Текст книги "Косыгин"

Автор книги: Виктор Андриянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

КОВЫЛЬ СОРОК ПЕРВОГО ГОДА

24 мая 1980 года станица Вешенская чествовала Михаила Александровича Шолохова. Великому русскому писателю исполнилось 75 лет. На его праздник съехалось, слетелось столько начальства, столичного, ростовского, что в районном Дворце культуры не хватило мест для земляков. Одни слушали трансляцию на площади, другие дома. Сам именинник на празднество не пришел. Отговорился хворью. А может быть, показал характер.

У Шолохова с партноменклатурой брежневского набора отношения не складывались. В октябре 1964 года он не променял охоту на «исторический» пленум ЦК КПСС. Дал телеграмму из Уральской области: «Приехать не могу. Сердечный привет. Шолохов».Партийные бонзы, конечно же, принимали на свой счет и известную реплику писателя о Сталине: да, был культ, но была ведь и личность.

В общем, ЦК командировал в Вешенскую зав. отделом культуры Шауро. После торжественной части почетных гостей пригласили домой к Михаилу Александровичу. Был среди них и Валентин Осипович Осипов, мой давний товарищ, в то время директор издательства «Художественная литература», а еще раньше – главный редактор издательства «Молодая гвардия», выпустившего первые книги Шолохова. Была и Людмила Алексеевна Гвишиани-Косыгина, директор Библиотеки иностранной литературы, член редакционного совета издательства «Художественная литература». Не все в этом кругу знали о давнем знакомстве Шолохова и Косыгина, о том, что Михаил Александрович и Мария Петровна были на 70-летии Алексея Николаевича. Вот что рассказал мне Валентин Осипов:

«Людмилу Алексеевну пригласили в торец стола, к чете Шолоховых. Однако она деликатно отказалась и расположилась неподалеку. Но со всеми… Череда приветствий – тостов, подарки. Встала – замечу, не первой – и Косыгина.

Уже начало ее речи подтвердило ту скромность, которая была ей столь присуща:

– Дорогие Михаил Александрович и Мария Петровна! Примите от моего отца, от всей нашей семьи самые искреннейшие поздравления. Отец, к превеликому сожалению, не смог вас приветствовать… В отъезде… – Фамилии отца не поминала.

И в заключение небольшой этой своей речи передала подарок ко дню рождения – что-то в упаковке, невеликое по размеру.

…Нас, москвичей, вывозят на станичный аэродром. Усаживаемся в самолет – взревели моторы, пробежка. И вдруг… резкая остановка. Ревут, ревут моторы, несколько раз мимо нас, пассажиров, пробегают озабоченные летчики – то что– то высматривают по кругляшам окон, то даже открывают двери и соскакивают. Минут 15 такая суматоха. Наконец мотор утих и объявление: «Шасси попало в раскисшую землю. Просим выйти, будем ждать трактор-тягач…»

Вышли. Оглянулись. Станица далековато. Тихо и пустынно в этот воскресный день…

Но глядим: машина прямо по летному полю. Это младший сын писателя, Михаил Михайлович, не успел покинуть аэровокзальчика. Подъехал на отцовом газике и пояснил: «Трактор будет минут через сорок… Предлагаю скатерть-самобранку». И прямо на травке, по кромке летного поля, неподалеку от уткнувшегося в землю аэроплана, стелется неведомо как появившийся брезент. Тесно стало на нем. Это Михаил Михайлович и аэродромный начальник «сервировали», как пошутили, второй, выходит, завтрак. Прекрасны на свежем воздухе и в этом внезапном содружестве попутчиков станичные угощенья: россыпи свежей южной зелени и ядреные помидоры, и огурцы из зимнего засолья, домашняя колбаса, каравай вкусного хлеба и – не без этого – бутылки донского вина.

Поэт Егор Исаев, пока все это накрывалось, походил-походил за аэродромом, во чистом поле, и, вернувшись, этак галантно, с полупоклоном и при изящных выражениях, преподносит Косыгиной пучечек ковыля. Красив – по ветерку сединно стелется…

Но Людмила Алексеевна не приняла одаренье. Проговорила:

– Не обижайтесь, Егор Александрович… У нас в семье не принят ковыль… Началось в первый день войны. Мама на рынке, еще не зная, что через какие-то минуты объявят о войне, закупив, что надо было, купила и связочку ковыля.

Тогда в Москве он продавался как диковинка. Идет домой и тут – радио! С бедой на долгие годы… С того дня боимся ковыля. Уж извините…»

Заводы едут на Восток

Вот так степная, белобрысая трава, красивая только на вид, вдруг напомнила о войне, о том страшном дне 22 июня 1941 года.

Уже через несколько дней после начала войны Государственный Комитет Обороны создает Совет по эвакуации. Косыгин – заместитель председателя. Политбюро ЦК ВКП(б) утверждает при Совнаркоме Комитет продовольственного и вещевого снабжения Красной Армии. И здесь Косыгин зампред. В августе в составе комиссии ЦК ВКП(б) и ГКО он улетел в Ленинград. Очень скоро этот маршрут станет для него, уполномоченного Государственного Комитета Обороны в Ленинграде, почти таким же привычным, как дорога на работу. Клавдия Андреевна и Люся не раз будут провожать Алексея Николаевича на Центральный аэродром. Людмиле запомнилось, что отец улетал на «Дугласе», – там, в стеклянном «фонаре», сидел пулеметчик.

С июня 1942 года Косыгин отвечает за обеспечение Красной Армии инженерными и саперными средствами; в августе того же года получает еще одно поручение – он уполномоченный ЦК ВКП(б) и СНК СССР по обеспечению заготовок местных видов топлива. (Для справки: одному, не самому крупному заводу требовалось 300 вагонов дров в сутки.) В июле 1943 года Косыгин становится председателем СНК РСФСР, одновременно оставаясь зампредом Совнаркома Союза.

Эвакуация. Такого масштабного перемещения производительных сил, как в Советском Союзе в сорок первом году, а затем под новым натиском вермахта и в сорок втором, мировая история не знала.

В Совете по эвакуации Косыгин работал «профессионально и самоотверженно», – отмечает один из его биографов С. Константинов (Независимая газета, 14 декабря 2000 г.).«В аппарате Совета было всего несколько человек, – добавляет А. Болдырев, помощник Косыгина. – Вся тяжесть работы легла на плечи Алексея Николаевича, так как Шверник был нездоровым и крайне нерешительным человеком. Надежным помощником Косыгину в этих делах стал заместитель Председателя Совнаркома РСФСР К. Д. Памфилов».

В те страшные месяцы, случалось, немецкие войска врывались в города, которые даже не подозревали, что с этого дня, с этого часа, с этой минуты уже началась оккупация. Динамик на площади еще читал сводку Совинформбюро о боях километров за сто отсюда, над горкомом развевался красный флаг, а фашистские мотоциклисты уже мчались по захваченным улицам. Это происходило не только в первые недели войны на западных границах Союза, но и за тысячу километров от них. Например, в Мариуполе. Немцы ворвались в город восьмого октября 1941 года, когда там шло заседание бюро горкома партии… Но броневой стан Мариупольского завода имени Ильича – 216 вагонов – еще в августе выгрузили в Магнитогорске. Собрали в новом корпусе. С 23 сентября он катал броню. Со многих заводов эшелоны уходили под бомбами.

Десятого июля 1941 года ГКО направил телеграмму в Киев, Хрущеву – ответ на предложения украинских властей. Приведу этот документ с небольшими сокращениями, поскольку он емко характеризует и настроения тех месяцев, и подход Сталина к тому, какой должна быть эвакуация.

«1) Ваши предложения об уничтожении всего имущества противоречат установкам, данным в речи т. Сталина (3 июля 1941 г.), где об уничтожении всего ценного имущества говорилось в связи с вынужденным отходом частей Красной Армии. Ваши же предложения имеют в виду немедленное уничтожение всего ценного имущества, хлеба и скота в зоне 100–150 километров от противника, независимо от состояния фронта.

Такое мероприятие может деморализовать население, вызвать недовольство Советской властью, расстроить тыл Красной Армии, и создать, как в армии, так и среди населения настроения обязательного отхода вместо решимости давать отпор врагу.

2)  Государственный Комитет обороны обязывает вас в виду отхода войск, и только в случае отхода, в районе 70-верстной полосы от фронта увести все взрослое мужское население, рабочий скот, зерно, трактора, комбайны и двигать своим ходом на восток. А чего невозможно вывезти, уничтожать, не касаясь, однако, птицы, мелкого скота и прочего продовольствия, необходимого для остающегося населения. Что касается того, чтобы раздать все это имущество войскам, мы решительно возражаем против этого, так как войска могут превратиться в банды мародеров.

3)  Электростанции не взрывать, но снимать все те ценные части, без которых станции не могут действовать с тем, чтобы электростанции надолго не могли действовать.

4)  Водопроводов не взрывать.

5)  Заводов не взрывать, но снять с оборудования все необходимые ценные части, станки и т. д., чтобы заводы надолго не могли быть восстановлены.

6)  После отвода наших частей на левый берег Днепра все мосты взорвать основательно.

7)  Склады, особенно артиллерийские, вывезти обязательно, а чего нельзя вывезти, взорвать».

В сентябре 1941 года, безусловно, зная эти установки, Косыгин приехал в Харьков. Ему предстояло эвакуировать танковый, турбинный и электротехнический заводы. Каждый уходил по точно обозначенному маршруту. Танковый шел в Челябинск. Сюда же держали курс эшелоны Кировского завода из Ленинграда.

Из записи переговоров по прямому проводу И. В. Сталина с членами Военного совета Ленинградского фронта А. А. Ждановым и А. А. Кузнецовым: «Передаю предложения Москвы: 1) Вывезти на восток из Ленинграда станки, пресса, электрооборудование, литейное оборудование, инструмент, приспособления, штампы и кадры инженеров, техников, квалифицированных рабочих завода № 174 для производства танков Т-50 на востоке. 2) Вывезти на восток из Ленинграда станки, пресса, электрооборудование, литейное, кузнечное и прокатное оборудование, инструмент, приспособления и штампы, а также кадры инженеров, техников, квалифицированных рабочих Кировского и Ижорского заводов, занятых производством танков и танковых пушек…» (Известия ЦК КПСС. 1990. № 12. С. 208).

…Из Харькова Косыгин вместе со своим помощником А. Г. Карповым возвращался в Москву на машине. Только отъехали от города, как остановил патруль:

– Туда нельзя! Там – немцы, поезжайте направо.

Смертельная опасность была рядом.

В своей, может быть, самой последней публикации («В едином строю защитников Отчизны» // Коммунист. 1980. № 7)Алексей Николаевич рассказал, как шло перебазирование производительных сил страны на Восток:

«…предприятия, подлежавшие эвакуации, из прифронтовой полосы, продолжали выпуск продукции до возможного последнего момента. Демонтаж оборудования и погрузка его в вагоны часто велись под артиллерийским обстрелом и бомбежками врага. Большие трудности были связаны с демонтажом и транспортировкой крупногабаритного оборудования, требующего огромного количества вагонов и паровозов.

Одновременно надо было перевезти на восток миллионы людей, уезжавших со своими предприятиями, разместить их на новых местах, помочь устроиться. На узловых станциях железных дорог работали эвакуационные пункты. Они принимали и отправляли эшелоны с людьми, организовывали их питание и медицинское обслуживание. Цепь эвакопунктов протянулась на тысячи километров – от прифронтовых железнодорожных станций юга и запада страны до Восточной Сибири, Казахстана, Средней Азии».

Дополню эту выразительную картину собственными впечатлениями.

Иногда из самых глубин моей памяти всплывает одно детское воспоминание: размытое, нечеткое, как нерезкая фотография. И, как фотография, достоверное.

Мы эвакуируемся на Урал: мама, сестренка и я. Из открытой двери теплушки я вижу какие-то серые штабеля – мне кажется, что это снаряды. Страшно низко, едва не касаясь земли, летит самолет – он много-много раз потом прилетал в мои сны.

Однажды, когда мы перелистывали наш семейный альбом и на стол выскользнул снимок девчушки в матроске с большим белым бантом, моей сестренки Нели, не дожившей до трех лет, я спросил про эвакуацию. Мама, сложив на коленях наработавшиеся руки, долго молчала, словно всматривалась куда-то, и было понятно, как больно ей все это вспоминать.

Сталино, октябрь сорок первого года. Бомбежки, суматошные – в несколько часов – сборы.

– На подводах нас привезли к проходной металлургического завода. Там, на заводских путях, стояли груженые платформы, товарные вагоны. Было у нас с собой всего имущества два одеяла. Одно прибили к стенке, вторым укрывались.

Точнее было бы сказать так: вторым одеялом мама укрывала нас, сестренку и меня. Неля была очень терпеливой: не плакала даже голодной. Зато мой крик, говорила мама, навсегда остался у нее в ушах: «Хлеба, хлеба!»

На какой-то станции, когда вперед пропустили эшелоны с ранеными, она выменивала на последнюю одежонку картошины, их выносили в кастрюлях, укутанных платками, и отсчитывали по штукам, еще горяченькие, согревающие одним своим видом. Но картошки в тот раз мы не дождались. Мама принесла лепешки – их раздавал эвакуированным какой-то старик. Именно раздавал, а не продавал, не обменивал. На другом полустанке обещали долгую стоянку. Женщины, переговорив между собой, решили идти в село: вроде бы там по талонам давали хлеб. Маму отговаривали: она ждала третьего ребенка. Не уговорили. Пошла со всеми. А когда вернулись, эшелона не оказалось. Отправили раньше времени. Догоняли нас мамы на товарняке с углем.

По дорогам сорок первого года на восток шли тысячи таких эшелонов, как наш. Они увозили от войны, оккупации нашу индустрию. Последний эшелон из полуокруженного Сталино вез семьи рабочих металлургического завода, прокат, который казался мальчонке снарядами, промышленное оборудование – оно должно было как можно скорее стать новым заводом.

…14 ноября 1941 года Поскребышев, помощник Сталина, направил Мехлису и Косыгину письмо члена ВКП(б) с 1917 года Рыловникова-Рыльского. Оно было адресовано в ЦК ВКП(б) тов. Поскребышеву, но, может быть, прочел его и Сталин.

«Эвакуируя из гор. Сталино других, в конце всего из Донбасса эвакуирован и я в Новосибирск, но застрял в Сталинграде. Позвольте сказать по-большевистски прямо: я не видел такого беспорядка, хаоса и беспомощности за все годы революции. Народ произвольно движется на восток, буквально голодая, вынося невероятные страдания. И что плохо, так это неспособность властей на железной дороге и в городах организовать в широком масштабе питание и теплый кров для живых людей. Почему это так, я спрашиваю?

Какая злонамеренная, враждебная рука оставляет народ в пути на произвол судьбы? Знает ли обо всем этом ужасе и народном горе наш вождь и учитель тов. Сталин?»

Косыгин прочитал письмо, оставил в уголке пометку: АК. Да, хаоса и беспорядка хватает, мог подумать он, но меньше всего поможет порядку поиск «злонамеренной, враждебной руки». Война заставила перемещать миллионы людей и тысячи предприятий. Но ни одно из них не двигалось вслепую. Почти одновременно с письмом Рыловникова-Рыльского Косыгину принесли телеграмму из Горького. Совету по эвакуации докладывал уполномоченный ГКО Ширшов:

«1. В целях первоочередного продвижения эвакопоездов танковых, авиационных, вооружения, боеприпасов проведена по всей дороге натурная перепись вагонов…»

В задержанных эшелонах, отогнанных с главного хода в тупики, боковые ветки, ждали своего часа 46326 человек – целый город. В холодные вагоны привезли печки – это постарались два партийных обкома, Горьковский и Кировский. Наладили доставку хлеба. Подогнали два санитарных поезда и вагон-баню. На станциях и в поселках бани работали круглосуточно.

Еще один документ из «Переписки секретариата тов. Косыгина А. Н., ноябрь-декабрь 1941 года». А. И. Микоян докладывает зампреду Совнаркома, в Куйбышев.

«Тов. Первухину.

В течение ноября месяца нам с т. Косыгиным пришлось в силу обстоятельств заниматься упорядочением учета ресурсов угля и нефти и их использования в Москве и Московской области.

Эту работу теперь надо считать законченной. Учет угля и нефтепродуктов и потребности в них предприятий Москвы и Московской области уже налажен. Аппарат Наркомугля и Наркомнефти с этим делом уже освоился и может составлять вполне грамотные и проверенные планы снабжения углем и жидким горючим.

Поэтому теперь вполне возможно Москву и Московскую область планировать в части снабжения углем и горючим в общем порядке, вместе с общим планом снабжения, рассматриваемым Вами в Куйбышеве…» (ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 59. Д. 4. Л. 110).

Перечитывая выступления, статьи Косыгина за разные годы, я обратил внимание на то, что в них почти нет личных местоимений: я, мне… Это свидетельство его редкостной щепетильности, душевной скромности. И уж если прорывается словечко от первого лица, говорится о таком большом деле, которым по праву можно гордиться. Когда над столицей нависла угроза, ГКО принял решение об эвакуации из Москвы и Московской области всех оборонных заводов. «Меня уполномочили руководить этой работой, – вспоминал Алексей Николаевич в статье, посвященной 35-летию Победы, на которую я уже ссылался. – 30 ноября мною было доложено ЦК партии, что эвакуировано почти 500 крупных промышленных предприятий, много высших учебных заведений, научно-исследовательских и проектных институтов, библиотек и музеев и других учреждений».

Воспоминания Косыгина дополняет нарком авиационной промышленности в годы войны Алексей Иванович Шахурин, кстати, ровесник Алексея Николаевича. Он непосредственно занимался эвакуацией предприятий наркомата из Москвы и Подмосковья и вот как описал один из октябрьских дней сорок первого года.

В 11 часов короткое совещание в Совнаркоме, затем – неотложные дела в наркомате и поездка на авиационный завод. «Проверил, как идет погрузка в вагоны оборудования, работающих вместе с их семьями. И нужно прямо сказать: нигде не заметил никакого паникерства или бестолковщины.

С завода возвращаемся ночью. Едем по темной Москве в Кремль, в Совет по эвакуации, к Н. М. Швернику и А. Н. Косыгину добывать вагоны под погрузку. Докладываем, сколько погрузили за сутки и сколько нужно на завтра. Совет очень строго проверяет, все ли загрузили, что нужно и насколько обоснованна эта заявка.

По возвращении в наркомат снова проверка, все ли, кому надлежало выехать из Москвы, выехали, доклад диспетчерского отдела о работе промышленности за истекшие сутки. Связь по телефону с заводами, где дела шли плохо, и часам к 5 утра наступает конец рабочего дня. Можно 2–3 часа вздремнуть в комнате за кабинетом. Бодрствуют только дежурные по наркоматам и главкам. Но сон короткий, в 8 часов 30 минут уже в кабинете.

Ранним утром 16 октября вновь еду проверять, как идет демонтаж и погрузка».

В 1946 году Алексея Ивановича Шахурина несправедливо обвинили, отдали под суд. Только после смерти Сталина ему вернули доброе имя, погоны генерал-полковника, звание Героя Социалистического Труда. Шесть лет, с 1953-го по 1959-й, он работал заместителем председателя Госкомитета СССР по внешнеэкономическим связям. С пятидесяти пяти – пенсионер, хотя мог еще работать.

В чиновных кругах вокруг людей, попавших в опалу, немедленно возникает зона отчуждения. Помню, как на какой-то большой партийный хурал пришел Гейдар Алиевич Алиев, уже не член Политбюро, уже не заместитель Председателя Совета Министров. Еще вчера его окружили бы по делу и без дела десятки знакомых и не очень знакомых людей, чтобы мелькнуть перед глазами, напомнить о себе, засвидетельствовать… А теперь он стоял, совершенно отрешенный, будто между ним и толпой, которая перемещалась по огромному фойе Кремлевского дворца съездов, была какая-то незримая стена. Мы смотрели на это вместе с моим давним другом Виктором Поляничко, комсомольским и партийным работником, человеком высокой порядочности, позже он погиб в Северной Осетии. Наконец тезка не выдержал:

– Витя, пойдем поздороваемся с Гейдаром Алиевичем.

Вспоминаю об этом эпизоде и потому, что для Косыгина такой зоны отчуждения не существовало. Он мог порвать и порывал лишь с теми, кто заведомо врал, путал свой карман с государственным, интриговал вместо того, чтобы заниматься делом. Алексей Иванович Шахурин оставался в доме у Косыгиных своим человеком, независимо от должностей. Он прекрасно пел, а Алексей Николаевич, как умел, подпевал тезке.

…Еще одна деталь осени сорок первого. Десятого октября Сталин собирался провести пленум ЦК ВКП(б). Наметили повестку дня: «1. Военное положение нашей страны. 2. Политическая и государственная работа для обороны страны». Сначала высокое партийное собрание отсрочили на месяц, потом еще и в конце концов провели пленум в январе сорок четвертого года.

Осенью сорок первого года «политической и государственной работой для обороны страны» наряду с фронтом была эвакуация, пуск заводов чуть ли не с колес. В Челябинске Ленинградский Кировский, Харьковский тракторный и ЧТЗ образовали Танкоград. Сейчас завода с таким названием нет. Он остался в военных сводках Совинформбюро, в вечной памяти народа.

Работая в конце 60-х годов уже прошлого века собственным корреспондентом «Комсомольской правды» в Челябинске, я часто бывал на ЧТЗ. Встречал тех, кто закладывал первые камни Танкограда. Что им помнится? Вчитаемся в стенограмму одной из встреч ветеранов.

«Василий Гусев, председатель Тракторозаводского райисполкома, в войну – бригадир фронтовой бригады: В Танкограде мы и работали, и жили. Тракторный завод преображался. На месте главного конвейера создавался цех сборки и сдачи танков… Нередко за ночь перестраивали пролет.

Михаил Титов, слесарь-ремонтник: В пролетах стояли жаровни – железные бочки с дырками. Дым такой – за метр человека не было видно. Пока суппорт идет вперед, позади эмульсия замерзает. Принесешь кипятку – лед растает…

Зоя Тарунина, инструментальщица:Я встречала первую партию эвакуированных ленинградцев. Многих из них прямо с аэродрома увезли в больницу. Тех, у кого хватило сил доехать до завода, провели в столовую. Не забыть, как смотрели они в сторону раздаточной, откуда пахло мясным бульоном.

Алексей Лебедев, токарь: Пожалуй, дороже бульона была нам ваша забота. Такое суровое время, а внимание к каждому человеку какое-то обостренное было».

В конце сорок первого года ЦК партии направил на завод Андрея Андреевича Андреева и Матвея Федоровича Шкирятова. Пришли они в сборочный цех. Первый вопрос парторгу: «Как устроены люди? У всех ли жилье есть?» Лукавили большие начальники или играли на публику? Даже год спустя, как докладывал уполномоченный КПК по Челябинской области тому же Андрееву, сотни рабочих совершенно не имели одежды и обуви – только спецовки.

«Василий Гусев:Нет, не у всех было жилье. Я знаю ребят, которые поначалу жили прямо в цехе, отогревались у труб… Но никто не жаловался. Думали об одном: как дать больше танков».

Да, они жили одним: больше танков, самолетов, снарядов… Но почему же так мало думали о них? Читаю в рассекреченных недавно документах Российского госархива новейшей истории: «Рабочий завода № 150 т. Костыря работает и не выходит из цеха в течение 1,5 месяца из-за отсутствия одежды и обуви. Рабочий цеха № 300 не выходит из цеха в течение трех месяцев по той же причине. В бараках отсутствует кипяток и даже нередко питьевая вода». Во второй половине 1941 года заводы дали фронту 2819 «тридцатьчетверок» и «КВ». Первые семь тяжелых танков из Челябинска мчали под Москву, на ходу продолжая монтаж. На всем пути эшелону была открыта «зеленая улица». Прямо с дороги добровольческая танковая рота, сформированная на заводе, вступила в бой.

Уральские, сибирские, казахстанские города и поселки встречали эвакуированных. С металлургических заводов Донбасса буквально под огнем ушли в тыл свыше четырех тысяч вагонов с оборудованием, материалами, людьми. Из Сталинской области эвакуировалось около 13 тысяч квалифицированных металлургов. Вместе с членами семей – около 30 тысяч человек. Среди них и наша семья.

Наш эшелон шел в Серов. Но до места назначения мы не доехали: у мамы начались роды… На станции Бердяуш нас высадили. Попутчики перенесли маму в больницу при вокзале, поделились с нами сахаром и сухарями, и побежали к поезду…

Дальше нам предстояло ехать вчетвером: мама, Неля, Рая и я. Медсестры помогли купить билеты. В вагоне попутчики отлили бутылку молока, дали хлеба.

– Вас с Нелей я положила спать валетиком, – вспоминала мама, – а маленькую взяла к себе под пальто и уснула. И приснилось мне, будто в лесу мы с тобой ищем Нелю и не можем найти…

Неля простудилась и умерла в пути. Ей сколотили гробик из досок, сорванных со станков. Она осталась на заметенном первым снегом полустанке, названия которого мне уже не у кого спросить.

На станциях день и ночь дымились котлы, день и ночь тыловые города встречали эвакуированных – это действовала косыгинская цепочка эвакопунктов.

Семьи челябинских, ташкентских, кузбасских рабочих поселяли эвакуированных у себя. Не каждый сейчас поймет, пожалуй, фразу: «Живу на уплотнении». Тогда она была в большом ходу – и в письмах, и в разговорах. Значит, потеснился кто-то, уплотнился в своей и без того не слишком просторной квартире.

Мы тоже жили на уплотнении. Нет у меня нашего уральского адреса и очень жалею, что не могу найти тех, кто принял нас под свой кров, поклониться им.

Позже историки подсчитали: до конца 1941 года было эвакуировано 1523 промышленных предприятия. Полководцы сравнили эвакуацию с крупнейшими победными сражениями Великой Отечественной войны. Английский публицист А. Верт назвал ее в числе «самых поразительных организаторских и человеческих подвигов Советского Союза во время войны».

Да, это действительно был подвиг. Рабочие демонтировали под бомбами прокатные станы, моторы, турбины. Железнодорожники пробивались по забитым до отказа магистралям, готовым разорваться от хлынувшего вдруг железного потока. Строители поднимали цеха за сроки, казавшиеся прежде совершенно невероятными.

Блок Ада

В русский язык слово «блокада» пришло из английского. Блокировать крепость, гавань, берег, поясняет Даль, лишая всякого сообщения. Это цель блокады. Но только в русском, кажется, это слово раскрывается и таким глубинным смыслом: Блок Ада.

Седьмого октября 1941 года Гитлер отдал приказ не принимать капитуляцию Ленинграда. Еще раньше, 22 сентября, военно-морской штаб Германии принял директиву о Ленинграде: «Стереть город с лица земли».

Угроза Ленинграду нарастала. 26 августа Государственный Комитет Обороны направил в Ленинград группу уполномоченных: Молотова, Маленкова, Кузнецова, Косыгина, Жигарева, Воронова. Им предстояло совместно с военными принять решения по всем вопросам «обороны Ленинграда и эвакуации предприятий и населения Ленинграда». Комиссия ГКО приняла несколько ключевых решений. В том числе – оптимизация органов военного управления, дальнейшая эвакуация предприятий и населения, обеспечение боеприпасами и продовольствием. Но время, отведенное на эвакуацию, на пополнение запасов истекало.

29 августа 1941 года нарком путей сообщения Л. Каганович (он был и членом Политбюро, и членом ГКО) доложил Сталину: с 14 часов «движение поездов с Ленинградом прервано по всем линиям». Немецкие и финские войска блокировали город. Начиналась блокада Ленинграда – одна из самых трагических и героических страниц в истории Великой Отечественной войны. После «Блокадной книги» и ряда других публикаций последних лет казалось – все о тех страшных месяцах уже сказано. Но вот выходит книга историка Никиты Андреевича Ломагина и называется она – «Неизвестная блокада». В двухтомнике впервые представлены закрытые до самого последнего времени секретные документы партийных органов, спецсообщения НКВД, выдержки из дневников и писем ленинградцев, материалы из зарубежных архивов. Не раз и не два там встречается имя Косыгина.

В силу разных причин, в том числе и из-за беспечности руководителей Ленинграда, в первые месяцы войны эвакуация была не особенно массовой. Как вспоминал Алексей Николаевич, к концу августа было отправлено в глубокий тыл около 100 крупных предприятий, в том числе часть оборудования Кировского и Ижорского заводов и вывезено более 600 тысяч человек. Железнодорожники гнали в Ленинград эшелоны с продовольствием, которые первоначально предназначались для западных районов страны, где уже были немцы. А в Ленинграде – полно складов, свободных помещений, их можно временно занять. Но, пишет Н. Ломагин, « Жданов попросил Сталина не засылать продовольствие в Ленинград без согласия ленинградского руководства, что и было сделано».

Восьмого ноября немцы захватили Тихвин и перерезали коммуникации, по которым грузы шли к Ладожскому озеру. В этот же день Сталин говорил со Ждановым и командующим Ленинградским фронтом Хозиным. «Вам дан срок в несколько дней, – говорил Сталин. – Если в течение нескольких дней не прорветесь на восток, вы загубите Ленинградский фронт и население Ленинграда… Надо выбирать, между пленом, с одной стороны, и тем, чтобы пожертвовать несколькими дивизиями, повторяю, пожертвовать и пробить дорогу на восток, чтобы спасти ваш фронт и Ленинград… Повторяю, времени у вас осталось очень мало, скоро без хлеба останетесь…»

Девятого ноября ГКО принял решение о доставке в Ленинград продовольствия на самолетах. (Вот как аукнулись те летние поезда!) Операция была рассчитана на 5 дней, ежедневная доставка – 200 тонн. «Идея использования «дугласов» для снабжения Ленинграда вызвала неодобрительную реакцию Сталина, считавшего его «нецелевым», – замечает Н. Ломагин. – Несмотря на доводы А. Микояна и секретаря Ленинградского горкома ВКП (б) А Кузнецова в пользу продолжения доставки продовольствия в Ленинград по воздуху, Сталин с ними не согласился».

Кстати, Главнокомандующий не верил и в возможности Ледовой дороги через Ладожское озеро, которую позже назвали «Дорогой жизни». Сталин, поддержав предложение об эксплуатации этой военно-автомобильной дороги, сделал на документе такую приписку: «Предупреждаем вас, что все это дело малонадежное и не может иметь серьезного значения для Ленинградского фронта».

Ошибся Иосиф Виссарионович. Не поверил питерским. А ведь они ссылались на вековой опыт. Долгими зимами все здешние реки, каналы превращались в дороги. По Неве до зимы 1910/11 года даже ходили ледовые трамваи – Косыгин с детства помнил их. На военно-автомобильной дороге через Ладогу не хватало машин, и Алексей Николаевич предложил пустить по озеру троллейбусы, их в Ленинграде было много, но это предложение сочли уж слишком экстравагантным.

Официальные издания давали лишь общие представления о блокаде. «В начале 1942 г. в Ленинграде насчитывалось 2116 тыс. жителей, из них 32,5 процента составляло нетрудоспособное население. 22 января Государственный Комитет Обороны принял постановление об эвакуации из города 500 тыс. человек, – говорится в «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза». – Для непосредственного руководства эвакуацией в Ленинград прибыл заместитель Председателя СНК СССР А. Н. Косыгин. Благодаря хорошо организованной работе ледовой трассы из Ленинграда удалось вывезти с 22 января по 15 апреля свыше 500 тыс. человек».