Текст книги "Ордин-Нащокин. Опередивший время"

Автор книги: Виктор Лопатников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

Чистой и Морозов, сведущие в европейских делах, должны были знать о возможных последствиях мер подобного рода. Тем не менее 7 февраля 1646 года царским указом и боярским приговором пошлина на соль была увеличена на четверть с одновременной отменой ямских и стрелецких налоговых сборов. Увеличение пошлины едва ли не сразу привело к росту цены на нее в два раза. На волне панических слухов торговцы стали придерживать соль, цена на нее продолжала расти, пока не выросла десятикратно. Возник черный рынок с сопутствующими последствиями: спекуляцией и коррупцией. Соль на Руси была главным, незаменимым средством обеспечения длительного хранения еды, прежде всего мяса и рыбы: соленая рыба пользовалась особым спросом во время многочисленных постов. Поэтому увеличение пошлины привело к резкому удорожанию не только соли, но и многих продуктов, к сокращению их потребления.

Не сразу, но довольно скоро стало ясно – вместо увеличения доходов казны происходил их недобор. К тому же дороговизна соли усиливала ропот населения. Когда наметился провал налогового проекта, внезапно было объявлено о его отмене. Однако тут же власть потребовала возместить недобор тех денег, какие населению следовало выплатить за три года, прошедшие с начала злосчастного эксперимента. Ярости недовольным добавило еще и требование использовать в торговых делах аршины и весы нового образца с клеймением гербовым орлом. За них также требовалось заплатить по спекулятивной цене, в пять раз дороже обычного. Безнаказанность и вседозволенность, привычка смотреть на народ как на покорное стадо притупили в «сильных людях» чувство реальности и здравого смысла.

* * *

28 мая 1648 года, когда царь Алексей Михайлович возвращался после молебна из Троице-Сергиевой лавры, на подступах к Кремлю его ожидало разгневанное людское море. Кое-кто из бунтовщиков, оттеснив охрану, уцепившись за поводья, вместе с всадником проследовал на кремлевскую территорию, увлекая в распахнутые ворота и всех остальных. У входа в Большой дворец образовался стихийный сход озлобленных людей, численность которых быстро возрастала. В выкриках из толпы звучали имена людей, которых толпа требовала выдать на расправу. Наиболее часто звучали фамилии Морозова, Чистого, Плещеева.

Попытка направить на разгон толпы стрельцов натолкнулась на их решительный отказ. У стрельцов были свои поводы для недовольства властью: незадолго до этого им сократили жалованье. Тогда на площадь перед дворцом с целью умиротворить бунтующих были направлены парламентеры. Однако они едва унесли ноги, укрывшись за стенами дворца. Не помогли и увещевания популярного в народе двоюродного дяди царя Н. И. Романова. Люди стояли на своем. Алексей Михайлович и его ближайшие сподвижники, запертые во дворце, оказались в безвыходном положении. Восставшие, не поддаваясь на уговоры, были близки к тому, чтобы пойти на штурм. Пришлось выдать им на расправу дьяка Плещеева – его забили палками и камнями, не доведя до плахи. На окраине Москвы задержали пытавшегося скрыться Траханиотова, доставили на Красную площадь, где свершилась казнь. Тем временем в самой Москве происходили погромы, поджоги, разграбление жилищ «сильных людей». Обнаруженные там богатства добавили ярости разбушевавшейся толпе. Дьяка Назария Чистого выволокли из укрытия в его доме, здесь же он был убит. Этим гнев бунтующих не утолился. Требовали выдачи главного виновника – Морозова, но он тайно бежал из города в свое поместье.

«Главный страх» выпал на долю восемнадцатилетнего царя. Как все происходило, в деталях описали разные источники. Алексей вышел к толпе и, не сдерживая слез, стал умолять собравшихся пощадить Морозова, «который ему ближе и дороже родного отца». Он обещал всё исправить, а своего воспитателя «навсегда» удалить от власти. Свои речи он заверил клятвенным целованием креста. Слезы царя, его убитый горем вид, искренность, с которой он говорил, произвели на толпу впечатление. Народ утихомирился и стал расходиться. Между тем «бунташные» выступления прокатились и по другим городам Руси, где протестующие также пытались вершить самосуд над местными проводниками «соляной затейки». Постепенно бунт пошел на спад, однако его последствия получили свое продолжение в другом, гораздо более существенном. На авансцену стали выдвигаться люди, для которых исполнение обещаний, данных молодым царем, означало поддержку и укрепление авторитета монархической власти, что в тот критический момент играло большую роль в достижении общественного согласия. В ходе «бунташных» выступлений в толпе выкристаллизовывалось сообщество инициативных, конструктивно мыслящих граждан. Атмосфера растерянности в верхних эшелонах власти стимулировала их творческую энергию. Наступил особый, редкий для подобных эпизодов русской истории период, когда власть и народ стали действовать в унисон, в согласии друг с другом. Нашлись люди, которые в ходе открытых обсуждений и споров попытались суммировать все те беды, проблемы, требования, которые надо было решить.

Возникла ситуация, когда отгораживаться от идущих потоком жалоб и требований было опасно. Например, немедля было объявлено о том, что упраздняется «правеж» – насильственное взимание налоговых недоимок. Другой уступкой стало возвращение цены на соль к прежнему уровню. Поначалу была создана «согласительная комиссия». Предложения поступали из всех сословий, и никто не пытался от них отмахиваться. Из низов на свет появился документ, названный «челобитинка всемирного плача». В нем шла речь о злоупотреблениях власти, о волоките и взяточничестве ее руководителей. Ставилась под сомнение не власть царя, а существующие порядки, беззаконие и произвол. Алексея Михайловича призывали всерьез исправить свою политику, произвести глубокие перемены в управлении.

На этом фоне было принято решение безотлагательно приступить к подготовке Земского собора. Было задумано масштабное представительное собрание, каких доселе не знала Русь. Планировалось, рассмотрев идущие отовсюду предложения, принять на их основе законодательные меры для исправления и предотвращения противоречий, нарушающих ход государственной жизни. Предполагалось также ревизовать и систематизировать законодательные акты, принятые властью в течение предшествующих десятилетий. Со времен Судебника 1550 года законодательство на протяжении ста лет дополнялось всевозможными, местами скороспелыми актами по текущим, малозначительным поводам. Таких только за время царствования Михаила и Алексея набралось более трехсот. Комиссия, которой было поручено подготовить проект основ нового Уложения, состояла из пяти человек во главе с князем Никитой Одоевским, оказавшимся в числе главных сподвижников Алексея Михайловича. Особое доверие к нему самодержца определялось не только их родством, но и достойной репутацией князя. Он был известен своей способностью браться за любое дело и, каким бы сложным оно не было, доводить его до ожидаемого результата. Одоевский оказался одним из наиболее востребованных деятелей царствования, незаменимым во многих, особенно сложных делах.

Компактным, но профессиональным составом «рабочая группа» весьма результативно организовала свою деятельность, подтвердив продуктивность выбранного подхода при распределении сложных задач (ныне этот метод мы называем методом сравнительного анализа). Все изданные ранее указы были систематизированы, поступавшие в разное время предложения учтены, а затем четко распределены по статьям и направлениям. Таким образом, постепенно выстраивалась панорама сводного законодательного документа. В короткий срок на этой основе было создано Соборное уложение, охватившее все области государственной жизни, уголовного и гражданского права, судопроизводства и исполнения наказаний. Уложение оказалось более жестоким, чем предыдущие своды законов: оно предусматривало смертную казнь за 60 видов преступлений, широко применяло членовредительство и пытки. Новые суровые законы предписывали сжигать на костре иноверцев, пытающихся обратить православных в свою веру, а женщин, убивших мужа, закапывать живыми в землю.

К 1 сентября 1648 года в Москву в соответствии с царским указом съехались выборные от «всех чинов государства». После проработки в кругу приближенных к царю лиц проект был представлен для обсуждения в двух «рабочих группах». В одной из них были собраны высшие чины; царь, духовенство, Боярская дума. В другой – выборные люди из посадских, от Москвы и провинции. К концу января 1649 года деятельность Земского собора была завершена. Соборное уложение в виде огромного свитка длиной 190 метров содержало 967 статей, собранных в 25 глав. Его скрепили подписями все, кто принимал участие в заседаниях: думные и выборные люди, духовенство, посадские. И по сей день у исследователей вызывает изумление: как в такие исключительно сжатые сроки, всего за пять месяцев, удалось проделать столь масштабную законотворческую работу? На это подвигала необходимость срочного умиротворения страны, боязнь угроз, стоящих у порога государства.

Стоит отметить, что политическая ситуация, имевшая место в Москве в 1648–1649 годах, и ее последствия во многом схожи с событиями 1993 года. Тогда протестные выступления на улицах Москвы, в ходе которых, по официальным данным, погибли 158 человек, послужили поводом к созыву «Конституционного совещания», в результате чего в декабре 1993 года был принят новый Основной закон – Конституция Российской Федерации.

* * *

Сколь ни велики были государственный смысл и значение статей Уложения, на деле государственная власть продолжала жить и действовать так, как считала нужным, в духе устоявшихся традиций и неписаных правил, то есть по своему усмотрению, без оглядки на закон. В силу этих причин реакция народа на очередную «царскую затейку» не заставила себя долго ждать. Самые драматические события произошли в Пскове и Новгороде. Протестные выступления их жителей, начавшиеся в феврале 1650 года, вписаны в отечественную историю как «псковский гиль», то есть бунт. Что же послужило его поводом? По Столбовскому миру 1617 года в землях, уступленных шведам (Ингерманландии и Карелии), оставалось проживавшее там русское население. Договор обязывал царя возвращать тех беглых крестьян, кто покидал насиженные места. Таких было немало среди тех, кто противился обращению в лютеранскую веру – это были не только русские, но и карелы, ижорцы и другие местные жители, ставшие к тому времени православными.

Исход из северо-западных областей продолжался более трех десятилетий, однако самодержцы, и Михаил, и Алексей, сочувствуя соотечественникам и исходя из их преданности вере, не спешили водворять перебежчиков на места их прежнего проживания. Проблема, нарастая, постепенно приобретала острый характер. Миграция местного населения вела к запустению территорий, к упадку хозяйственной деятельности из-за оттока сельского производителя, давала повод шведам предъявлять претензии. Нарастали угрозы нового военного конфликта с целью не столько территориальных захватов, сколько возвращения беглых крестьян. Давление шведов все более сказывалось на и без того осложненных торгово-хозяйственных связях Московии с заграницей, проходящих через Балтику. Шведы перехватывали суда, идущие с грузами из Европы на Русь и обратно. Об этом свидетельствует документ, обнаруженный в шведских архивах – доклад одного из эмиссаров, обеспечивавшего надзор за положением дел на захваченных Швецией русских территориях. В нем он, в частности, докладывает об эпизоде с судном, следующим из Любека с грузом для Московии. Оно было перехвачено шведской корабельной охраной. Русским представителем, добивавшимся возвращения и груза, и судна, выступал псковский уполномоченный Афанасий Ордин-Нащокин. Настойчивость и упорство русского переговорщика доставили шведу немало хлопот, о чем он не преминул упомянуть в докладе начальству.

Становилась все более очевидной неизбежность новых попыток Руси вернуть под свою юрисдикцию утраченные в ходе Смуты территории, а вместе с ними и свободу осуществления торгово-экономических связей с европейскими партнерами. Шведы, стратегически оценивая обстановку на предполагаемом театре военных действий, пришли к выводу, что исход возможной войны мог зависеть не только от численности войска, его вооружения и искусства военачальников, но и от возможности снабжения многочисленной армии на протяжении длительного времени. Восполнять нехватку провианта и фуража, особенно в условиях затяжной войны и плачевного состояния дорог, приходилось из того, что находилось на месте. Провиантские обозы, состоявшие из четырехколесных подвод, сковывали войска, делали их маломаневренными, уязвимыми. Прокорм воинских частей, как правило, происходил за счет местного населения, проживавшего в окрестностях мест, где велись военные действия. Опустошая закрома, выводя из приграничья зерновые ресурсы Пскова и Новгорода, шведы тем самым не столько возмещали недостающие продовольственные ресурсы, сколько понижали угрозу возможного вторжения сюда русских войск. В то время Швеция вела затяжную войну в Польше, и опасность возникновения второго фронта была для нее вполне реальна. В силу этих обстоятельств шведы усилили давление на Московию. Их уполномоченные стали предъявлять ультимативные требования. «Зерновая затейка», инициированная шведами, отодвигала угрозу возникновения войны с Русью по меньшей мере на год-два.

Со стороны Московии не нашлось лучшего решения, чем согласиться компенсировать Швеции потери, вызванные оскудением брошенных русскими перебежчиками земель. Были высчитаны суммарный эквивалент возможного возмещения ущерба и способы его покрытия. Выплачивать отступные шведам предполагалось поэтапно, как деньгами, так и товарами. В ходе длительного торга был согласован первый транш, который покрывался деньгами и зерном. Из царских резервных амбаров Пскова предполагалось отправить в Швецию 10 тысяч четвертей пшеницы и ржи. Трудно судить, могла ли эта акция получить у населения поддержку, будь она широко предана гласности, терпеливо обоснованна и разъяснена. Но власть решила действовать директивным путем, тайно; подготовить общественное мнение никто и не думал.

Когда в народе стало известно по поступившей псковскому воеводе Никифору Собакину царской грамоте, в которой предписывалось отпустить в Швецию зерно из царских хлебных хранилищ, 27 февраля в городе начались волнения. Небольшая инициативная группа обратилась к архиепископу Макарию с просьбой уговорить воеводу не отдавать хлеб, пока к царю не поступит их челобитная. Вызванный на разговор к митрополиту Собакин в категорической форме в ответ заявил: хлеб шведам будет отдан немедленно, а «кликунов» перепишут, и «будет им за то опала». Эта угроза лишь усилила протесты. Как всегда, началось с шума, а продолжилось стычками «стенка на стенку». Между тем призыв не давать «немцам» хлеба стал овладевать все большим числом людей. Фигура Морозова и после Соляного бунта зловещей тенью продолжала нависать над всем, что исходило из Москвы. Не ослабевала молва о том, что молодой царь по-прежнему окружен недобрыми «немцами» из тех, кому благоволил ближний боярин. К этому приспело сообщение: некий «немец» везет казну из Москвы – то была денежная часть русских отступных по уговору со шведами.

Шведский уполномоченный, который их вез, был схвачен толпой и едва не убит. Чтобы спастись, он сослался на Федора Емельянова: этот зажиточный купец, доверенное лицо Москвы, выполнял функции регионального полпреда в торговых и иных деловых связях Руси с заграницей. У него хранились не только служебная переписка, но и некоторые товары, принадлежавшие госказне. Емельянову поручили докупить у населения недостающую часть зерна для расчета со шведами. С ним сотрудничали представители местной власти, среди которых был и Ордин-Нащокин. В доме Емельянова, которого посчитали виновником «воровства», обнаружили относящийся к делу документ – записку, которая оканчивалась словами: «А сего бы нашего указа никто у вас не ведал». Бунтовщики решили, что речь идет о предательском сговоре купца со шведами; ему вместе с Ординым-Нащокиным, вовремя предупрежденным верными людьми, удалось скрыться, избежав неминуемой расправы. Несчастного шведа подвергли в центре города, на глазах у всех, допросу с пристрастием, добиваясь признания в сговоре с «ворами» из местного начальства.

Сходным образом развивались события в Новгороде. Здесь нехватку резервов власть вынуждена была восполнять скупкой хлебных излишков у населения. Торг с крестьянами проходил под диктовку уполномоченных по заниженным ценам. У населения возникли панические настроения, поскольку принадлежавшее им зерно шло не только на пропитание, но и на прокорм скота и винокурение, то есть изготовление спирта. Призыв властных людей к населению не препятствовать заготовке зерна в целях погашения госдолга, удержаться от неумеренной скупки хлеба, чтобы не вызвать его нехватку, породил новую волну слухов, взвинчивание цен, ажиотаж на рынке. Молва об идущей к «немцам» государевой казне породила у новгородцев желание ее перехватить. Под руку подвернулся, как уже потом стало ясно, оказавшийся ни при чем датский посланник Граб. Он, остерегаясь неприятностей, решил следовать через Новгород ночью. Этот «немец» также был избит и ограблен. Бунтовщики разгромили официальные учреждения, избили нескольких чиновников и даже митрополита Никона, что для религиозного населения того времени было особенно дико. Любопытно, что в своем докладе царю Никон не коснулся причин того, что послужило поводом вымещения на нем ярости бунтовщиков. Вероятнее всего, дело заключалось в том, что митрополит, недавно назначенный в Новгород, стал разворачивать там свою кабацкую реформу.

Пьянство, о котором и в XXI веке говорят с тревогой, уже тогда воспринималось как национальное бедствие. И до Алексея Михайловича, и после него производство спиртного выступало как осуждаемый, но ничем не заменимый социально-бытовой и бюджетообразующий фактор. В критические моменты русской истории оно помогало гасить общественную напряженность, а производство и продажа спиртного, как ничто другое, пополняли растущие бюджетные потребности. В Новгороде Никон, поддержанный молодым царем, выступил зачинателем мер, на первый взгляд актуальных, но оказавшихся весьма несвоевременными. Позже, начиная с 1652 года, кабацкая реформа будет распространена им на всю Московию, но уже в Новгороде и в Пскове она не замедлила сказаться на общественной атмосфере, на населении, выбитом событиями из колеи, из привычного образа жизни. Ограничения коснулись как производства, продажи, так и потребления вина, особенно в престольные праздники, что еще более усугубляло копившееся раздражение, когда заходила речь о власти и ее деяниях.

Исторически Псков и Новгород, расположенные в приграничье, больше других русских городов подвергались влияниям извне. Здесь пролегали основные торговые пути в Московию и обратно. «О Новгороде, – пишет академик Д. С. Лихачев, – можно сказать, что он построен не просто на внешней границе Руси, но прямо на границе пути «из Варяг в Греки» – на главном пути, соединяющем в IX–XI вв. два основных бассейна Европы, Балтийский и Средиземноморский, и близко к одному из соединительных путей Европы и Азии»[15]15
  Лихачев Д. С. Древний Новгород как столица // Новгород в культуре Древней Руси: Материалы чтений по древнерусской литературе. 16–19 мая 1995 г. Новгород: НовГУ им. Ярослава Мудрого, 1995. С. 16.


[Закрыть]. «Значение Новгорода и его «пригорода» Пскова, – отмечает он в другом своем сочинении, – не ограничивается тем, что новгородские леса и болота, ровно как и сохраненные Новгородом военные силы, остановили дальнейшее продвижение монголо-татарской конницы, предотвратив полное завоевание Руси и воспрепятствовав дальнейшему завоеванию европейского северо-востока… Культурные центры Новгорода и его «пригорода» Пскова не были разрушены, культурные ценности были сохранены, традиции Киевской Руси продолжали здесь свое развитие и в XIII, и в XIV в… Пожары, связанные с монголо-татарским нашествием и игом, уничтожили в Киеве, во Владимире и в других городах тысячи книг, уменьшился и слой грамотных людей, переписчиков книг. Новгород и Псков оказались незатронутыми непосредственным уничтожением книжных богатств. Многие лучшие произведения русской литературы XI – начала XIII в. дошли до нас в новгородско-псковской традиции»[16]16
  Лихачев Д. С. Земля родная. М., 1983. С. 74–75.


[Закрыть].

Таким образом, с ранних времен эти города и их окрестности оставались практически независимыми от центральной власти. Непрерывная духовная жизнь новгородского и псковского обществ на столетия предопределила пути развития многих поколений россиян. Несмотря на погром, учиненный Иваном Грозным в XVI веке, на варварское разорение в ходе польско-шведских нашествий в годы Смуты, этот край оставался одним из притягательных центров международного общения, торговли, здесь продолжало существовать широкое умственное, образовательное движение. В отличие от Новгорода Пскову удалось избежать расправы, устроенной Грозным. Город, его элита сохранили себя, и оттого Псков на некоторое время вынужден был взять на себя роль главного административного и духовного центра на Северо-Западе Руси. Здесь продолжал теплиться дух, унаследованный от времен новгородской независимости, когда власть осуществлялась на демократических, вечевых основах. Свидетельством тому стали сперва Соляной бунт, а потом «псковский гиль», потрясшие царствование Алексея Михайловича.

* * *

Известно, что влияние среды, дух прошлого так или иначе воплощаются в личностях. В новгородских и псковских землях издавна водились люди, которых в отдаленной от этих мест Москве трудно было сыскать. Местной элите приходилось самостоятельно находить решение военно-политических, торгово-экономических, административных задач. Здесь вызревала генерация людей с особыми достоинствами, главное из которых состояло в способности без оглядки на центральную власть обеспечивать жизнеспособность региона. Когда к середине XVII века особенно дала о себе знать нехватка людей способных и образованных, взоры Центра обратились на новгородско-псковский край. Еще в царствование Михаила Федоровича было задумано составить «кадровый резерв» в тысячу человек из способных и образованных молодых дворян. Среди них оказался и выходец из обедневшего рода дворян-псковичей Афанасий Ордин-Нащокин.

Его родовая летопись затерялась в веках. Семейное предание утверждало, что в XIV веке его предок, дукс (то есть герцог) Величко, прибыл из Италии на службу к тверскому князю Александру Михайловичу, получив на новой родине имя Дмитрий и прозвище Красный, то есть «красивый». Сын его, тоже Дмитрий, участвовал в восстании тверичей против ханского баскака Шевкала, по щеке его прошлась татарская сабля, и его потомков прозвали Нащокины. Правнук Дмитрия, убитый в сражении при Орше в 1514 году, получил другое прозвище, Орда – вероятно, он побывал в Золотой Орде в плену или в составе русского посольства. От него пошла особая ветвь рода Нащокиных – Ордины-Нащокины. Обе ветви обосновались на северо-западе Руси, где были помещиками вплоть до XIX века – один из них, Павел Нащокин, был близким другом еще одного местного помещика, Александра Пушкина.

На Руси в правящей элите давала о себе знать тенденция выводить свои корни от иноземных предков. Поэтому историю о дуксе Величко вряд ли стоит принимать всерьез. Как и другое предание о том, что фамилия Нащокин происходит от рода курляндских баронов фон Сакен. В чем можно не сомневаться, так это в том, что к началу XVII века и от власти, и от богатства Ордины-Нащокины были далеки. Один из них, правда, при царе Федоре Ивановиче был наместником крепости Белгород, вскоре разрушенной татарами. Его племянник Лаврентий Денисович служил в городке Опочка недалеко от Пскова, защищал русские рубежи от врагов. В его семье около 1606 года (точная дата неизвестна) и родился сын Афанасий, которому довелось прославить имя Ординых-Нащокиных в истории.

Мы ничего не знаем о том, как жило их семейство в годы Смуты, когда Псковщина подвергалась набегам то поляков, то шведов, то своих самозванцев. Известно, что юный Афанасий был любознателен и прилежен в учебе. Он не только обучился у местного священника русской грамоте и счету, но и узнал от заезжего поляка основы польского и латинского языков. В отличие от остальной Руси в приграничном Пскове знание иностранных языков было делом обычным. Необычной была тяга дворянского отрока к чтению, сохранившаяся на всю жизнь. Детей с такими наклонностями нередко отдавали в монахи, но Афанасия ждала иная судьба. В 15 лет отец отвез его в Псков и записал на государеву службу как «сына боярского» – это было не сословное обозначение, а название незначительной служилой должности. После этого юноша вернулся в родную Опочку, где нес службу до начала 1630-х годов. Тогда, приехав по делам в Псков, он подружился с местным дворянином Василием Колобовым и сосватал за себя его дочь Пелагею. Как и большинство русских женщин того времени, Пелагея Васильевна бледной тенью прошла по страницам истории; супруг не упоминал ее имени в документах, не писал ей нежных писем, да и читать она, вероятно, не умела. Из их детей известен только сын Воин. Это редкое имя отсутствует в святцах: возможно, оно отражало патриотизм Афанасия, его желание, чтобы сын стал защитником Отечества. Есть и другая вероятность: имя было дано в честь кого-то из предков, как позже одному из потомков родственного семейства Нащокиных Воину Васильевичу, отцу того самого пушкинского друга. Как бы то ни было, в будущем Воин оказал заметное и совсем не благотворное влияние как на карьеру отца, так и на всю его жизнь.

Пока же Афанасий Лаврентьевич перебрался в Псков, где завел себе дом и торговое дело. Пользуясь знанием языков, он познакомился с иноземными купцами и продавал им традиционные русские товары – зерно, сало, пеньку. Но торговля, даже самая выгодная, не могла утолить его амбиций: он мечтал сделать карьеру дипломата, которая больше привлекала его, чем военная или административная служба. Помогло то, что его тесть Колобов был знаком с думным дворянином Богданом Дубровским, заместителем начальника приказа Большой казны Ф. И. Шереметева, «тайнейшего и начальнейшего боярина в царстве». Около 1640 года Ордин-Нащокин отправился в Москву, где Дубровский представил его своему начальнику и другим вельможам. Вероятно, сведущий и учтивый гость из Пскова произвел на них хорошее впечатление, поскольку уже в 1642 году его допустили к участию в межевом съезде, призванном урегулировать русско-шведские пограничные проблемы. Опыт оказался удачным: в следующем году ему было поручено самостоятельное и куда более важное дипломатическое задание.

В начале 1640-х годов после нападения казаков на турецкую крепость Азов резко обострились отношения Руси с Османской империей и вассальным ей Крымом. Воевать с ними Москва не могла – не только из-за того, что еще не восстановила силы после смуты, но и из-за боязни, что турки в случае войны заключат союз с недавним своим врагом, Речью Посполитой. Необходимо было проверить возможность такого поворота событий, собрав информацию в придунайской Молдавии – она граничила как с Польшей, так и с Турцией, в зависимости от которой находилась. Ходили слухи, что в столице княжества Яссы осуществлялись контакты между польскими и османскими дипломатами. Чтобы проверить это, туда осенью 1643 года была послана русская делегация во главе с Ординым-Нащокиным. С собой они везли подарки господарю Василию Лупу – 11 сороков и пять пар соболей и шкуру редкой чернобурой лисы. Ехать пришлось через Украину тайно, поскольку польские власти велели задерживать всех прибывающих из России.

Добравшись до Ясс, дипломаты были радушно приняты господарем, который надеялся на помощь Руси против османской деспотии. Он даже высказал просьбу о принятии Молдавии в русское подданство, хотя обе стороны понимали, что речь идет о простой дипломатической вежливости – Турция не потерпела был такого ущерба своим интересам. Однако Василий Лупу обещал оказать послу всю возможную помощь в сборе информации: «Где ни услышу де какое дурно к ево царскому величеству, или што де мне укажет его царское величество, и яз де готов ему, государю, головой своей служить». Чтобы обмануть турецких и польских шпионов при дворе, господарь объявил, что московский гость поступил к нему на службу, брал его в поездки к османской границе, помог наладить отправку донесений в Москву. В короткое время Ордин-Нащокин довольно много узнал о намерениях польского и турецкого дворов и их возможных контактах. Не укрылись от его глаз и военные приготовления на границе с Русью; обо всем этом он написал подробный отчет, позже представленный царю и его приближенным.

В своих донесениях он рекомендовал наладить с дружественной православной Молдавией более тесные отношения – например, присылать туда на продажу украшения из золота и серебра. Не упустил случая и покритиковать организацию посольской службы и недостатки русской политики в целом: «Житье наше русское, что царя-колокола звон – што доле от колокольни отойдешь, то больши слышат». Только в самом конце года, завершив дела, дипломат возвратился в Москву. Надежда войти после успешной миссии в штат Посольского приказа не оправдалась: ему пришлось вернуться в Псков, к прежним торговым делам. Но довольно скоро о нем вспомнили по схожему поводу – разнеслись слухи о подготовке вторжения поляков на Русь теперь уже на северном, прибалтийском фланге. Ордину-Нащокину поручили проверить сведения, и он снова, как и в Молдавии, прибегнул к помощи местных информаторов. Через доверенных лиц он наладил связь с архимандритом православного Духова монастыря в Вильно Никодимом, и тот сообщил, что о нападении на Русь в ближайшее время не может быть и речи, поскольку Речь Посполитая охвачена внутренними смутами. Эти сведения подтвердили специально посланные Ординым-Нащокиным в Литву купцы.

Тем временем слухи сыграли свою роль: жители Пскова и других пограничных уездов стали покидать насиженные места, боясь польского вторжения. Призвав к себе Ордина-Нащокина, псковский воевода приказал ему успокоить людей, ссылаясь на полученные им из Польши сведения. Очевидно, с этой задачей он тоже справился успешно, поскольку после восшествия на престол в 1645 году Алексея Михайловича новые власти включили его в состав воеводского управления – местной администрации Пскова. После этого его имя не упоминалось в официальных бумагах целых пять лет, и только «гиль» 1650 года снова вовлек его в большую политику. Как уже сказано, причиной тогдашних волнений стала афера купца Федора Емельянова, скупившего для продажи шведам немалую часть продававшегося на Псковщине зерна. Это вызвало недовольство местных жителей не только из-за того, что привело к резкому подорожанию хлеба, но и потому, что передача потенциальному врагу денег и стратегического сырья воспринималась как косвенная поддержка новой шведской агрессии против Руси.