтоб в плен захватить персонально меня.
А рядом любимая спит на диване,
В ресницах усталость, печаль пережитого дня.
 

 
За окнами снег и большие сугробы,
С рождественской елкой идет к нам крещенский
                      мороз.
Старинная музыка, как ты рисуешь подробно
Движение духа и как тебе все удалось.
 

 
Старинная музыка! Сколько в ней смысла, значенья,
Какие в ней веют надежды, улыбки и сны.
Я слушаю звуки, а вижу Сандро Боттичелли,
И холст, и прелестное личико девы весны.
 

1977

* * *

 
Скажи, человек, чего же тебе не хватает?
Зачем ты нахмурился? Или увидел врага?
Зима, говоришь, надоела, но завтра растает,
И речка с восторгом затопит свои берега.
 

 
Скажи, человек, почему ты не спишь среди ночи?
Постель холодна или ветер в окошко стучит?
Жена, говоришь, изменила, но сам ты не очень
Был верен ей, так что и ты получи!
 

 
Скажи, человек, почему ты такой суетливый?
Зачем ты торопишься, всюду успеть норовишь?
Ты малого хочешь, когда говоришь: «Я счастливый!»
Счастливый, когда вдохновенно творишь!
 

 
Но как же бескрыло твое прозябанье,
Мелка твоя скука, притворна мигрень.
Я это сейчас говорю не тебе в назиданье,
Себе самому за бездарно проведенный день!
 

1977

* * *

Ираклию Андроникову

 
До самой старости,
Что метит мелом,
Живите яростно
На свете белом!
 

 
Не дотлевание,
Не дым костровый,
А волнование —
Вот основа!
 

 
В даль отправляйтесь,
Всю землю смерьте
И не сдавайтесь
До самой смерти!
 

 
В наследство детям
Оставьте ярость,
Веселый ветер,
Упругий парус!
 

1977

* * *

 
Какой сегодня ветер! Рвет листву,
Сгибает ветви и стволы качает.
Но все равно, спеша через Москву,
Поэт свиданье жизни назначает!
 

 
Идет в простых, проселочных, резиновых,
Надев костюм камчатских рыбаков,
Он что-то напевает выразительно,
И липнут листья желтые с боков.
 

 
Он и олень, он и цветок женьшеневый,
Он дышит, как осенний чернозем,
Он принимает важные решения,
Поскольку сложность жизни в нем самом!
 

1977

Шахтерам

 
Те, кто пестуют
Угольный пласт,
Самый глубинный
Рабочий класс.
 

 
Самый-самый
Что ни на есть,
Этому классу
Слава и честь.
 

 
Честь смолоду,
Слава вовремя,
Не испугаешь
Шахтера нормами.
 

 
Там, где шахты,
По всей территории,
Как грибы,
Растут терриконы.
 

 
Значит, рубим,
Значит, скрежещем,
Значит, любим
Работу и женщин.
 

 
Уголь черен,
И мы черны,
В шахте лодыри
Исключены.
 

 
Земля не потерпит
Вялых и квелых,
Скажет лодырю:
– Эй ты, олух!
 

 
Вон из шахты,
Пустая порода,
Не позорь
Трудового народа!
 

1977

* * *

 
– А я всю землю зерном засею! —
Сказал Микула, окрестясь. —
Я хлеба дам вам и спасенье, —
Сказал, взял плуг и впал в экстаз.
 

 
Летели в сторону каменья,
Когда он на плужок нажал.
Он выворачивал коренья,
Могучий конь победно ржал.
 

 
Пахал Микула, пот струился
И тек за старую посконь.
Сильней Микула становился,
Он был красив, он был баской.
 

 
Пришла к нему младая дева,
Коса касалася травы,
Она Микулой овладела,
Тут женщины всегда правы.
 

 
Затоковал – они уж с петлей,
Арканом хвать – и ты в плену.
Микулин род расправил ветви,
Когда он в дом привел жену.
 

 
Пошли, что осенью опята,
Что воробьи в глухой стрехе,
Такие шустрые ребята,
Едва родятся и – к сохе!
 

 
Вставало племя полевое
На всех равнинах всей Руси.
Оно теперь у нас стальное,
Но ты у трактора спроси
 

 
И у механика Ивана,
Вот он стоит, иди и встреть!
Он за день даст четыре плана,
Возьмет гармонь и будет петь!
 

1977

Интервью

 
– Россию любишь?
– Вопрос излишен,
Как не любить? В ней родились! —
Так объяснялись возле вишен
Корреспондент и тракторист.
 

 
– Работу любишь?
– Что за вопросы!
Работы нет – и день пропал.
Я, милый мой, служил матросом
И море Черное пахал.
 

 
– Как экономите горючее?
– Боюсь, что будет пережог,
Пашу-то, видите, над кручами,
Там горка, взлобок, тут ложок.
Земля тяжелая, отволглая,
Мотор рычит тебе как лев.
Поднять все поле – песня долгая,
Легко лишь только резать хлеб.
 

 
– Что передать от вас читателям?
В газете рассказать о чем?
– Мы – трактористы, вы – писатели,
Придумайте! А мы прочтем! —
Стоял под вишнями горячими,
Срывал медлительно и ел.
Ничем себя он не выпячивал
И скромно, скромно вдаль глядел.
 

1977

Труд

 
Не болеть,
Не стареть,
Не гнуться!
А дела-то
Всегда найдутся.
Труд – основа
Всего на свете,
Он главенствует
На планете.
Бесконечны
Его именья,
Труд везде,
Труд в Москве и в Тюмени,
В Петропавловске-Камчатском,
              в Одессе,
Всюду труд,
На него надейся!
Поработаешь,
Значит, получишь,
Сам умеешь,
Других научишь.
Кто сонливостью,
Ленью страдает,
Счастьем жизни
Не обладает.
И обходит
Такое растенье
Радость творчества
И веселья.
Труд – основа
Герба на знаменах,
Труд в труде,
Не в пустых разговорах!
 

1977