Текст книги "Цветы на пепелище (сборник)"

Автор книги: Видое Подгорец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 25 страниц)

– Откуда мне знать, быть может, вам и в самом деле следует собирать разные цветы и травки. Вон и дочь Дроз– довского только что прошла тут. Я видел, как она побежала по тропинке...

При этих его словах весь мир вокруг меня вдруг закружился.

А он спокойно продолжал:

– Вам лучше собирать растения вдвоем. Догони ее...

И, приставив руки ко рту наподобие рупора, он закричал:

– Ве-е-е-сна-а-а!

Издали донесся звонкий девичий голос:

– Ау-у-у!

Она стояла в белом платье на самом берегу озера, как только что распустившийся лотос, а ее длинные прямые волосы солнечным каскадом ниспадали ей на плечи.

В моей душе вновь зазвучали серебряные бубенчики ландыша, их звон преследовал меня, раздавался в такт моим шагам, потому что я уже не сидел на берегу реки рядом с отцом Нурии, а убегал, мчался как сумасшедший к городу. Сам не зная почему, я желал как можно скорее очутиться опять в сером здании интерната. Вероятно, мое сердце было слишком маленьким, не больше бутона цветка черешни, и в нем не могли уместиться и этот счастливый солнечный апрельский день и голубые, как роса, глаза Весны.

ВОЗВРАЩЕНИЕ В ДЕТСТВО

Много ночей я не мог сомкнуть глаз, все думал о том, что меня заставило так поступить, и сердце сжималось от невыносимой боли. Сотни раз я собирался написать письмо моему отцу, просить о прощении, сказать, что его сын еще слишком глуп и не ведает того, что творит. В моем уме складывалить такие строчки:

«Мой бесконечно дорогой отец!

В тот день я не понял, как я обидел тебя, не понял, что навсегда убил твою веру в своего сына. Я искалечил твою душу, лишил тебя покоя. И все это из-за какого-то глупого стыда за тебя, за самого себя. Почему же я так поступил? Почему, почему все это? Да, только потому, что боялся, как бы мне не сказали: «Смотрите, из какой конюшни он приехал, а еще собирается стать учителем!» Глупо? Да, глупо! И теперь я решил: пусть всё и все идут к черту, лишь бы ты не сердился на меня. Ведь я раскаиваюсь, глубоко раскаиваюсь в своем поступке и прошу тебя: прости своего сына...»

Однако ты не получил этого письма. Ведь ты даже не понял, что я обидел тебя.

Это произошло весной последнего года моего пребыва* ния в интернате, незадолго до пасхи. Сначала я получил письмо от мамы. Она писала: «Теперь у нас так много дел, что голова идет кругом. Надо копать канавы, сеять рис и еще многое другое. Отец твой совсем не спит – некогда. Пашет поле с рассвета до темноты. А кроме того, одна из наших коров пала через три недели после отела, и теперь мы не знаем, что нам делать с теленком. Он все плачет, хочет есть... Видишь, какая беда свалилась нам на голову, но будем уповать на лучшее!

Как я уже упоминала, отец очень занят, но он все равно хочет поехать в город, повидаться с тобой. Говорит: «Мальчик скоро закончит учебу, а я не знаю, как он там живет. Мы совсем забыли о нем, будто он нам не родной.

233

Надо, говорит, посмотреть на его школу. Ведь он там три года провел...» Жди его, он скоро приедет...»

Был хороший теплый воскресный день. В субботу мы сажали лес (у нас был субботник), поэтому в баню отправились в воскресенье. Как раз тогда, когда ты приехал в этот проклятый город и спросил у первого же встречного, где учительская школа. Тебе указали на старое, ветхое, серое, ободранное, сырое здание. И ты с автобуса – прямо туда.

– У меня здесь учится сын, такой-то и такой-то.

– Сейчас его здесь нет, дядя, он в бане. Они все моются, – объяснил тебе кто-то (не все ли равно, кто именно).

– А где баня?

– До нее довольно далеко. Лучше подожди его здесь. До обеда он обязательно вернется.

– У меня нет времени. Надо успеть к обратному автобусу. А завтра с утра меня ждет работа.

– Так это же за городом. Намучаешься, пока дойдешь.

– Объясни мне только, как идти. А мучиться я привык.

– Тогда ступай по берегу реки. Перейдешь через мост, поднимешься на холм, а там тебе покажут.

Мы встретились как раз на холме, на каменистой крутой тропинке, на которой не разошлись бы даже два осла. Именно тут я увидел тебя. Согнувшись под тяжестью деревянного солдатского чемодана (не знаю, откуда ты его взял, потому что твой был у меня), ты шагал мне навстречу, поднимаясь на холм, торопясь к бане, чтобы увидеть своего сына, вручить ему содержимое чемодана и поскорее вернуться назад, успеть на автобус. Мы шли гуськом, растянувшись вдоль тропинки (строй мы соблюдали только за мостом, на улице).

– Ну иди же, чего остановился? – подтолкнули меня те, что шли за мной.

Но я растерялся и, не зная, что делать, выпалил первую ложь, которая пришла мне в голову.

– Мыло, я забыл мыло. Оно осталось в бане.

234

– Так возвращайся за ним или шагай вперед, – рассердились ребята. – Чего ты стоишь, как каменный столб!

Я пулей полетел назад. Повертелся вокруг бани, мысленно подсчитывая шаги ушедших. «Сейчас они уже у моста, – думал я, – теперь Божий поросенок вынимает свисток, свистит в него и командует: «Стройся, ребята, быст– ро-о-о! Что вы растянулись? И давайте песню... Живо! Пусть люди увидят, какая у нас дисциплина и порядок... Вперед, марш!»

А вот ребята запели. Их песня долетела до меня, и ее повторило эхо скалистого речного ущелья.

Смело вперед, на битву вперед,

Баш македонский народ...

«Ушли», – подумал я и, едва передвигая ноги, пошел но узкой тропинке к холму. Ты все еще ждал, сидел на большом солдатском чемодане и вытирал фуражкой потное небритое лицо. А рядом с тобой сидел на земле Пано Крашник. (Эх, дорогой мой товарищ! До чего же богатая и щедрая у тебя душа!) И только тогда я узнал по-настоящему этого парня. Нет, я никогда не считал его плохим, но и особенно хорошим тоже нет. Он ничем особенно не выделялся и, на мой взгляд, был немного грубоват. Но теперь он сделал для меня больше чем кто-либо – он показал мне, что значит быть настоящим человеком. И в его взгляде, которым он встретил меня, я прочел и удивление (почему это я так долго ходил), и открытый упрек.

«Не стыдись своего родного отца, ты, щенок! Он много лучше всех этих городских франтов, мнения которых ты испугался. Не думай о том, что они будут о тебе говорить. Плюнь на это... Мы простые крестьяне, и в этом наше счастье. Иначе мы стали бы кем угодно, но только не тем, кем хотят видеть нас наши отцы. Запомни это, браток. Не думай о разных климе и герчо; отец у тебя только один!»

Я был так растерян при встрече с тобой, что даже не помню, подал я тебе руку или нет. А ты был так счастлив,

235

что дождался меня, так взволнован. Лицо твое сияло от радости, глаза улыбались.

– Ну нашел ты свое мыло? – спросил ты (вероятно, это ребята успели рассказать тебе о моей выдумке).

– Да, – процедил я сквозь зубы (солгав им, я был вынужден солгать и тебе).

– Не стоило из-за какого-то мыла столько бегать, – сказал ты ласково. – Смотри, как ты запыхался, даже весь покраснел...

Нет, я не устал, а покраснел я от стыда. Я был как в лихорадке, проклинал себя, каялся в том, что совершил. Да, я тут же раскаялся, но поправить сделанное было невозможно.

Почему мы так часто ошибаемся, почему совершаем такие поступки, за которые расплачиваемся потом долгими бессонными ночами, слезами, угрызениями совести и желанием искупить свои грехи?

Кого мне хотелось увидеть в то воскресное утро на холме? Генерала с золотыми галунами и эполетами, судью, доктора в белом халате и при галстуке?.. Вот и сейчас: спроси меня об этом – я не смогу тебе ответить, какая злая неведомая сила заставила меня стыдиться собственного отца. Даже под угрозой смертной казни я не смог бы объяснить свой низкий, глупый поступок.

Да, отец, много долгих ночей после этого я пытался избавиться от комка, который стоял у меня в груди, приходил к тому месту и рыдал, выл, как волк. Я опускался на колени, обнимал в мыслях твои ноги и целовал твои опин– ки !. Наверно, в то утро ты встал очень рано и сначала зашел в хлев к маленькому рыжему теленку-сироте, чтобы покормить его, потому-то твоя обувь была испачкана нэео– зом. Потом с тяжелым чемоданом на плече побежал вниз к шоссе, к автобусу... Почему ты приехал, отец? Разве ты не предчувствовал, что вернешься обиженным?

1 О п и н к и – лапти из грубой, сыромятной кожи.

236

Но нет, ты не понял игру с «забытым мылом» и поэтому ничего не знаешь.

А я затем нередко даже спал на этом холме, ведь стояли теплые весенние ночи, и видел во сне, как мы возвращаемся из бани, все мы, «макаронники», а ты ждешь меня на тропинке. И тогда я бегу к тебе вне себя от радости и счастья и кричу, кричу так громко, чтобы меня мог услышать весь мир:

«Это мой отец, товарищи! Вы слышите меня, птицы, трава, само небо, это мой отец приехал повидаться со мной! Мой отец, мой дорогой отец!..»

Подходил к концу последний год моей учебы; я готовился к выпускным экзаменам, к различным контрольным работам, поэтому все мои письма так и остались неоконченными. Потом я решил найти другой способ рассказать все от «а» до «я» отцу, надеясь, что от этого мне станет легче. Но и это откладывалось со дня на день, с года на год...

А потом произошли другие события, другие неприятности. И еще нередко я совершал поступки, за которые мне приходилось краснеть. Но здесь не стоит об этом рассказывать. Скажу только о своем рассказе, который я собирался отправить в городскую газету. Я написал его четкими и красивыми буквами, черными чернилами на белой бумаге и озаглавил «Исповедь», но долго колебался, стоит ли его посылать, а пока что спрятал под партой. Там его нашли какие-то сорванцы, прочитали и передали учителю литературы. Он вызвал меня к себе в комнату и начал разговор издалека:

– Говорят, что ты чем-то занимаешься...

Я испугался.

– Опять кто-нибудь оговорил меня, учитель, – стал я защищаться, хотя еще не понимал, о чем идет речь.

– Подожди, – остановил он меня, – не беги, как ослик перед ослицей. Я еще не закончил. Просто мне сказали, что ты стал заниматься литературной деятельностью.

237

Даже что-то написал. Скажем, стихи или рассказ...

И я признался в этом, впервые с тех пор, как начал сочинять. Признался только перед ним.

– Да, у меня есть тетрадка.

– Вот эта? – показал он мне ее. – Твоя?

– Моя, – ответил я.

Рассказ он похвалил: хорошо, мол, написан, тепло, искренне. Потом спросил, на самом ли деле все это произошло со мной и если да, то когда и где?

– Нет, учитель, – солгал я, – я все это выдумал.

– Странно, – удивился он. – Похоже, что ты сам это пережил. Такое нельзя придумать.

Затем он стал меня расспрашивать о доме, о тебе, отец, о нашей жизни, дал мне несколько советов и даже книгу ¦О том как я учился писать» Максима Горького.

Книгу я прочитал не переводя дыхания, в тот же день. Некоторые ребята, увидев меня за чтением, поинтересова^ лись, какой предмет я изучаю, а когда узнали, что эта книга не имеет никакого отношения к нашим экзаменам, решили, что я сошел с ума.

Но мне это было все равно.

И вот остались позади выпускные экзамены, все прошло, отец. Три года промелькнули, как сон, а ведь за это время произошло столько, что не опишешь и в десяти книгах. Однако все эти и большие и малые события будто унесло водой. Ничего не осталось. Да, время течет.

Когда нам вручали дипломы, старик директор произнес длинную речь. «Мы часто ссорились, – говорил он, и слезы текли по его щекам, – но это были ссоры близких, родных людей, и если мы вас ругали, то для вашей же пользы. А теперь вам самим предстоит стать учителями. Скоро вы сами узнаете, что это значит: учить и воспитывать кого-то...»

Наш добрый директор сказал правду. Только в этот последний день я понял, что в интернате все мы были как одна семья, родными и близкими друг другу людьми, ка¬

238

кие бы недоразумения ни возникали между нами, какие бы мысли ни бродили в наших головах. Однако, когда он упомянул о будущей нашей работе, мне стало страшно: смогу ли я учить и воспитывать кого-то, если я и сам еще не понял, что я из себя представляю, если мой ум все еще витает в облаках? Каким учителем я буду в свои неполные семнадцать? Пока что это никак не укладывалось в моей голове.

И тем не менее...

Поднявшись на верхнюю ступеньку лестницы, чтобы получить документ, удостоверяющий, что я окончил училище, я увидел перед собой директора. Его морщинистое лицо ласково улыбалось. Вместе с дипломом он вручил мне целый сверток книг.

– Вот видишь, – сказал он. – Оказывается, и юные могут добиться многого, когда захотят. Поздравляю тебя, сынок, будь счастлив!

В тот день, отец, в тот последний день я даже пожалел об интернате, о трех годах, проведенных в нем, о товарищах... Ах, если бы отложить наш отъезд хотя бы на несколько дней, всего на несколько... Но все осталось позади, словно обрубленное ножом.

И тут у меня в душе вдруг возникло радостное чувство, как будто не изведанное доселе счастье раскрывало свои крылья мне навстречу и заставляло спешить домой, к вам.

Я возвращался в свое детство.

СОДЕРЖАНИЕ

П44

БЕЛЫЙ ЦЫГАНЕНОК

Перевод с македонского Д. Толовского и В. Фа• никова 5

ПЕРВОЕ ПИСЬМО

Перевод с македонского Д. Толовского и Ю. Светланова 135

#

Для среднего возраста

Подгорец Видое ЦВЕТЫ НА ПЕПЕЛИЩЕ ИБ № 2684

Ответственный редактор Г. В. Языкова. Художественный редактор С. И. Нижняя. Технический редактор Н. Д. Л а у к у с. Корректоры Н. Е. Кошелева и И. В. Мартынова. Сдано в набор 16/V 1978 г. Подписано к печати 23/1 1979 г. Формат 60X90‘/ie. Бум. типогр. № 1. Шрифт школьный. Печать высокая. Уел. печ. л. 15. Уч.-изд. л. 11,56. Тираж 75 ООО экз. Заказ № 360. Цена 50 коп. Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Детская литература». Москва, Центр, М. Черкасский пер., 1. Калининский ордена Трудового Красного Знамени полиграфкомбинат детской литературы им. 50-летия СССР Росглавполиграфпрома Госкомиздата РСФСР. Калинин, проспект 50-летия Октября, 46.

Подгорец В.

Цветы на пепелище: Повести/ Пер. с макед.; Рис. К. Безбородова. – М.: Дет. лит., 1979. – 240 с., ил.

В пер.: 50 к.

В книгу вошли две повести известного современного македонского писателя: «Белый цыганенок* и «Первое письмо», посвященные детям, которые в трудных условиях послевоенной Югославии стремились получить образование, покончить с безграмотностью и нищетой, преследовавшей их отцов и дедов.

70803—083

П М101(03)79 383-78 И(Югосл)