Текст книги "Ордин-Нащокин. Опередивший время"

Автор книги: Виктор Лопатников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

Необходимо было обезопасить южные границы государства от внешнего врага, который, беспрепятственно вторгаясь на территорию России, не раз срывал планы боевых действий на Западе. Немаловажным обстоятельством было также и то, что в первой трети XVII века районы так называемого Дикого поля стали активно заселяться покидающими Нечерноземье вольными переселенцами, а также служилыми людьми, получавшими за службу земельные наделы. Возможность уберечься от внезапных атак виделась тогда в построении защитных фортификационных сооружений, способных сдержать первый натиск врага, давая тем самым возможность Москве выиграть время, необходимое для сбора войскового ополчения. В 1636 году было положено начало масштабному национальному проекту. Появился план создания эшелонированной системы укреплений, который, претерпев ряд существенных изменений и дополнений, только к 1658 году принял относительно законченные очертания.

Строительство «засечных черт» – сооружений для защиты от вражеских нашествий – особая, малоизвестная глава исторической летописи Руси. Масштабы, протяженность конструкций, сложность систем перехвата противника с использованием как рельефа местности, так и создаваемых искусственно рубежей до сих пор поражают воображение. Их возведение велось ценой отвлечения немалых ресурсов, со временем усложняясь и модифицируясь, образуя многоуровневую систему обороны на южной и восточной границах государства. Не только сами по себе сооружения, но их содержание и охрана требовали огромных затрат. «Засечные деньги» – дополнительный налог, который взимался с населения на эти же цели. В «засечные черты» входили города-крепости с постоянным гарнизоном, выступавшие главными узлами обороны на важных стратегических направлениях. Гарнизоны городов-крепостей не только защищали окрестные поселения и подчиненные им участки оборонительной линии, но и осуществляли надзор за их состоянием, отражали нападения татар, высылали в поле отряды для наблюдения за передвижением противника.

С запада на восток проходил важнейший для обороны южных границ участок Белгородской засечной черты протяженностью 400 километров. Он перекрывал три из четырех главных направлений татарских набегов: Муравский, Изюмский и Кальмиусский шляхи. В состав черты входили 27 городов-крепостей, земляные валы и естественные преграды – реки, леса, болота. Белгород, к тому времени ключевой военно-административный центр, в ходе сооружения оборонительной черты был перенесен на новое место. Там выстроили деревянный острог, имеющий 11 сторожевых башен. Одной из самых мощных в Белгородской черте была крепость Яблонов, перекрывавшая Изюмский шлях. Внешняя линия ее обороны была образована кольцевым валом, укрепленным дубовыми бревнами. На ней стояли 13 башен, четыре из которых были проезжими, внутри земляного укрепления был сооружен рубленый деревянный город.

Для поколений, населявших Русь в XVII веке, строительство укреплений, обустройство там городов-крепостей с сопутствующей инфраструктурой стало делом всей их жизни. Здесь проходили стажировку, набирались опыта выходцы из боярской знати, впоследствии оказавшиеся у вершин государственного руководства. Имена Долгоруковых, Барятинских, Бутурлиных, Волконских, Куракиных, Ромодановских вписаны в летопись этой грандиозной по масштабам и невероятно трудоемкой строительно-инженерной эпопеи. Там открывались способности и таланты многих выходцев из низших сословий. Оттуда происходила подпитка правящей элиты толковыми людьми, в каких Русь особенно нуждалась.

* * *

Обустройство южных пограничных рубежей – далеко не единственное направление, предопределявшее потребность в консолидации государственных сил и ресурсов. К этому теснейшим образом примыкала другая проблема, которая особенно будоражила общественное сознание – угроза польско-литовского вторжения. На древнерусской территории, из столетия в столетия терзаемой нашествиями, грабежами, территориальными захватами, с давних времен стал образовываться особый народ – казачество. Поначалу разнородное по происхождению и составу казачье сообщество не имело ярко выраженных национальных черт. Пополнялось оно за счет исхода христианского населения Византии, Греции, Балкан, а также беглых крестьян Руси, приток которых сюда рос по мере усиления помещичьей эксплуатации на малоплодородных нивах Нечерноземья. К ним примыкали и недовольные, гонимые преследователями иноверцы из Крыма, Турции, Персии. Складываясь из многочисленных беглецов-переселенцев, прибывавших с разных краев: с Севера, Юга, Востока, казачество постепенно структурировалось, образуя вместе с остатками оседлого населения основу населения огромного степного края.

Казацкая вольница поначалу представляла собой сбитых в сообщества степных пиратов, которые, подобно их морским собратьям, промышляли грабежами путников и набегами на окрестные территории: берега Дона и Кубани, предгорья Северного Кавказа, Крым, Причерноморье. Рейды казаков не всегда проходили удачно, наталкиваясь на яростный отпор оседлых соседей, вынужденных противостоять агрессии буйной казацкой массы. С некоторых пор в окрестных странах возобладала тенденция к освоению казацких территорий, «замирению» их неспокойных жителей и использованию их в своих интересах. К XVII веку этот процесс заставил донских казаков принести присягу русскому царю, а запорожских (днепровских) привел под власть Речи Посполитой. Туда направила стопы католическая церковь, пытавшаяся теснить исконное для местных жителей православие. В результате религиозный мотив стал доминировать в межобщинных конфликтах, а затем наложился и на межгосударственные отношения. В таких противоречивых условиях формировалась народность, легко поддающаяся агитации своих вождей-атаманов, движимых не столько национально-религиозными инстинктами, сколько жаждой наживы. Каждый из них, по-разному одаренный, малограмотный, но амбициозный, вселял в местное население иллюзии, в основе которых лежала надежда не только на себя, но и на поддержку внешних сил.

Тем временем в недрах казачества постепенно происходило расслоение по имущественным признакам. Зажиточная часть в свою очередь структурировалась, создавая центры оседлого проживания, органы местного самоуправления. При этом имущие казаки постоянно вступали в конфликты с неимущими, вызывая бесконечные кровопролитные конфликты. Пробивающиеся то тут, то там к власти претенденты в атаманы или гетманы, опираясь на поддержку одной части населения, были не в состоянии добиться общего доверия. Вмешательство извне становилось неизбежностью, что, в свою очередь, провоцировало раздоры, обостряло конфликты внутри казачьего сообщества.

Территория от Дона до Днепра и далее с некоторых пор стала мыслиться в Москве как буферная зона, способная сдерживать атаки крымских татар, делая их не столь внезапными и разорительными. Дело дошло до того, что на каком-то этапе у московских властей возобладало мнение о необходимости отказаться от насильственного возвращения с Дона беглых крепостных крестьян. Таким образом, заселяемый русскими людьми степной край становился близким Московии подуху, вероисповеданию, образу жизни. К тому же его население все больше тяготело к оседлости, что вынуждало атаманов устанавливать более стабильные отношения с сопредельными территориями. Другие государства, прежде всего Речь Посполитая, преследуя свои цели и интересы, формировали в среде казачества своих сторонников. Их лидеры, руководствуясь своими представлениями и интересами, оказывались под влиянием заигрывающих с ними внешних сил, наделявших их благами и привилегиями. Переменчивая обстановка породила в среде казацких лидеров особое явление – «шатость», непостоянство, сопровождаемое отказом от выполнения ранее взятых на себя обязательств.

Для православной части казачества, особенно на левобережье Днепра, наиболее приемлемым из возможных покровителей с некоторых пор стал видеться русский царь. К нему начиная с 40-х годов XVII века зачастили казацкие эмиссары, однако надежды на стабильную защиту и поддержку со стороны Московии оставались призрачными. Такая защита была сопряжена с риском военного конфликта, что означало расторжение мира с поляками и начало новой войны. Речи Посполитой в XV–XVI веках удалось установить свой военно-административный контроль по обе стороны Днепра, однако насаждение здесь католицизма встретило решительный отпор местного населения, особенно оплота православия – Киева. То в одной, то в другой части Украины на религиозной почве возникали кровавые конфликты, провоцируемые извне. Результатом стало вековое, перманентно обостряющееся противостояние католицизма и православия, возбудителем которого выступала католическая церковная элита. Заставить местных русских (еще не называвших себя украинцами) отказаться от веры, в которой искали спасение их предки, оказалось делом бесперспективным. Православное население, ведомое своими священниками, несмотря на все притеснения, продолжало стойко следовать своей вере, обращая при этом взоры в сторону Московии. Однако Московская Русь, погруженная в решение своих острых проблем, поддержки единоверцам оказать тогда не могла.

Но наступил 1654 год, когда в Переяславе собралась рада (съезд) казаков, восставших против польской власти. Гетман Богдан Хмельницкий и казацкие старшины просили русского царя «навечно» взять запорожских казаков под покровительство русской короны. Как и ожидалось, вслед за решением русского правительства вторгнуться в Украину с целью защиты ее православного населения туда были направлены польские карательные отряды с целью восстановления нарушенного статус-кво. Из локального конфликт принял международный характер с участием всех сопредельных стран. Сам Богдан Хмельницкий спустя год, оценив обстановку, решил аннулировать свое обращение к русскому царю. В этом нашло свое подтверждение непостоянство, свойственное не только ему, но и другим казачьим гетманам. «Шатость» недолговечных, свергавших один другого вожаков разделяла украинский народ, ставила под сомнение способность втянутых в противостояние государств отстаивать стабильность на охваченных гражданской войной землях.

С 1653 по 1667 год Московия оказалась втянутой в кровопролитную войну, которая не закончилась возвращением Левобережной Украины, а продолжалась с короткими передышками полтора столетия – до присоединения к России всех бывших земель Древней Руси. Эта война не только погубила Речь Посполитую и Крымское ханство, но и Русскому государству стоила громадных жертв. Особенно трудной она была на первом этапе, когда военное противоборство с Польшей наложилось на острые внутренние проблемы, преодолеть которые в царствование Алексея Михайловича так и не удалось. Управленческие решения, предпринятые на государственном уровне в экономической, духовной, военной сфере, во многом оказались ошибочными, погрузив Русь в бездну проблем и противоречий.

Глава вторая
«ДОБРЕЙШИЙ ЧЕЛОВЕК,
СЛАВНАЯ РУССКАЯ ДУША»

Именно таким от природы, по мнению выдающегося историка Василия Осиповича Ключевского, был русский царь Алексей Михайлович, второй из династии Романовых. Этими словами ученый посчитал нужным выделить наиболее примечательные черты самодержца всея Руси, который «представлял в высшей степени привлекательное сочетание добрых свойств верного старине древнерусского человека с наклонностью к полезным и приятным новшествам».

Автор глубоких суждений, относимых как к прошлому, так и к современной ему общественной жизни, Ключевский не решился столь же подробно осветить другое, особенно важное – то, как Алексей Михайлович «государил». Подробно рассматривая достоинства личности Алексея Михайловича, он сознательно задерживает свое внимание на житейской стороне царского бытия. Он отмечает ряд черт, свидетельствующих о его добросердечии, человеколюбии, исключительной честности – качествах, позволяющих видеть в нем «едва ли не лучшего человека» Древней Руси. «По крайней мере, не знаю другого древнерусского человека, который производил бы более приятное впечатление… но только не на престоле», – добавляет ученый.

Ключевский уклонился от того, чтобы подробно осветить государственную деятельность второго Романова, не стал анализировать события его царствования в их хронологической последовательности. Он лишь обратил внимание на то, в какой мере присущие царю свойства характера вносили разлад в его деятельность, не позволяли ему сполна реализовывать свое самодержавное право властвовать, управлять. Для историка слишком болезненной казалась правда о том, к чему приводил присущий царю образ правления, каковы были последствия принимаемых им решений. Представление о добром, благородном, набожном царе никак не укладывалось в реалии, сопровождавшие его царствование. Причиной тому пассивный характер самодержца, его добродушно-нерешительное отношение к любой активности: «Он был мало способен и мало расположен что-нибудь отстаивать или проводить, как и с чем-либо бороться». Оттого многое, к чему был причастен царь, приобретало вялотекущий характер, сопровождалось потерей инициативы и времени, не получая своего позитивного развития.

Видные историки XIX – начала XX века Берх, Соловьев, Костомаров, Платонов во многом схожи с Ключевским во взглядах на личность Алексея Михайловича. Подход каждого из них к освещению фигуры монарха, остававшегося на русском престоле более тридцати лет, нельзя назвать сбалансированным. Раскрывая глубоко и подробно его человеческие достоинства, в том, каким он был государем, они проявляют уклончивость, поразительную сдержанность, отделываясь общими фразами. К примеру, С. Ф. Платонов видел в Алексее Михайловиче личность «богаче одаренную сердцем, – беднее твердою волей», «любопытный и приятный, но более благородный, чем практически полезный правитель». Он «из неопытного юноши стал очень определенным человеком с оригинальной умственной и нравственной физиономией». Ученый, чья жизнь и научная деятельность пролегла через два исторических периода, – имперский и советский, – открывает в самодержце такие качества, как «нравственная чуткость», «деликатность», «совестливость», «трезвость и умеренность», «живость духа», «общительность». Он «чужд ханжества», проявляет «способность анализировать», «склонность к размышлению и наблюдению», «умеет говорить, думать и чувствовать очень тонко». С другой стороны, Алексей Михайлович у Платонова – «безвольный и малодушный человек», «не умел и не думал работать», «бесхитростен», «простоват», «благодушен» и даже «не способен к управлению».

Другие исследователи, отмечая нерешительность, противоречивость, не свойственные роли государя-самодержца, терялись в догадках, пытаясь понять, носило ли то или иное царское решение признаки государственной мудрости, или же, напротив, являлось свидетельством недалекости, посредственности. Вероятно, с оглядкой на строгости имперской цензуры тем или иным не самым удачным поступкам царя придавался смысл весьма значительный. Другие недостатки относились на счет окружения, не способного уловить подлинный смысл царских предложений.

Желанием облагородить историю царствования Романовых, смягчить впечатление потомков о том трагическом, ошибочном, несуразном, что сопровождало их правление, объясняется снисходительно-умиротворяющая интонация, свойственная некоторым историческим работам на эти темы. Угол зрения, ракурс, под которым рассматриваются этапные события, решения и поступки сильных мира, выстраивает в представлениях читателя позитивный взгляд на прошлое, каким бы оно ни было на самом деле. Далеко не многим мыслителям удавалось называть вещи своими именами, справедливо оценивать прошлое и его творцов, как об этом сказано у Н. И. Костомарова: «Несмотря на превосходные качества этого государя, как человека, он был неспособен к управлению… Для этих целей не мог ничего вымыслить иного, как только положиться во всем на механизм приказного управления… Он всегда был под влиянием то тех, то других; но безукоризненно честных людей около него было мало, а просвещенных и дальновидных еще менее. И оттого царствование его представляет в истории печальный пример, когда под властью вполне хорошей личности строй государственных дел шел во всех отношениях как нельзя хуже»[7]7
  Костомаров Н. И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. Кн. 2. М., 2004. С. 238.


[Закрыть].

Жесткий приговор, вынесенный Костомаровым итогам царствования Алексея Михайловича, тем не менее не выходит за рамки «охранительности», свойственной исторической науке имперского времени, не идет далее известной формулы «хороший царь, плохие помощники». Между тем сопоставление отстоящих друг от друга всего на четверть века царствований Алексея Михайловича и Петра Алексеевича обнажает сущность того, что может при прочих равных условиях привнести в государственную жизнь личность монарха, наделенная необходимыми лидерскими качествами.

Тем не менее суждения и взгляды столпов науки XIX века на то, каким был русский царь Алексей Михайлович, какой след он оставил в национальной истории, глубоко укоренились в отечественной историографии. Все последующие работы советского и постсоветского периода лежат в фарватере уже сложившейся концепции, несмотря на ее незавершенность. Историкам действительно трудно написать полноценную правдивую картину царствования Алексея Михайловича, в которой немало такого, что и теперь болезненно отзывается в русском национальном самосознании. Тем не менее необходимо познавать, восполнять историческую правду об обстоятельствах устроения государственной жизни во всей возможной полноте. Актуальность этому придает известная цикличность, диалектическая закономерность, открывающая повторяемость явлений и событий прошлого, дающих о себе знать в событиях современности. Да только ли это? Имеется немало другого такого, что необходимо современной личности в самопознании и самосовершенствовании, для понимания того, почему мы, русские, именно такие, а не какие-либо другие…

Даже признавая пассивность и неспособность Алексея Михайловича, историки прошлого особенно не преуспели в том, чтобы находить, открывать, выводить из тени тех исторических деятелей, кто реально вершил дела, укреплял государство, обеспечивал его выживание под ударами драматических обстоятельств внешнего и внутреннего порядка. Для тех, кто на себе выносил бремя борьбы и тревог, поражений и лишений, едва находилось несколько строк. О них говорилось скороговоркой, вскользь. Между тем вдумчивый, беспристрастный анализ открывает много такого, что позволяет говорить: не благодаря тому, что во главе Руси оказалась такая личность, как Алексей Михайлович, а, скорее, вопреки этому государству удалось выстоять, сохранить себя для будущего. Только преданное, беззаветное, жертвенное служение людей, личностей, находившихся в нужное время в нужном месте, спасало положение.

Самодержец Алексей Михайлович – одна из противоречивых фигур российской истории и оттого с трудом поддается осмыслению во всей своей полноте. Царственное, державное в нем уживалось с низменными проявлениями натуры, отнести которые возможно лишь к самому мелкому, обыденному, если не сказать, глупому. В том, как он жил и правил, проявляются признаки «от великого до смешного». Многое не укладывается в прокрустово ложе стереотипов, присущих жизнеописаниям самодержцев разных эпох. Приписываемая ему житейская формула «делу время, потехе час» как нельзя лучше проясняет картину его жизни, в которой важные государственные дела на равных уживались с не стоящими даже упоминания пустяками. В ту пору на Руси ходила такая притча: «Думного дьяка спросили – умен ли царь Берендей? Думный дьяк ответил: царь Берендей очень добрый человек».

* * *

Патриарх Филарет (1553–1633), проложивший дорогу династическому правлению Романовых, – знаковая фигура своей эпохи, отец и дед двух русских царей, Михаила Федоровича и Алексея Михайловича. В 1601 году он, в миру Федор Никитич Романов, под давлением царя Бориса Годунова вынужден был принять монашеский сан под именем Филарет и оказался в северной ссылке. В годы польской интервенции едва не стал разменной фигурой в соперничестве самозваных ставленников за русский престол, а когда представилась возможность, возглавил силы сопротивления польским интервентам. Отправившись в 1610 году с Великим посольством на переговоры в Польшу, подвергся аресту, оказался в заложниках. Восемь лет провел в польском плену, сохраняя непреклонность в вере, проявляя лучшие черты национального характера. Его возвращение в Москву в 1619 году, ставшее результатом обмена пленными в ходе послевоенного урегулирования, было по-особому торжественным и трогательным. У стен Кремля его встретил сын Михаил, к тому времени уже пять лет царствующий на русском троне. Отец и сын, обняв друг друга, долго простояли в молчании…

Тогда Филарет подтвердил на церковном соборе свой патриарший сан, а Земским собором был провозглашен еще и «великим государем» при живом царе. Тем самым в Филарете ненадолго воплотилась византийская идея единения светской и церковной власти в одном лице. Подобно первым константинопольским властителям, Филарет де-факто правил государством и церковью до своей кончины. Все это время царь Михаил оставался в тени своего отца, к тому же его здоровье оставляло желать лучшего.

Возвращение из польского плена Филарета сыграло важную роль в консолидации общества, все еще пребывающего в состоянии растерянности, не находящего в себе сил сосредоточиться на целенаправленном пути развития. Наследие Смуты давало о себе знать в раздорах, местнических спорах элиты в ходе заседаний Боярской думы. Филарет «будучи един во всех лицах», сосредоточив в своих опытных руках власть светскую и церковную, привнес в общество мобилизующее начало. Он видел целью собирание сил, движение в сторону реванша, возмездия за потери, какие в годы Смуты понесла Русь, уступив иноземцам свои исконные территории. Именно он, воплотивший в себе волю и дух, своим примером пробуждал в обществе национальные чаяния, веру в способность преподать урок своим недавним врагам. Его вдохновляющая роль несомненна в том, чтобы предпринять военный поход с целью оттеснить Речь Посполитую подальше от Москвы, освободить смоленско-северские земли. Неудачный ход войны 1632–1634 годов подорвал дух, истощил последние жизненные силы Филарета. Он сошел в могилу восьмидесятилетним в 1633 году.

В ту пору только начиналась жизнь его внука Алексея, родившегося в 1629 году. Патриарх Филарет не мог не оставить следа в детском сознании его потомка. Именно он заложил в душу Алексея вероучительное, церковное начало. Нет сомнения в том, насколько молитвенная атмосфера служб, обрядовость, таинства, церковное пение – все, что сопровождало бесконечные богослужения, впечатляло, проникало в самую глубину души впечатлительного мальчика. Особый след оставили, начиная с двухлетнего возраста, паломнические хождения на богомолье с родителями по подмосковным церквям и монастырям. Эту традицию Алексей Михайлович продолжал и позже, любил не только ближние, но и дальние поездки к святым местам, продолжавшиеся порой несколько недель.

Наследника престола старательно учили, привлекали лучших наставников из тех, что были. Однако и объем знаний, и их познавательное, образовательное качество иначе как скудным не назовешь. Содержание обучения определялось уровнем житейских представлений, основанной на церковных канонах системой ценностей. Судя по тому, чему и как учили юного царевича, создается впечатление, что готовили его не столько к государеву, сколько к церковному служению. Среди предметов обучения, книг, которые были под рукой – по-преимуществу историко-религиозные, богословские тексты. К двенадцати годам библиотека царевича Алексея насчитывала всего 13 томов, в основном церковного содержания. Из светской литературы там было три «Грамматики», «Лексикон», «Космография». Вся направленность обучения царевича носила церковный характер. Его круг чтения составляли псалтыри, часовик, деяния апостолов. «Октоих» – нотная богослужебная книга – была положена в основу обучения музыке.

В целом же образование наследника престола остановилось на этапе освоения основ грамотности и элементарных обыденных представлений. Это было «простое, приноровленное к жизни воспитание», какое давали «благочестивые русские грамотеи». Такой подход вполне устраивал царского воспитателя и наставника Бориса Ивановича Морозова, стремившегося минимизировать объем знаний своего подопечного, удержать его в состоянии, не позволяющем «государить» в полную силу. В том объеме знаний, какой давался будущему самодержцу, не хватало того, что развивало способности и кругозор, формировало самостоятельность, зрелость мышления. Эти познания восполнял Закон Божий – единственный на Руси непременный предмет обучения и воспитания. Церковь объявляла анафему всему, что исходило от иноверцев, католиков-латинян, ее запреты становились непроницаемой стеной на пути просвещения, реалистического познания действительности.

Между тем уровень образованности, кругозор наследника русского престола несравнимо уступал его европейским сверстникам. При сопоставлении достоинств наследников монархических домов Европы часто упоминают шведскую принцессу Кристину, отмечая ее выдающиеся способности, проявленные уже в детском возрасте. Ровесница Алексея Михайловича, родившаяся в 1626 году Кристина к двенадцати годам владела семью иностранными языками, обучалась алгебре и геометрии. Любимым ее предметом была астрономия, она с увлечением (причем в оригинале) читала Эзопа, Тита Ливия, Вергилия, Цезаря. В ее обучении принимал участие великий философ Рене Декарт. Уже в детские годы Кристина обладала настолько широким кругозором, что могла вести на равных разговор с известными учеными.

Становление личности царевича Алексея, напротив, затянулось. Окружению казалось, что время властвовать наследнику престола придет не скоро, да и сам царевич не проявлял должных признаков превращения в самостоятельного, цельного, с определенным характером, юношу. К тому же не было «робяток, с кем Алексей мог тешиться», в сообществе с которыми выстраиваются характер, привязанности, проявляются лидерские качества – все то, что впоследствии уже в раннем возрасте сформировало личность его сына Петра. Царевич не знал и не видел подлинной русской жизни с ее неизменно острыми углами и зазубринами. Людские страсти и пороки обходили его стороной. Под зорким оком служилого люда протекало его благочестивое, уравновешенное существование. Оттого в последующем его так тяготило столкновение с жизненными реальностями, за которыми обнаруживались ложь, обман, нерадивость. Замкнутость в «коконе» дворцово-церковной жизни лишила его возможности общения с ровесниками, из которых затем выросло бы взрослое доверенное окружение. Тех, с кем у него сложились доверительные отношения, было немного: Ртищев, Стрешнев, Матвеев, Ордин-Нащокин – и все они рано или поздно попадали к царю в немилость. Оборотной стороной его доверчивости была «приклонность» к наветам, готовность поверить клевете в адрес даже самых близких людей.

По заведенному с византийских времен порядку, во избежание порчи, сглаза наследник престола мог быть представлен народу только после того, как ему исполнится 14 лет. Дефицит общения в детстве и юности, наряду с наследственными чертами характера, впоследствии сказывался на отношениях с людьми, подходе к ведению дел, методах правления самодержца. Алексею Михайловичу были не по душе многолюдные собрания, заседания, их он старался избегать. Чувствуя себя «не в своей тарелке», он предпочитал, когда это возможно, поручать участие в подобных действах кому-либо из приближенных. Еще он старался до последнего оттягивать принятие важных, судьбоносных для страны решений, из-за чего они часто затягивались, что в критических ситуациях – особенно во время войны – грозило серьезными проблемами.

* * *

Год 1645-й для Алексея Михайловича был отмечен тяжелыми испытаниями. Из жизни ушел отец, а спустя два месяца – мать, Евдокия Стрешнева. Еще не оправившись от потрясений, шестнадцатилетний Алексей был провозглашен царем. Юному самодержцу, бдительно опекаемому воспитателем, «дядькой» Борисом Морозовым, предстояло превращение в личность самостоятельную, способную принимать решения. «Кухня» управления, методы решения государственных дел целиком зависели от Морозова и того узкого круга «сильных людей», который он подпускал к царевичу. Учитывая неготовность Алексея к самостоятельному, зрелому общению, особенно в тех случаях, когда требовалось решение неотложных проблем, его старались избавлять от непредвиденных ситуаций, от лишних усилий, возможных ошибок. Таков был мотив, который выдвигал Морозов, изолируя царя от общения с правящим боярским окружением. По существу, Морозов был движим иным интересом – тем, чтобы как можно дольше продлить состояние собственной незаменимости. Эта ситуация лишь отдаляла Алексея от реального управления страной, от вызревания самостоятельных взглядов и представлений.

Было и другое, что также осложняло вхождение Алексея в государевы дела, чему особенно потворствовали церковники. И подданных, и иностранцев изумляла набожность молодого царя, его погруженность в богослужебную повседневность. О том, какого образа жизни придерживался Алексей Михайлович, свидетельствует его придворный лекарь Сэмюел Коллинс, на протяжении девяти лет проживавший при московском дворе:

«Царь исповедует греческую веру и очень строго исполняет обряды. Он всегда во время богослужения бывает в церкви, когда здоров, а когда болен, служение проходит в его комнате; в пост он посещает всенощные, стоит по пяти или шести часов кряду, кладет иногда по тысяче земных поклонов, а в большие праздники по полутора тысячи. Великим постом он обедает только по три раза в неделю… А все остальные же дни ест по куску черного хлеба с солью, по соленому грибу или огурцу и пьет по стакану полпива. Рыбу он ест только два раза в Великий пост и соблюдает все семь недель поста, кроме масленицы или недели очищения, когда позволено есть яйца и молоко. Кроме постов он ничего мясного не ест по понедельникам, средам и пятницам; одним словом, ни один монах не превзойдет его по строгости постничества. Можно считать, что он постится восемь месяцев в год, включая шесть недель Рождественского поста и две недели других постов»[8]8
  Утверждение династии. С. 224.


[Закрыть].

Церковный, богомольный дух наполняет, обрамляет, оснащает всю жизнь и царствование Алексея Михайловича. Атмосфера «благочестивой старины» сопровождала его не только в молитвенные часы, в многодневные походы на богомолье, в церковные праздники. Богослужебное начало давало о себе знать и в повседневной управленческой деятельности, в издаваемых им распоряжениях, в эпистолярном творчестве, словно вышедшем из-под пера ученого богослова.