Текст книги "Собрание сочинений. Том 2. Стихотворения"

Автор книги: Виктор Боков

Пушкин в Болдине

 
Какая сила повелела,
Чтобы на Русь пришла холера,
В глуши поэта заперла?
Ну что ж, он взялся за дела.
 

 
Как там теперь его невеста?
Что б ни было, хандре не место,
И вот уже скрипит перо,
Когда мертвецки спит село.
 

 
Тридцатый год. Поэту тридцать,
Чуть более. Пора жениться,
Прощаться с жизнью холостой,
С литературной суетой.
 

 
Решается! Но так ли просто
Обжить ему семейный остров,
Поклонниц и друзей забыть
И успокоенно зажить?
 

 
Тревожно у него на сердце,
Где вы, друзья-единоверцы,
Благословите ль вы его
Быть мужем счастья своего?
 

 
Рисуются черты невесты,
И вспоминаются аресты,
И декабристы, и Сибирь,
Но карантин кругом. Сиди!
 

 
Как быть? Он, Пушкин, непоседа,
Ему нужны – вино, беседа
И женщины, но он для них
Уже помолвленный жених.
 

 
Пока жены под кровлей нету,
Пристало буйному поэту
В строку все буйство перенесть.
Прости, Наталья, выход есть!
 

 
Он пишет, пишет, пишет, пишет,
Во тьме горит его окно.
В себе поэт такое слышит,
Что только гению дано.
 

 
Не мешкай, Пушкин! Браво! Браво!
Уж не померкнет больше слава
Твоих осенних вечеров,
Твоих пленительных стихов!
 

1978

Баллада из Пятигорска

 
Под белым башлыком
Бештау с Машуком.
Под белою чалмой
Эльбрус, как часовой.
 

 
Край высей снеговых
Знал Пушкина в живых,
Здесь Лермонтов убит.
Стою, меня знобит.
 

 
Снег пламенем объят.
В горах горит закат.
Ко мне спешит седок,
Цок-цок, цок-цок, цок-цок.
 

 
Зачем на склоне дня
Запальчивость коня?
Остановись, джигит,
Здесь Лермонтов убит.
 

 
Джигит на землю слез,
И дрогнул зимний лес,
И воцарилась грусть
В твоем лице, Эльбрус.
 

 
Стал холоден сугроб,
Как тот свинцовый гроб,
В котором, бездыхан,
Поручик из Тархан.
 

 
Джигит папаху снял,
Коня к себе прижал
И со своим конем
Печалился о нем.
 

 
Сказал он в тот же миг:
– Он и для вас велик.
Он полюбил Кавказ,
А заодно и нас!
 

 
Вскочил в седло седок,
Цок-цок, цок-цок, цок-цок.
Я следом шел пешком
К Бештау с Машуком.
 

1977

В Тарханах

 
Живые свечи горят над гробом,
Сердечко пламени дрожит.
Под каменным и тесным сводом
Великий Лермонтов лежит.
 

 
А рядом с ним его родные —
И мать, и бабушка, и дед.
Как коротки пути земные,
Был человек – и вот уж нет.
 

 
И вот уж он собранье праха,
Смолк жизни звонкий бубенец.
Кладу ладонь свою без страха
На гробовой его свинец.
 

 
Кладу и говорю: – Учитель,
Не верь, что в склепе тишина,
Вдовою плачет беззащитной
Поэзия, твоя жена!
 

 
Ты на стихи себя истратил,
Строк огневых не остудить.
Прими мою святую клятву
Поэзии не оскорбить.
 

 
Съезжается народ в Тарханы,
Он весь вниманье, весь – порыв!
Природа говорит стихами,
Какие Лермонтов творил.
 

 
Его именье родовое
Мятежный дух его хранит,
И над вечерней тишиною
Звезда с звездою говорит!
 

1978

* * *

 
Дайте-подайте
Гармонь на ремне,
Музыки, музыки
Хочется мне!
 

 
Той, деревенской,
Которая – та!
В ней и сердечность
И простота.
 

 
Буйство с размахом
И синевой,
А по рубахам
Вихрь огневой.
 

 
Вот она, молодость,
Вот она, Русь!
В пляску с задорной
Гармошкою рвусь.
 

 
Дайте-подайте
Лихой перебор,
Девки вокруг меня
Наперебой.
 

 
Радуга юбок,
Молния лиц.
Сколько голубок,
Сколько девиц.
 

 
Разве кого-то
Загонишь домой?
От удовольствия
Стонет гармонь!
 

1978

Баба

 
Слово баба – не укор,
Баба – крепость, баба – сила,
Аппетитно с давних пор
Русь его произносила.
 

 
Слово «баба» из стихов
Удалил один редактор.
Баба – лучшее из слов,
Баба – это как реактор.
 

 
В слове «баба» шторм морской,
Слово «баба» можно трогать,
Бабы – это род людской,
Мужики рожать не могут,
 

 
Не умеют, не хотят,
Им бы пиво и сосиски.
Если «бабу» запретят —
Сделают не по-российски.
 

 
Если кто-то, сняв пенсне,
Протерев их мягкой кожей,
Скажет: – «Бабу» мы вполне
Можем вычеркнуть!
          – Негоже!
 

 
Незачем казнить слова
Бюрократией бесплодной!
Баба – как жила-была,
Так и есть в душе народной!
 

1978

* * *

 
Моя свеча полгода не горела,
Наплывы уберу, зажгу.
Мне ссориться с тобою надоело,
На пламени свечи спалю вражду.
 

 
Помиримся! Ты любишь, ты страдаешь,
Я вижу по движению бровей.
Зачем ты в мое сердце попадаешь
Язвительной остротою своей?!
 

 
Свеча горит и телом убывает,
Рассеивая свой печальный свет.
Помиримся! Размолвка убивает,
А жизнь одна, и воскресенья нет.
 

 
Надеюсь, ты мольбу мою услышишь
Среди других сигналов мировых.
И если сразу «да» мне не напишешь,
Услышу это сам из уст твоих!
 

1978

Чистота родниковая

 
Когда на душе чистота родниковая,
Рождается слово и все удается,
В тебе все завинчено и состыковано,
Высокая нота свободно берется.
 

 
Ты ходишь и слушаешь звуки земные,
Вот шмель на струне заиграл басовито,
Кузнечики там, где луга заливные,
Стрекочут о том, что пришла косовица.
 

 
Скрипит коростель своей дужкой ведерной,
И едет, и едет на старой телеге,
И в музыке, в общем-то очень задорной,
Есть привкус вечерних и грустных элегий.
 

 
Душа на лугах отдыхает от связи
Не с кем-то – с самою великой природой,
Легко и свободно в могучем экстазе
Становится исподволь праздничной одой!
 

1978

* * *

 
Поэзия! Ты выше прозы,
Твои слова как соловьи.
На белой грамоте березы
Стихи написаны твои.
 

 
Ты не какой-то кенарь в клетке,
Не юркий, безголосый стриж,
Ты – свежая капель на ветке,
Вся светишься и вся звенишь.
 

 
Твои слова, как гнезда, свиты
И скручены в тугой кочан.
Кому неведом знаменитый
Союз твоих однополчан?!
 

 
Поэзия! Ты выше пользы,
Одежд из радуги не шьют,
Твои озоновые грозы
Иные исцеленья шлют.
 

 
Они и лечат, и врачуют
Настоем трав и родников.
И, как читатель, не хочу я
Каких-нибудь других стихов!
 

1978

Тополь

 
Что, тополь, замерзаешь? Признавайся!
И потихоньку стонешь, старина?
Да, много пожил ты, но не сдавайся,
Ты устоял, когда была война.
 

 
Ты залечил удары и раненья,
Нет орденов, но ты и так герой.
Гляди, пришли другие поколенья,
И ты для них не просто дед чужой.
 

 
Они тебя доверчиво приняли
В свой пионерский круг, в свою семью,
И клятву пионерскую давали
Беречь и нежить Родину свою.
 

 
Ты слышишь, тополь, на поле азартно
Кричат грачи, сорвавшиеся с гнезд.
Все это жизнь. Зачем, скажи, слеза-то?
Не плачь! И продолжай свой род и рост!
 

 
Порадуйся! Твое младое племя
И разрослось и молодо шумит.
Над тополем седым проходит время
И листьями, как книгой, шелестит.
 

1978

* * *

 
Запахло лесом, запахло сеном,
Окрикнул коршун синеву.
К бревенчатым прижался стенам,
И слезы брызнули в траву.
 

 
Да был ли я на этом свете?
Мой паспорт стар и весь потерт.
Лягушки квакают в кювете,
И веет сырью из болот.
 

 
Крыльцо родное покосилось,
Прибавилось бездомных псов.
– Чем заняты?
       – Траву на силос
Бригадой возим из лесов.
 

 
– Кто ты, скажи, моя землячка?
Не опознать черты лица. —
Ответила почти что плача:
– Ты провожал меня с крыльца!
 

 
Я думала, возьмешь навеки,
Ан нет, – с другой ты свил гнездо.
Ушли твои златые реки,
Не мне, выходит, повезло.
 

 
Стою, гляжу, стыжусь, робею
У деревенской городьбы
И чувствую, что сам грубею
От встречи с грубым днем судьбы.
 

1978

Двое любящих

 
У любви свое поле минное,
Чуть оступишься и – погиб!
У любви притяженье взаимное,
Где любовь, там взаимошаги.
 

 
Двое любящих четверокрылы,
Как полетна их четверобровь!
Два влюбленных себе открыли
Материк под названьем – любовь.
 

 
Будь на полюсе, там, где льдины,
Будь в степи, где чебрец пахуч,
Двое любящих так едины,
Что уходит гроза из туч.
 

 
Двое любящих всемогущи,
Им не страшен нигде никто.
Как награду им день грядущий
В двух ладонях несет дитё!
 

1978

* * *

 
Земля читающая,
Земля поющая,
Земля мечтающая
И хлеб дающая.
Земля космическая,
С размахом риска,
И поэтическая —
Все мне близко!
Все это кровное,
         родное,
От облака
      до перегноя,
От взлета ласточки
Над кручей
До нежных,
      белых
Женских ручек.
От рифмы
Самой разглагольной
До песни
Русской и раздольной.
 

1978

* * *

 
Березонька, как ты бела,
Тебя судьба не обделила.
Ты где, скажи мне, добыла
Такие яркие белила?
 

 
Стройна, как церковь на Нерли,
И недоступна, как невеста,
Ты вытянулась из земли,
Сказала солнцу: – Дай мне место!
 

 
– Ну, как тебе я откажу,
Ты мне давно за дочь родную,
Я на тебя весь день гляжу,
А ночью к месяцу ревную.
 

 
Вставай вот здесь и – смело в рост,
Не сомневаюсь, ты прекрасна! —
Был разговор и прям и прост,
Во всем была большая ясность.
 

 
Вот почему она бела,
Вот почему она не плачет,
Она любимицей была,
А это в жизни что-то значит!
 

1978

* * *

 
Если ты меня разлюбишь,
Уплыву за Кара-Даг,
Незаметно затеряюсь
В незнакомых городах.
 

 
Если ты меня не бросишь,
Вдаль уверенно гребя,
Что попросишь, что захочешь,
Все достану для тебя!
 

 
Золотую диадему,
Бирюзу и аметист
На тебя одну надену,
Только ты ходи, светись!
 

1978

Любовь поэта

 
Быстрей воды, бегущей под уклон,
Быстрее мысли и быстрее света
Распространился слух, что я влюблен,
Интересует всех любовь поэта.
 

 
Как любит он? Да что сказать в ответ?
Целуется! И тут он не новатор,
Тут ничего особенного нет,
Тут поровну все люди виноваты.
 

 
Так чем же он силен в своей любви,
Печальный рыцарь и кустарь-надомник?
Да тем, что он несет между людьми
Высокий образ Матери, Мадонны.
 

 
В поэте вся природа говорит
Устами его женщины любимой.
Костер его любви для всех горит,
Он навевает стих неповторимый.
 

1978

* * *

 
Закину невод, выловлю звезду,
Которая всю ночь дрожит в затоне.
К тебе в надежном сейфе привезу,
Для украшенья на твоем балконе.
 

 
Сбегутся люди: – Это что горит? —
А ты ответишь: – Звездочка ночная!
Она со мной лишь только говорит,
Меня к небесным силам причисляя.
 

 
Тут весь поселок ахнет: – Вот те на!
Присела на балкон такая дальность. —
Не так уж плохи были времена,
Когда за сказкой видели реальность.
 

 
Мне люди скажут: – Эк куда хватил,
Врать – ври, но не чурайся правды сущей! —
Эх, только б вот звезду не проглотил
Отшельник-сом, под мельницей живущий!
 

1978

* * *

 
Поезд ушел в белую мглу,
Рельсы пропали во мгле расстояния.
Я проводил тебя. Встал на углу,
Очи затеплили грусть россиянина.
 

 
Белая муть – как бельмо на глазу,
Месяц – как малая долька лимонная.
Помнишь, как были с тобой мы в грозу,
Как ты боялась и грома и молнии.
 

 
Завтра ты выйдешь на тусклый перрон
С ясным сознанием – молодость кончилась.
Курск тебя встретит криком ворон,
Все это провинциальные почести.
 

 
Старая мать не приедет встречать,
Где там! Уж вряд ей успеть по домашности.
Ленятся что-то вороны кричать,
Крыльям не так уже весело машется.
 

 
Кинешься к маме, утонешь в слезе,
Волей своею подавишь рыдания.
Все мы пройдем по печальной стезе
К этой согбенности и увяданию!
 

 
Не остановишь ты бега времен,
Не избежишь похоронного траура.
Белый снежок припорошил перрон,
Только что свежую почту отправили.
 

 
Можно по белому снегу писать
Письма и нотные знаки мелодии.
Ехать – так поездом, плохо летать
В зимнее время, погода нелетная.
 

 
Рельсы на стыках чувствуют боль,
Спи, дорогая, на месте плацкартном,
Крикнул, когда я бежал за тобой,
Чтобы встретиться, надо расстаться!
 

 
Ангел мой, крыльев огнем не спали,
Сердце в тревоге живет постоянно.
Ты моя Софья, моя Натали,
Самая Ясная в мире Поляна!
 

1978

* * *

 
Речушка, что не значится на карте,
В малознакомой местности течет.
По камешкам звенит она и катит
И долгожданной встречи с Волгой ждет.
 

 
Перехожу я вброд ее спокойно,
Своих колен водой не замочив,
И все любуюсь звонкой красотою,
В знак обожанья голову склонив.
 

 
Из серебра такого лить колечки,
И знаю, что умельцы наши льют.
Когда погибнут маленькие речки,
Большие даже дня не проживут.
 

 
Не думайте, что я пугаю этим,
Я по своей сердечной простоте
Хочу сказать, что надо нашим детям
Оставить эту речку в чистоте!
 

1978

* * *

 
Упаду в траву, заплачу,
Головы не подыму.
Что болит, глубоко спрячу,
Не дознаться никому.
 

 
Мне ли плакаться на долю,
Дня не видеть впереди?!
Посторонним не позволю
Зря мне сердце бередить.
 

 
А тебе, мой свет безмерный,
Не пожалуюсь втройне.
Нет у вас в любви измены,
Но живем, как на войне.
 

 
Ты воюешь, я воюю,
Ты горда, и я такой,
Ты горюешь, я горюю,
Стережет нас непокой.
 

 
Клевер к сердцу подползает,
Рву, бросаю, снова рву.
Только он один и знает,
Как на свете я живу!
 

1978

* * *

 
Глухие рвы попрятала полынь,
Где шла война, цветут ромашки белые.
Влюбленно ходят девушки по ним,
И дышит воздух мирными напевами.
 

 
Но иногда расколет тишину
Могущество заряда динамитного.
Порода, валуны летят в волну,
И порох держит слово, как на митинге.
 

 
Гранитные холмы на дне Оби
Могучим мирным взрывом уничтожены.
Работай, аммонал, взрывай, дроби,
Тебе по штату воевать положено.
 

 
Твоя война на благо всех людей,
Она не для людского истребления.
Она не говорит: – Убей! —
И у нее другие убеждения.
 

 
Ее девиз: – Взрывай и тут же строй,
И даже там, где было поле минное.
Да будет в мире род людской,
Да будут наши взрывы только мирными.
 

1978

* * *

 
Ты пришла ко мне в горенку
В упоенье хмельном,
Погляди: снизу доверху
Счастьем дышит мой дом.
 

 
За оконушком зоренька,
День хорош и пригож,
Посмотри, моя горлинка,
На тебя он похож!
 

 
Голубой да лазоревый,
Ясным солнцем кроплен,
Синевою озоновой,
Тишиной напоен.
 

 
Быстролетные ласточки
В синеве, как ладьи.
Друг! Любуйся и радуйся,
Удивляйся, гляди!
 

1978

* * *

 
Кто тебя, береза, бил?
Кто оставил эти шрамы?
Я тебя всю жизнь любил,
Хоть разок ко мне пришла бы.
 

 
Вот дорога, вот тропа,
Приходи, ну, сделай милость,
Что же ты, совсем слепа,
Коль с дороги сразу сбилась?!
 

 
Не туда! Держи левей,
Вот теперь идешь как надо.
Я пленен красой твоей,
Ты любовь моя и Лада.
 

 
Заходи в мой новый дом,
Заходи в мои покои,
Я попотчую чайком,
Что-нибудь найдем, покормим!
 

 
На стене блестит смола,
В каплю светлую сгустилась.
Ты, березонька, смела,
Если в доме в пляс пустилась
 

 
Под мою гармонь-зарю
Я спою тебе страданья,
Душу, сердце подарю
В память нашего свиданья.
 

1978

Груздь

 
В поганкиных палатах леса
Ютится гриб с названьем – груздь.
Еще до нашего прогресса
Гриб этот полюбила Русь.
 

 
Как он хрустел, когда жевали
Его за трапезой в избе.
И капиталы наживали
Кой-кто на хрусте и грибе.
 

 
Груздей все меньше. Исчезают,
Не мудрено перевестись.
Вот этим летом я не знаю,
Груздем смогу ли запастись?
 

 
О чем стихи? Да о грибах ли?
Об испытаниях судьбы.
Боюсь, чтоб люди не зачахли
От окружающей среды!
 

1978

* * *

 
Останься, радуга, над полем,
Очарование продли
И этим что-нибудь такое
Во мне хорошее роди!
 

 
Дай вволю мне налюбоваться,
Запомнить всю твою красу.
Не хочешь ты повиноваться
И пропадаешь вдруг в лесу.
 

 
Хожу, ищу твои каменья,
Твой аметист, твой изумруд,
Твое цветное оперенье,
Но вижу, что напрасный труд.
 

 
– Что потерял? – смеются люди. —
Что собираешь в узелок?
– Помешан я на изумруде,
Что кинул мне Илья-пророк.
 

 
Все пальцем тычут на поэта
И прячут камешек в пращу.
И никому не надо это,
Что я о радуге грущу!
 

1978

Ткачи

 
Люди, что нас одевают
В шерсть, и в сукно, и в шелка,
Целыми днями бывают
Возле машин и станка.
 

 
Это ткачи и ткачихи,
Это пролетариат,
Труд для них верный учитель,
Возрастом он староват.
 

 
Опытом он не моложе
И существует давно,
Ткет и брезент и рогожи,
Штапель и шелк-полотно.
 

 
Тянутся тонкие нити,
И возникает сатин.
Вот он! Красавец! Взгляните,
Марки его высоки.
 

 
Ткут и Калинин, и Вязники,
Кинешма, и Кострома,
Ситцы, как светлые праздники,
Просятся в наши дома.
 

1978

Кузнец

 
Его наковальня – рабочее место.
Приблизишься – жаром тебя обдает.
Кузнец – это старый подручный Гефеста,
Весь день он у жаркого горна кует.
 

 
Удар! И железо податливо гнется.
Удар! И подкова в горячих клещах.
А мастер счастливо, устало смеется
И что-то уж новое держит в руках.
 

 
Все мысли его у горячего горна,
Все силы его – что-то сделать, сковать.
Глядит на огонь он задумчиво, гордо,
Углем бы его в этот миг рисовать!
 

 
Прожжен его фартук, а ворот расстегнут,
А мускулы ходят его ходуном.
Да, жизнь нелегка, но умелец не согнут,
Хоть он поседел, но силенка при нем.
 

 
Удар! И расплющена гайка в лепешку.
Удар! И готово большое кольцо.
Удар! И смеется: – Живем понемножку! —
И пламя багровое рвется в лицо!
 

1978

Страда

 
В старину была страда,
Люди на поле потели,
Потому что города
Звать деревню не хотели.
 

 
Знай одно мужик – вставай,
От натуги лезь из кожи,
И при этом урожай
Был трагически ничтожен.
 

 
Вся-то техника – соха,
Вся-то сила – сивка-бурка.
Трудно, что таить греха,
Доставалась людям булка.
 

 
А теперь и трактора,
И комбайны, и моторы,
И деревне города
Помогать во всем готовы.
 

 
Белоручек в поле нет,
Там, как пчелы, дружным роем
И рабочий, и студент,
И артист картошку роют.
 

 
Хлеб – всеобщее добро,
Хлеб – всеобщая забота.
Современное село —
Всклень наполненные соты.
 

 
Нет страды, есть труд людей,
Их обязанность святая.
Труд сегодняшних полей
Никого не угнетает!
 

1978

Пахарь на пашне

 
Пахарь на пашне
Царь-государь.
Пахарь на пашне
Лирник, кобзарь.
 

 
Пахарь на пашне
Широкоскул,
Плуг для него —
Это кресло и стул.
 

 
Сядет-присядет
За скромный обед,
Телом красавец,
Душою поэт.
 

 
В поле, под высью
Как он силен,
Светлою мыслью
Лоб осенен.
 

 
Смех его юный
В смоль бороде:
– Что ты задумал,
Вор-воробей?!
 

 
Хочешь посевы склевать?
Обожди:
Пусть поклюют их
Сначала дожди!
 

 
Пахарь – хозяин
Трудного счастья.
Просто нельзя им
Не восхищаться!
 

1978

* * *

 
Осенний холодок на пригородной станции,
Покрикивает где-то птичья стая,
Поблескивает будка в красном панцире,
Посверкивает линия пустая.
 

 
Стерня повита тонкой паутиною,
Ушли с полей машины под навес,
Покрякиванье сытое утиное
Во мне рождает внутренний протест.
 

 
Самодовольство, сытость, потребительство —
Враги! И мне не быть у них в плену.
Все трубачи земли, в трубу трубите
И объявляйте сытости войну!
 

1978

* * *

 
Бессонно звучит в Переделкине Сетунь,
Одна электричка сменяет другую.
Пронизан прохладой, росой в рассветом,
Всю ночь я сегодня не сплю в рифмую!
 

 
На станции тихо зевает кассирша,
От холода плечиками пожимая,
Берет мою мелочь и, не спросивши,
Дает мне билет на Москву машинально.
 

 
Я еду. В вагоне тесно, как в соборе,
Хотя обстановка отнюдь не святая.
Поэзия! Как мы сегодня с тобою
Пахали, трудились, очей не смыкая.
 

 
Нас всех, кто приехал, перрон не вмещает,
Но люди расходятся мало-помалу,
И вот уже радиорупор вещает:
На третьей платформе посадка на Нару.
 

 
Захлестнут людьми и людскою волною,
Шум жизни я слышу как шум водопада.
Надежная связь между ними и мною,
Что им, то и мне – и другого не надо!
 

 
Распахнуты крылья газет на витринах,
Роса убралась, и попрятались рифмы.
И в судьбах людей, как на бурных быстринах,
Чернеют подводные камни и рифы!
 

1978

Снежная прелюдия

В. Кострову

 
Зажгу я лампу – снег летит в окно,
Свет выключу – в окне его шуршанье,
Остановись! В ответ непослушанье,
В характере, как видимо, оно!
 

 
Открою дверь, снег в ноги, словно пудель,
Толкну ногой, он сразу заскулит
И от скуленья пуще повалит,
Тут жалоба, что путь наземный труден.
 

 
Пойду пешком, снег перейдет на хруст,
Точь-в-точь такой бывает с кочерыжек.
Но что это?! Снег-пудель руки лижет
И тает в преизбытке верных чувств.
 

 
Сажусь в троллейбус, снег уж тут как тут,
Пристроился на плечике соседки.
Глядит, как горностай, с еловой ветки,
А на дворе его уже метут!
 

 
Сугроб, – куда там университет,
Зима богата нынче белым снегом,
На это было соглашенье с небом,
В таком согласье неустойки нет.
 

 
Всю ночь он вяжет скатерти для пира,
Глубокий и пушистый белый снег.
Окончена прогулка, я – в квартиру.
Снег – в форточку, летит за мною вслед!
 

1978

Послание архитектору

 
Далеко ли до Кижей
Архитектору из Минска?
Дом в двенадцать этажей
Сляпал он, не зная риска.
 

 
Дом имеет силуэт
Древнегреческой гробницы,
Вот и весь его проект,
А другого он боится.
 

 
А-квадрат и Б-квадрат,
Вот и вся его затея.
Вот и весь его фасад,
Он безлик и он затерян.
 

 
Я квадрата не хочу,
Дайте круг и дайте эллипс.
Я решительно ворчу:
Квадратуры нам приелись!
 

 
Архитектор! Мы живем
Только раз. Учтите это.
Фантазируйте свой дом
С вдохновением поэта!
 

 
Не хотите? Вот те раз!
Вы стоите за коробки,
За дома, где нет прикрас,
Лозунг ваш: «Долой барокки!»
 

 
Далеко вам до Кижей,
До фантазии свободной
С квадратурою своей,
С геометрией холодной!
 

1978

* * *

 
За синь моря,
За синь просторы,
За синь леса
Лети, мой стих,
Будь искренен
И будь раскован,
Чтоб радовать
Людей простых.
 

 
От зауми
Беги подальше
К своей подруге
Простоте,
Не допускай
Ни слова фальши,
Не доверяйся
Пустоте!
 

 
Будь хоть какое
Невезенье,
С суровым привкусом
Беды,
Ты слушай землю,
Слушай землю
И родниковый
Звон воды.
 

 
Где травы,
Нагибайся ниже,
Чтоб слышать
Шепот чебреца,
Всегда будь
К Пушкину поближе,
Служи народу
До конца!
 

1978

* * *

Художнику А. Шестакову

 
Вставай, художник, глядеть зарю,
Что золотит траву росистую,
Зарю в лицо я узнаю,
Как женщину, давно мне близкую.
 

 
Гляди, как за сосновый бор,
Что в Переделкине главенствует,
Свалился ситец голубой,
И засияла даль небесная.
 

 
Уже в горячий горн зари
Березовые ветви брошены,
Того гляди, весь лес сгорит
И станет пеплом, черным крошевом.
 

 
Был дождь под утро. Он прошел,
Блестит листва на мокрых яблонях.
И так свежо и хорошо,
Деревья греют ветви зяблые.
 

 
Бери белила, киноварь,
Скорей записывайся в странники,
Природа утром так нова,
Что просится на холст, в подрамники.
 

 
Ах, сколько золота в заре,
Она горячая, нагретая.
День ясный, добрый на дворе,
Скажи, а разве мало этого?!
 

1978

* * *

 
С грибной корзиной утречком брожу я,
Припоминаю вслух свои стихи.
Природы подмосковной речь живую
Транслирует родник из-под ольхи.
 

 
В той речи ни на гран косноязычья,
Ни заиканья, ни словес-пустот,
А если вдруг прорвется нота птичья,
Так это самый чистый оборот.
 

 
Масленок попадается мне первым,
За ним я нагибаюсь впопыхах,
Гляжу вперед, еще один в резерве,
От первого буквально в трех шагах.
 

 
А где же патриарх грибов, скажите?
Куда запропастился боровик?
В своем грибном и мирном общежитье
Со мной он поиграться норовит.
 

 
Он прячется, наивно полагая,
Что я его вовек не разгляжу.
Еловые навесы раздвигая,
Его я моментально нахожу.
 

 
Не радуется золотоискатель
Так золоту, найденному в горах,
Как радуется вдруг грибник-писатель
Тому, что белый гриб в его руках.
 

 
А родничок поет, не умолкая,
И нежно вторит иволга ему.
И в самый раз мне музыка такая,
Наверно, я в счастлив потому!
 

1978