Текст книги "Гранд-отель"

Автор книги: Вики Баум

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Вики Баум
Гранд-отель

Предисловие

Жизнь роскошного столичного отеля, респектабельного, солидного, жизнь людей, по воле случая оказавшихся в нем под одной крышей и втянутых в неожиданные, порой почти невероятные коллизии, – вот тема романа Вики Баум «Гранд-отель». «…То, что происходит в большом отеле, это не завершенные состоявшиеся судьбы, а лишь фрагменты, клочки, обрывки. За дверьми номеров живут люди – заурядные или необыкновенные, люди, переживающие подъем, и люди в депрессии – блаженство и отчаяние зачастую разделены лишь стеной…» Импозантный фасад, массивная вращающаяся дверь – она впускает в Гранд-отель смертельно больного Отто Крингеляйна, мелкого конторского служащего, который решил напоследок взять от жизни все, послав к черту прежнее безрадостное существование с вечными страхами и самоограничениями. Он хочет наконец узнать, как же живут богатые люди, хочет спать с шикарными женщинами в мягкой постели, пить лучшие вина, есть икру, играть в рулетку, хочет летать на самолете и мчаться на бешеной скорости… Дверь впускает в отель молодого барона Гайгерна, очаровательного авантюриста-дилетанта, для которого грабежи и мошенничество – своего рода спорт. С отмычкой в кармане он появляется в отеле следом за примой-балериной русской балетной труппы Елизаветой Грузинской. И внезапно, ломая все расчеты Гайгерна, вспыхивает страсть, в которой стареющая артистка обретает новую надежду и веру в себя… А генеральный директор акционерного общества «Саксония» господин Прайсинг, солидный, уважаемый человек, добропорядочный муж и отец, очутившись в волнующей атмосфере фешенебельного отеля, куда он прибыл из захолустного саксонского городка, вдруг, словно переродившись, пустился во все тяжкие. Случайное знакомство с хорошенькой секретаршей оказалось роковым и привело директора на скамью подсудимых… Фрагменты, отрезки жизни длиной в три дня и две ночи – в них, как на моментальной фотографии, схвачены характеры и судьбы больших и маленьких людей, и каждый из них по-своему симпатичен, а кого-то просто жаль. Они покидают отель, разъезжаются кто куда, не уезжает лишь доктор Оттерншлаг, хотя его чемодан всегда уложен, – врач и морфинист, «живой самоубийца», жутковатый призрак недавней мировой войны. Ему осталось в жизни лишь одно – сидеть в холле и тупо смотреть на вращающуюся дверь, которая впускает в отель все новых и новых людей: поворот, поворот, еще поворот…

Вики Баум родилась в Вене в 1888 году. Здесь, в австрийской столице, соперничавшей с Парижем интенсивностью и многообразием культурной и художественной жизни, она провела детство и молодые годы, здесь же окончила консерваторию по классу арфы. В 1916 году Вики Баум была принята арфисткой в оркестр немецкого города Дармштадта, а спустя четыре года переехала с мужем-дирижером в Берлин. Но вскоре ее музыкальная карьера закончилась. Концертную деятельность пришлось оставить – в семье росли двое детей. Помимо этой причины имелась и другая: еще в юности Вики Баум начала писать, и литературное творчество захватывало ее все больше, а в 1920 году известное берлинское издательство «Ульштайн» опубликовало ее первый роман «Выход на сцену». Тогда же был издан и сборник рассказов «Дворцовый театр». С тех пор именно театр – и сценическое действо, и настоящие драмы, порой разыгрывающиеся за кулисами, – стал важнейшей темой творчества писательницы. Ее любимые героини – это артистки театра и кино, певицы, балерины. В 1926 году Вики Баум становится профессиональным литератором, редактором издательства «Ульштайн». Однако настоящий успех и мировое признание пришли к Вики Баум в 1929 году, когда был написан роман «Гранд-отель». Вскоре писательница получила приглашение работать в Голливуде, где решили снять фильм по роману, и выехала в Америку для участия в съемках. Вернуться на родину она не смогла – в 1938 году произошло присоединение Австрии к фашистскому рейху, и Вики Баум принимает гражданство США. Экранизация «Гранд-отеля» с Гретой Гарбо в роли русской примы-балерины имела огромный успех. Одновременно на Бродвее шла пьеса, созданная на основе романа.

«Я знаю себе цену, – писала Вики Баум, трезво оценивая свое творчество, – я первоклассная писательница второго разряда». Ее литературное наследие – три десятка романов и пять сборников новелл, пьеса, киносценарии. Ряд вещей переведен на языки мира. Вики Баум вновь и вновь обращается к найденной в «Гранд-отеле» теме – это светская жизнь в отелях и на курортах, – и вновь и вновь пишет о театре. Ее привлекают артисты, художники, ученые. Многие ее романы отличаются кинематографичностью, и, пожалуй, не всегда в лучшем смысле слова: в них слишком «все как в кино». Однако, увлекаясь внешними эффектами, Вики Баум никогда не забывает о том, что у любой, самой красивой медали есть оборотная сторона – это тяжкий труд артиста, ручьи пота, заливающие романтическую балетную кисею, и – глубокое разочарование в жизни, которое удается преодолеть лишь благодаря доброте и любви.

Галина Снежинская

Глава I

Когда портье вышел из телефонной кабины номер 7, лицо у него слегка побледнело. Он начал искать фуражку, которую оставил на радиаторе парового отопления в зале телефонных переговоров.

– Ну что? – спросил телефонист, подняв глаза от своего пульта с переключателями. На голове у него были наушники, в руках красные и зеленые провода со штекерами.

– Да вот, жену только что вдруг увезли в больницу, – ответил портье. – Прямо не знаю, как это понимать. Ей кажется – началось. Но по срокам-то еще рано. Господи Боже ты мой, ведь рано…

Телефонист слушал невнимательно – снова надо было срочно соединить двух абонентов. Однако он все-таки откликнулся:

– Ничего, главное – сохраняйте спокойствие, господин Зенф. Завтра поутру родится у вас мальчишка, вот увидите.

– Ох… Ну, большое вам спасибо, что позвали меня сюда. Там-то, за стойкой, по телефону не поговоришь, не кричать же о своих личных делах на весь холл. Ничего не поделаешь – служба есть служба.

– Да-да. Как только сообщат, что малыш родился, я вас сразу же вызову, – рассеянно ответил телефонист и снова принялся переставлять штекеры.

Портье взял фуражку и на цыпочках вышел из помещения. Шел он, не понимая куда, – ведь жену увезли в больницу, рожать. Лишь пройдя через коридор, вдоль которого располагались тихие читальни с наполовину погашенными лампами и комнаты с письменными столами и канцелярскими принадлежностями на них, он глубоко вздохнул и пригладил рукой волосы. С удивлением он обнаружил, что ладонь стала влажной, но ополоснуть руки уже не успевал. В конце концов, недопустимо, чтобы обычный порядок в отеле нарушался из-за того, что у портье Зенфа жена рожает! Со стороны недавно пристроенного к главному зданию корпуса, где находился чайный салон, летели синкопы джаза, подпрыгивая на лету и отскакивая от настенных зеркал. Из ресторана плыл сочный дух жаркого – время было обеденное, – однако Большой зал ресторана пока что оставался пустым и тихим. В Малом – или Белом – зале метрдотель Маттони расставлял на длинной стойке тарелки с холодными закусками. Зенф вдруг ощутил странную слабость в коленях и минуту-другую постоял напротив входа в Белый зал ресторана, бездумно следя за игрой разноцветных электрических лампочек в баре, которые то загорались, то гасли на стене позади больших кубической формы кусков льда. В коридоре сидел на корточках монтер, он что-то чинил в электрической проводке. С тех пор как на главном фасаде отеля установили мощные прожекторы, электричество что ни день гасло из-за перегрузки сети. Портье Зенф мысленно прикрикнул на свои непослушные ноги и быстрей зашагал в вестибюль, к стойке. Уходя, он оставил вместо себя маленького Георги, – надо было, чтобы кто-то присматривал за порядком, пока Зенфа не было на рабочем месте. Отец Георги был владельцем крупного концерна гостиниц, и по его воле сын и наследник проходил в отеле обучение, причем должен был отслужить в разных должностях, начав с самых низших, как рядовой в армии. Немного смущаясь, Зенф поспешил напрямик через холл, где было уже людно и шумно. Джаз из чайного салона сталкивался здесь с томной грустью скрипок, плывшей со стороны зимнего сада, в паузах слышался звонкий плеск подсвеченных электричеством струй фонтана, которые падали в чашу маленького бассейна в стиле итальянского Возрождения; звенели бокалы, поскрипывали плетеные кресла, а самым тонким звуком в этом слитном созвучии был легчайший шорох шелка дамских платьев и меховых манто. Холодный мартовский воздух свивался спиралями возле вращающейся входной двери, врываясь в отель всякий раз, когда кто-то входил или выходил.

Портье Зенф наконец добрался до своей стойки, последние метры он одолел буквально одним рывком, словно примчался в родную гавань.

– All right [1]1
  Все в порядке (англ.).


[Закрыть]. Семичасовая почта как раз пришла, – доложил маленький Георги. – Та, из шестьдесят восьмого, опять закатила скандал. Из-за шофера. Не сразу его нашли. Довольно истеричная дамочка, а?

– Шестьдесят восьмой… Это Грузинская, балерина, – сказал портье, одновременно принимаясь разбирать почту. Восемнадцать лет мы ее знаем, и все – одно и то же. Каждый вечер перед спектаклем у нее нервы шалят, а значит, жди скандала.

Из мягкого глубокого кресла в холле поднялся человек высокого роста, с длинными негнущимися ногами. Опустив голову, он медленно подошел к стойке портье. Перед тем он некоторое время бесцельно побродил по холлу и лишь потом, с подчеркнуто безучастным видом, прошел в вестибюль, как человек, который никого не ждет и не знает, куда деваться от скуки Он полистал журналы, разложенные на прилавке маленького газетного киоска, закурил сигарету, но в конце концов все же завершил свое странствие у стойки портье.

– Почта на мое имя есть? – спросил он рассеянно.

Портье Зенф с готовностью подыграл ему: сначала заглянул в ячейку для почты под номером 218 и лишь потом ответил:

– Сегодня, к сожалению, ничего нет, господин доктор.

Выслушав ответ, высокий человек медленно двинулся назад к своему прежнему месту; вдоль стены, кружным путем, добрался до кресла, сел, резко согнув колени, и принялся разглядывать публику в холле, причем лицо его ровным счетом ничего не выражало. Точнее сказать, у него было не лицо, а только половина лица: одна сторона – иезуитски утонченный острый профиль, удивительно изящной формы ухо и седые волосы на виске; другой стороны не было. Было множество кое-как подогнанных и сшитых, уродливых сморщенных лоскутьев, а в переплетении шрамов и швов блестел стеклянный глаз. «Сувенир из Фландрии» – так обычно называл доктор Оттерншлаг эту половину своего лица, когда разговаривал сам с собой…

Некоторое время он сидел в кресле и глядел на позолоченные гипсовые капители мраморных колонн, хотя знал их как свои пять пальцев; после этого невидящий взгляд Оттерншлага довольно долго блуждал по холлу, который теперь, в час, когда начинаются спектакли и концерты, почти опустел. Но вот доктор Оттерншлаг снова поднялся и походкой деревянной куклы-марионетки направился к стойке портье, где Зенф, уже отрешившийся от всего личного, усердно занимался служебными делами.

– Никто меня не спрашивал? – осведомился Оттерншлаг и взглянул на покрытую стеклом стойку красного дерева, где портье обычно раскладывал записки и визитные карточки.

– Никто, господин доктор.

– Телеграмм нет? – немного помолчав, спросил Оттерншлаг. Портье Зенф из любезности проверил ячейку для почты под номером 218 еще раз, хотя прекрасно знал, что в ней пусто.

– Сегодня – нет, господин доктор, – сказал он. И, по доброте души, добавил: – Может быть, господин доктор, вам угодно пойти сегодня вечером в театр? У меня еще есть несколько билетов в ложу. На балет с участием Грузинской – это в Западном театре.

– С Грузинской? Да нет… – Оттерншлаг еще какое-то время постоял возле стойки, затем прошествовал через вестибюль и кружным путем, вдоль стен, вернулся на старое место. «Значит, даже на Грузинскую билеты уже не расходятся, – подумал он. – Конечно, теперь в этом нет ничего удивительного. Вот и я тоже не хочу пойти на ее балетный вечер». Он уныло сгорбился и опустил голову.

– От этого типа хоть беги, – пожаловался портье Зенф маленькому Георги. – Вечно спрашивает про почту. Уже десять лет он каждый год живет у нас по нескольку месяцев, и еще ни разу не случилось, чтобы на его имя пришло письмо. Ни одна собака ни разу о нем не спросила. А он все равно сидит и сидит здесь, тупо глазеет по сторонам и ждет чего-то.

– Кто ждет? – Этот вопрос задал Рона, старший администратор Гранд-отеля, ведающий размещением постояльцев. Его рабочее место находилось по соседству со стойкой портье. Рона вытянул шею, голова со светло-рыжими волосами вынырнула из-за невысокой стеклянной перегородки. Но Зенф не спешил с ответом: как раз в эту минуту ему вдруг почудилось, будто он услыхал крик своей жены. Несколько секунд Зенф напряженно прислушивался к чему-то в себе. Но тут же все личное снова отошло на второй план: он увидел, что надо помочь Георги, который пытался по-испански растолковать мексиканцу из 117-го номера премудрости железнодорожного расписания. Курьер номер 24, розовощекий, с гладко зачесанными мокрой щеткой вихрами, подбежал от лифта и прокричал – слишком громко для холла такого солидного отеля – взволнованным, радостным голосом:

– Просят вызвать шофера господина барона Гайгерна!

Рона укоризненно поднял руку жестом дирижера, призывающего оркестрантов играть тише. Портье передал вызов по телефону. В ожидании чего-то необыкновенного у Георги весело заблестели глаза. Послышался смешанный запах лаванды и хороших сигарет. И следом за этим запахом в холле появилось новое лицо. На вошедшего многие оглядывались. Мягкие кресла и плетеные стулья в фарватере его движения оживились. Восковая барышня в газетном киоске заулыбалась. Вошедший тоже улыбался, без видимой причины, просто от довольства самим собой, – так, во всяком случае, казалось. Он был необычайно высок, необычайно хорошо одет, походка у него была упругая, как у кошки или у теннисиста. Он был в смокинге, но не в пальто, а в темно-синем тренчкоте нараспашку – такой плащ не полагается носить со смокингом, однако это несоответствие придавало молодому человеку очаровательную небрежность. Он взъерошил курьеру тщательно приглаженные вихры, не глядя протянул руку через стойку портье, сгреб пачку писем, небрежно сунул их в карман, а заодно вытащил оттуда добротные замшевые перчатки. Главному администратору он по-приятельски кивнул. Потом надел темную мягкую шляпу, достал портсигар, сунул в рот сигарету, но не закурил. И тут же снова снял шляпу и, сделав шаг в сторону, пропустил двух дам, шедших по направлению к вращающейся двери. Это были Грузинская, маленькая, хрупкая, до самых глаз укутанная в меха, и некое бесцветное невзрачное существо с чемоданами в руках. Когда обе дамы уже сидели в автомобиле, симпатичный господин в синем плаще закурил свою сигарету, опять пошарил в кармане, дал бою, который обслуживал вращающуюся дверь, монетку и исчез, мелькнув в крутящихся стеклянных квадратах двери со счастливой физиономией мальчишки, которому разрешили прокатиться на карусели.

Когда этот господин, этот рослый человек, этот очаровательный барон Гайгерн покинул холл, все вдруг разом стихло и стало слышно, как с холодным нежным звоном падают в бассейн струи фонтана. Дело в том, что холл теперь был пуст: джаз-банд в чайном салоне перестал играть, музыка в ресторане еще не началась, а венское трио в зимнем саду пока отдыхало. Во внезапно упавшую тишину ворвались непрерывные тревожные автомобильные гудки – город за стенами отеля жил своей обычной вечерней жизнью. Внутри же, в холле, тишина настала так внезапно, словно барон унес с собой всю музыку, шум и голоса людей.

Маленький Георги кивнул в сторону двери и сказал:

– Отличный парень! Просто ни к чему не придерешься!

Портье с видом знатока людей пожал плечами:

– Отличный или не отличный – тут сразу не разберешь. Есть в нем что-то такое… Не знаю что. На мой вкус, уж больно он шикарен. Всегда так это вышагивает и чаевые раздает направо и налево, в этом есть что-то актерское. Кто в наши-то дни может позволить себе разъезжать с таким шиком? Разве что мошенник. Будь я на месте Пильцхайма, уж я бы присмотрелся к этому парню повнимательнее.

Рона, у которого уши были всегда настороже, опять вынырнул из-за стеклянной перегородки. Под его редкими рыжеватыми волосами поблескивала белая до голубизны кожа.

– Бросьте, Зенф, – сказал он. – Этот Гайгерн – порядочный человек, я его знаю. Он вырос вместе с моим братом в Фельдкирхе. Из-за Гайгерна Пильцхайму не стоит беспокоиться.

Пильцхайм был детектив Гранд-отеля.

Зенф притронулся к козырьку фуражки и почтительно промолчал. Роне лучше знать. Рона и сам граф, из силезского дворянского рода, в прошлом офицер, честный малый. Зенф еще раз отдал честь, узкая, как морда борзой, физиономия Роны вернулась на обычное место и теперь маячила словно призрак за мутно-белым стеклом перегородки.

Когда барон находился в холле, доктор Оттерншлаг в своем углу слегка распрямил плечи и поднял голову, теперь же он снова сгорбился и, казалось, стал еще мрачнее, чем раньше. Он опрокинул, задев локтем, свою недопитую рюмку с коньяком, но даже не взглянул на нее. Худые, желтые от табака пальцы вяло лежали на коленях и казались такими тяжелыми, словно на руках у Оттерншлага были свинцовые перчатки, как у рентгенолога. Он смотрел вниз, на пол между своих лакированных туфель, там был ковер – он покрывал весь пол в холле, такие же дорожки были на всех лестницах и во всех коридорах отеля – этот растительный орнамент с желтовато-зелеными ананасами и коричневыми листьями на малиновом фоне давно опротивел Оттерншлагу. Все было мертво. Время было мертво. Холл был мертв. Люди ушли, кто по делам, кто приятно проводить время, предаваться порокам, бросили его здесь, в холле, одного. В пустом вестибюле он вдруг заметил гардеробщицу, она стояла за барьером недалеко от дверей возле необитаемых вешалок и черным гребнем причесывала редкие волосы на своей старой голове. Портье вышел из-за стойки и с неподобающей поспешностью бросился через холл к телефонным кабинам. Вид у него был такой, будто его, этого портье Зенфа, что-то сильно волновало. Оттерншлаг повернулся, чтобы взять рюмку, но ее нигде не было видно. «Не пойти ли нам наверх, в номер? Не прилечь ли?» – спросил он себя. На щеках у него появился и тут же пропал легкий румянец, как будто Оттерншлаг самому себе проговорился о какой-то тайне. «Да», – ответил он себе. Но не встал с кресла, настолько все, даже эта тайна, было ему безразлично. Он поднял вверх желтый указательный палец. Рона издали, с другого конца холла заметил его жест и сдержанным кивком направил к Оттерншлагу одного из боев.

– Сигареты, газеты, – сипло сказал Оттерншлаг.

Бой заскользил на войлочных подошвах к киоску с газетами, где сидела каталептически неподвижная девушка-продавщица. Рона неодобрительно проводил взглядом резвого паренька, который раскатывал по холлу, как на коньках. Оттерншлаг взял принесенные газеты и пачку сигарет, которые курил всегда. Расплатился, положив деньги не на ладонь боя, а на крохотный столик возле своего кресла – он неизменно держался на известном расстоянии со всеми, с кем имел дело, но сам о том не подозревал. Исправная половина его рта изобразила некое подобие улыбки, когда он развернул газету и начал читать. Он чего-то ждал от прессы и никогда не находил в ней ожидаемого, так же как никогда не приходили к нему письма и телеграммы, как не спрашивали о нем по телефону или у портье. Он был в жестоком одиночестве, в пустоте, был отрезан от жизни. Иногда, разговаривая вслух сам с собой, он рассуждал об этом. «Жестоко, – говорил он, вдруг остановившись на малиновом ковре, внезапно осознав ужас своего положения. – Это жестоко. Нет жизни. Нет никакой жизни. А где она есть? Нигде ничего не случается. Ничего не происходит. Скука. Старость. Смерть… Жестоко». Все вещи вокруг казались Оттерншлагу бутафорией. Что бы он ни взял в руки, все рассыпалось прахом. Мир был как сыпучий песок, который невозможно удержать в руках, слепить. В этом мире он переходил из пустоты в пустоту. Он носил тьму в себе. Этот доктор Оттерншлаг живет в глубочайшем одиночестве, хотя на земле полным-полно людей, таких же как он…

В газетах он не нашел ничего, что могло бы заполнить пустоту. Тайфун, землетрясение, средних масштабов война между черными и белыми. Пожары, убийства, политические бои. Ничего или – слишком мало. Скандалы, паника на бирже, гибель колоссальных состояний. Что ему до этого? Что он чувствует из-за этого? Перелет через океан, рекордные скорости, дюймовые буквы заголовков сенсационных сообщений. Все эти листки стараются перекричать друг друга, и в конце концов не слышишь уже ничего и никого, становишься слепым, глухим и бесчувственным в шумном водовороте века. Фотографии голых женщин, бедра, груди, зубы, они предлагают себя десятками, сотнями. Раньше Оттерншлаг знал женщин, он и теперь еще помнил, как все было, но при этом не чувствовал ничего, кроме слабого, ползущего по спине холодка. Он вяло разжал желтые от табака пальцы, газеты выскользнули и, упав, легли на ковер с ананасами. Как скучно, как безразлично все это! «Нет. Ничего не происходит, абсолютно ничего», – вполголоса пробормотал Оттерншлаг. Когда-то у него была маленькая персидская кошечка, которую он назвал Гюрбе. Но с тех пор как кошечка удрала с вульгарным дворовым котом, у него не осталось никого и он был вынужден разговаривать с самим собой.

Как раз в тот момент, когда Оттерншлаг, описав широкую дугу вдоль стен холла, приблизился к стойке портье, чтобы получить ключ от своего номера, вращающаяся дверь втолкнула в отель странного индивида.

– Господи Боже ты мой! Опять он здесь! – обернулся портье Зенф к маленькому Георги и тут же устремил на вошедшего по-фельдфебельски неумолимый взгляд.

Этот странный субъект, этот человек плохо вписывался в интерьер Гранд-отеля. На голове у него была новая фетровая шляпа из самых дешевых, она была великовата и только благодаря оттопыренным ушам не съезжала на лоб. Лицо вошедшего было изжелта-бледное, с тонким, заурядной формы, носом, заурядность которого компенсировали весьма примечательные усы, какие чаще всего бывают у председателей разных союзов и обществ. На нем было узкое серо-зеленое пальто, поношенное и безнадежно старомодное, и черные, начищенные ваксой сапоги, которые казались слишком большими для его щуплой фигуры. Коротковатые черные брюки не закрывали голенища. На руках у человека были серые нитяные перчатки, и он крепко стискивал пальцами ручку чемодана. Чемодан, по-видимому слишком тяжелый, он держал как-то очень странно, прижимая к животу, а из-под мышки у него торчал увесистый сверток в плотной коричневой бумаге. В целом вид у субъекта был комический, жалкий и предельно измученный. Бой номер 24 попытался было взять у него хотя бы чемодан, но странный человек не доверил ему свою поклажу, мало того: казалось, учтивое движение паренька повергло его в еще большее смущение. Только возле самой стойки портье Зенфа он расстался с чемоданом из дешевого картона, выкрашенного под кожу, обождал, пока немного не отдышался, потом как-то странно поклонился и произнес высоким приятным тенорком:

– Моя фамилия Крингеляйн. Я был у вас уже два раза. И опять пришел по тому же вопросу.

– Пожалуйста, обратитесь вон туда. Впрочем, сомневаюсь, чтобы за это время у нас что-то освободилось, – вежливо сказал портье и махнул рукой в сторону Роны. – Этот господин уже два дня назад спрашивал, нет ли свободных номеров, – пояснил он, перегнувшись через стеклянную перегородку. Рона бросил на просителя лишь беглый взгляд, но сразу все понял. Из вежливости он отвернулся и сделал вид, будто просматривает книгу регистрации проживающих, затем ответил:

– Сожалею, но в настоящее время все номера заняты. Чрезвычайно сожалею.

– Опять все занято? Ну и куда же мне теперь идти?

– Может быть, вам стоило бы обратиться в другие отели, например возле вокзала Фридрихштрассе. Там очень много гостиниц.

– Спасибо, нет, – ответил субъект, вытащил из кармана пальто носовой платок и нервно вытер вспотевшее лицо. – Я однажды останавливался в такой гостинице, и мне там не понравилось. Я хочу жить в респектабельном отеле.

Он вынул из-под мышки мокрый зонтик, при этом промасленный бумажный сверток выскользнул, упал на пол, и из него вывалились бутерброды, несвежие, засохшие. Граф Рона не позволил себе улыбнуться, ученик портье Георги отвернулся к доске с ключами. Бой номер 17 с безукоризненной выдержкой собрал с пола сухие хлебные корки, странный субъект дрожащими руками рассовал их по карманам. Потом он снял шляпу, положил ее на барьер перед Роной. У него был высокий, изрезанный морщинами лоб и запавшие голубоватые виски. Голубые, очень светлые глаза немного косили за стеклами пенсне, которое все время норовило съехать вниз с тонкой переносицы.

– Я хочу жить в этом отеле. Ведь, наверное, какой-то номер у вас скоро освободится. Прошу поставить меня на очередь. Ведь я прихожу уже в третий раз. Может быть, вы думаете, я нахожу в этом удовольствие? В конце концов, не могут все номера вечно быть заняты!

Рона с сожалением пожал плечами. На миг все замолчали и стала слышна музыка из Красного зала ресторана и звуки джаз-банда, который теперь перебрался в Желтый павильон. В холле уже снова сидели несколько человек, кое-кто с удивлением и насмешкой поглядывал на странного индивида возле стойки портье.

– Вы знаете господина Прайсинга, генерального директора? Ведь он всегда останавливается в вашем отеле, когда приезжает в Берлин, правильно? Так вот. Я тоже хочу жить здесь. У меня важное дело, важная встреча с… с Прайсингом. Он пригласил меня сюда, назначил мне встречу здесь, да, именно здесь. Он рекомендовал мне остановиться в этом отеле. И сказал, чтобы я сослался на него. Я говорю с вами от имени генерального директора, господина Прайсинга. Так что попрошу вас. Когда освободится номер?

Рона повернулся к Зенфу.

– Прайсинг? Генеральный директор Прайсинг? – спросил он.

– Да. Прайсинг из Федерсдорфа. Акционерное общество «Саксония», хлопчатобумажные текстильные изделия. Я тоже приехал из Федерсдорфа, – сказал человек, которого звали Крингеляйн.

– Верно, верно, – портье что-то вспомнил. – У нас действительно раз или два останавливался господин по имени Прайсинг.

– По-моему, у нас для него заказан номер, – шепотом услужливо подсказал Георги. – Кажется, он приезжает завтра или послезавтра.

– Может быть, вас не затруднит зайти еще раз, завтра, когда приедет господин Прайсинг? Он должен прибыть сегодня ночным поездом, – сказал Рона, полистав свои книги и найдя запись о предварительном заказе номера для Прайсинга.

Удивительно! Эта новость как будто напугала Крингеляйна.

– Приедет? – сказал – нет, выдохнул он, словно в сильном испуге, и еще больше скосил и без того косые глаза. – Хорошо… Значит, он приезжает уже завтра… Ладно… И для него есть номер? Так, значит, у вас есть свободные номера! Ах, Господи, ну почему генеральный директор может получить номер, а я нет? Как прикажете это понимать? Я не потерплю такого обращения! Что? У него был предварительный заказ? Позвольте, но и я сделал заказ! Я к вам в третий раз прихожу, в третий раз совершаю столь трудный путь, в третий раз тащу сюда тяжелый чемодан – вот он, полюбуйтесь! На улице дождь, все омнибусы переполнены, а я, знаете ли, не совсем здоров… Так до каких пор я должен сюда ходить? Что же это такое?.. Разве это порядок? Разве ваш отель достоин называться лучшим отелем Берлина? Что? Действительно лучший? Если так – прекрасно, я намерен остановиться в лучшем берлинском отеле. Это что, запрещено, что ли? – Он обвел взглядом всех служащих по очереди и добавил: – Я устал, безумно устал. – И тут все заметили, что он и в самом деле выглядит очень усталым, заметили и его неуклюжие попытки выражаться изысканно.

Внезапно в разговор вмешался доктор Оттерншлаг, который все время стоял неподалеку, опершись острыми локтями на стойку и держа в руке ключ от своего номера с подвешенным к нему большим деревянным шаром.

– Если это имеет для господина столь важное значение, пусть займет мой номер, – сказал Оттерншлаг. – Мне совершенно безразлично, где жить. Распорядитесь, чтобы его чемодан доставили наверх. Я готов освободить номер. Мои чемоданы уложены. Мои чемоданы всегда уложены. Пожалуйста, я готов. Ведь ясно, что этот человек устал и болен, – подвел итог Оттерншлаг и тем самым пресек возражения, которые собрался было высказать Рона, – тот уже взмахнул невидимой дирижерской палочкой, призывая сбавить тон.

– Но, господин доктор, – быстро заговорил Рона, – об этом не может быть и речи. Нельзя, чтобы вы уступали кому-то ваш номер. Сейчас мы что-нибудь придумаем. Минутку, я только проверю… Вот, если вас не затруднит, запишитесь, пожалуйста, в нашу книгу. Замечательно, благодарю вас. Номер двести шестнадцать, – добавил Рона, обращаясь к портье. Тот передал бою ключи от номера, а странный индивидуум Крингеляйн взял автоматическую ручку и размашистым четким почерком написал свою фамилию в книге постояльцев отеля: «Отто Крингеляйн, бухгалтер фирмы «Саксония», Федерсдорф, дата рождения 14 июля 1882 г., место рождения – Федерсдорф».

– Все, – сказал он переведя дух, затем обернулся и оглядел холл Гранд-отеля широко раскрытыми косящими глазами.

Итак, он стоял в холле берлинского Гранд-отеля, бухгалтер Отто Крингеляйн, уроженец местечка Федерсдорф, проживающий там же, в Федерсдорфе, стоял в своем старом, потрепанном пальто, и ненасытные стекла его пенсне заглатывали все подряд без разбора. Он был на пределе сил, как бегун, чья грудь уже коснулась белой финишной ленточки, и это была не просто усталость – у нее имелись особые причины, но все-таки он видел мраморные колонны с гипсовыми капителями, подсвеченный фонтан, мягкие кресла. Видел мужчин во фраках, мужчин в смокингах, элегантных, разъезжающих по всему свету. Видел дам с голыми плечами, в переливающихся платьях, в украшениях, мехах – исключительно прекрасные, изысканные дамы. Он слышал отдаленную музыку, вдыхал запахи кофе, сигарет, духов, спаржи и роскошных цветов, которые в вазах были выставлены для продажи на одном из столиков в холле. Он ощущал мягкость и толщину малинового ковра под своими начищенными ваксой сапогами, и в тот момент именно ковер произвел на него самое сильное впечатление. Крингеляйн украдкой провел по ковру подошвой, прищурился. В холле было очень светло, всюду разливался мягкий желтоватый свет, кроме того, на всех стенах горели ярко-красные лампочки под колпаками, и зеленые сверкающие струи итальянского фонтана падали в чашу бассейна. Промчался куда-то официант с серебряным подносом в высоко поднятых руках, на подносе стояли широкие пузатые бокалы, в каждом было немного, на донышке, золотисто-коричневого коньяку и плавали кусочки льда. Но… как же так? Неужели в лучшем берлинском отеле не доливают?