Текст книги "Косыгин"

Автор книги: Виктор Андриянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)

– Знаешь, Татьяна, я с этой лампой буду по вечерам гулять.

Выглядел он тогда превосходно – посвежел, даже немного округлился, морщинки на лице разгладились. Такие светлые, веселые глаза. И ничто не предвещало беды…»

Союзник беды – одиночество. Поздними, бесконечно долгими вечерами Алексей Николаевич глядел в больничное окно, к которому за теплом тянулись замерзшие ветки. Какие-то тени пробегали по окну… Старому человеку в палате припомнился он сам – в его два с небольшим года. Или отцовские впечатления слились с более поздними детскими?

Отец привел всю семью на Смоленское православное кладбище к могиле матери. Было зябко. На длинные волосы священника, поверх черного одеяния, падали и не таяли снежинки. Павел, Маруся и Алеша держали свечки, прикрывая их ладошками от ветра. Священник торопливо дочитывал молитву, помахивая кадилом. А потом перекрестил всех по отдельности и громко сказал, глядя почему-то на Алешу: «Уповай на Господа и делай добро; живи на земле и храни истину». Казалось, навсегда ушла та картинка из памяти, а вот надо же – вернулась…

Он просыпался, как всегда, рано, тщательно брился. Потом долго листал журналы и думал, что старость – это когда молчит телефон. Когда лодку уж больше не столкнешь на воду.

…В летние дни, когда выпадало свободное время, Алексей Николаевич любил оседлать свою спортивную лодку– одиночку и погонять по Москве-реке. Эта привязанность сохранилась у него еще со студенческих лет в Ленинграде, с начала 30-х годов, когда он с однокурсниками выходил размяться на Неву. Вот и в тот летний день, 1976 года, когда случилось несчастье на даче в Архангельском, Косыгин собирался проплыть на лодке. Привычно закрепил ноги (позже это спасло его) и отчалил от мостков.

Несмотря на годы – премьеру шел уже 73-й – он был в хорошей форме. По-прежнему много ходил, даже под дождем (в Кисловодске одну из троп до сих пор называют косыгинской); во время отпуска на море заплывал подальше, два-три часа в воде считал нормой; не стеснялся выйти на волейбольную площадку, на каток… И вообще, по свидетельству его лечащего врача Анатолия Николаевича Прохорова, Косыгин был физически крепким, здоровым, спортивного склада человеком.

Следом за косыгинской лодкой-одиночкой отчалили охранники. Доктору запомнилось, как Алексей Николаевич подтрунивал над ними: «Смотрите-ка, молодые, крепкие ребята, гребут – все в поту и в мыле, но никак не могут угнаться за мной. Я-то ведь уже в годах». А через несколько минут, совершенно неожиданно для тех, кто плыл во второй лодке и смотрел с берега, косыгинская одиночка перевернулась. Алексей Николаевич потерял сознание и ушел под воду…

«До самого последнего момента я все помнил, – рассказывал он позже доктору Прохорову. – Вот самолет летит – вижу. Шум доносится – слышу, а потом вдруг шум исчез. Я еще успел подумать – почему самолет вижу, а шума нет? И все – дальше ничего не помню».

Тот день в мельчайших подробностях помнит внучка Косыгина, Татьяна Джерменовна.

– Я как раз прилетела из отпуска и поехала на дачу в Архангельское к Алексею Николаевичу, – рассказывала она мне. – Ждали его после лодочной прогулки к чаю и вдруг внизу, у реки, шум. суета: «Косыгин захлебнулся!» Спас его один из охранников – Николай Егоров. Вызвали «Скорую» и рванули в Красногорск – там ближайшая больница, точнее, госпиталь. Военные врачи вытаскивали Алексея Николаевича с того света, спасибо им.

Можно представить, что переживала совсем молоденькая девушка, когда видела своего деда Лешу без сознания. Вокруг него хлопотали доктора, а самый близкий ему человек, дочь, еще ничего о несчастье не знала – она с мужем отдыхала в Юрмале. Таня позвонила маме, рассказала, что произошло. Людмила Алексеевна и Джермен Михайлович прилетели ближайшим рейсом. Косыгина уже перевели в кремлевскую больницу, он постепенно приходил в себя и, как запомнилось Татьяне, все называл какие-то цифры. Хозяйственные расчеты не оставляли его даже в те дни.

Выйдя из больницы, Алексей Николаевич пригласил своих спасителей на обед. Он старался держаться бодро, но было видно: ЧП не прошло бесследно… Несмотря на это, премьер работал в прежнем режиме. Осенью 1979 года, как зафиксировано в рабочем дневнике Косыгина, его догнал сильный инфаркт. После двух месяцев больницы и санатория он вернулся в свой кабинет в Кремле.

«Однажды, обдумав и подписав какой-то документ по здравоохранению, Косыгин странно посмотрел на меня долгим взглядом и начал беседу на неожиданную тему, – вспоминает Николай Константинович Байбаков. – Он любил иногда поговорить на отвлеченные темы, вероятно, чтобы снять напряжение. На сей раз после длительной паузы он вдруг спросил:

– Скажи, а ты был на том свете?

Мне стало чуть-чуть жутковато, и я ответил, что не был, да и не хотел бы там оказаться.

– А я там был, – с грустноватой ноткой отозвался Алексей Николаевич и, глядя перед собой отрешенно, добавил:

– Там очень неуютно…»

Почти о таком же мистическом эпизоде рассказывал мне Петр Леонтьевич Куранов:

– Секретариат Косыгина долгие годы возглавлял Алексей Кузьмич Горчаков. До войны мы оба жили в Щелково, там близко познакомились и подружились. В отличие от своего шефа, всегда подтянутого и стройного, Горчаков был от природы полным человеком. То ли в шутку, то ли всерьез Алексей Николаевич не раз говорил ему: «Мне неловко ходить рядом с тобой». Горчаков мне признавался, что старается сбросить вес, но не может. Он погиб в автомобильной катастрофе, возвращаясь с работы на дачу по Успенскому шоссе. Лобовое столкновение… Косыгин приехал на поминки к своему тезке.

Прошло несколько месяцев после похорон. По звонку Косыгина в его кабинет вошла одна из сотрудниц секретариата.

– Позовите ко мне Горчакова, – сказал Косыгин. И только увидев, как переменилось лицо женщины, спохватился: – Извините. Можете быть свободны.

Можно представить, как, обрастая «подробностями», клубились такие эпизоды по курилкам и кабинетам совминовского корпуса в Кремле, вырывались за кремлевские стены. Смерть Косыгина, уверен Байбаков, была ускорена и внешними факторами, обострением отношений с Брежневым, Черненко, Тихоновым.

– Знаешь, Владимир, – сказал как-то Косыгин своему заместителю Владимиру Николаевичу Новикову, – меня эти «украинцы» все равно сожрут.

«Украинцами» он называл Брежнева и Тихонова, давних приятелей по Днепропетровску. «Сжирали» премьера они планомерно, хотя генсек отлично знал, что Председатель Совмина никогда не проявлял интереса к руководящей партийной деятельности.

«Роковую роль, на мой взгляд, в ухудшении отношений между Брежневым и Косыгиным сыграл Н. А. Тихонов, – утверждает Новиков. – С 1974 года Брежнев начал болеть, уже через год недуг стал резко прогрессировать. У него явно развивалась подозрительность, и Тихонов умело направлял ее против Косыгина, стремился вбить клин между ними. Это ему удалось, и с 1975-го их взаимоотношения стали ухудшаться. Тихонов без конца докладывал Брежневу о тех или иных, большей частью надуманных ошибках Алексея Николаевича. В оппозицию Косыгину он стремился втянуть и остальных его заместителей. Например, мне он говорил:

– Знаешь, ведь мы в Совмине простые пешки, даже не имеем права подписать незначительное распоряжение. Вся власть у председателя и его заместителя Дымшица, который располагает материальными ресурсами.

Я не соглашался, говорил, что у меня власти хватает. Я подписываю протоколы совещаний, которые провожу, и не знаю случая, чтобы их не исполняли. Из-за того, что я всегда поддерживал Алексея Николаевича, у меня обострились отношения с Тихоновым».

Деликатнейший человек Борис Федорович Братченко высказался с шахтерской прямотой: «Тихонов подло относился к Косыгину и ускорил его отставку».

…Четвертого октября в автомобильной катастрофе под Минском погиб Петр Миронович Машеров, первый секретарь ЦК компартии Белоруссии. Под некрологом, опубликованным 7 октября, подписи всех членов Политбюро. Здесь в последний раз в одной «связке» после А. П. Кириленко и перед Д. А. Кунаевым появилось имя Косыгина.

В это время после второго инфаркта Алексей Николаевич лежал в клинике на Мичуринском проспекте. «Для всех подобных больных вероятность летального исхода достаточно высока, а у него, после двух тяжелейших инфарктов миокарда, это могло случиться в любой момент, – рассказывал доктор Прохоров. – Но ведь все индивидуально, и мы предпринимали усилия, чтобы уменьшить эту вероятность. Понемногу он стал поправляться, ему были даже разрешены прогулки по территории больницы».

Вам надо подать в отставку

Постепенно Косыгин возвращался к делам. Как всегда, очень внимательно смотрел газеты. Подчеркнул заметку о праздновании в Хельсинки 80-летия Урхо Кекконена, президента Финляндии. Их связывали давние, очень добрые отношения. Поздравлять Кекконена Москва послала Василия Кузнецова, в то время первого заместителя Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Урхо Кекконен «просил делегацию передать сердечные поздравления Л. И. Брежневу, А. Н. Косыгину, всем советским руководителям». Эти несколько строк в официальной тассовской заметке не смел вычеркнуть ни один редактор – они согрели последние дни Косыгина.

И вдруг, вместо обычного совминовского курьера – их Прохоров знал в лицо – прикатил гонец из ЦК КПСС. После этого визита, как заметил Анатолий Николаевич, настроение его пациента круто изменилось. Оказалось, что Алексею Николаевичу предложили подать заявление об отставке.

На этот счет есть разные свидетельства. Джермен Михайлович Гвишиани рассказывал, что Косыгину позвонил Черненко.

«– Алексей Николаевич, вы все болеете, есть мнение, что вам надо подать в отставку.

– А почему Леонид Ильич мне об этом не скажет?

– Да он сам болеет…»

На Косыгина давили со всех сторон. Начальник Четвертого, кремлевского, управления Минздрава Чазов чуть ли не ежедневно умолял дочь Косыгина и ее мужа:

– Уговорите Алексея Николаевича, ему надо уйти.

В конце концов Косыгин написал заявление об освобождении его от обязанностей Председателя Совета Министров СССР. «Мы с женой присутствовали при этом, – замечает Джермен Гвишиани. – Заявление было кратким, в нем ничего не говорилось о членстве в Политбюро».

Зная характер Косыгина, можно сказать, что он не держался за должность. Возможно, еще надеялся преподать своим соратникам моральный урок, пробудить в них чувства элементарной порядочности. Сам он в свое время дал такой урок министру путей сообщения И. Г. Павловскому. Этот эпизод запомнился Владимиру Николаевичу Новикову, свидетелю того телефонного разговора с Павловским.

«– Алексей Николаевич, разрешите представить документ об освобождении от работы и отправке на пенсию товарища Гундобина?

Нам было известно, что как первый заместитель Николай Алексеевич Гундобин большую часть времени работал практически за министра и вел всю работу по МПС. В тот момент он лежал с инфарктом после гибели сына. Алексей Николаевич, выслушав министра, резко ответил:

– Товарищ Павловский, а как бы вы реагировали, если бы во время пребывания в больнице вас сняли с работы?

И положил трубку».

Возможно, министра этот разговор чему-то научил. А вот партийные иерархи, которые так любили толковать о коммунистической нравственности, были далеки от простейших норм человеческой морали.

– Правильно ли я поступил? – спросил Косыгин доктора Прохорова, которого, к счастью, оставили пока при нем.

– Конечно, Алексей Николаевич, – успокоил его врач.

21 октября 1980-го прошел пленум ЦК КПСС.

…Перечитываю листки спецбумаги с водяными знаками – КПСС.

«Тов. Брежнев Л. И. внес на рассмотрение Пленума ЦК предложение Политбюро ЦК КПСС по организационным вопросам.

Пленум ЦК рассмотрел предложения Политбюро ЦК КПСС и единогласно их принял.

Пленум перевел секретаря ЦК КПСС т. Горбачева М. С. из кандидатов в члены Политбюро ЦК КПСС.

Пленум избрал члена ЦК КПСС, первого секретаря ЦК Компартии Белоруссии т. Киселева Т. Я. кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС» (РГАНИ. Ф. 2. Оп. 3. Д. 534. Л. 130).

О Косыгине здесь не говорится. Может быть, потому что у вершителей судеб не было еще его заявления? Оттого и приписка карандашом: «Страница заменена в связи с внесением уточнений. Тов. Черненко К. У. доложено. М. Соломенцев. 17.XI.80».

22 октября газеты напечатали информационное сообщение о пленуме. Читатели узнали о новых партдолжностях Горбачева М. С. и Киселева Т. Я. И ничего – о Косыгине, хотя решение освободить его от обязанностей члена Политбюро было принято.

В тот же день, 21 октября, Президиум Верховного Совета СССР «рассмотрел вопросы, связанные с проведением четвертой сессии Верховного Совета СССР десятого созыва». Утвердил повестку дня и, как писалось в газетах, порядок работы сессии высшего органа государственной власти страны. За казенной формулой скрывались перемены на самом верху.

22 октября заседал Президиум Совмина. Куранов сидел рядом с Нуриевым, заместителем Председателя Совета Министров СССР. Вдруг в зал вошел помощник Тихонова и, подойдя к шефу, что-то прошептал ему на ухо. Тихонов объявил перерыв и вышел. Вернулся через несколько минут весь сияющий.

«Ну, все ясно», – шепнул Зия Нуриев Куранову. – «Что ясно?» – «Косыгина ушли».

23 октября на совместном заседании Совета Союза и Совета Национальностей выступил Леонид Ильич Брежнев, встреченный, как водится, «продолжительными аплодисментами». Он сказал, что 22 октября 1980 года в Центральный Комитет КПСС поступило письмо Председателя Совета Министров СССР А. Н. Косыгина.

Цитирую газетный отчет:

«В этом письме тов. Косыгин А. Н. глубоко и сердечно благодарит Центральный Комитет партии, Генерального секретаря ЦК КПСС товарища Л. И. Брежнева, Верховный Совет СССР и Совет Министров СССР за оказывавшееся ему многие годы доверие быть на посту члена Политбюро ЦК КПСС и Председателя Совета Министров СССР.

Далее в письме тов. Косыгина А. Н. выражается твердая уверенность в том, что советский народ, сплоченный вокруг Коммунистической партии, Политбюро ЦК во главе с Генеральным секретарем ЦК КПСС Леонидом Ильичом Брежневым, добьется новых больших свершений во имя торжества коммунизма…»

Депутаты не подозревали, что им читают наскоро сочиненную фальшивку. Об этой истории знали только трое: Брежнев, Черненко и Лукьянов, в ту пору начальник секретариата Президиума Верховного Совета СССР. Анатолий Иванович по давней, хорошей привычке, сохранившейся и ныне, расписывал каждый день.

– Вот сейчас я открою страничку за четверг, 23 октября 1980 года, – говорит он мне, листая блокнот, – и мы с вами увидим, что происходило в тот день.

Двенадцатый этаж Государственной Думы. За окном небольшого, углового кабинета депутата Лукьянова – московские крыши.

«10 ч. Второе заседание Совета Национальностей. Прения по плану и бюджету.

10.30. Работа с Черненко над материалами, связанными с просьбой Косыгина об освобождении его с поста Председателя Совета Министров СССР.

12  ч. Беседа по этому вопросу между Брежневым и Черненко.

13  ч. Доработка всех документов в связи с рассмотрением вопроса о назначении нового председателя Совета Министров СССР».

Что же стоит за этими строками? Включаю диктофон, слушаем неторопливый, обстоятельный рассказ Анатолия Ивановича Лукьянова.

«На сессию Верховного Совета из ЦК принесли письмо Косыгина. Ко мне подошел Черненко: «Пойдем в комнату отдыха, надо переделать письмо». Это было, как мне запомнилось, не коротенькое письмо. В нем были поставлены вопросы обновления кадров, старения кадров, надо, мол, чтобы пришла молодежь. Очень кратко было сказано, что он благодарит Центральный Комитет партии и Верховный Совет за доверие… Черненко передал слова Брежнева о том, что письмо надо переделать, и сам настаивал на этом. По крайней мере, убрать что-то.

Эта работа шла при мне. Я сопротивлялся, говорил, что этого нельзя делать. Черненко здесь же, на обратной стороне повестки дня, переделывал письмо Косыгина. И все, что касалось возраста, обновления кадров, убрал.

Потом пришлось подходить к Брежневу. Брежнев посмотрел и еще раз сказал: переделать. Только после этого он выступил.

Поскольку нас было двое и доказать что-нибудь в такой ситуации трудно, я и захватил свои записи…

Брежнев зачитывал это все между 13 и 14 часами. Вот что значит иногда дневник».

Итак, Брежнев предложил «удовлетворить просьбу тов. Косыгина А. Н. об освобождении его от обязанностей Председателя Совета Министров СССР». И назначить Председателем Совета Министров СССР члена Политбюро ЦК КПСС Николая Александровича Тихонова. Депутаты послушно проголосовали «за».

В своем коротеньком, минуты на две, выступлении Тихонов исхитрился дважды заверить дорогого Леонида Ильича в том, что оправдает высокое доверие. Горько читать эти страницы. Ни у Брежнева, ни у Тихонова не хватило такта хотя бы поблагодарить Косыгина за сорок лет его работы в правительстве. Отмолчалась четвертая сессия Верховного Совета СССР десятого созыва.

Впервые за шесть с лишним десятков лет Косыгин почувствовал себя совершенно свободным человеком. Как в детстве, когда отец уходил на завод, а они, ребята, целый день были предоставлены сами себе.

Попросил зятя, Джермена Михайловича Гвишиани, наиграть на пианино и записать на магнитофон свои любимые мотивы. Эту пленку со старыми русскими песнями, довоенными и современными мелодиями «он слушал чуть ли не каждый день, до самого конца она лежала на его столике».

В ночь на 18 декабря, рассказывала Федорова, ей приснился Косыгин, хотя раньше она никогда не видела его во сне: «…вижу его лицо с легкой улыбкой. Черный костюм, белая рубашка, прифранченный такой».

Утром она позвонила Людмиле Алексеевне: «Как Алексей Николаевич себя чувствует?» – «Все хорошо. Я сейчас к нему еду».

Она каждый день приезжала к 11. А в тот день опоздала на несколько роковых минут.

«…В то утро, 18 декабря 1980 года, – вспоминал доктор Прохоров, – предстоял обычный врачебный обход – мы просто должны были его осмотреть. Алексей Николаевич сидел на постели. Он посмотрел на нас, улыбнулся и вдруг – завалился. Возникла внезапная острая коронарная недостаточность с остановкой сердца. Здесь же у кровати был установлен дефибриллятор, другая аппаратура. Через несколько секунд мы приступили к реанимации. Однако, увы, запустить сердце так и не удалось…»

ТАТЬЯНА

На высоком откосе задержались, не успев сбежать в долину, сосны. Между ними, далеко внизу, лениво изогнулась Москва-река. На том берегу зеленеет поле, за ним лес, сливающийся в синей дали с горизонтом. А на этом состязаются в волшебстве, как писал Пушкин, циркуль зодчего, палитра и резец. Волшебство природы и рук человеческих – это и есть музей-заповедник «Архангельское», некогда парадная резиденция князей Голицыных и Юсуповых.

В 30-е годы минувшего века по соседству с прославленной усадьбой на крутогорье разместили десяток наркомовских дач. Первая от входа досталась Косыгиным. Возвращаясь с работы, Алексей Николаевич обычно выходил из машины километра за три от дачи, там, где сейчас остановка автобуса «Липовая аллея», и дальше шел пешком…

– Если было еще не поздно, мы с братом Лешей выбегали ему навстречу, – тихо говорит Татьяна. Она и сейчас любит заглянуть в «Архангельское», не спеша пройти по аллеям, над которыми дремлют вековые липы. Они помнят быстрые шаги деда Леши, его горделивую радость, когда встречались знакомые: «А это мои внуки!» Впервые без деда Татьяна подходит к их даче, давно уже чужой.

Властно посигналил «мерседес» – мы посторонились, давая дорогу новым хозяевам. Налево и направо от ворот, которые тут же захлопнулись, тянется над забором колючая проволока.

– И в ваше время отгораживались колючкой?

– Что вы?! Алексея Николаевича как члена Политбюро, конечно, охраняли. Но здесь, у въезда на дачу, дежурили бабули.

Деревянные ворота с облупившейся краской и форточкой-«глазком» еще не сменили. Постучали, представились. Крепкий охранник калитку открыл, но попросил «не углубляться на территорию». Что ж, спасибо и на этом…

В самом «Архангельском», в окрестностях Косыгин знал все тропы. Даже в последние годы не изменял своей привычке отмерять километры пешком. Легко спускался-поднимался по лестнице к реке – почти четыреста ступенек. Рыбачил. Летом по воскресеньям переплывал на лодке на тот берег за грибами, ягодами. Зимой опять туда же – с лыжами.

В памяти Татьяны Джерменовны – множество милых деталей, которые позволяют увидеть живого Косыгина с его повседневными привычками, любимыми словечками, увлечениями.

Садом-огородом на даче занималась Клавдия Андреевна. Ей помогал садовник Семен Филиппович; Тане он запомнился глубоким стариком. О цветах, кажется, он знал все. Посадили жасмин, сирень – ее очень любила Людмила Алексеевна. Для внуков разводили клубнику, малину. В большой семье не лишней была и своя картошка. Когда наставала пора ее копать, с корзиной над рядком склонялся и Алексей Николаевич. Ему это было в охотку. Еще он любил собирать яблоки. Клавдия Андреевна колдовала над тазом с вареньем, а Таня с Алешей подбирались к сладкой пенке и спорили, кому больше досталось.

– Деда Леша всегда очень рано вставал, – вспоминает Татьяна Джерменовна. – И по субботам, и по воскресеньям. Мы, бывает, только проснемся, а он уже вернулся с рыбалки. Рыбак он был отменный, гордился уловом. А когда случалось вырваться на охоту, любил попугать нас, малышей: «Я сегодня кабана видел во-от с такими клыками!» – И показывал, какие огромные клыки пронеслись рядом с ним.

Уху Алексей Николаевич всегда варил сам. Никому другому не доверял. Помощники могли только подбросить щепочек в костер. А потом наставала сладостная минута первой пробы, что-то еще в точно отмеренной доле сыпалось в кастрюлю и, наконец, команда: «Готовь тарелки, Татьяна!»

Алексей Николаевич любил называть ее полным именем. Душевно улыбался, когда Алеша, он старше на шесть лет, играл с сестренкой. Вот они все вместе на снимках из семейного альбома – Таня и Алеша, с родными, дедом и бабушкой… По любительским карточкам (чаще всего снимал Джермен Михайлович, но брал аппарат и Алексей Николаевич) видно: это хорошая, дружная семья. «Все мы любим нашу Танечку», – подписывает один из снимков баба Клава и тут же добавляет: «Деда Леша любит по-своему. Он берет ее с собой на рыбалку».

На другом снимке они вдвоем, дед и внучка. Алексей Николаевич держит удочку, Таня – ведерце, наверное, с окуньками.

Рыбалка была страстью Косыгина. Об этом напоминают многие семейные фотографии, об этом рассказывают домашние и знакомые. Он рыбачил там, где отдыхал: в Юрмале и Пицунде, на Волге и Ставрополье, выходил в море в Албании и Финляндии… И, конечно, в Архангельском. Здесь у него были любимые места. Правда, не такие волшебные, как у прежних хозяев знаменитой усадьбы, у которых в пруду, как писал архитектор Сергей Васильевич Безсонов, «водилась прирученная рыба, имевшая у жабр позолоченные сережки и поднимавшаяся по звонку наверх для получения корма».

Золотую голицынскую рыбку, конечно, видал Пушкин. А когда он написал свою «Сказку о рыбаке и рыбке»? 14 октября 1833 года. По утверждениям пушкинистов, поэт взял сюжет из сборника сказок братьев Гримм, из померанской сказки «О рыбаке и его жене». Не спорю со знатоками, а только замечу: раньше Александр Сергеевич не раз бывал у Николая Борисовича Юсупова. Наследник казанских ханов, один из самых богатых людей в России, умерший в долгах, наверное, показывал гостю своих золотых рыбок.

Как-то на совещании в Совмине один из хозяйственников горячо доказывал, как эффективно действуют очистительные системы на Байкале, где построили целлюлозно-бумажный комбинат:

– Вода чистая – я сам пил!

– А рыба как? – спросил Косыгин.

– А рыба дохнет, – под общий хохот зала признался «защитник» Байкала.

Алексею Николаевичу очень хотелось порыбачить на донской зорьке с Шолоховым: для них леска, как заметил один мыслитель, была ниточкой, связывающей человека с природой. Но побывать в Вешенской ему не довелось. Зато приезжала, и не раз, Людмила Алексеевна, однажды судьба забросила на Дон и Татьяну.

Я написал в Вешенскую, Александру Михайловичу Шолохову, сыну писателя, попросил рассказать о встречах его отца с Косыгиным. Таилась надежда: вдруг в дневниках, блокнотах Михаила Александровича сохранились какие-то записи? Через несколько дней пришел ответ, я приведу его полностью – настолько он интересен, дополняя наши представления и о Шолохове, и о Косыгине.

«Уважаемый Виктор Иванович!

Александр Михайлович поручил мне ответить вам, так как я была близким другом семьи Людмилы Алексеевны, часто встречались семьями с ними, и, естественно, с Алексеем Николаевичем Косыгиным.

Если Таня передала вам фотографии, то, очевидно, это те же, что есть у меня. Что касается блокнотов и дневников М. А. Шолохова, то могу, к сожалению, сообщить, что он не вел никаких дневников после войны, тем более записей бесед с Алексеем Николаевичем, своим другом и близким по духу человеком. Алексей Николаевич всегда открытками поздравлял Михаила Александровича со всеми праздниками. Он присутствовал на «золотой свадьбе» Михаила Александровича и Марии Петровны Шолоховых в 1974 году, в Москве, в этом же году Михаил Александрович с семьей были гостями на юбилее (70-летии) Алексея Николаевича. Это был очень теплый и дружеский круг людей. Приезжали бывшие сослуживцы Алексея Николаевича из Ленинграда и из Сибири. Встреча их была очень трогательной.

Михаил Александрович иногда обращался за помощью к Алексею Николаевичу по депутатским делам, в частности, не без помощи А. Н. Косыгина был построен в Вешенской красавец-мост через Дон. А вот о чем они беседовали вдвоем – этого никто не знает. У них было много общего в оценке событий, в вопросах государственных, они могли беседовать часами.

Извините, что мало чем могу помочь вам.

P.S. Кстати, Людмила Алексеевна с Джерменом Михайловичем и Таней гостили у отца в Вешенской летом 1973 года.

Людмила Алексеевна не один раз приезжала к дню рождения Михаила Александровича уже после его смерти, на праздники «Шолоховская весна».

С уважением С. М. Шолохова».

Ту поездку очень хорошо помнит Татьяна.

– Мы выехали из Москвы на двух машинах – Светлана Михайловна с мужем на одной, я с родителями на другой. Думали успеть к вечеру, но дорога оказалась труднее, чем мы рассчитали. Добрались только к четырем утра, уже светло, солнышко поднимается. И представьте, нас ждали – никто не расходился, с дороги – сразу за большой стол.

После такой ночи клонило в сон, но так не хотелось вставать из-за этого дружного стола. Михаил Александрович потягивал подаренный «Галуаз», крепчайшие французские сигареты, расспрашивал гостей, сам что-то рассказывал…

Листаешь страницы альбома и видишь, как растет малышка. Вот она уже школьница, вот помогает деду варить уху. А это что? «Дю-баба – лучший друг Танечки, ведь она всегда сыграет в карты». Но к приходу Алексея Николаевича карты убирались – не любил он карточных игр. Домино – другое дело, любил постучать костяшками.

Дом, семья – все это было на Клавдии Андреевне. Она любила хлопотать о всех родных, опекала Марусю, сестру Алексея Николаевича, приглашала в гости его племянницу Лялю – дочь Павла, рано ушедшего из жизни. Болезнь сестры, конечно, сказалась на семейных планах Косыгиных. Они ограничились одним ребенком. («Одна, но какая!» – с гордостью говорила Клавдия Андреевна, когда возникал разговор на эту тему.)

Бабушка запомнилась Татьяне очень общительной, раскованной. Мама была куда сдержаннее. Она больше походила на отца.

– Честно говоря, и нас с братом воспитывали жестковато, – говорит Татьяна Джерменовна. – По большому счету, это даже мешало в жизни. А тогда, наверное, так было надо. Мне с детства вбивали: ты не лучше других. А действительно, чем я лучше?

Теплый ветер несет над склоном белесые пушинки. Динамик приглашает гостей на экскурсию. По музею их проведут. А за колючую проволоку не пустят. Таня смотрит на едва видную из-за деревьев крышу дачи – мысленно она сейчас там.

– Клавдия Андреевна очень любила семечки, просто обожала, покупала кульками на рынке, жарила и ела. И я в детстве любила, и мама. А Алексей Николаевич их не выносил. Говорил: «Клавдия, перестань есть семечки, что ты здоровье себе портишь?!» Она могла днем грызть семечки, но когда ждали его возвращения, тут же все убиралось…

Без Клавдии Андреевны он за стол не садился. Приходим утром на завтрак, а она задерживается. «Татьяна, сбегай к бабе Клаве, мы ждем ее завтракать». Я бегу, она отвечает: «Скажи: пусть садятся, я сейчас иду». Нет, он все равно ждал, пока она придет.

«Дю-баба» – мать Клавдии Андреевны – любила смотреть телевизор. Ее привычку уважали, да и часто выходить в ее годы было тяжеловато. А вот всех остальных Косыгин тормошил:

– Что торчать у телевизора? Пойдемте на каток, погуляем.

На каток они ходили вдвоем.

– Я училась в школе фигурного катания, а он катался с детства. У него были старые коньки, «гаги», с допотопными, черными ботинками. Я их очень хорошо помню. Когда мы приходили на каток военного санатория, шли в вагончик, он обязательно надевал портянки, только портянки, не носки, иначе, говорил, натрешь ногу. То же самое, когда ходил на лыжах. Причем эту портяночку он так виртуозно заворачивал, а носки на лыжах или на коньках не признавал.

После обеда Алексей Николаевич иногда шел отдыхать, а чаще сидел с бумагами, их привозили даже по субботам и воскресеньям. Но, когда он освобождался, опять шли гулять. Он очень любил это время, расспрашивал нас с Алешей о наших делах, что читаем, с кем дружим.

Смерть Клавдии Андреевны многое в доме изменила. Понимаю сейчас, каким тяжелым для Алексея Николаевича был праздник Первого мая. Кругом музыка, флаги, песни, военный парад и демонстрация, Председателю Совмина, члену Политбюро надо быть на трибуне мавзолея, потом на государственном приеме. И только после этого он мог заехать на Новодевичье, постоять у могилы жены, оставить цветы… А вечер провести в кругу семьи, самых близких друзей…

Алексей Николаевич любил, когда его близкие хорошо выглядят, нарядно, красиво одеты. Вот он собирается с внучкой в театр.

– Татьяна, ты готова?

– Готова! – отвечает Татьяна, надевая подаренное дедом японское ожерелье.

– Ну, у тебя сегодня жиганский вид! – не скрывает восхищения Алексей Николаевич.

Откуда у него это словечко? То ли что-то запомнилось из Клавочкиных уроков французского, то ли это было какое-то диалектное словцо: жигачихой, например, называли резвую девушку в тверских краях.

Алексей Николаевич гордился своей внучкой: красавицей, комсомолкой, спортсменкой. А сегодня – хранительницей большого семейного архива Косыгиных. Милые семейные безделушки и редкостные фотографии, подлинные документы, рабочие блокноты и записные книжки деда – все это бережно хранит Татьяна Джерменовна. Каждый ее звонок добавлял в нашем общем поиске какую-то новую деталь.